3
Уже в ранних произведениях Мередит обнаруживает особый интерес к психологическому анализу. Со временем этот интерес резко возрастает, выступая приметой не только его творческой индивидуальности.
Степень психологической подробности вообще может служить наглядным показателем развития литературной техники. Пользуясь этой мерой, нельзя не отметить сдвиг, характерный для всего периода. Психологизм к концу века для многих писателей едва ли не становится всепоглощающим.
Этот сдвиг затрагивает не одну только литературно- формальную сторону. Обратившись к истории, нетрудно увидеть, что не раз бывали времена, когда смещения такого рода оказывались показательным признаком.
— «метафизиков». Крах просветительских идеалов на рубеже XVIII—XIX веков вызвал в свою очередь отчаянный эгоцентризм и самоуглубленность романтиков. Видимо, всякий раз, когда приходит разочарование в системе общественных ценностей, обостряется интерес к личности. Личность, заменяя более широкие общественные факторы, представляется землей обетованной, последним прибежищем, островом, еще обитаемым, среди океана изменчивости.
Естественно, что такого рода кризис вызывает в литературе перестройку и формального оснащения. Как объект изображения личность заставляет тратить на себя весь арсенал средств. Стерн в известном смысле образцовым примером показал, что просветители, столь много рассуждая о человеке и правах личности, по существу не были вполне поглощены интересами этой личности. И действительно, «Исповедь» Руссо рядом с «Тристрамом Шенди» выглядит недостаточно самоуглубленной.
Великие мастера из тех, кого мы ставим в один ряд с Шекспиром, Толстым или тем же Диккенсом, умели показать, как много им известно и дано. Они походя, намеком показывали, что в принципе они знают и умеют в своем искусстве все и, уж по крайней мере, представляют себе последовательность развития повествовательного искусства. Поражаясь этой способности, вместе с тем можно заметить, что не все, раскрываемое благодаря ей, органически прививалось в палитре красок, излюбленных мастером, не все, ему известное, составляло для него внутренний интерес.
Всякая вспышка «стернианства» в английской литературе, то есть повышенного, чуть не лихорадочно взвинченного внимания к психологии, совершенно по- особому освещает строй писательских интересов. Чем заметнее она назревает, тем все очевиднее деформируется ткань повествования. Размываются привычные границы связующих переходов, описания меняют пропорции, свободнее и произвольнее становится слог, да и вся перспектива изображения строится иначе: в ней пропадает, с точки зрения предшествующей нормы, соразмерность и правильность.
Повествование у Диккенса основывается на описании событий, и даже у Теккерея, как ни увлекается он изложением мотивов поведения, какие силы ни тратит на психологические портреты, чередование событий продолжает играть в повествовании роль основной двигательной пружины.
— замедленность в ходе действия, сокращение цепи событий, да и сами события все меньше и меньше походят на «приключения», без которых не обходился диккенсовский роман. События сводятся к обыденным бытовым ситуациям, и все это — за счет учащения внутреннего ритма, пульса психологической подробности.
Мередит старался занять как можно более основательную позицию и, вооружившись особым орудием — «внутренним зеркалом» (как названо оно в «Эгоисте»), искал в движениях души, психологических поворотах, работе чувств и микрокосме мозга отражения новых общественных веяний, которые, как ему казалось, он сумел поймать в воздухе.
Мы видим, как мир, который при Диккенсе имел свою соразмерность, меняет пропорции. Вдруг перед нами крупным планом возникает «деталь»: «Не has a leg» («Он человек с ногой»)—так неожиданным словцом- формулой в начале повествования характеризуется центральный персонаж романа «Эгоист» сэр Уилоби Паттерн. «А заметили вы в нем человека с ногой?» («Эгоист», гл. II). Нога молодого джентльмена. Автор скользит по ней взглядом. Он находит в этой ноге бездну поводов для далеко идущих размышлений.
Характеры, общественная среда, время, по впечатлению Мередита, успели определиться настолько, что во всем от психики до панталон выявляют свою сущность. Головы, галстуки, героические деяния, государственный аппарат, газеты, грумы и горничные, господа Гладстон и Галопен — скакун, победитель дерби 1878 года,— все, говоря по-гамлетовски, кругом изобличает. Все пронизано одним духом, одной сутью, и каждая деталь, взятая как звено, способна дать представление о последовательной связи остального. И следовательно, «нелепо разглагольствовать о том, что и так ясно каждому».
