«Николас Никльби»
Создавая «Оливера Твиста», Диккенс пользовался приемами модного тогда «ньюгетского романа» 1, мастерами которого были два известных его современника — Эйнсуорт и Литтон; хотя, как он горячо уверял в предисловии к третьему изданию, он всячески старался избежать сентиментально-романтического приукрашивания преступников, коим грешили почти все авторы «ньюгетской» школы. В «Николасе Никльби» он вернулся к скитаниям и приключениям юного героя — наследию прошлого века, наследию Фильдинга и Смоллета, — но попытался объединить свой рассказ единым сюжетом. Впрочем, даже при том, что Николас Никльби куда щедрее, чем кто-либо из последующих героев Диккенса, наделен свойственным автору пониманием нелепого и смешного и легкомысленной влюбчивостью, роман этот в целом неудачен.
— великолепная комическая фигура, и главное, в ее нескончаемых речах всегда ощущается уязвленное самолюбие благовоспитанной особы. Чего ни коснись,
«Оливера Твиста» совершенно безлики рядом со своими ярко обрисованными мучителями — семейкой Сквирсов — и ничуть не трогают читателя. Откровенно говоря, я сильно подозреваю, что большинство из нас помнит Дотбойс-Холл скорее по двум великолепным иллюстрациям Физа, чем по тексту Диккенса. Быть может, здесь уместно сказать, что, несмотря на некоторые неизбежные неудачи, иллюстрации Физа (Хэблота Брауна), остававшегося со времен «Очерков Боза» и «Пиквика» главным иллюстратором Диккенса, на мой взгляд, прибавляют еще одно измерение (и весьма ценное) миру диккенсовских образов. Я отдаю Физу предпочтение перед всеми другими иллюстраторами Диккенса, включая и Джорджа Крукшенка, рисовальщика гораздо более талантливого, который иллюстрировал «Оливера Твиста», — ибо даже неудачи Физа, скорее, подкрепляют слабости самого Диккенса: они «реалистичны» и сентиментальны, как его книги. Рисуя Дотбойс-Холл, художник обстоятельно выписывает толпу, то есть мальчиков, которые у Диккенса безлики и расплывчаты. К добру ли, к худу, но наше понимание мира Диккенса неразрывно связано с Физом. Кто может отделить текст Диккенса от таких созданных Физом зрительных образов, как Пексниф, миссис Гэмп, миссис Скьютон, майор Бегсток, мистер Микобер или, скажем, Стирфорт, бросающий вызов мистеру Меллу; или же от таких более драматических сцен, как, например, бегство мистера Каркера или изображение Одинокого Тома? 2
«Николаса Никльби» превосходна — главы, связанные с Краммльзом. Диккенс нигде так блестяще не изображает театр, как здесь, описывая эту захудалую бродячую труппу. Он в полной мере раскрыл истинно актерскую вздорность, тщеславие, неуемное себялюбие. Все эти люди исполнены слабостей, кроме разве чудесной труженицы, мастерицы на все руки миссис Граден. Каждый движим прежде всего тщеславием, да иначе и быть не может у актеров, которые несут людям то, чего так мало в жизни, что рождено воображением, а потому стоит неизмеримо больше, чем все ценности жалких провинциальных буржуа, чьего покровительства они вынуждены добиваться. Никто, даже сами актеры, не в силах сказать, сколько в их словах и действиях фальши, ибо не известно, могли бы они или нет вернее осуществлять свою мечту — стать истинными художниками, — если бы им не приходилось так трудно, если бы многочисленней и разборчивей была публика и не надо было ежедневно выдавать мишуру за золото? Пожалуй, у них вправду плохой вкус, страсть к самодовольству и хвастовству, к дешевым эффектам. Но как знать, возможно, их высокое мнение о себе некогда было вполне обоснованным? Мистер Краммльз, который без зазрения совести эксплуатирует свою дочь — «дитя-феномен», — один из немногих честно обрисованных и на диво симпатичных старых обманщиков, когда-либо выведенных в литературе. Пока Николас под именем мистера Джонсона странствует вместе с труппой, роману прибавляется жизни, выразительности и какого-то лукавства, не свойственного Диккенсу. Если б «Николас Никльби» оказался «театральным» романом Диккенса, как «Холодный дом» романом о правосудии, это была бы превосходная комедия. В последнее время иные восторженные поклонники «Никльби» пытаются уверить нас, что так оно и есть — что мелодраматичность основных сюжетных линий (Ральф Никльби, скряга Грайд, преследующий Маделайн Брэй, беспутный сэр Мальбери Хоук, преследующий сестру Николаса, Кэт, и сама история любви Николаса) — все это своей театральностью должно оттенить комизм семейства Краммльзов. Но мне думается, подобные толкования лишь попытка похитрее оправдать неудачу Диккенса, его мелодраматичность. Автор мог бы сыскать множество других способов, чтобы противопоставить таких неустанно позирующих персонажей, как миссис Никльби, миссис Уйтитерли и чета Манталини, настоящим актерам из мира Краммльзов; при этом нельзя не заметить, что самые забавные у Диккенса разговоры о Шекспире (а Шекспир питает немало смешных его страниц) ведутся между миссис Никльби и миссис Уититерли:
«— Я всегда бываю больна после Шекспира, — сказала миссис Уититерли. — На следующий день я чуть живая: реакция так велика после трагедии, милорд, а Шекспир такое восхитительное создание...
