8.
О демократизме Гарди красноречивее всего свидетельствуют его герои. Они представляют трудовую народную среду и сосредоточивают на себе читательское внимание.
Крестьянка Тэсс наделена редкостным обаянием, ее образ — один из самых поэтичных в английской прозе. Если из всех книг Томаса Гарди пришлось выбрать одну — можно думать, выбор пал бы на "Тэсс из рода д'Эрбервиллей». Есть нечто в тринадцатом по счету, предпоследнем его романе, что заставляет запомнить его. В читательской памяти имя писателя ассоциируется с этой книгой. Другие, разумеется, далеко не уступают ей. Пейзаж полнее и лучше в романе «Возвращение на родину»; характеры встречались и ранее — Майкл Хенчард может поспорить с Тэсс; критический пафос более внушителен в «Джуде». И все же никакая другая книга Гарди не производит столь цельного впечатления.
Когда приходит зрелось и мастерство, то, часто бывает, слабеет или вовсе утрачивается утонченность поэтического чувства. Приобретение, как всегда, сопровождается утратой.
«Тэсс» оказалась как бы не подвластной силе этого закона. Возникнув на самой точке перелома она удержала творческую мысль в равновесии, наблюдения и переживания автора переданы с необычной свежестью поэтического восприятия не только природы, что бывает нередко, но и человека.
Правда, поэзия, мастерство сливаются в «Тэсс» не подавляя друг друга, сливаются так, как ни в какой книге Гарди, и это органическое единство, всегда совершенное, делает роман наиболее разносторонним выражением таланта и мироощущения писателя.
Особенно трогает и запечатлевается образ Героини. Тэсс — воплощение мягкой женственности, ее трепетная импульсивность целомудренна, внутренние порывы отзывчивы и великодушны. «Она натура поэтическая, живет поэзией, если можно так выразиться. Живет тем, "о чем поэты только пишут".
Пожалуй, именно женский образ способен был во всей непосредственности, с тончайшими оттенками передать характер переживаний Гарди. В радостях и страданиях женской души, пламенной и самоотверженной, но легко ранимой, беззащитной перед грубой силой, выразились и его омраченная печалью восторженность, и переполнявшие его горечь и негодование.
Тэсс — трагический персонаж. Однако ни страсть, ни волевое устремление, ломающее препятствия, сталкивающее разноречивые интересы, не владеют ею. Душевная чистота — вот ее пафос. Казалось бы, нет места для трагического конфликта. Столкновение могло достигнуть драматического напряжения, но разрешиться мелодрамой. Однако в изображаемом характере и ситуации Гарди увидел трагическую основу. «Неспособность» Тэсс поступиться своей правотой, пойти на сделку или уступки, хотя бы и сулящие выгоду и обеспеченное житье, придают ее положению особый драматизм — трагического свойства.
«Вдали от обезумевшей толпы», где рассказана печальная история бедной девушки Фанни Робин, обманутой беспутным молодым человеком. Но тогда эта тема не стояла в центре, многое оставалось недоговоренным, острота сглаживалась, роман венчала счастливая концовка.
В «Тэсс из рода д'Эрбервиллей» гибель доброго начала, красоты, человечности — не эпизод. Тэсс, однажды жертва соблазнителя, обречена быть жертвой навсегда: «таков закон» — власть грубых и циничных обстоятельств, одобряющих зло, на которое привилегированная посредственность взирает снисходительно.
В романе «Тэсс из рода д'Эрбервиллей» Гарди говорит о современной ему сельской Англии. Он приступает к этой книге в конце 80-х годов (в июле 1889 г.) и действие относит ко второй их половине, точнее — 1884—1889 годам. 80-е годы были свидетелями резких сдвигов: усиливалось недовольство и возмущение широких масс города и деревни, активно распространялись социалистические идеи.
Острота момента и близость писателя к народу отразились в той страстности и убедительности, с какой он говорит о трагедии простого человека, как о типическом явлении, в резком столкновении добра и зла, в мятежном духе его гуманной книги.
В горячем протесте, поднимающемся в безропотной Тэсс, в ее порыве к отмщению за поруганное достоинство и раздавленную жизнь сказывается напряженность не только личного, но и большого социального конфликта. Однако порыв героини стихиен и слеп.
свой век. Пленяющая цельность, непосредственность и бескорыстие чувств сочетаются в героине с отсталыми представлениями, наивной созерцательностью, беспочвенной одухотворенностью, душевной уязвимостью. Суеверный страх тяготит ее дух, ослабляет, а временами и вовсе парализует волю, редко-редко в самозабвении преодолевает она изнуряющее состояние тревоги. Многие черты сближают ее с Маргаритой из трагедии Гёте «Фауст» — поэтическим воплощением патриархально-идиллической гармонии. Однако Тэсс способна бросить вызов, выдержать испытания — если бы не замкнутость в узком кругу, из которого нет выхода. Приноровленность Тэсс к движению вперед, к быстрому развитию, к решительной перемене — примечательное ее свойство, отмеченное автором, однако не раскрытое им во всем его реальном значении.
