Глава VIII
Уходит из армии в чине капитана. Возвращается в Соединенные Штаты. Живет в Ньюпорте и Филадельфии. Сопровождает Донна Пиатта в Огайо. Воспоминания Донна Пиатта о Майн Риде. Уезжает в Нью-Йорк. «Кто был первым у Чапультепека?» Утверждения Майн Рида. Показания армейских офицеров. Письмо в «Цинциннати Коммершиал».
Приказ об эвакуации армии из Мексики был отдан в мае 1848 года, и в том же месяце Майн Рид ушел из армии в чине капитана. Вскоре после этого он уехал из Мексики в Соединенные Штаты, по пути остановившись на несколько дней в Новом Орлеане.
Лето и осень этого года он провел главным образом в Ньюпорте, штат Род Айленд, и писал в различные журналы. Здесь же он встретился со своим другом Донном Пиаттом, который пригласил его провести зиму в своем доме, вблизи Мак-о-Чи, штат Огайо. В конце года они вдвоем уехали туда. По приезде в Ньюпорт Майн Рид описывался так:
«Вчера мы не отметили приезд в наш город молодого рыцаря, солдата, приобретшего воинскую славу в Мексике. Раз или два сообщали о его смерти, а также о том, что он женился на мексиканской наследнице. Однако, кажется, ни одно из этих зол не выпало ему на долю, и трудно в наши дни встретить на улицах человека с более мужественной фигурой и внешностью».
Интересен нижеследующий отрывок из статьи Донна Пиатта, озаглавленной «Воспоминания о знаменитом писателе».
«Первый свой роман Майн Рид написал в моем доме, в котором провел зиму. Он приехал с Мексиканской войны, украшенный тяжелой раной покрытый славой храбрейшего из храбрых в нашей маленькой армией, которой командовал Скотт.
Когда он не ухаживал за красивыми девушками на Мак-о-Чи26 и не скакал на моей кобыле, он писал роман, действие которого происходит в Мексике и на мексиканской границе. По вечерам он читал нам главы этого романа (он был прекрасный чтец), и если написанное недостаточно, по его мнению, хвалили, сердито ложился спать, по несколько дней не брался снова за перо и загонял кобылу своими дикими скачками. Я понял, что для того чтобы спасти мою гнедую Дженни, нужно хвалить его работу, и со временем он смотрел на меня, как Байрон на Гиффорда27 Когда Байрону рассказали, что Гиффорд провозгласил его величайшим из живущих поэтов, Байрон заметил: «Этот тип ужасно меня недооценивает».
Роман («Вольные стрелки») имел большой успех. И снова, подобно Байрону, писатель сбросил свою изношенную одежду и однажды утром проснулся известным и богатым.
Первый же гонорар, полученный за книгу, увел от нас этого не знающего покоя солдата удачи, и больше он к нам не возвращался. Он и так давно уехал бы, если бы не был отчаянно влюблен в одну из прекрасных обитательниц нашего дома. Но галантный ирландец не добился ответного огня ее больших голубых глаз и потому наконец отказался от ухаживания.
На станции в ожидании поезда он написал нам два письма. Одно из них я никогда не видел. Во втором находились следующие строки. Хоть они не обладают особыми поэтическими достоинствами, в них выражено то доброе чувство, которое он испытывал, расставаясь с домом, ставшим его собственным почти на год:
Исчезает из вида глубокая долина,
Старая коричневая поросшая мхом мельница,
Ивы, в ветвях которых птицы
Поют свои песни у ручья;
Дом, с его простым крыльцом,
И осень, которая своим огненным факелом
Освещает уходящий год.
Я еще слышу музыкальный звук
Последнего прощания,
Он зачаровывает мне душу
И просит не забывать;
Дорогие друзья, я никогда не забуду,
Пока во мне еще есть жизнь,
Не забуду цветок, мысль, песню,
Которые напомнят мне о вас.
Когда наступает вечер, вы по-дружески встречаетесь
У зажженного очага,
И часы летят на крыльях
В музыке и веселье;
Ах! Вспомните о том, чья судьба
Лежит на тернистых тропах,
Кто неохотно уходит от ворот,
За которыми скрыт рай.
Я слышу, как у звонкого ручья
Еще мгновение, и меня окружит борьба там,
Где совсем недавно были мир и отдых;
Мой отпуск кончается, начинаются тревоги,
Мир снова раскрывается передо мной.
О, какая мирная сцена; о, любимые друзья,
Как печально наше последнее прощание!