— О да-а! — ответил лорд Фредерик. — Он был способный человек.
— Знаете ли, милорд, — сказала миссис Уититерли после долгого молчания, — я замечаю, что начала особенно интересоваться его пьесами после того, как побывала в этом милом жалком домике, где он родился. Вы бывали там когда-нибудь, милорд?
— Нет, никогда, — ответил милорд.
— В таком случае вы непременно должны туда поехать, — заявила миссис Уититерли, томно растягивая слова. — Не знаю, почему это так, но, когда вы увидите это место и запишете свою фамилию в небольшой книге, вы почувствуете себя каким-то образом вдохновленным. Это как бы возжигает в вас пламя!
— Ну-у! — ответил лорд Фредерик. — Я непременно там побываю.
— Джулия, жизнь моя, — вмешался мистер Уититерли, — ты вводишь в заблуждение его лордство... неумышленно, милорд, она вводит вас в заблуждение. Это твой поэтический темперамент, дорогая моя... твоя эфирная душа... твое пылкое воображение возжигают в тебе огонь гениальности и чувствительности. Ничего особенного там нет в тех местах, дорогая моя... ничего, ровно ничего.
— Я думаю, что-то там должно быть, — сказала миссис Никльби, которая слушала молча, — потому что вскоре после моего замужества я с моим бедным дорогим мистером Никльби поехала в Стрэтфорд в бирмингемской почтовой карете... а впрочем, почтовая ли это была карета? — призадумавшись, сказала миссис Никльби. — Да, должно быть, это была почтовая карета, потому что, помню, я тогда заметила, что у кучера на левый глаз надвинут зеленый козырек... так вот, в почтовой карете из Бирмингема, и после того, как мы осмотрели могилу и место рождения Шекспира, мы вернулись в гостиницу, где переночевали, и, помню, всю ночь напролет мне снился черный джентльмен из гипса, выпрямившийся во весь рост, в отложном воротнике, завязанном шнурком с двумя кисточками, он прислонился к столбу и о чем-то размышлял. А утром, когда я проснулась и описала его мистеру Никльби, он сказал, что это был Шекспир, точь-в-точь такой, как при жизни, и это, конечно, замечательно! Стрэтфорд... Стрэтфорд, — задумчиво продолжала миссис Никльби. — Да, в этом я не сомневаюсь, потому что, помню, я была тогда беременна моим сыном Николасом и в то самое утро меня очень испугал итальянский мальчик, продававший статуэтки. Знаете ли, этосчастье, сударыня, — шепотом добавила миссис Никльби, обращаясь к миссис Уититерли, — что из моего сына не вышло Шекспира. Как бы это было ужасно!»
— Ральф Никльби, Грайд, Брэй, Хоук — нисколько не позируют; все они, кроме Брэя, ничуть не обманывают себя, они лишь занимают отведенное им в спектакле место, так что диккенсовские актеры гораздо меньше отличаются от них, чем уверяют нынешние защитники романа. Оттого, что молодой Диккенс работал так напряженно, оттого, что его захлестывали новые жизненные впечатления, «Николас Никльби», непомерно перегруженный отличным, но сырым, необработанным материалом, так и остался громоздкой, бессвязной вещью, иначе говоря, блистательной неудачей, и это, конечно же, можно было предвидеть. Но очень печально, что в этой груде руды потерялся роман о театре. И есть некая ирония в том, что посвящена книга другу Диккенса, замечательному актеру Макриди.