Это не означает, будто Мередит уходит от прямого разговора, от «идейной задачи» и «моральной ответственности». И в данном случае сжатая метафора развертывается в целях сатирического разъяснения и оценки типического характера и общественной среды. Иронически подражая изысканно приподнятому слогу, автор предлагает вдуматься в слова he has a leg, которые в устах посвященных заменяют серию восторженно комплиментарных высказываний, выражающих систему взглядов, настроений и привычек.
Можно вспомнить Джонатана Свифта с его гротескной «философией одежды», подхваченной и развитой Томасом Карлейлем в его философском романе-памфлете (1831).
У Диккенса, в свою очередь, деталь нередко разрасталась до самостоятельной величины. Примером можно взять, как это часто делают, его «постоянные характеристики». Однако для Диккенса, сколько бы он ни увеличивал выхваченный фрагмент, деталь скорее всего остается частностью1. В сознании Диккенса жило представление о некоей слаженности мира, при всех его контрастах и противоречиях. Всякое нарушение этой слаженности могло ранить взгляд писателя до болезненности, могло вырасти в пальцы-щупальца Урии Гиппа. Но сама ранимость была спутником твердой веры, влекла за собой желание «бежать на улицу», чтобы восстановить порядок и мыслимую справедливость. В глазах Мередита пропорции мира складывались иначе.
«Нога», семейная среда или общество — все могло свидетельствовать о разладе. В такой же мере, как рука Клары Мидлтон свидетельствует о ее душевном разладе, о ее внезапном и полном отчуждении от Уилоби Паттерна, ее жениха: «Он сжимал ее руку в своей, но это была уже привычная ласка: рука — это так далеко! Да и что такое — рука? Клара не отнимала ее: она смотрела на свою руку, как на звено, связывающее ее с благонравным исполнением долга» («Эгоист», гл. VII).
— не частность и не внешний признак, а часть целого, неожиданным образом способная передать состояние этого целого, в данном случае указать на еще мучительный, но уже совершенный разлад и на временную победу благонравного долга.
Первый роман Мередита — «Испытание Ричарда Феверела»—передает состояние многостороннего разлада и делает это в значительной степени специфическими для писателя средствами.
Очевидная тема этого романа — тема воспитания2. Интерес к ней автора — не просто дань времени: вопросы воспитания в конце 50-х годов служили предметом оживленных споров. Писателя влечет и волнует эта тема, он часто обращается к ней, побуждаемый личными переживаниями, отцовскими заботами, интересом к человеку, к внутренним мотивам его поведения и стремлением рассматривать социальные проблемы по большей части в этическом плане. Задачи воспитания представляются Мередиту важными и необычайно трудными потому, что человек, как предмет воспитания, и реальная жизнь снова и снова обнаруживают неподатливость, оказываются сложнее, чем их отражение в самых прославленных педагогиках, а тем более в их распространенном применении.
Испытания Ричарда Феверела, героя романа, столь тяжкие и им не заслуженные, предуготовлены умозрительной схемой, которая кажется ее автору верхом мудрости и совершенства.
«философ жизни», анонимный автор сборника претенциозных афоризмов «Котомка паломника», разработал систему воспитания, которая строго предопределяет весь путь развития юного Ричарда и призвана сделать из него «подобие образцового человека». Сэр Остин, пострадавший от женского вероломства, пуще всего боится, как бы его сын, наследник поместья Рэйнхэмское аббатство, не поддался искушениям плоти, и делает все, чтобы держать Ричарда в полном неведении относительно реальной жизни. Но жизнь то и дело прорывается сквозь искусственные барьеры, ограждающие экспериментальную теплицу, и здоровая, деятельная натура Ричарда, его пытливый и живой ум бунтуют против мертвенного догматизма и педантства.
Сэр Остин и его приспешники плетут вокруг Ричарда сеть интриг и навлекают на него тяжелые испытания. В конце концов жизнь его разбита, он искалечен душой и телом, а любимая им женщина преждевременно сходит в могилу. Таковы плоды воспитательной системы «ученого гуманиста», как иронически называет самодовольного баронета автор.
