«ДИККЕНСОВСКИЙ ЦИКЛ» С. М. СОЛОВЬЕВА
Едва ли будет преувеличением сказать, что эта краткая заметка — первая советская публикация о Сергее Михайловиче Соловьеве (1885—1942), внуке знаменитого историка С. М. Соловьева, племяннике поэта и философа Вл. Соловьева. Ведь кроме кратких сведений об этом ярком человеке, писателе, переводчике, критике, поэте, друге А. Блока, ученике В. Брюсова, содержащихся в Краткой литературной энциклопедии, других печатных материалов о нем пока нет. Причин тому немало. В 1913 г. в творчестве С. М. Соловьева и его личной судьбе произошел перелом: он ощутил себя христианином, сторонником церковной ортодоксии, приверженцем славянофильства.
С. М. Соловьев окончил Троицко-Сергиевскую Духовную Академию. Но на этом эволюция его религиозных и духовных взглядов не окончилась. В начале 30-х годов он отошел от русской православной церкви, принял сан католического священника. В бурные, трагические послереволюционные годы взгляды С. М. Соловьева, его общественная позиция привели к трагедии, закончившейся 2 марта 1942 г. в сумасшедшем доме в Казани. Мы не будем здесь рассказывать о судьбе С. М. Соловьева, о его драме — все это темы отдельных подробных и обстоятельных исследований. Как отдельная тема — и рассмотрение переводческого наследия С. М. Соловьева. Он переводил Эсхила, Шекспира, Сенеку, Мицкевича, Эредиа. Переводы пришлись в основном на послереволюционные годы — стихи и эссеистика поэта больше не находили спроса.
Выпускник Московского государственного университета, получивший основательное классическое образование, С. М. Соловьев рано обратился к поэзии. Уже в 1907 г. выходит его первый поэтический сборник, обнаруживший близость С. М. Соловьева к Московскому кружку символистов-соловьевцев, «аргонавтов». Запад и западная культура: Библия, Гораций, Шекспир, Ронсар, Гете, Шенье, Данте — постоянные адресаты поэзии С. М. Соловьева.
поэта, можно увидеть, что обращение к Диккенсу было заложено в самом миросозерцании, миропонимании, в поэтике С. М. Соловьева: «Я часто слыхал и, вероятно, еще не раз услышу обвинения в несовременности моей поэзии, в ее отчужденности от злободневных интересов. Такое обвинение для меня лестно. Да, моя поэзия чужда духа нашего времени, взятого в целом. Ибо дух нашего времени я понимаю так. С падением религиозных норм человечество стало руководствоваться в своем поведении природными началами. Но что такое природа? Природа есть нечто постоянно становящееся, постоянно находящееся в процессе изменения; каждое мгновение она вновь и вновь определяет себя к добру или злу, к Богу или дьяволу... Освободившееся от религии, человечество пошло по пути вторых потенций природы: из них возникло здание современной цивилизации, образцом которой является город. Город — это реальное Нет, безобразное дитя природы, созданное духом похоти и смерти. Этот город человечество выбрало взамен града, обещанного религиями...»
Излишне говорить, сколь близок С. М. Соловьев Диккенсу, едва ли не самому крупному западному писателю-урбанисту XIX века, не только воссоздавшему образ города Лондона в своих многочисленных творениях, но создавшему символический лик города- вертепа, дна, города как крайнего выражения трагедии духовного существования человека.
И другие мысли поэта, возможно, помогут читателю, только открывающему для себя наследие С. М. Соловьева, понять его цикл, который мы условно назвали «диккенсовским». У самого поэта такого названия нет. Известно, причем лишь из устных высказываний, что так он называл стихотворения, навеянные сюжетами, образами романов Диккенса. К ним он относил и поэтические «опусы» о Коктебеле, с которым его связывала дружба не только с М. Волошиным, но и обширным кругом людей, собиравшихся на лето под гостеприимным кровом волошинского дома. Почему-то к этому циклу, видимо, сообразуясь с внутренней логикой, он относил и стихотворения, написанные во время его пребывания в Мураново и Кратово. Действительно, светлая, комическо-ироническая тональность этих стихотворений вызывает в памяти, точнее, душе, вечно светлые, но и грустные образы «Пиквика».
«Книга стихов есть исповедь поэта, история его исканий, нахождений, ошибок, падений. Объединяет все отдельные мысли и переживания, заключенные в книге стихов, только единство сознания того, кто переживает, — поэта».
Конечно, в так называемом «диккенсовском» цикле образы Диккенса переплелись с личным опытом поэта. Обратим внимание читателей на то, что в одном из стихотворений нет конца. Возможно, он был уничтожен самим поэтом, возможно, той, кому оно предназначалось. Наступит время, когда поэтическое наследие С. М. Соловьева, как, впрочем, и его переписка, драматическое свидетельство конца 30-х годов, будут собраны, систематизированы, научно откомментированы. Тогда станут понятны многие адресаты и реалии его стихотворений.
«Однажды мне пришлось высказать сочувствие идее профессора Зелинского о будущем славянском Ренессансе. Эта идея близка мне и теперь, но при следующих оговорках. Высший расцвет искусства обыкновенно происходит от соприкосновения двух культур, от восприятия молодой, полной непосредственного и религиозного чувства народностью плодов многовековой и изысканной культуры... Искусство раннего Ренессанса до сих пор остается идеальным образцом как соединившее в себе два начала: религиозное, условное, символическое, с одной стороны, и реалистическое, природное, с другой. Канон, условность, религиозность есть то, без чего не может быть истинное искусство. Этой религиозностью проникнут весь Джотто, она не исчезла и у Боттичелли».
От себя добавим, все это есть и у Диккенса. И может быть, публикация «диккенсовского» цикла с краткими суждениями С. М. Соловьева об искусстве будет еще одним, последним штрихом в нашей книге, цель которой воссоздать, раскрыть образ Диккенса. Как все великие поэты и мыслители, он всегда будет тайной, и ключи к ней будут искать все новые и новые поколения читателей, потому что о Диккенсе, как и о Шекспире, перефразируя известные слова Гете, можно сказать: «И нет ему конца...»