Приглашаем посетить сайт

Урнов М. В.: Томас Гарди (Век нынешний и век минувший).
Часть 9.

Часть: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11

9.

Литература, в том числе английская литература, дала много памятных страниц о детских горестях, об утраченном детстве.

Отзывчивый к переживаниям беззащитных, Гарди» однако, долго не касался в своем цикле детской темы..

Юные лица как лица действующие появились в романе «Возвращение на родину», но собственно детскую тему Гарди впервые затронул в «Тэсс из рода д'Эрбервиллей», проявив особый интерес к случаям ранней удрученности сознания. Его анализ впечатлительной, преждевременно развитой и травмированной детской мысли дополнил важными штрихами трагическую историю» «чистой женщины». В романе «Джуд Незаметный» недолгая жизнь героя прослеживается с детских лет, детские персонажи участвуют в развитии сюжета, и раскрывается не только их зависимость от мира взрослых, но и взаимозависимость поколений.

В «Тэсс из рода д'Эрбервиллей» юные создания, как подчеркивает автор, прибегая к метафоре, — всего лишь пассажиры на семейном корабле. «От решений двух старших Дарбейфилдов всецело зависели их развлечения, удовлетворение их потребностей, их здоровье и даже жизнь. Если бы эти двое, возглавлявшие дарбейфилдовский дом, вздумали вести судно навстречу бедам, катастрофе, голоду, унижению, смерти — туда вынуждены были бы плыть вместе с ними и шесть маленьких пленников, заключенных в трюме, шесть беспомощных созданий, которых никто не спросил о том, хотят ли они вообще жить, и тем более жить в таких тяжких условиях, какие были в безалаберном доме Дарбейфилдов».

В детстве нет детства — к этой теме писатели обращались в поисках причин, которые до времени приводят сознание к нервной изношенности, надломам. Не всегда, однако, душа, едва складывающаяся и уже вынужденная выдерживать непомерную нагрузку, утрачивает под гнетом испытаний детское существо свое. И дети Диккенса, первые, быть может, среди изображенных литературой малолетних страдальцев, все же, за небольшим исключением, не принадлежат к числу «маленьких старичков». Даже прославленный Гаврош из «Отверженных» Гюго и тот, не имея вокруг, казалось бы, никаких условий, способных отогреть в нем детские чувства, сохраняет, как ни удивительно, вполне мальчишеский склад натуры. И подвиг свой Гаврош совершает по-детски.

Есть вместе с тем особое качество преждевременного созревания души — то раннее старчество, каким поражен Эбл Дарбейфилд, брат Тэсс, в драматический час их жизни. «На детском лице, — пишет Гарди, — появились морщины пятидесятилетнего человека».

Достоевский, терзаясь над вопросом: «Деточек-то зачем же мучают?» — нарисовал целую галерею состарившихся детских лиц. И другой русский писатель — Андрей Платонов— также умел с выразительностью изображать маленьких мужичков, сызмальства привыкших хозяйственно, по-взрослому смотреть на вещи. Хотя бы некий Прошка, семи лет, он напрямик режет своему незадачливому отцу: «Мне бы отцом-то быть, а тебе Прошкой...» Сурово он обращается с приемышем в семье. «Сашка! — приказал Прошка. — Ты к нам больше не приходи. Хлеб тебе в мешок положили, шапку подарили— ты теперь ступай... Саша пошел по улице в сторону от кладбища. Прошка затворил ворота, оглядел усадьбу и поднял бесхозяйственную жердь. — Ну, никак нету дожжей! — пожилым голосом сказал Прошка и плюнул сквозь переднюю щербину рта.— Ну, никак: хоть ты тут ляжь и расшибись об землю, идол ее намочи!» («Происхождение мастера»).

