10.
В романе «Холодный дом» объектом критики, страстной, яростной, остросатирической, становится судопроизводство, вершимое Канцлерским судом, Верховным Судом Справедливости, созданным еще в феодальное время. Верховный Суд Справедливости, возглавляемый лордом-канцлером, занят разбирательством тяжбы «Джарднисы против Джарднисов», связанной с завещанием некоего Джардниса.
Процесс, неизвестно когда начавшийся, тянется и тянется, и разбирательству нет конца.
Забыта суть дела, правовой справедливости нет и в помине, осталась одна процедура, остался механический ритуал судопроизводства. Некогда значительное установление превратилось в призрак, но корыстно заинтересованные в этом установлении служители разных рангов придают ему видимость живого государственного организма, сохраняя за ним всю силу его влияния.
даже самое загадочное, кажущееся маловразумительным, просто бормотанием полоумной старушки, раскрывает в контексте свой смысл отнюдь не частного свойства. «Молодость. И надежда. И красота»,— вдруг произносит мисс Флит, ни к кому не обращаясь, и за этими короткими, отрывочными фразами встает ее судьба, типическая судьба жертвы социальной несправедливости— погубленные молодость, надежда и красота. У старушки мисс Флит, проживающей в мансарде мрачного загадочного дома, много птиц в клетках. У каждой свое имя, но она скрывает их имена. И опять как-то неожиданно, но не без злорадства, эту ее тайну выдает мистер Круг, ее хозяин, пьяница, тряпичник, какое-то зловещее олицетворение хлама и тлена. По словам мисс Флит, он «совсем того». Надежда, Радость, Юность, — перечисляет мистер Круг названия птиц мисс Флит, — Мир, Покой, Жизнь и тут же: Прах, Пепел, Растрата, Нужда, Грабеж, Обман, Разорение, Отчаяние, Безумие, Смерть. С необычайным лаконизмом иносказания, с горечью и негодованием говорит Диккенс о губительных социальных условиях, 'о пагубном государственном механизме, о погубленных началах жизни, о том, что «совсем не то», и о тех, кто «совсем того», однако они вершат дела, у них сила, деньги и власть.
Канцлерский суд — рутинное заведение, составная часть системы и в то же время символ того, во что превратилась эта система.
Название «Холодный дом» возникло у Диккенса не сразу, а в процессе работы над романом, в связи с переменой первоначального замысла. Вначале Диккенс предполагал назвать свой роман «Одинокий Том». Первоначальный замысел сосредоточивал внимание на «Одиноком Томе» — лондонских трущобах, на условиях жизни, нравственном, духовном и физическом облике отверженных английской столицы. С переменой замысла и соответственно названия переместился идейный и композиционный центр романа. Этим центром стал
Канцлерский суд, Верховный Суд Справедливости, в то время высшая, после палаты лордов, судебная инстанция в Англии. В «Холодном доме» Канцлерский суд — сатирически изображенная реальность английского судопроизводства и символ — символ формализма, бюрократизма, бесправия, несправедливости.
«В Канцлерском суде» — так названа первая глава романа, и в ней сказано: «Это он, Канцлерский суд,Суд Справедливости, позволяет могуществу денег бессовестно попирать право» — и вершить несправедливость.
От него прямо или косвенно, в большей или меньшей мере, зависит судьба почти всех персонажей романа, а их более пятидесяти представителей разных классов и социальных слоев. Перемещение композиционного центра с Одинокого Тома на Канцлерский суд способствовало структурной слаженности всего произведения и художественно убедительному развитию сложного и разветвленного сюжета.
В «Холодном доме» «Одинокий Том» сохранился как название лондонских трущоб и XVI главы романа —
«В Одиноком Томе». «Одинокий Том» — это реальность и символ, ужасающая реальность, правдиво изображенная, и грозный символ, масштабный и выразительный. Новый замысел не изменил ни реальной сути, ни символического смысла «Одинокого Тома», но поставил его в связь и зависимость от системы социальных отношений. Перемена авторского замысла, таким образом, оказалась значительной и принципиального свойства. Она отразила характерную тенденцию в творчестве Диккенса 50-х годов.
В «Холодном доме» произошло заметное обновление повествовательной манеры Диккенса. Самая зримая в ней перемена — появление второго повествователя.
— повесть своей жизни рассказывает Эстер Саммерсон, его героиня. Эстер Саммерсон можно причислить к диккенсовским героиням, хотя она не вызвала того интереса и внимания читателей, какое возбудила до ее появления малютка Нелл, а вслед за тем Крошка Доррит. Вводя в роман второго повествователя, Диккенс обновил обычную для его романов структуру, в известной мере драматизировал повествование, заметно разнообразил и оживил его стилистику.
Это обновление явилось у Диккенса результатом развития собственного писательского опыта и живого отклика на современную ему литературную практику, не без влияния этой практики, которую он хорошо знал в значительной мере как издатель и редактор организованного им в 1850 году журнала «Домашнее чтение». К участию в работе своего журнала он привлек большую группу писателей, как известных и опытных, так и начинающих. Впоследствии Генри Джеймс, формулируя концепцию повествовательной техники, обосновал важный для своего творчества принцип «точки зрения», то есть такой способ косвенного повествования, когда всеведущий автор устраняется, точнее — как бы устраняется, и его место занимает «рассказчик». У Генри Джеймса, по его собственным словам, «рассказчик» выступает «личным представителем обезличенного автора», оказываясь «глубоко заинтересованным лицом, которое вносит в событие определенную долю критической интерпретации». У Диккенса Эстер Саммерсон выступает его личным представителем, не обезличивая автора, он побуждает ее трактовать и события, и свой образ жизни, в соответствии с его, автора, нравственным и эстетическим идеалом, иделает это искусно, не мешая убедительности ее образа.
