10.
Роман «Джуд Незаметный» строится не на семейной почве, как бы расширительно ни рассматривать семейственность при определении объективной основы формирования жанра и сюжета. Жанровое и сюжетное своеобразие «Джуда» возникает на почве отношений личности и общества. Первым опытом подобного построения романа у Гарди в его цикле был «Мэр Кэстербриджа», в то же время принцип «семейственности» ни в одном из романов цикла не был основополагающим, и в тех случаях, когда заметно его действие (например, роман «В краю лесов»), оно не приводит к простому повторению канонических форм викторианского романа.
Ральф Фокс с полным основанием причислил Джуда к классическому литературному типу, созданному великими романистами XIX века. «Это молодой человек, вступающий в конфликт с обществом», которое в конце концов разочаровывает и побеждает его. «Он единственный герой Стендаля, Бальзак часто помещает его в самый центр событий, он главная фигура почти всех русских романов, и вы можете найти его также и в Англии, начиная с Пенденниса и дальше до Ричарда Феверела, Эрнеста Понтифекса и Джуда. Этот непримиримый юноша, мечтатель, глубоко чувствующий и неудовлетворенный — индивидуалист, который не может сжиться с обществом, сделавшим эгоизм своей религией» 1.
В этом типологическом ряду Джуд, как и предшествующие ему герои Теккерея, Мередита, Батлера, выделяется индивидуальным обликом. Его характер и судьба указывают, что в общем ряду он шел своим путем, рвался вперед, сталкивался с препятствиями, испытывал искушения, переживал мучительные психологические состояния — и все это было не так, как у других, и уже совсем не так, как у Жюльена Сореля и Евгения Растиньяка.
— проблема принципиальной важности. Казалось бы, ничто в жалкой жизни, лишенной ободрения и поддержки, не может поощрить самостоятельности выбора. Однако неотступные вопросы физического существования отходят у него на второй план перед требовательным: «Как быть?» Не «кем быть?» — в житейском смысле, какую профессию избрать и на какую ступеньку социальной лестницы подняться, — а «как быть?». Идти ли проторенным путем стихийного или расчетливого приспособления или, руководствуясь чувством и сознанием собственного «я», избрать свою дорогу, пойти на испытание и риск, не страшась препятствий и последствий. Сама постановка вопроса и его неотступность значительны тем более, что Джуду при его обездоленном положении впору думать об одном хлебе насущном. Он же отдается высоким замыслам вопреки гнетущим обстоятельствам и в противоположность принятой житейской логике. Для него «как быть?» равнозначно «быть или не быть?». Его выделяет одержимость идеей, пусть пока замкнутой личным существованием, однако крамольной по своей сути. В своем дерзании он невольно становится нарушителем спокойствия, и чем сильнее упорствует в достижении цели, тем очевиднее его несогласие с господствующим порядком. На его долю выпадают тяжкие испытания, его замысел терпит крушение, и все же он не поступается идеей. При всей издевательски мрачной безысходности его судьбы она взывает к протесту. В герое и намека нет на покаяние и смирение.
Муки самоопределения сопровождаются у Джуда влиятельным эстетическим переживанием. Чувство красоты и потребность прекрасного для него не блажь и не роскошь. В переходные эпохи, в те их периоды, когда распространяется идейный кризис, чувство эстетического как бы вдруг заявляет о себе, обретая необычную силу и нередко гипертрофированные формы. Эстетический критерий привлекает к себе внимание, порой выходя вперед всех других критериев, и некоторые начинают видеть в нем единственное неподкупное выражение истины и человечности: ничто, кажется, не может утолить голод разуверившихся и раздраженных чувств.
В английской литературе 90-х годов, когда Гарди работал над «Джудом» и когда (в 1895 г.) этот роман появился в печати, обсуждение вопросов искусства, быта и социальной жизни под знаком эстетических понятий и теорий приняло широкое распространение и необычную остроту. Многие видные писатели словно мучились жаждой красоты. Не только эстет Оскар Уайльд, приметная фигура в литературе «конца века», или пурист Генри Джеймс, другая, не менее приметная фигура. И знаменитые неоромантики, Роберт Луис Стивенсон и Джозеф Конрад, обращаясь к экзотике, избирая авантюрно-экзотические сюжеты, выражали устремления к жизненной цельности, сочетающей героическое, нравственное и эстетическое начала. Тоска по красоте невольно пробивается в их романтических фантазиях.