рамки, раздвинуть значительно, трудно сказать, как широко, но характер у нее эластичен — ни одно событие, подчеркивает автор, еще не могло наложить на нее нерушимой печати. Гарди наметил тему, особенно важную для литературы переходного времени, но не развил ее, он вернется к ней в своем последнем романе — в «Джуде Незаметном».
«Джуд Незаметный» многими был воспринят как «мужской вариант» «Тэсс». В заключительном романе цикла обличение и протест, усиленные и накаленные, соединены, как ни в одном другом его произведении. Предметом изображения Гарди снова взял чистую, цельную натуру — на этот раз молодого человека — и постарался раскрыть этот характер с наивозможной правдивостью.
Когда Джуд сталкивается с каменной неприступностью города, когда он попадает во власть изворотливой Арабэлы, своей первой жены, и всякий раз отступает под ее умелым натиском, он напоминает Тэсс своей незащищенностью. Джуд обречен на хождение по мукам и преждевременную гибель механическим действием тех же сил, какие обрекли «чистую женщину» окончить жизнь на виселице. Но есть между двумя натурами, двумя вариантами одной трагедии, и существенное различие.
Тэсс — поэтическое воплощение этической гармонии, определившейся в патриархально-идиллической среде. Джуд — гармонии эстетической, оживленной вдохновенным стремлением к знанию и самоотверженному творческому труду. В отличие от Тэсс, Джуд ставит себе жизненную цель и свои усилия, осмысленные и энергичные, направляет к ее достижению.
«В краю лесов» Гарди распрощался с «последним йоменом», последним своим собственно патриархальным героем, в «Тэсс из рода д'Эрбервиллей»— с крестьянской темой. Сцены сельской жизни, жанровые и бытовые, возникают и в «Джуде», но они немногочисленны и составляют скорее фон, выразительный и многозначительный, все же фон или, за редким исключением, дополнение к основным сюжетным сценам.
В противоположность Клайму Ибрайту и Тэсс, Джуд вовсе не чувствует привязанности к деревне, напротив, он рвется в город. Но мотивы его стремлений и сами стремления совсем не те, какими руководствовалась Юстасия Вэй.
Джуд тяготится жизнью деревушки Мэригрин, в которой он очутился. Это не патриархальная Меллсток, откуда он родом; знакомая читателю по роману «Под деревом зеленым». Мэригрин обновилась настолько, что от былого в ней не осталось ничего, разве что «древний замшелый колодец». Перемены, как отмечает Гарди, на всем оставили отпечаток грубого утилитаризма, стандарта и бездумного своеволия, стерев индивидуальные черты.
С горькой иронией пишет автор о деловитом «истребителе исторических памятников, который приехал на один день из Лондона» и с холодным безразличием к живой истории, к тому, что «в каждом коме земли и каждом камне таилось немало воспоминаний», решительно способствовал этим переменам. Кичливое самодовольство бездушного практицизма задевает впечатлительного Джуда, усиливает испытываемое им чувство сиротливости, и, оглядываясь кругом, он не без душевного содрогания говорит: «Как здесь уродливо».
чувствует себя неприкаянным и охвачен «мучительным желанием» обрести иную жизнь, оказаться в условиях, которые он мог бы назвать прекрасными, и посвятить себя «великому делу». Потребность прекрасного места и самоотверженного деяния у него органична и непреодолима, и в этом смысле — и до тех пор — «мучительна» и радостна, как всякая ненаигранная творческая потребность, пока в столкновении с грубой и косной реальностью не выявляют себя наивность и беспочвенность его восторженности.
«интеллектуальной и духовной житнице» Англии — городе Кристминстере, за которым угадывается Оксфорд, родина старейшего английского университета. «Дайте мне только попасть туда, — говорил Джуд, недальновидный, как Крузо с его большой лодкой, — а остальное — вопрос времени и энергии».
Для Робинзона Крузо, знаменитое жизнеописание которого служило настольной книгой пастуху Габриэлю Оуку, время и энергия были действительно всеразрешающими условиями, как и для Оука, как и для всех добродетельных героев викторианской литературы, руководимых счастливым провидением. Для Джуда время и энергия — лишь условия развенчания иллюзий. Кажется, будто героем своего последнего романа Гарди сделал младшего брата Тэсс, того самого, что выспрашивал у сестры: — Ты говорила, что звезды — это миры, Тэсс? И Тэсс отвечала, что, вероятно, и вправду это так, что далекие небесные огоньки напоминают нашу Землю, а в общем, они похожи на яблоки: «Почти все прекрасные, крепкие, но есть и подгнившие». — А мы на какой живем, — не унимался мальчик,— на прекрасной или подгнившей?
Таким, с детства не по-детски пытливым, был и Джуд Фаули. Его несчастный сын оказался с малых лет угнетен еще большей зрелостью. Мальчик отличался замкнутостью, угрюмым видом и настроением и был даже не по взрослому, но уже старчески вдумчив, так, что его прозвали Дедушка Время.