4.
Критика отмечала недостаток социальной конкретности в изображении Квилпа и его финансовых махинаций. Образ карлика-уродца, его фантастические трансформации, его загадочное логовище в странном загадочном месте, причудливый Томас Скотт, его прислужник, неожиданная гибель злобного карлика в темных водах реки — все это, как и многое другое, как и сама лавка древностей, привнесено из сказки. И героиня романа, маленькая Нелл, напоминает сказочных, фольклорных героинь, тем более «маленькая маркиза», маленькая служанка, о которой стало привычным говорить как о диккенсовской Золушке.
Сказочные мотивы были уже в «Пиквикском клубе», но там они едва намечены и выявляют себя вне сюжета. Заметнее всего в творчестве Диккенса они выступают в «Лавке древностей» и в «Рождественских повестях». Это прямое свидетельство связи творчества Диккенса с фольклорной традицией, его глубокого и живого интереса к сказке, непосредственного воздействия на него знаменитых «арабских сказок», широко известных как «Сказки Шахразады», или «Тысяча и одна кочь», которые приобрели в Англии и в других европейских странах не только популярность, но и оказали заметное литературное влияние.
Сказочные мотивы в творчестве Диккенса сближены и соединены с реальным миром, с конкретными бытовыми и социальными сферами; они помогают передать особенность восприятия реальности маленькой героиней, придают ее облику трогательную поэтичность, возбуждают фантазию читателя.
«такая чертовщина водится, что прямо бери шапку да и улепетывай куда ноги несут». И героиня «улепетывает» — спасается бегством от преследований ростовщика Квилпа, который разорил ее деда, владельца лавки древностей. Наблюдая похождения и выходки Квилпа в деловой и бытовой обстановке, можно подумать и сказать, воспользовавшись на этот раз словами тургеневского персонажа:«Да это просто сон, какое-то наваждение, туман какой-то!..» И Диккенсу с его представлением о нормальном сознании, с его верой в человека и в общественный прогресс, когда он писал «Лавку древностей», казалось, что это действительно какое-то наваждение и что стоит вразумительно сказать «чур-чур, наше место свято», и туман рассеется. Он полагал необходимым указать на распространяющееся зло, изобличить его, но и приободрить читателя, показав неизбежность возмездия за зло, его поражение. Он не стал лукавить ни с читателем, ни с самим собой и обнажил действительно ужасающие социальные явления. Квилп, уродливый карлик с дьявольской улыбкой, по виду персонаж из страшной сказки, но это сказка самой жизни, уродливые черты в ней приобрели фантастические формы. Сказочно, но вполне реально, отвечает характеру ее восприятия, впечатление малютки Нелл от встречи с Квилпом, когда ей кажется, «будто легионы Квилпов надвигаются на нее со всех сторон и воздух кишит ими». «Я, конечно, не стану утверждать, — скажет Нелл миссис Джерли, владелица паноптикума «Сто восковых фигур в натуральную величину», — что восковые фигуры совсем как люди, но иной раз посмотришь на человека — и подумаешь: ни дать ни взять восковая фигура».
«Человек утратил свою душу», — скажет в 1843 году в книге «Прошлое и настоящее», анализируя общественное сознание Англии, Томас Карлейль, писатель, историк, философ. «Недостаток «души», т. е. истинно человеческого сознания»1, — пояснит Энгельс один из выводов Карлейля, рецензируя его книгу.
«Душа убывает»,— повторит за Карлейлем в 1859 году в книге «О свободе» Джон Стюарт Милль, экономист, публицист, философ. «Постоянное понижение личностей, вкуса, тона, пустота интересов, отсутствие энергии ужаснули» Милля, — скажет Герцен, разбирая его книгу, и продолжит: «... он присматривается и видит ясно, как все мельчает, становится дюжиннее, рядское, стертое, пожалуй, «добропорядочнее», но пошлее. Он видит в Англии (то, что Токвиль заметил во Франции), что вырабатываются общие, стадные типы, и, серьезно качая головой, говорит своим современникам: «Остановитесь, одумайтесь! Знаете ли вы, куда вы идете? Посмотрите — душа убывает» 2.
Диккенс увидел все это раньше историка и философа Томаса Карлейля и задолго до экономиста и философа
«души» и стадные типы, показал, как, в каких обстоятельствах и в силу каких причин «душа» убывает.
Он показал, как алчность, страсть к наживе становятся манией, невежество, дикость, пошлость доходят до крайних пределов. Как убывающие «души» поражаются тщеславием и надевают на себя всевозможные личины.
и, подобно мистеру Криклу, владельцу пансиона Сэлемхаус (роман «Дэвид Копперфилд»), уже без обиняков, во весь голос заявляет о себе: «Я — зверь!»
Сказочные мотивы пронизывают не весь роман «Лавка древностей», охватывают не все его главы и темы.
Когда малютка Нелл памятной страшной ночью бредет со своим несчастным дедом по предместью фабричного города, возникающая перед ней дикая и мрачная обстановка, картины нужды и страданий, образы голодных и обездоленных, охваченных возмущением, — все эти картины и образы, как бы ни казались они видениями из кошмарного сна, написаны без влияния фантастической сказки, суровым реалистом, сострадающим и гневным.
«Лавке древностей», впервые в творчестве Диккенса, появился образ фабричного города, и наряду с темой нищеты и богатства обозначена тема труда и капитала, классового конфликта. Диккенс создает пейзаж, какого еще не знала английская литература, в нем мрак ночи сгущен чернотой фабричного дыма, «грязью и смрадом большого промышленного города, полного чахлой нужды и голодного отчаяния». Этот мрак гнетет и устрашает, но он неустойчив, и мрачный покров не может скрыть волнения трудовой массы, выражающей недовольство и требующей перемен. Ночной фабричный пейзаж написан в суровых и грозных тонах, проникнут патетикой, публицистическим пафосом. Они находят свое выражение в колорите описания, в интонации и в прямых авторских суждениях. Прямые суждения автора, краткие и развернутые, затрагивающие актуальные проблемы времени, проникнутые сильным чувством, содержатся в разной мере во всех романах Диккенса.
2. Герцен А. И. Собр. соч. в 30-ти томах, т. И. М., Изд-во
АН СССР, 1957, с. 68—69.