Эстетическое пристрастие было формой неприятия буржуазно-деляческого образа жизни, его бездушия, стандарта и вульгарности. Оно было вызовом нравственным прописям, моральному ригоризму и пошлости нравов. Эстетическое пристрастие обнаруживали активный участник социалистического движения, глава литературы социалистического направления Уильям Моррис и демократ Томас Гарди. Стимулы и мотивы этого пристрастия, его внутренний смысл и устремленность оказывались вместе с тем совсем неоднородными. Уайльдовский культ красоты нес на себе печать гипертрофированного индивидуализма, скрывая бессилие перед упадком. Неоромантическая мечта о прекрасном нередко возносилась над жизнью как спутник желания бежать от действительности.
У героя Гарди, Джуда, потребность красоты свидетельствовала о цельности человеческой натуры, являлась не выражением тоски по этой цельности, а стремлением отстоять и утвердить ее. И всем другим героям Гарди, вышедшим из народа или связанным с ним, свойственна поэтическая отзывчивость, природное чувство красоты и гармонии.
Отмеченное самостоятельностью и независимостью, чувство красоты у Джуда не противостоит его душевной порядочности, нравственной чистоте, как и вообще у Гарди эстетическое и нравственное не разъединены, не сталкиваются в противоречивых устремлениях, однако и не подменяют друг друга. Сильное органическое чувство красоты оказывается способным поддержать нравственную требовательность и свободолюбивый дух, ту независимую позицию, которую избирает Джуд. Поддержанный эстетическим требованием, его протестантский дух обретает широкий размах. Джуд против классовой и национальной розни, частнособственнического инстинкта и эгоистического индивидуализма, против «подлой обособленности», как метафорической формулой подводит он итог своим критическим размышлениям.
и его роман «Джуд Незаметный».
В противоположность шовинистической проповеди литераторов империалистической реакции, их призывам к стоической дисциплине и жертвенности, в противоположность эстетам, как раз в 90-е годы нашедшим общую платформу и объединившимся вокруг декадентских журналов «Желтая книга» и «Савой», романы Гарди этого времени — «Тэсс», тем более «Джуд» — проникнуты необычным пафосом социального обличения, далеко идущей демократической критикой буржуазной идеологии, культуры, цивилизации, утверждают высокие нравственные и эстетические принципы.
Автор «Джуда» называет себя «хроникером душевных состояний и поступков» и говорит, что в его задачу не входит высказывание личного мнения. Однако авторское мнение заметно в каждом слове книги, убежденное, выношенное и подтвержденное объективным изображением фактов. «Хроника душевных состояний» складывается в драматическую историю взаимоотношений личности и общества. Роман «Джуд Незаметный» строится так, что эти отношения прослеживаются в многочисленных связях, . и традиционные установления и формы общественной жизни — семья, брак, церковь, школа, сельский и городской быт — предстают как звенья социальной системы, раскрывая свою реальную сущность. Жанр романа обретает эпическую широту, а романный сюжет — драматическую напряженность.
«хроника душевных состояний и поступков» позволяет Гарди дать развернутый анализ личности. Он обращает внимание не только на духовную, но и природную сущность человека, изображая его в единстве духовных и физических начал. Прослеживая причины «трагедии несовершенных замыслов», он отмечает и личные мотивы, связанные с индивидуальной природой человека. Поднимая завесу над жизнью чувств и страстей, он приглядывается к внутренней логике их влияния на поступки и судьбу человека. Гарди делает предметом изображения такие стороны интимных чувств и отношений полов, которые в литературе викторианской поры находились под строжайшим запретом. Интересна не только та смелость, с какой Гарди нарушает моральное табу, но в еще большей мере его проницательность и художественный такт.
его особенности, осмысливает его роль в индивидуальной судьбе. Интерес писателя вызывает проблемы наследственности, ставшие в то время предметом острого обсуждения, и собственным зрением он отмечает влияние таких наследственных факторов, которые проявляют себя, упорно сопротивляясь воздействию условий жизни.