Между этим прощанием и нашей следующей встречей прошло почти двадцать лет. Майн Рид прославился и разбогател, истратил все состояние на строительство мексиканского ранчо в Англии, а я только начинал использовать свое перо как средство к существованию. Он поседел, но был по-прежнему крепок и цветущ; тогда он жил со своей красивой молодой женой в небольшой квартире на Юнион-скуэр в Нью-Йорке. Я рассказал ему, что наш старый дом на Мак-о-Чи обветшал и развалился и что из того семейного круга, о котором он вспоминал с таким теплом, остался только я. Это так его опечалило, что я достал бутылку вина, чтобы развеять нашу печаль; он отвел меня в подвальный ресторанчик на Бродвее, и мы там выпили не только эту бутылку, но и еще несколько и поужинали».
* * *
Весной 1849 года Майн Рид вернулся на восток. Когда он приехал в Нью-Йорк, армейские офицеры и публика в целом в газетах и разговорах обсуждали вопрос «Кто был первым в Чапультепеке». Майн Рид сразу стал заинтересованным участником этого обсуждения, как показывает отрывок письма, написанного им несколько лет спустя, а также приложенные к письму документы.
«Эти документы были в спешке собраны весной 1849 года в Нью-Йорке, когда я услышал, что некоторые утверждают, будто первыми оказались в Чапультепеке. Я не утверждаю, что первым поднялся на его стены, поскольку вообще на них не поднимался: меня ранили у самой стены. Но я утверждаю, что вел людей, которые попали под последний вражеский залп; затем им оставалось только подняться по штурмовым лестницам, и никто из них больше не был застрелен.
Во время сбора этих показаний мне неожиданно пришлось возглавить организованный в Нью-Йорке отряд, который выступал на помощь революционным силам в Европе, и в конце июня 1849 года я туда отплыл. Иначе я получил бы гораздо больше показаний, чем те, что приводятся ниже.
Майн Рид.
P. S. Генерал Пиллоу использовал все средства, чтобы опровергнуть мои утверждения; он тогда нацелился на пост президента, и для него было жизненно важно доказать, что именно люди из его дивизии первыми вступили в Чапультепек».
Приводим эти показания (Майн Рид говорил, что они даны очень великодушно, потому что только один из этих офицеров был его личным другом, а остальные почти не знакомы).
28
Утром 13 сентября 1847 года отряду вольтижеров, в котором я служил субалтерн-офицером29, был дан приказ очистить от мексиканской легкой пехоты лес на западном склоне холма; этот лес тянется от Молино дель Рей до самого Чапультепека; далее мы должны были остановиться у основания холма и помогать штурмовой группе дивизии Уорта подниматься на стены.
Как было приказано, мы отогнали мексиканцев, но сделали это очень быстро и вместе с пехотинцами из 14, 15 и 9 батальонов дивизии Пиллоу продолжали теснить противника под тяжелым огнем со стен замка; и как только очистили редан – укрепления на холме, штурмовая группа начала быстро подниматься.
Очистив редан, я вместе со своими людьми прошел к юго-западному углу замка; в десяти ярдах от меня упали от ран пехотный офицер и офицер или сержант артиллерии, судя по полоскам на брюках. В то время на узкой тропе я видел только их. У самой стены замка собралось тридцать или сорок пехотинцев и вольтижеров; мы находились у угла замка; здесь же оказалось еще несколько офицеров. Главные наши силы остались ниже по холму, примерно в сорока ярдах от стены; они ждали, пока поднесут штурмовые лестницы, чтобы предпринять решающее наступление.
и закричал, перекрикивая гул и выстрелы из мушкетов:
– Ради Бога, солдаты, не оставляйте стену, иначе нас всех разорвут на куски. Держитесь, и замок будет наш!
Таковы или почти таковы были его слова.
Я сразу отозвался от стены:
– Капитан, не опасайтесь, мы этого не сделаем. – Вскоре после этого прибыли лестницы, мы начали штурм и захватили замок.
на равнине и присоединился к отряду, штурмовавшему замок со стороны Молино дель Рей.
Я рассказал об этом случае, и мне очень захотелось, пока мы находились в Мехико, познакомиться с этим храбрым офицером. Итак, кратко можно сказать следующее. Я слышал, как лейтенант Рид призывал солдат всех видов войск подниматься на стены; но в это время на редане было очень шумно, и я не мог слышать все. Возможно, именно об этих его словах говорят, а может, он и раньше говорил нечто подобное.
Конечно, я не передал его точные слова, поскольку с того незабываемого дня прошло восемнадцать месяцев, но я сообщаю факт и сущность его слов; а факт гораздо больше слов свидетельствует о его храбрости и смелом поведении.
Тео Д. Кокрейн,
ныне второй лейтенант, отряд вольтижеров.
Показания Чарлза Петернелла, капитана пятнадцатого пехотного батальона.
Кливленд, Огайо, июнь 1849 года.
Капитану Майн Риду.