Впечатление от ранней заскорузлости детской души Платонов доводит до мутной жути, собирая тут в фокус раннюю порчу человеческой природы. Прошке делать ничего не остается, как хозяйствовать, и надо всем управлять, потому что отец лишен взрослой, деловой струнки. Эти маленькие старички — дети взрослого бессилия, порождение исчерпавшей себя или уродливо направленной жизненной энергии. Они могут формироваться по-разному. Прошка на свой лад выродок: он сын бесхарактерно-доброго человека, и у него, как бы в отместку отцу, все ушло в напористость, скопидомство, злобу. Пожилой голос, приемы бывалого человека, самоуверенность — то, чего недостает отцу. Бывает иначе, как это случилось у Джуда, сын которого — продолжение и приумножение его собственной ранимости. Дедушка Время с малых лет подвержен непреодолимой удрученности сердца.

убивает себя. Остается его записка: «Сделал это, потому что нас слишком много».

Гаврош, собирая патроны под выстрелами, рисковал жизнью с видимой легкостью еще, быть может, и потому, что, как всякий мальчишка, мало знал ей цену. Сын Джуда уходит из жизни, едва начав жить, он безысходно измучился. Даже слог его краткой записки выдает, насколько стар склад его мысли. Он не подслушал этой фразы у взрослых, он сам думал так и владел такими словами.

Записка, сверх всего, особенно потрясла Джуда и Сью, попытавшихся пойти наперекор условностям, нарушившим принципы викторианской «семейственности».

Салтыков-Щедрин говорил о «семейственности» в положительном ее смысле как отличительном принципе построения английского викторианского романа.

«Джуд Незаметный» — отрицание этого принципа. Драма Джуда Фаули не зачинается в семье и не завершается в ней. Драма героя начинается с бесприютности. Для романа Гарди подобный зачин — сиротство героя — после «Тэсс» внутренне закономерен, отражает новый этап в развитии основной темы.

«Джуде» возрастными рамками. Одиночество и неприкаянность героя — выражение более общего состояния, вызванного отсутствием родственной, не только семейной, среды, близкого по духу коллектива. Система человеческих взаимоотношений, существовавшая в старой деревне, разрушена, новые условия чужды Джуду, потому он так и рвется в город. Гарди точно передает психологическое состояние не одного только Джуда: деревенский парень, он чужак в деревне. Город для него — средоточие надежд и упований. Смутных, неопределенных, но тревожно волнующих и радостно зовущих.

Тема города и деревни в их влиянии на человеческие судьбы не исчезает в романе «Джуд Незаметный». Конфликт развертывается в иных условиях, и в его трактовке господствует трезвый авторский взгляд. Нет даже попытки напомнить о былом изображении тихого островка сельской патриархальной жизни, как это было еще в «Тэсс из рода д'Эрбервиллей».

Тем сильнее у Джуда потребность прибежища, что он не находит его в деревне. Сиротство героя — в широком смысле — сближает его с городом, устраняет препоны свободного сближения, психологическую или иную предвзятость. Однако в город он отправляется с внутренним багажом сельских впечатлений, еще освященных патриархальной традицией. Наивность его представлений, характер честолюбивой мечты, его незащищенная доверчивость и простодушие, склонность к самоистязанию выявляют в нем связь с этой традицией.

очевидна, еще более плачевна участь Дедушки Время, оказавшегося «без семьи» при здравствующих родителях. Тема сиротства не боковая в «Джуде», какой она была в ранних книгах автора, — например, в романе «Вдали от обезумевшей толпы». Автор обсуждает ее остро, острее, чем прежде, высказывает решительные суждения, но — и это главное — исходит из иного, не традиционного принципа. Само понимание «семейственности» здесь не имеет ничего общего с каноном, дань послушания которому отдал Гарди в ранних романах, пристраивая к сюжету счастливые концовки.

Джуд и Сью пытаются строить личные отношения и семью вне церковного или формального гражданского брака. Любовь-дружба, искренняя, преданная, не стесненная пустой условностью, — основа их близости. Она определяет их отношение к детям, побуждая Сью Брайдхед воспитывать неродного ребенка, как своего.

«Все малыши нашего века — дети всех нас, взрослых современников, и имеют право на нашу о них общую заботу», — с необычным чувством гражданственности говорит Джуд.

Часть: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11