ТОМАС СТИРНЗ ЭЛИОТ
Уилки Коллинз и Диккенс.
Перевод И. Дорониной
Будем надеяться, что какой-нибудь ученый и склонный к философствованию критик нынешнего поколения вдохновится идеей написать книгу об истории и эстетике мелодрамы. Правда, золотой век мелодрамы миновал раньше, нежели кто бы то ни было из ее современников отдал себе отчет в том, что она существует, — в самой середине прошлого века. Но среди людей, ныне живущих, немало таких, кто не столь уж молод, чтобы не помнить театр мелодрамы до того, как его вытеснило кино, кто сиживал, завороженный, в передних рядах столичного или провинциального театра, где ставили «Ист Линн», «Белого раба» или «Без матери», и кто не столь уж стар, чтобы не заметить с необычайным интересом вытеснение театральной мелодрамы мелодрамой кинематографической и расщепление старого трехтомного романа на множество типов романа современного, 300-страничного. Те, кто жили до появления таких терминов, как «высоколобая литература», «боевик», «детектив», понимают, что мелодрама вечна, и должны быть тем довольны. Если мы не получаем удовольствия от того, что издатели выдают за «литературу», мы начинаем читать — все меньше и меньше таясь — то, что называют «боевиками». Но в золотой век мелодраматической литературы такого различия не было. Лучшие романы были захватывающими; жанровое различие между таким-то и таким-то глубоким «психологическим» романом наших дней и таким-то и таким-то мастерски сделанным «детективом» наших дней больше, чем жанровое различие между «Грозовым перевалом» или даже «Мельницей на Флоссе» и «Ист Линн», причем последний роман «имел быстрый и шумный успех и был переведен на все известные языки, включая фарси и хинди». Мы знаем, что и некоторые современные романы «переведены на все известные языки», но мы уверены, что у них меньше общего с «Золотой чашей» или «Улиссом», или даже с «Карьерой Бьючемпа», чем у «Ист Линн» с «Холодным домом».
— это сегодняшний Диккенс, Теккерей, Джордж Элиот, Чарльз Рид и даже капитан Марриет. У него есть нечто общее со всеми этими романистами; но особенно и наиболее существенно он сходен с Диккенсом. Коллинз был другом Диккенса, а иногда и сотрудничал с ним, и произведения этих двух авторов следует изучать, положив их рядом. К огорчению литературных критиков, не существует полной биографии Уилки Коллинза, да и форстеровская «Жизнь Диккенса» с этой точки зрения совершенно неудовлетворительна. Форстер был замечательным биографом, но как исследователю творчества Диккенса ему явно не хватало широты взгляда. Для любого, кто знает о факте знакомства Диккенса с Коллинзом и кто изучал творчество этих двух писателей, их отношения и их взаимное влияние не могут не быть важным предметом исследования. А сравнительное изучение их романов способно многое прояснить в вопросе о различиях между драмой и мелодрамой в литературе.
«Лучший роман» Диккенса, быть может, «Холодный дом»; таково мнение г-на Честертона, а среди здравствующих критиков нет лучшего знатока Диккенса, чем г-н Честертон. Лучший роман Коллинза — или, по крайней мере, единственный из романов Коллинза, который знают все, — это «Женщина в белом». Так вот, «Холодный дом» — роман, в котором Диккенс ближе всего к Коллинзу (следом за «Холодным домом» идут «Крошка Доррит» и некоторые эпизоды «Мартина Чеззлвита»), а «Женщина в белом» — роман, в котором Коллинз ближе всего к Диккенсу. Диккенс превосходит Коллинза характерами — он создает характеры такой силы, каких не бывает у обычных людей. Коллинз в общем не силен в создании характеров, но он мастер сюжета и ситуаций, тех самых элементов драмы, которые наиболее существенны для мелодрамы. «Холодный дом» — прекраснейшее творение Диккенса с точки зрения построения, а в «Женщине в белом» Коллинз создал свои наиболее достоверные характеры. Графа Фоско и Марион Хэлькомб каждый знает как будто бы лично, а ведь нужно быть очень прилежным читателем Коллинза, чтобы вспомнить хотя бы полдюжины других его персонажей по именам.
им недостает лишь той степени реальности, которая почти сверхъестественна, которая вряд ли может быть органично свойственна персонажу, но является, должно быть, наитием свыше или благодатью. Лучшие персонажи Коллинза создаются — с совершенным мастерством — на наших глазах. В замечательнейших героях Диккенса мы не видим и тени расчета или процесса работы. Герои Диккенса принадлежат поэзии, как герои Данте и Шекспира, и одной-единственной фразы, сказанной ими или о них, может быть достаточно, чтобы они встали перед нами во весь рост. У Коллинза нет таких фраз. Диккенс одной фразой может заставить нас увидеть персонаж таким живым, как если бы он был создан из плоти и крови...
Персонажи Диккенса живые, потому что они ни на кого не похожи; персонажи Коллинза — потому, что они очень тщательно сработаны и правдоподобны. Тогда как Диккенс зачастую вводит персонаж постепенно, чтобы мы не осознали — пока сюжет не продвинется достаточно далеко, — с каким мощным характером имеем дело, Коллинз — по крайней мере, в этих двух фигурах — сразу пускает в ход все преимущества драматических эффектов.
Из сборника «Избранные эссе».