Дорогой сэр, я подтверждаю то, чему был непосредственным свидетелем, а именно вашу храбрость и доблесть при Чапультепеке. Это была моя единственная возможность лично наблюдать ваше смелое поведение.
– пятнадцатый пехотный батальон – прошла через лес у подножия Чапультепекского холма и солдаты нашей передовой линии взяли первый редан и изгнали с него мексиканцев, я увидел, что справа от меня молодой офицер собрал около сорока солдат различных родов войск и обратился к ним со словами, которых я не мог услышать из-за гула артиллерийских выстрелов. Вскоре после этого я увидел, как кучка героев во главе со своим смелым предводителем поднимается справа от батареи, на которой размещались наши гаубицы; солдаты отчаянно пытались подняться на грязные стены высотой футов в 20. Потом сквозь дым последнего залпа батареи я разглядел, как командир этой небольшой штурмовой группы упал. Тогда я решил, что он убит.
На все это потребовалось гораздо меньше времени, чем заняло это письмо, и я был слишком занят командованием собственного отряда, чтобы в тот решающий момент обращать внимание на подробности. Испытывая искреннее восхищение павшим героем, я продолжал движение вперед и к левому краю крепости. Мне не нужно описывать, как мы ворвались в замок и какое возбуждение охватило нас в первые часы победы: все это и так хорошо известно. Но еще одно я должен добавить: после того как возбуждение спало, первым моим вопросом было: «Кто тот молодой офицер, который командовал нападающими справа от нас?» И один из моих людей ответил: «Он из Нью-Йорка, по имени Майн Рид, отчаянно смелый парень».
Это имя я несколько раз слышал и раньше, и всегда упоминали его с похвалой, но лично с этим человеком я не был знаком; и как раз собрался пойти проверить, действительно ли он погиб или только ранен, как к войскам из окна замка обратился генерал Гадвалладер. Он приказал собраться по своим частям и ждать дальнейших распоряжений. Конечно, мне пришлось оставаться со своей частью, и я не смог удовлетворить свое желание и узнать, какова участь этого храброго молодого человека.
Должен добавить еще одно, а именно: ваше доблестное поведение очень помогло нам на левом фланге, потому что отвлекло от нас артиллерийский огонь и дало возможность в самый подходящий момент начать штурм стен.
С уважением искренне ваш
капитан, пятнадцатый пехотный батальон.
Нижеследующее показание было дано под присягой лейтенантом Эдвардом С. Маршаллом из пятнадцатого пехотного батальона и переслано Донну Пиатту:
«Я командовал своей группой (капитан Кинг заболел), нам было приказано атаковать Чапультепек. Под прикрытием деревьев и скал мы подобрались к основанию холма, на котором стоит замок, и остановились в ожидании штурмовых лестниц. В этом месте огонь из замка был такой сильный и смертоносный, что мои люди дрогнули; несколько офицеров, призывавших их продвинуться вперед, были ранены. В этот момент я увидел лейтенанта Рида, из полка нью-йоркских добровольцев. Я хорошо его разглядел, потому что на нем был яркий мундир.
Неожиданно он вскочил, призвал своих людей идти за собой и, не оглядываясь, не проверяя, послушались его или нет, почти в одиночку принялся подниматься по холму к самим стенам, у которых упал тяжело раненный; все без исключения офицеры, которые это видели, провозгласили его поступок самым храбрым за всю кампанию; все мы были намерены, когда позволит время и обстоятельства, воздать ему по справедливости. Я уверен, что именно этот смелый поступок и позволил нам захватить замок. И это не было делом слепой храбрости, но хладнокровным актом в самом центре опасности. По звукам стрельбы лейтенант Рид понял, что замок плохо оборудован артиллерией с боков; он знал, что если его солдаты окажутся под самыми стенами, они будут почти в равных условиях с обороняющимися. И что делает его поступок особенно выдающимся, лейтенанту Риду не приказывали атаковать, он предпринял это нападение по собственной инициативе».
Эти показания подтверждают доблестное поведение Майн Рида и доказывают, что он в числе первых под свинцовым вражеским дождем достиг стен Чапультепека. Смелость его тем более достойна похвалы, что он сам просил у старшего офицера разрешения участвовать в нападении.
И еще один смелый поступок Майн Рида оспаривался во время его пребывания в Нью-Йорке в июне 1849 года. Как уже знает читатель, последняя атака американской пехоты в сражении при Чурубуско была предпринята отрядом гренадеров из полка нью-йоркских добровольцев под командованием Майн Рида. Офицер из отряда Южной Каролины отрицал это, очевидно, надеясь приписать эту честь своей части.