Впрочем, критики, сопоставляя жизнь Дэвида Копперфилда, рассказанную им самим, с жизнью Эстер Саммерсон, рассказанной ею самой, отмечали, что ее рассказ весьма искусен, но ему не хватает непосредственности, той непосредственности, какая была особым достоинством рассказа Дэвида Копперфилда.
Усиление косвенного начала в повествовательной манере Диккенса нашло также свое выражение в более заметном и разнообразном употреблении «чужой» и несобственно-прямой речи. В качестве характерного и значительного примера можно отметить эпизод с допросом маленького Джо, в связи с расследованием обстоя тельств смерти таинственного переписчика бумаг, который называл себя Немо (Никто), несчастного возлюбленного леди Дедлок и отца Эстер Саммерсон. «А! вот и мальчик, джентльмены! Вот он здесь, очень грязный, очень охрипший, очень оборванный. Ну, мальчик!..»
«Холодный дом», как и все другие романы Диккенса, не отличается внешней сжатостью, объем его велик, но в нем, как ни в каком другом из предшествующих его романов, очевидно стремление к внутренней сжатости, к синтаксическому лаконизму, к драматизации и смысловой насыщенности романной формы.
«Холодный дом» открывается описанием лондонского тумана, характерного для английской столицы природного явления. «Лондон», — так словом-фразой начинается объемный роман. «Туман везде», — это начало следующего абзаца. Отрывочные фразы, максимальный синтаксический лаконизм, призванный передать гнетущую обстановку и душевное напряжение. Лондонский туман — особенность столичного пейзажа и символ социального явления, состояния общества, "и туман в мозгах, который Диккенс силой слова надеется развеять. Он изображает разные социальные слои и сферы, начиная с «большого света», который, по словам автора, не так уж резко отличается от Канцлерского суда. Диккенс не отказывает «большому свету» в известных достоинствах, в нем «много хороших, достойных людей», — пишет он и даже считает, что большой свет «занимает предназначенное ему место». Но это не мешает ему тут же четко и ясно сказать в духе и стиле сурового приговора: «Но все зло в том, что этот изнеженный мир живет, как в футляре для драгоценностей: слишком плотно закутанный в мягкие ткани и тонкое сукно, а потому не слышит шума более обширных миров, не видит, как они вращаются вокруг солнца. Это отмирающий мир, и порождения его болезненны, ибо в нем нечем дышать».
Диккенс не ограничивается краткой характеристикой и выводом, он показывает «большой свет», его представителей в лицах, раскрывает их облик, нравы, жизненный путь в сюжете. Душевная пустота, тоска и усталость, отсутствие чувства действительности, полное непонимание социального времени, пренебрежение нуждами народа, чрезмерное самомнение, нелепые, вредные, реакционные притязания — таковы идейные, политические, нравственные и психологические черты «большого света», его «ядра», земельной аристократии.
«Миледи Дедлок пребывает в центре внимания великосветской хроники, на верхней ступени великосветской лестницы», и что же, каковы «победные трофеи этой женщины»: «Утомленное самообладание, равнодушие пресыщения, такая невозмутимость усталости, что никаким интересом и удовольствием ее не всколыхнуть». Ее супруг сэр Лестер Дедлок «всего лишь баронет, но нет на свете баронета более величественного... Сэр Лестер склонен думать, что мир, вероятно, может обойтись без гор, но он погибнет без Дедлоков». Дедлок — по-английски значит застой, тупик. В главе XII Диккенс дает развернутую характеристику леди и джентльменов в старом и новейшем вкусе, требующих беспрекословного признания их значительности и готовых «повернуть вспять стрелки на Часах Времени и вычеркнуть несколько столетий из истории, лишь бы превратить Простой народ в нечто очень живописное и преданное аристократии». Малейшее выражение самого элементарного недовольства напоминает им о восстании Уота Тайлера. «Даже изящные искусства, которые прислуживают в пудреных париках и в их присутствии пятятся назад, как лорд-камергер в присутствии короля, обязаны одеваться по выкройке модисток и портных прошлых поколений, тщательно избегать серьезных вопросов и ни в малейшей степени не поддаваться влиянию текущего века». А для Диккенса девятнадцатый век — «Век, стремящийся к равенству», и к Простому народу он обращается с большой буквы.
«Холодном доме», как ни в каком другом из предшествующих ему романов, Диккенс с очевидной ясностью, разносторонне и с четким обоснованием, в публицистических высказываниях и в системе образов, выразил свои демократические убеждения и симпатии. Он выступил в защиту Простого народа, против тех, кто живет его трудом и пренебрегает его нуждами, против филантропии, фальшивой и лицемерной, против искусства для избранных, искусства, гнущего шею перед власть имущими.
гуманным и благодетельным, будто бы направленным на решение злободневных проблем, а в действительности пустопорожним и лицемерным, представляющим собой самодовольное делячество никчемных тунеядцев. Миссис Джеллиби, неспособная навести элементарный порядок в собственном доме, исполнить простейший долг матери, супруги и хозяйки дома, вся поглощена «телескопической филантропией», благодетельствованием «страдающих братьев наших» — «туземцев в Бориобула-Гха на левом берегу Нигера».
«превратилась в мундир для жаждущих дешевой известности и крикливых проповедников и аферистов, неистовых на словах, суетливых и тщеславных на деле, до крайности низко раболепствующих перед сильными мира сего».