«Испытание Ричарда Феверела» — своего рода роман-эксперимент, далеко не единственный пример этого жанра в переходный период. В «Испытании Ричарда Феверела» проходит проверку воспитательная система, теоретические посылки и практический механизм которой представлены Мередитом не только в их частном, узкосемейном, но и в более широком, социальном значении. Писатель затрагивает проблему отцов и детей, которая в условиях кризиса установившихся идей становится особенно острой. Его роман носит подзаголовок: «История отношений отца и сына».
Воодушевленный «благими» намерениями, сэр Остин желает предостеречь свое детище от пагубных ошибок. Он строит свою методу, опираясь на личный опыт и отвлеченные представления о гуманности и человеческой природе. Он обольщен выводами собственной мудрости, и фанатическая убежденность в их непогрешимости, соединенная со своеволием, безответственностью и произволом, толкает его на крайние меры и мерзкие поступки. Отношения юного существа с жизнью рисуются сэру Остину в совершенно четкой и прозрачной схеме, стоит только Ричарду следовать принципам системы и указующему персту, и желанные плоды обнаружат себя. Он ждет строго намеченного, скорого и все разрешающего результата, полон удивления, когда его «система» и живой человек тянут в разные стороны, и готов во всем обвинить человека. А Ричард, впечатлительный, пытливый, романтически настроенный представитель молодого поколения, не волен в своих естественных порывах, которые никак не сообразуются с требованиями «системы».
Вскрывая подоплеку поступков сэра Остина, автор за его внешней благонамеренностью обнаруживает эгоизм собственника и сословную кичливость, за претензией на ученость — невежество и ретроградство, за суровым благочестием — отнюдь не смиренные вожделения, за елейным добросердечием — сухой рационализм и черствость души.
— наглядное выражение его «философии жизни». Существо последней изложено в «Котомке паломника». Образ мыслей сэра Остина вырисовывается достаточно ясно, так же ясна и его социальная природа.
Своевластие сэра Остина и его «философия жизни» находят сочувствие и поддержку в его непосредственном окружении. Его сестра, миссис Дориа, не может «простить Кромвелю казнь мученика Карла».
Племянник Остина, Адриан Харли, его приспешник и бли-жайший советник, — «эпикуреец современного толка... которого Эпикур, несомненно, изгнал бы из своего сада». Мередит саркастически именует его «Мудрым юношей» за ловкость, с какой он приспосабливается к господствующему мнению «света» и «удовлетворяет свои аппетиты без риска для собственной персоны».
Беспринципный и циничный, он оправдывает себя философскими пошлостями. Наиболее порядочные люди вынуждены бежать из Рэйнхэмского аббатства, как это и делает другой племянник баронета — Остин Уэнтворс, пользующийся явной симпатией автора.
С точки зрения сэра Остина и его приближенных Рэйнхэмское аббатство — идеальная система организации семейного бытия и, в миниатюре, всего общества, так сказать, Телемское аббатство Рабле на английской почве.
общества выделяются фигуры лорда Маунтфолкона и его знатного приживальщика, «почтенного Питера Брейдера». Один из них — распутник в ханжеской маске, другой — распутник откровенный и наглый. Деньги, титул и общественное положение позволяют «могущественному пэру» Маунтфолкону не считаться с официальными нормами морали, а его приживальщику «устраивать для него грязные делишки». Оба они играют гнусную роль в судьбе Ричарда, действуя в согласии с «Мудрым юношей», выполняющим указания сэра Остина Феверела. Лорд Маунтфолкон, «в пятидесятый раз пронзенный стрелой Купидона», пытается обольстить жену Ричарда, а потерпев неудачу, дерется с ним на дуэли, что ведет к печальным последствиям для героя романа.
Сэр Остин склонен объяснять выпавшие на долю Ричарда испытания вмешательством фатальных сил (он рассуждает о «проклятии крови», «отраве возмездия»).
Сам же автор стремится вскрыть реальные причины жизненных невзгод 'своего героя. По его мнению, сословная спесь и эгоизм, полное пренебрежение интересами нации и народа, ретроградные взгляды и моральное разложение — вот источники тех испытаний и потрясений, которые переживает Рэйнхэмское аббатство.
Рэйнхэмское аббатство, естественно, воспринимается как символ. У Мередита символика — постоянный способ обобщенного выражения мысли. Подобный же символический образ возникает в романе «Эгоист», это место его действия — поместье Паттерн-холл.
