ДЖОН БОЙНТОН ПРИСТЛИ
Диккенс.
Перевод Т. Казавчинской
«Домашнего чтения» — еженедельного журнала, редактируемого Чарльзом Диккенсом, ценой 2 пенса. С этого дня Диккенс взвалил на себя пожизненную редактуру еженедельного издания, правда, впоследствии подвергшегося изменениям. Надо сказать, что у писателя был неоценимый помощник в лице У. Г. Уиллса, заместителя главного редактора, готового сидеть в редакции и дни и ночи. «Домашнее чтение» был популярным семейным еженедельником, составленным по принципу: хоть что-нибудь для каждого читателя, и если все-таки журнал обрел свое лицо и превзошел все прочие подобные издания, то потому только, что «заправлял» им Диккенс, и делал это замечательно. Еженедельник этот не был рупором того или иного политического направления, но Диккенс верно чувствовал рожденье нового читателя и был намерен дать ему журнал, стоявший на позициях сильного радикализма. И как главный редактор, и как журналист он движим был всегда одной заботой — заботой о простых тружениках. Ему случалось пересматривать свои позиции по отношению ко всем сословиям, что находило выражение в его романах, но не к трудящимся, глубокое сочувствие к которым в нем не иссякало никогда. Он знал, что рядом живут сотни тысяч, которые стремятся к лучшей доле, вполне ее заслуживая, для них он и работал, не жалея сил. Их благодарность не замедлила сказаться: первый же номер журнала разошелся в количестве ста тысяч экземпляров. Диккенс был замечательным редактором, неопытных он пестовал и наставлял, собственноручно исправлял их материалы. Он был прекрасным, возможно, и великим журналистом, умело выбиравшим темы для статей, но все же не достиг в них гениальности, которая видна в его романах. Среди писавших для журнала были и знаменитые авторы, такие, как миссис Гаскелл, и много талантливой молодежи: Саля, Йейтс, Рейн, которых называли «диккенсовскими мальчиками». Помощников могло быть даже больше, если бы Диккенс не настоял на безымянности публикаций.
— в конце концов, собственное его имя появлялось на обложке каждую неделю.
Нет никаких сомнений в том, что Диккенс обратился к редакторской деятельности прежде всего потому, что хотел иметь трибуну для своих радикальных и реформистских взглядов. Но к этому его склоняли и житейские соображения. Журнал освобождал его в финансовом отношении, ибо приносил постоянный доход: Диккенс получал 500 фунтов в год как главный редактор и половинную долю прибылей как совладелец издания. Вдобавок то была новая точка приложения его поистине демонической энергии. Развлекаться он умел не хуже, чем работать, но даже развлекаясь, тратил больше сил, чем кто-нибудь иной работая. Чего он совершенно не умел, хотя нередко притворялся, будто ему того только и надо, это спокойно жить и принимать это как должное. Он хватался за все дела сразу, словно скрываясь от гнавшегося по пятам призрака.
Кроме всего прочего, его снедало ненасытное желание распоряжаться, что-то затевать, приказывать и подчинять всех своей воле — желание, которое не утолить писательским трудом. Мы столько раз читали, как веселился он на вечеринках, устраивал шарады, игры, делал фокусы, что мы невольно забываем про другую сторону его натуры, из-за которой он бывал домашним деспотом и требовал, чтоб в доме все сверкало чистотой и содержалось в аккуратности, как офицер, который проверяет состояние казармы.
«командирское око». Один из самых страстных почитателей и молодых друзей Диккенса Эдмунд Йейтс рассказывает: «Я слышал, как люди, знавшие писателя, называли его агрессивным, властным, нетерпимым, и мне понятны их упреки, но для меня он был всегда самою добротой и нежностью». Здесь предстают две разных стороны писателя, который был душевно сложным человеком. Должно быть, пребывание на посту главного редактора и соиздателя преуспевающего популярного журнала удовлетворяло какую-то его насущную потребность, и ради этого он был готов работать ежедневно чуть не до рассвета. Хоть мы и рукоплещем его горячему стремлению к реформам, его попыткам уберечь рабочих от болезней, невежества, уродств жизни, безволия и чувства безысходности, мы сомневаемся в разумности решения, из- за которого он так перегрузил себя работой.
