Ален.
«Рождественские сказки».
Перевод И. Истратовой
«Рождественские сказки», я уже не могу от них оторваться, ведь с их вершины обозрим весь Диккенс. Мир Диккенса естественным образом вырастает из реальности «Сказок», — к счастью, она достаточно просторна, ибо объемлет город и реку, мосты и дома, наконец, всех будущих героев. Мне кажется, у Диккенса игру воображения порождает именно восприятие окружающего, поэтому писатель и переходит от фантастического к реальному. Посредственное воображение довольствуется ассоциациями, великое — создает сюжетные построения, то есть тиранически подчиняет факты своему замыслу. По «Рождественским сказкам» мы видим, что работа воображения у Диккенса естественно приносит такие плоды, и главное — суметь с первого взгляда угадать мощь его созданий.
«Рождественская сказка»? Мои собственные воззрения на Рождество слишком тяжеловесны для диккенсовских романов. Но как бы то ни было, Рождество — это всегда зима, снег и огни. Человек живет по особым, рождественским законам (так!) — значит, он затерян во мраке и продрог до костей. Во мраке реальность теряет свои грубые очертания и покорно уступает место сказке. Вот первая причина, побуждающая автора писать, и писать именно сказки. Но это и основа любой «Рождественской сказки». Можно с полной очевидностью утверждать, что из рождественской сказки вышли все романы Диккенса. Пролог к ней всегда представляет картину хаоса. Когда действие начинается, мы видим героев сквозь снежный вихрь, в порывах ветра, в клочьях тумана, — природа лишена гармонии форм; таков подлинный диккенсовский мир, исключительно — мир «Сказок»! Сказки следуют одна за другой. Сверхъестественного здесь в избытке, как всегда — Рождество, холод, близость смерти. Вечное странствие, дорога, город и поля; реальность, вечно порождаемая сновидением, и переходящая в сновидение, и бесконечно множимая странствием. Отсюда ясно, что реальность подобна видению или воспоминанию, — вот суть диккенсовского колорита. Сверхъестественное растворилось где-то между домом и улицей, его скорее чувствуешь, чем видишь, и благодаря фантастическому окаймлению самые простые вещи становятся весьма выразительными. Как прежде над автором, сновидение властвует над читателем, и он это знает.
— Дух, существо, увлекающее человека в полет над миром. Метафора поистине великолепна, ибо картины прошлого, настоящего и будущего рождены фантазией Духа. Под этим углом зрения я перечел историю Скруджа, этого сквалыги, которому по воле Духа довелось стать свидетелем рождественского праздника и мужества бедняков. В этом творении главная фигура — воплощение святок, Дух, кропящий маслом из своего светильника жилища и праздничные кушанья. Явление пришельца порождает многочисленные символы, и все они возвышенны.
Так, Дух показывает своему спутнику группку возбужденных детей. «Кто это?» — спрашивает Скрудж. Дух отвечает: «Это дети человеческие; когда они страдают, то призывают меня». В самом деле, кого же им еще призывать? Я попадаю в мир Диккенса и чувствую, как меня влечет за собой творящий действо Дух, Veni creator! 1— и нам откроются необозримые пространства. Ибо постичь Диккенса — значит постичь род человеческий, поладить разом со всеми людьми. Впрочем, ни один романист не обнажал так своих приемов. Ну и что с того? Ведь Диккенс могуществен и умело пользуется своим могуществом.