После его утверждений и незадолго до своего отплытия из Америки Майн Рид получил данные под присягой показания пяти офицеров нью-йоркского полка добровольцев, которые подтвердили, что последняя атака в упомянутой выше битва проходила под командованием Майн Рида. Эти документы и спроводительное письмо самого Майн Рида были опубликованы в «Нью-Йорк Геральд» 28 июня 1849 года. Вот отрывок из этого письма:
«Я на время расстаюсь с землей, которую так полюбил и которую по-прежнему люблю. Покидаю ее с тысячью сожалений. Но справедливое дело призывает меня, и я буду рад еще раз увидеть храбрый флаг с пальмой в сражениях за свободу; я уверен, что вся ревность и зависть кончится, как это было в тот момент, после атаки у Чурубуско, когда многие подбегали ко мне и пожимали руку».
«Геральда» смогли прочесть это письмо, его автор уже пересекал океан по делу, о котором читатель узнает в следующей главе. Прошло девятнадцать лет, прежде чем Майн Рид снова вступил на почву Соединенных Штатов.
* * *
Мы заканчиваем главу любопытным письмом, написанным Майн Ридом в ответ на статью вашингтонского корреспондента «Цинциннати коммершиал», которая появилась в номере от 22 октября 1882 года. Ответ датирован «Росс, Херфордшир, Англия, 1 декабря 1882 года» и был опубликован в той же газете 22 числа следующего месяца.
Майн Рид пишет:
«Сэр, мое внимание привлекло письмо, которое появилось в некоторых американских газетах; оно озаглавлено «Участие Майн Рида в Мексиканской войне», и некоторые его положения серьезно задевают мою репутацию и характер. Автор пишет что в Мексике, в Пуэбла, «лейтенант Рид, браня одного из своих солдат, так разгорячился, что пронзил его тело саблей. В ту же ночь этот человек умер».
же я исполнил свои обязанности офицера. В тот день я был дежурным офицером, а солдат, о котором идет речь, заключенным гарнизонной тюрьмы; он много времени провел в тюрьме, потому что был отчаянным головорезом и, могу добавить, грабителем; он досаждал не только своим товарищам, но превратился в ужас бедных мексиканцев, которые страдали от его преступлений, что хорошо помнят многие из еще живущих.
Несколько раз ему удавалось бежать из тюрьмы, и в очередной раз он был пойман только накануне; я зашел в его камеру, чтобы проверить, надежно ли он закован. Когда на него одевали наручники, тяжелые, с длинной железной цепью, он сжал их в руках, размахнулся и нацелил удар мне в голову, но я оказался для него слишком проворен; если бы он нанес удар, несомненно, я получил бы тяжелую рану, если бы вообще не был убит. Это был человек огромного роста и необыкновенной силы, и, как все знали, он никогда не думал о последствиях. Часто слышали его похвальбу, что ни один офицер не посмеет заковать его в кандалы; он угрожал тем, кто, исполняя свой долг, строго с ним обходился. Тем не менее, подставляя саблю, я не имел намерения убить его, только хотел удержать на расстоянии; он сам в безумном гневе налетел на мою саблю.
Автор письма продолжает: «Горе лейтенанта Рида было неописуемо. И в отряде все были настроены против него, хотя его поступок был спровоцирован…Если бы его часть вместе со всей армией не двинулась на следующий день на Мехико, лейтенанта Рида предали бы военно-полевому суду и могли расстрелять».
Я верю, что подобное серьезное обвинение сделано не по злобе, а из простого недоразумения. Могу только добавить, что я был подвергнут военно-полевому суду и не только не был расстрелян, но получил приказ продолжать командовать своей частью в марше на Мехико. В отряде не только не были настроены против меня, как раз напротив, мнение в нем и во всей армии было прямо противоположное: покойный Фил Керни, командир драгунов, и многие другие высшие офицеры не раз публично заявляли, что мой поступок не только не должен осуждаться, но меня за него полагается наградить. Во время длительного периода бездействия дисциплина в армии сильно ослабла, и у нас было много неприятностей с солдатами, особенно с добровольцами. Каким бы ненамеренным и невольным ни был мой поступок, он помог многим вернуть рассудок и дисциплину. То, что я был расстроен, правда, но совсем не в том смысле, о котором пишет корреспондент. Меня печалила необходимость совершения этого поступка и его результаты. Некоторым утешением может служить тот факт, что сам солдат меня не винил и, умирая, говорил, что я лишь выполнял свой долг. Надеюсь, это объяснение представляет происшествие совсем в ином свете, чем упомянутая статья».
Примечания.
27. Уильям Гиффорд - английский литературный критик, сатирик и издатель начала 19 века. - Прим. перев.
28. Так называли , обычно во французской армии, солдат легкой пехоты. - Прим. перев.
29. Общее название младших офицеров во многих армиях. - Прим. перев.