чем обязанности главного редактора, но то был первый шаг на разрушительной стезе, приведшей его к ранней смерти. Он был необычайно добросовестным редактором, даже во время отдыха во Франции не в силах был забыть лежащий на нем долг и жил, не прерывая связи с Уиллсом и редакцией. От этого не пострадали самые важные и лучшие его романы, но от неизбежного и непрестанного перенапряжения сил пострадал он сам. Возможно, он прожил бы еще лет десять, — прозаики часто создают лучшие свои произведения на седьмом десятке лет, — если не стал бы издателем и журналистом, актером и чтецом. Наверное, он и впрямь помог в какой-то мере трудовому люду, ради которого и занимался журналистикой, но невозможно восхищаться и пленяться гениальным даром Диккенса, принадлежавшим более всего его художественному творчеству, не думая о том, что за победным выходом первого номера «Домашнего чтения» стояло рискованное, может быть, даже фатальное жизненное решение.
«Дэвид Копперфилд» (до этого роман печатался помесячно в виде журнальных выпусков) с иллюстрациями Физа, на старый добрый манер. Роман не только хорошо был принят публикой и критикой, но все сошлись во мнении с Диккенсом, считавшим «Копперфилда» лучшим своим детищем. И вскоре книга стала образцом классических произведений века. Она обязана своим рожденьем Джону Форстеру, который посоветовал писателю создать роман от первого лица, а так как несколько начальных глав автобиографии были уже готовы, дело быстро двинулось вперед.
«Копперфилде»: «Мне кажется, что я и впрямь пишу его оригинально, затейливо сплетая правду с выдумкой». Не подлежит сомнению, что он «и впрямь писал его оригинально», пока не подошел к последней части книги, где менее убедительно построена интрига. Любой внимательный исследователь не может не следить как зачарованный за тем, как явь перетекает в вымысел и как отдельные черты родителей писателя, нигде не обрисованные целиком, в виде законченных и выписанных образов встречаются у самых разных персонажей и в самых разных сценах, окрашенных его доподлинными чувствами к отцу и матери. Обычные читатели, которые брались за книгу ради удовольствия, испытывали радость, как и мы, от редкой прелести рассказа, от встречи с длинной вереницей образов, иные из которых стали нарицательными, от дивного разнообразия и сцен, и мест.
— удачливого романиста (писателям ни при каких условиях не следует изображать писателей, даже из откровенной злонамеренности) — гораздо более заметны в поздних главах, чем созидательная мощь его таланта. Собственно говоря, главную, неиссякаемую силу «Копперфилда» составляет детство Дэвида... Специалисты по английской литературе, которые «преподают» нам Джойса, Лоуренса, Вирджинию Вулф и прочих авторов психологического направления, имеют право свысока взирать на Стирфорта, на крошку Эмили, на козни Урии Гипа, но если мастерство, с которым Диккенс воссоздал детские годы Дэвида, не внушает им благоговения, они не более чем кучка неучей. Это истинное чудо психологической прозы, в литературе и по сей день нет лучшего изображения детства. Здесь есть игра теней и света, присущая началу жизни, зловещей тьмы и лучезарной, снова возникающей надежды, бесчисленные мелочи и тайны, подслушанные у волшебной сказки, — с какою тонкостью и совершенством все это написано! Бодлер сказал, что тот, кто может мысленно вернуться в детство, гениален. Какой-то стороной своей души Диккенс остался в своем детстве. И в этом кроется секрет его невиданной животворящей силы — в «Дэвиде Копперфилде» даже столы и стулья кажутся живыми, а так умеют чувствовать одни лишь дети. И в этом же секрет его ошеломляющих комических героев.
Неумно видеть в них одни карикатуры. Посредственные книги кишмя кишат карикатурами, но мы их забываем в считанные дни. Смешнейшие созданья Диккенса чудовищны, но их нельзя забыть и им нельзя не верить, ибо мы видели подобных им и раньше — то были самые нелепые друзья наших родителей, знакомые нам с детства, бессмертные, живущие, как прежде, в нашей памяти...
Из книги «Расцвет викторианской Англии». 1972 г.