— божество английских семейств. От Диккенса ждали только «рождественских сказок», где Дух возносился бы над землей, а дьявол выгодно оттенял бы сей персонаж. Известно, что «Лавка древностей» была задумана как «рождественская сказка», печаталась «с продолжением» в «Часах мистера Хамфри», — и единственная из всех вещей имела успех, поэтому выбирать жанр Диккенсу не пришлось. Он создал свою «рождественскую сказку», описав полный тяжелых испытаний, зловещий путь ангела рука об руку со стариком из города в деревню, путь от порока к чистоте. И здесь дело не обошлось без гримасничающего дьявола — это знаменитый карлик Квилп, наводящий порчу гримасами, один из самых фантастических персонажей романиста, плод вымысла, соприкасающегося с реальностью, которая начинает вдруг играть всеми красками. Итак, Диккенс, чье воображение столь прочно зиждется на предметной основе, принимается размышлять о Рождестве... и сразу пускает в ход свое искусство, создавая атмосферу повествования. Каким же образом? Да попросту ведя рассказ о приметах Рождества, самых вульгарных и избитых, вроде индюшек, пудингов и тому подобных яств, выставленных в окнах лавок. Он не устает описывать простые, обычные вещи, он «берет» не столько качеством их, сколько количеством, — нескончаемый прием позволяет ему живописать все празднество, а также душевные состояния и мысли героев. Никакой утонченности здесь нет, одно перечисление и нагромождение. Да, вот полог с кольцами, вполне реальный полог: потому призрак и ужасен в своей реальности, что рука его отдергивает реальный полог кровати. Мощь творческого гения заставляет даже сквалыгу Скруджа взмыть в воздух — и становится ясно, как, когда художника посещает вдохновение.
«Колоколах». Неумолчный перезвон колоколов наполняет эту сказку. Музыка начинает звучать в силу необходимости, она служит общим фоном действия, и мало- помалу мольбы Трухти взлетают вверх на волнах звуков, паря высоко над людьми. Здесь-то воображение Диккенса и наносит удар предметному миру, в конце концов ломая его каноны. Плод вымысла, по сути, — чудеснейшим образом подмеченная реальность, вступившая в свои права, — индюшки, пудинги, колокола. Автор неустанно использует простейший метод перечисления, разламывает и рушит основы вселенной силой своего творческого духа.
Развивая эту мысль, вспомним, что вселенная Диккенса обретает реальное воплощение лишь в столкновении с гигантскими вымыслами: фигура чудовищного Квилпа оттеняет кроткую миссис Квилп и ее мать, наделенных несколькими правдоподобными черточками: женщины счастливы, когда Квилп отсутствует, готовы поверить, что карлика нет в живых, и неутешно его оплакивают... Сопряжения могут шокировать, но я хочу передать мощь Диккенса, которая далеко превосходит мощь любого писателя. Разумеется, его грандиозные карикатуры исполнены так же. Это резко очерченные восприятия, и, подталкивая вперед чудовищ, взятых из повседневной жизни, Диккенс восхваляет ее и укрывает под ее сенью своих героев. Нужно знать и не забывать, что реальность человеческого бытия абсолютно обманчива, отсюда — общепринятые, но глубоко ошибочные взгляды на мужчину и женщину, на счастье. Проницательный наблюдатель должен прежде покончить с этой видимостью, с поверхностным отражением, и только тогда ему откроется истинный облик человека, только тогда. Я вижу, что в «Рождественских сказках» Диккенс подменяет нестройную картину мира стройным и цельным миром видений. Повторяю — видений, ибо припасы, выставленные в лавках, — это видения, и вовсе не бесплотные. Вот какие мысли приходят нам в голову на святках — иные невообразимы. Тут полнокровные фантазии и соприкасаются с реальностью, придавая ей весомость. Что до характеров, здесь не все столь ясно, но зато не менее правдоподобно: цельная основа характера определяет героя, и, скажу еще не раз, у Диккенса характеры постоянны. Не представляю, как существовали бы они без вымысла. Отсюда их постоянство — персонажи весомы, узнать их вполне легко.
«Колокола» в этом отношении предельно ясны; читая сказку, мы буквально становимся очевидцами работы художника. Трезвон колоколов вызывает к жизни фантастические видения, которыми упивается Трухти. Этих видений не было бы без колоколов, которые заставляют нас забыть о суетном мире и создают богатую основу, расцвечиваемую фантазиями. Эта «рождественская сказка » — своего рода размышление Диккенса о вымысле. Исходя из нее и следует пояснять особенности творческого гения романиста. Описаний вы нигде не найдете, герои словно бы рождаются из хаоса.
