6.
После «Американских заметок» и вслед за «Мартином Чезлвитом» появились «Рождественские повести».
Резкая перемена жанра в творческой эволюции Диккенса может показаться неожиданной. Ни один новый роман Диккенса не повторяет предшествующего, и все они, прочитанные в хронологическом порядке, свидетельствуют о переменах в его творческом мире, постоянном и последовательном его развитии. Но то перемены в рамках одного жанра. «Американские заметки» — продолжение в новых условиях, на новом творческом этапе и на новом уровне «Очерков Боза» и творческая подготовка «Мартина Чезлвита».
Американская его часть опирается на «Американские заметки». Однако «Рождественские повести» — естественное продолжение творческого пути Диккенса. Обычно, еще не закончив очередного произведения, он уже думал о новом, его творческий процесс был непрерывным и по-своему лихорадочным, почти как у каждого писателя-профессионала.
«Рождественской песни», возник у Диккенса еще во время работы над «Мартином Чезлвитом».
Критики напоминают, что первые выпуски этого романа были прохладно приняты читателем и это обеспокоило Диккенса. Но не это обстоятельство было причиной, основной причиной обращения к малому жанру, приуроченному к рождественскому празднику.
В начале 40-х годов Диккенс заявил: «Я верю и намерен внушать людям веру в то, что на свете существует прекрасное, верю, невзирая на полное вырождение общества, нуждами которого пренебрегают и состояние которого на первый взгляд и не охарактеризуешь иначе, чем странной и внушающей ужас перифразой Писания:
«Сказал господь: да будет свет, и не было ничего». Оптимистическая вера и гуманизм Диккенса, его деятельная гражданственность побуждали его к решительной проповеди, побуждали внушать людям ту же веру и те же убеждения. Диккенс надеялся, что его услышат и отзовутся на его проповедь, он считал, что с обществом, нуждами которого пренебрегают, он все же говорит на одном языке. Эта вера питала его морализаторский энтузиазм, его страсть обличать и проповедовать. В значительной мере поэтому, а не только в силу убежденного гуманизма, у Диккенса едва ли можно отыскать ноту крайнего пессимизма или безнадежной иронии, столь характерные для английской литературы последней трети XIX столетия и особенно для XX века.
Диккенс обратился к жанру «рождественской повести», избрал форму святочной сказки в поисках художественной формы, доступной самой широкой аудитории. Он учитывал особенность христианского праздника, его всенародность и его оптимистическую идею, связанную с этим праздником надежду на перемену к лучшему и радостное настроение.
«рождественских повестях», где, казалось бы, сам жанр предполагает его появление, нет даже упоминания о нем. В святочных сказках Диккенса религиозный смысл рождественского праздника устранен, оттеснен реальностью, ее образами, а также фантастическими образами и мотивами, фольклорными и романтическими, призванными отразить реальность и выразить авторскую идею.
Самая значительная из святочных сказок Диккенса, связанная с праздником Нового года, — это «Колокола», сжатое, концентрированное выражение социального пафоса и стиля Диккенса в зрелый период его творчества.
«Колоколах» представлена панорама социальной жизни диккенсовской Англии и обнажены проблемы времени; показан трагизм положения трудового народа и неизбежность его недовольства и протеста. С глубочайшим сочувствием и любовью к трудовому народу выписаны Диккенсом образы его представителей — чудаковатого посыльного Тоби Вэка, героя повести, которому «нечего было ждать ни от старого года, ни от нового», его юной милой дочери, которой жизнь сулит одни мрачные испытания, рабочего Уилла Ферна, отважного и мужественного, не согласного мириться с жестокой судьбой и несправедливыми условиями жизни и труда. Диккенс подчеркивает обаятельную прямоту их чувств, их поведения и их солидарность. Тоби Вэк предупреждает Уилла Ферна о грозящей ему опасности и привечает его у своего бедного очага.
Вместе с тем Диккенс с особой силой возмущения, средствами едкой иронии и сатиры вскрывает цинизм, лицемерие и демагогию господствующего класса, его идеологов. Самодовольные и высокомерные, все они: проповедник «практической философии» Кьют, мальтузианец Файлер, консерватор нового толка, некто по кличке «Краснолицый» и «друг народа», «акробат благотворительности» Баули — все они, при всех их видимых разногласиях, карикатурно отражающих характерные тенденции в господствующей идеологии, в своих установках и разглагольствованиях, держатся одной позиции — требуют, чтобы народ трудился в поте лица, был терпелив, покорен и благодарен своим угнетателям. Даже Тоби Вэк, робкий и забитый труженик, который, читая газеты, не мог разобраться, имеет ли он и ему подобные «право жить на земле», даже он прозревает под воздействием суровых фактов. И поразительно, что именно он, словно цитируя Шекспира, восклицает: «Я знаю, что Время хранит для нас наше наследие. Я знаю, что придет день — и волна времени, поднявшись, сметет, как листья, тех, кто чернит нас и угнетает. Я вижу, она уже поднимается!» Поднявшаяся волна времени, чартистское движение побудили Диккенса вложить в уста своего героя грозные слова — выражение окрепшего, прояснившегося и возмущенного сознания трудового человека. У самого Диккенса возросло и окрепло это убеждение. Он не был сторонником революционных действий, но он был убежден в необходимости решительных перемен, способных утвердить социальную справедливость. С полным основанием говорил о Диккенсе Чернышевский:
«Это защитник низших классов против высших, это каратель лжи и лицемерия» 1