В эпиграф к роману автор поставил слова: «Буква убивает». Их жестокая истина кричит со страниц книги. Буква, догма, застывшая мысль, затвердевшая система взглядов, окостеневший быт, остановившиеся в развитии общественные и государственные институты уродуют, душат, крушат человека и человечность. Если бы не самодовольное торжество «буквы», судьба Джуда, богато одаренного человека из народа, могла быть иной. Эту мысль прокламирует, но ею не ограничивается широкий и многослойный роман Гарди. Джуд Незаметный, Некто Джуд, человек труда и гражданского помысла, в столкновениях с обществом испытывает свою судьбу и его природу. Он готов ждать, терпеть, идти на жертвы, не жалеет сил, но не может отказаться от обретенной человечности, достигнутого сознания собственной личности. В протесте против «проклятой обособленности» он ощупью, но невольно движется к новым путям жизни. Острота столкновения, высокая мера нравственных требований, сложность переходного времени и его личного состояния, сознание собственных сил, упорство ищущей мысли и ее неопытность, индивидуалистическая закваска и прирожденный демократизм — все в нем возбуждает потребность спора и гласной исповеди. В романе возрастает роль интимного и публичного диалога, исповедальных форм выражения, традиционных, архаичных, но обновляемых, изменяющихся, испытывающих воздействие нового материала, новых идей и ситуаций. Интимная беседа вдруг обретает публицистический пафос, проникаясь социально- политической темой, замкнутое доверительное исповедание превращается в исповедь для развернутого круга, наконец, для широкой массы, переносится из узких стен на улицу, превращается в проповедь, проповедь переходит в митинговое выступление.
В интимном диалоге между Джудом и Сью звучит ее обличительный вывод: «Вы один из тех самых людей, для которых предназначали Кристминстер, когда были учреждены колледжи, — человек, одержимый страстью к науке, но не имеющий ни денег, ни связей, ни друзей. И вас столкнули с дороги сынки миллионеров».
В исповеди-проповеди — митинговом выступлении Джуда на городской площади раздаются его слова: «Я чувствую — есть какая-то ошибка в наших социальных формулах». «Держите язык на привязи», — обрывает его полицейский.
отношения личности и общества: вызревает конфликт между рабочим парнем, сознающим достоинство трудового человека, и обществом, этим достоинством пренебрегающим. Обретает прочность и отчетливый рельеф почва формирования нового романного сюжета, незаметная или малозаметная в ранних романах Гарди. По-иному звучат традиционные мотивы его творчества, переосмысливаются излюбленные темы и ситуации.
С нескрываемым удовольствием, с внутренним трепетом, юношеской восторженностью описывает Гарди народные обычаи, обряды, празднества, массовые увеселения. Не одно только безотчетное увлечение стариной сказывается в этом его откровенно выражаемом интересе. В народном празднестве видится ему дух общности, желанного единения, когда вольно и равноправно дышит грудь и в самозабвенной общей радости изливают себя чувства. Изображение празднеств, праздничных обычаев и обрядов, по большей части сильно и не внешне воздействует на сюжет, композицию и жанр его романов.
Первый роман цикла завершается таким вот массовым увеселением, когда радостные клики сливаются в дружный хор под символическим «деревом зеленым». Совсем не то в «Джуде». И в нем праздник подводит итог событиям. Праздник традиционный, всеобщий, однако в нем отсутствует главное — духовное единение, широта и человечность чувств. Сквозь праздничную суету и яркую пестроту проглядывает сухая официальность распорядка, казенщина, и два состояния чувств выделяются на общем фоне: пышная чопорность и пошлая вульгарность. Звон колоколов, мощные звуки органа, крики «Ура!» — ничто не может смягчить мук поруганной человечности и заглушить тоски одиночества, тем более тягостной и омраченной, что всюду кругом люди. Злобным смехом, сатанинской издевкой вливается праздничный шум в окно комнаты, где в нравственных и физических терзаниях избывает последние свои минуты Джуд.
«Он лежал с изменившимся лицом, а откуда-то с реки донеслись крики и возгласы «ура». — Ах да! Игры в День воспоминаний... — прошептал он. — А я лежу здесь. И Сью осквернена. Снова раздалось «ура», заглушая слабые звуки органа. Еще резче изменилось лицо Джуда; он шептал тихо, губы его едва шевелились: — Погибни день, в который я родился, и ночь, в которую сказано: зачался человек! («Ура!»)»
«романов характеров и среды». Как и все другие трагические герои Гарди, Джуд уходит из жизни не смиряясь, без упования на христианское милосердие, столь милое викторианскому умонастроению. Когда он повторяет жалобы и проклятия библейского Иова, отчаяние слышится в его голосе. Но негодование придает ему силу и возвышает его. Непреклонность и человечность духа позволяют Джуду сохранить достоинство, и моральная победа все же остается за ним.
1 Фокс Ральф. Роман и народ. М., Гослитиздат, 1960, с. 148.