Хаос — истинно диккенсовская стихия. Он необходим Диккенсу, словно Богу, и писатель творит его! Герои являются из хаоса — мы обнаруживаем их. Например, в «Крошке Доррит»: нельзя сказать, что мы впервые видим Мердля, — он возникает у нас на глазах из хаоса, он в нем и пребывал. Точно таковы описания города — мы просто находимся в нем, он окружает Скруджа с Духом, разрастается вокруг них. Любая страница «Рождественских сказок» напоминает грезы больного, лежащего в полузабытьи. Вселенная еще совсем молода; ее бытие определяется лишь ослепительно правдоподобным образом какого-нибудь чудовища, обнажающим изнанку этой серо-черной вселенной.
«рождественскую сказку». Характерная черта этого жанра состоит в том, что действие начинается во мгле, сквозь которую едва проступают контуры домов и силуэты героев. Но вскоре мы узнаем Лондон, его башни, мосты и текущую по его улицам разномастную толпу. Начало задано, дело завертелось, каждый герой окутан своим клочком тумана. Это мы видим в «Барнеби Радже», в «Оливере Твисте», и особенно — в «Нашем общем друге», прекрасно выстроенном на всех уровнях, от общего плана до мелких деталей. Даже в «Лавке древностей», как я уже говорил, мы узнаем колорит и стиль «Рождественских сказок». Правда, одной отличительной особенности недостаточно: здесь еще немыслимое множество коридоров и лестниц, населенных вечными диккенсовскими персонажами, и каждый — на своем месте. Воображение у Диккенса, в общем и целом, всегда идет от хаоса к бытию, словно при сотворении мира; вот почему его произведения дороги нам — их существование столь же неоспоримо, ведь вселенную принимаешь такой, какая она есть.
называемый реальный мир тает как дым, его заменяет истинный мир, причем ужасающий; мне кажется, в нем могут жить только представители судейского сословия, например, переписчик судебных бумаг из «Холодного дома», который сдает внаем отвратительные каморки, руководствуясь тем доводом, что они-де прекрасно обуздывают горячие умы, дабы те послужили впоследствии вящей славе Англии. И начинаешь верить, будто это правда и будто англичане — замечательная нация, непобедимая уже в силу существования легенды о непобедимости Англии. Ясно, что бытие англичан покоится на этой чудесной вере, составляющей основу «пиквикского духа»: вот чем объясняется чудесный успех «Пиквика ». Пиквик — сама Англия, все ему на редкость удается, и он удивительно просто избегает любой опасности.
«Рождественских сказок», сочинений безусловно английских, приносящих всем англичанам уверенность в том, что быть англичанами хорошо. Романы Диккенса — лишь вариации на тему, которую праздник Рождества воскрешает в памяти и оживляет; все достоинство «рождественской сказки» заключается в возможности неизменных ее вариаций.
флегматический манер. Сей дух присущ сочинениям писателя, творящего на острове и занимающего тем самым более выгодное положение в сравнении с собратьями. Этим же духом проникнуты произведения Вольтера, потому что и он уединился на острове, отвергнув суеверия диких племен. Французский XVIII век открыл таким образом Англию — и совершил затем свою Революцию, ненавистную всякому англичанину: ведь непростительно бунтовать против режима, который держится лишь благодаря отказу от бунта и признанию Духа как власти. Мы возвращаемся к Духу, посетившему Скруджа, — Духу Рождества. Не спрашивайте англичанина, зачем празднуют Рождество, ибо он тут же вас колонизирует. Мне случалось видеть, как сказки и романы Диккенса, все вместе, спасали человечество и, отводя совсем было готовые разразиться великие бедствия, создавали атмосферу покоя — непременную основу всех видов спорта и рекордов: хороший водитель всегда спокоен, хороший боксер тоже, а драться следует до тех пор, пока противник не поймет, что побежден раз и навсегда (вспомним Ютландское сражение). Итак, становитесь англичанином, если вы им не родились. И начинайте с чтения Диккенса: он научит вас живому английскому языку, а этого не даст вам ни одна грамматика.
«Читая Диккенса»