Чувство разлада, идущее от малого к большому, было обострено у Мередита кризисом в его личной жизни— разрывом с женой, которую он любил. Восторженная любовь героя романа и связанные с нею драматические последствия в преображенном виде воспроизводят пережитое самим писателем. Работая над «Испытанием Ричарда Феверела», Мередит «изживал» испытания, выпавшие на его долю. Они вызвали внутреннее напряжение, потребовали не только крайнего самоуглубления, но и выхода чувств вовне, новой и более здравой ориентации.
«Испытание Ричарда Феверела» дана трезвая и критическая оценка действительности. Точка зрения писателя расходится с господствовавшими в то время восторженно либеральными суждениями и прогнозами и отражает настроения широкого демократического недовольства.
Критика сопровождается в романе определенными пожеланиями, обращенными к изображаемой аристо- кратической среде, к ее наиболее здравомыслящим и прогрессивно настроенным представителям.
Эти пожелания отчетливо видны в заключительных эпизодах романа. В Рэйнхэмском аббатстве происходят заметные сдвиги. Возвращается Остин Уэнтворс и оказывает решительное влияние на жизнь его обитателей. При его помощи здесь находит приют, признание и уважение жена Ричарда — Люси, племянница фермера Блэйза, которой наконец простили ее демократическое происхождение. Бывший батрак Том Блейквелл становится преданным слугой и другом Ричарда. Даже сэр Остин Феверел и миссис Дориа меняются к лучшему.
Перемены в Рэйнхэмском аббатстве происходят к концу романа не без воздействия литературной традиции и требований викторианской морали.
Первый роман Мередита сохраняет внешний признак классического социального романа — объемность, однако почти утрачивает внутреннее его свойство — эпическую широту. Он охватывает многие стороны жизни, но освещает их бегло. Роман содержит некоторый материал, позволяющий судить о положении народа и о классовых противоречиях внутри английского общества того времени. Интересна в этом отношении глава «Магическое противоречие», в которой бродячий лудильщик и безработный батрак беседуют о положении дел в стране.
«Скверные времена!» — начинает лудильщик. «Верно», — подтверждает батрак. Лудильщик говорит, что «все как-нибудь образуется», что «бог сильнее дьявола». «Видно, не всегда, — замечает батрак, — а то бы я не болтался без работы, а что еще хуже — без куска хлеба».
Рассказывая далее, как несправедливо и жестоко обошлись с ним фермеры Боллоп и Блэйз, он отмечает многозначительный факт — у фермера Боллопа сожгли стог сена, а на другой день — ригу. Сам он тоже «хотел бы как-нибудь сухой ветреной ночью сунуть спичку в стог сена», так как иначе от «фермера Блэйза ничего хорошего не добьешься...».
Батрака арестовали по подозрению в поджоге, фермер Блэйз грозит ему ссылкой, и только случайные обстоятельства приводят эту историю к благополучному исходу.
с тем как бы зашифровывая свои мысли, делая их вполне доступными только для посвященных.
Первый роман Мередита по выходе в свет не имел успеха, не был понят и принят читателем, за исключением ограниченного круга, критика отнеслась к нему по преимуществу отрицательно. Влиятельный «Спектейтор» осудил его за «дурной нравственный тон», а не менее влиятельная библиотека Мэди и другие библиотеки, практиковавшие платную выдачу книг на дом, на том же основании отказались распространять роман среди своих подписчиков. Повторным изданием роман вышел спустя почти двадцать лет и со временем стал одной из самых популярных мередитовских книг. К нему, как пишет Зигфрид Сассун, видный английский поэт, автор книги о Мередите (1959), обращались читатели, которые не могли осилить «Эгоиста», но не хотели отстать от моды и тянулись к заманчивому заглавию и любовной истории.
1. Ср., например, постоянные присказки, которыми Сэм Уэллер, слуга Пиквика, сопровождает свои злоключения: «Ехать так ехать»,— и т. д. Они, эти присказки, парадоксально не совпадающие с событиями, живут постольку, поскольку существует в романе Уэллер, и служат его характеристикой, а также выражением житейского оптимизма. Между тем тот же прием, такого же рода байки у Ярослава Гашека, скажем, в «Похождениях бравого солдата Швейка»— не столько характерная черта героя, сколько символ идиотического беспорядка общественных связей, в которые вклинивается незадачливый Швейк: «Война? Маршевые роты? А вот у нас был трактирщик...» — и т. д.