7.
Современники Мередита в серьезном, шутливом и в издевательском тоне писали о затемненной и трудно доступной манере его письма.
«Публика,— делал заключение журнал «Куортерли» в октябрьском номере за 1891 год, — упорно отказывается заглядывать в «Карьеру Бьючемпа», со словами «благодарю вас» откладывает в сторону «Приключения Гарри Ричмонда» и скорее готова погрузиться в парламентскую «Голубую книгу», чем следить за умствен-ными зигзагами и психологическими эволюциями сэра Уилоби Паттерна».
«Легко быть непонятным, но есть известная трудность писать так непонятно, как писал Мередит, однако ему нравилась эта трудность, и для него она была то же самое, что шут для короля»1«После викторианцев», в этих словах, сказанных в 1909 году, уже после кончины писателя, было выражено мнение многих английских читателей.
Мередит отпугивал их не одной «туманностью изложения», а по большей части тем, что его книги не представляли собой легкого, занимательного и привычного чтения. Об этом остроумно писал Джеймс Барри в журнале «Контемпорари ревью» за 1888 год: «Мередит дотягивается до своих мыслей, взбираясь по крутым лестницам; отталкивая их попеременно ногой, он предоставляет своим читателям следовать за ним, как им заблагорассудится. Слишком нерасторопные, чтобы карабкаться вслед за ним, они располагаются внизу и швыряются его жаргоном, стараясь попасть ему в голову. Если бы у них самих была голова, они бы поняли, что перед ними один из великих умов их времени».
В наше время читатель, давно осиливший Генри Джеймса и Джеймса Джойса, а вслед за ними Шона О'Кейси и Фолкнера, вовсе не испытывает тех трудностей при чтении книг Мередита, какие действительно испытывали многие его современники. Мера условности литературно-художественного текста и его восприятие претерпели заметные изменения. Может показаться парадоксальным тот факт, что вполне понятный, но гораздо более пространный в описаниях предметного мира и внешних подробностей, насыщенный авторскими пояснениями текст Диккенса или Теккерея в наше время нередко воспринимается с большим трудом, чем текст Мередита.
Диалог в «Эгоисте», как в этом легко убедиться, в подавляющем большинстве случаев столь сжат, отточен, гибок и выразителен, что, несмотря на осложняющий его подтекст, воспринимается свободно, без особого напряжения. Авторские высказывания, как и высказывания персонажей, склоняются к афористической форме. Выбранные из «Эгоиста» афоризмы могли бы составить самостоятельное и по-своему знаменательное сочинение, способное пояснить нечто важное в позиции Мередита, близкой ему среды и его времени.
«Обманывая свой ум, мы неизбежно его притупляем. Всякий представитель рода людского найдет подтверждение этому правилу, заглянув в собственную биографию».
«Эгоист» и даже ко всему творчеству Мередита. Притупление ума самообманом и самообольщением — важный предмет его критического анализа.
Афоризм служит у Мередита то отправным пунктом для авторского высказывания, своего рода тезисом, то его заключением. Афоризмы мелькают в рассуждениях, обостряя, уточняя или подчеркивая мысль. Сама манера мередитовского письма ориентируется на афоризм.
его склад ума и манеру выражения.
«Ни одна возлюбленная не простит влюбленному если он позволит себе быть таинственным и непостижимым больше тридцати минут подряд», — это из реплики миссис Маунтстюарт-Дженкинсон, светской дамы, колкого злоречия которой страшится образцовый джентльмен сэр Уилоби.
«В искусстве скрывать свои чувства мужчине не угнаться за девицей», «мужчине приходится учиться тонкостям и уловкам, в которых женщины искушены от колыбели», — это из реплики сэра Уилоби, уязвленного в своем раздутом самолюбии и уже изнемогающего от словесных схваток, хватающегося за соломинки банального остроумия, при всей его выучке в салонном фехтовании словом (гл. XXXIV).
«Эгоисте» сочетается порой с глубокомыслием сомнительного свойства, и тогда метафора, набегая на метафору, спотыкается о парадокс. Таково, например, рассуждение об истине в главе XXXV. Однако, чтобы судить об этом афористичном высказывании, надо учесть, что оно возникает в итоге авторского рассуждения по поводу детективных умозаключений миссис Маунстюарт-Дженкинсон и, следовательно, не лишено иронии, хотя и добродушной.
«Эгоисте», как и во всех других романах Мередита, изобилует метафорами.
«Пока Клара гуляла с Летицией, сэр Уилоби развесил свое самолюбие сушиться; оно село, как это случается с иной материей в непогоду. Вскоре, однако, в обществе миссис Маунтстюарт-Дженкинсон, представительницы того самого света, которого он так стра-шился и который вместе с тем так стремился покорить с помощью всех имевшихся в его распоряжении средств, бархатный ворс его самолюбия вновь обрел свойствен; ную ему мягкость и блеск».
Развернутая метафора изображает душевное состояние героя. Самолюбие сэра Уилоби и свойства этого самолюбия материализуются, получая наглядную сатирическую характеристику. Так начинается глава семнадцатая «Эгоиста», и метафорический зачин задает ей определенный тон. Развернутой метафоре предшествует аллегорический образ — глава называется «Фарфоровая ваза».
Аллегория намечает перспективу отношений сэра Уилоби и Клары Мидлтон. Они помолвлены. Невесте в качестве свадебного подарка везут фарфоровую вазу. Она разбивается. У невесты есть прозвище-определение — ее называют «фарфоровой плутовкой». Аллегорические образы сходятся, просвечивают друг друга, встают в ряд других аллегорических или символических образов, и постепенно раскрывается их смысл. Так иносказание сплетается с иносказанием, один многозначный образ — с другим, не только развернутая метафора, аллегория или ряд метафор и аллегорий, но почти каждое слово у Мередита играет оттенками. Гибкая мысль художника плетет из перекрещивающихся иносказаний и многозначных образов замысловатое, многоузорчатое, мерцающее кружево.
«Эгоиста» «хорошо организованным романом». «Хорошо организованный» и «хорошо сделанный» роман не одно и то же. «Хорошо сделанная» литературная вещь требует профессиональной выучки и даже таланта, по-особому тренированного и приноровленного, однако не принадлежит собственно к искусству слова. «Хорошо сделанный» роман держится обычно на ловко сколоченном сюжете. «Хорошо организованный» роман возникает на иной конструктивной основе. Исключительное значение в его многослойной структуре обретает словесная полисемия. В английской литературе «хорошо организованный» роман утвердил и теоретически обосновал американец Генри Джеймс.
Мередит, автор «Эгоиста», ему предшествует. Э. -М. Форстер, вслед за Джеймсом, ссылается на «Эгоиста» как на роман «высоко организованный»2. Начало такому роману было положено Лоренсом Стерном, который на «рубеже веков» часто и по разным поводам напоминает о себе.