Мэри Шелли (1797-1851)
Мэри Шелли была дочерью философа и писателя Уильяма Годвина и Мэри Уоллстонкрафт, романистки и страстной защитницы прав женщин. Мать будущей Мэри Шелли умерла от родов, отец женился снова, жизнь в семье была нелегкой, и когда в 1813 Мэри познакомилась с Перси Биши Шелли, она приняла его предложение гражданского брака. Перси Шелли уже был женат. Его беременная жена покончила собой, утопилась, и в 1816 Шелли женился на своей гражданской жене. Двое их детей умерли в младенчестве, а в 1822 умер сам Шелли: он утонул, катаясь на лодке близ Специи в Италии. Жизнь Мэри Шелли была бедственной. Она много писала, но ее самым знаменитым романом так и остался «Франкенштейн», опубликованный в 1818 году. Идея написать «Франкештейна» пришла Шелли, когда однажды бурной ночью на вилле Диодатти в Швейцарии, когда там собрались Байрон, Перси Шелли с Мэри и врач Байрона Джон Полидори и рассказывали разные ужасные истории. Мэри приснился сон, под влиянием которого она и написала роман «Франкенштейн, или Современный Прометей».
События романа Шелли описываются несколькими рассказчиками. Начинается роман с писем некоего Роберта Уолтона своей сестре Маргарет. Уолтон пишет ей из России, где он набирает команду, чтобы отправиться к Полярному кругу, раскрыть загадку компаса, прославить имя Уолтона и облагодетельствовать человечество. На этом рискованном пути Уолтона ждут две необыкновенные встречи – вначале мимо них на санях проносится загадочное чудовище, а потом они поднимаются на борт тяжело больного человека, Виктора Франкенштейна, который и рассказывает Уолтону свою примечательную историю.
Что это такое? Франкенштейн, талантливый естествоиспытатель и химик, раскрыл величайшую тайну природы и научился создавать жизнь. Но созданное им существо оказывается настолько безобразным, что Франкенштейн в ужасе отшатывается от него. Какое-то время жизнь его течет безмятежно, но потом насильственной смертью умирает его младший брат, обвиняют в этом верную юную служанку и казнят по этому ложному обвинению, однако Франкенштейн знает, что убийца – его создание. Затем создание обращается к своему создателю и рассказывает, как его отталкивали все, кого он жаждал любить, как оно оказалось совершенно одно, как жажда любви сменилась в его сердце жаждой ненависти и мести. И теперь создание требует от Франкенштейна, чтобы он создал ему подругу, и тогда они удалятся от мира и он больше не будет совершать злодейств. Франкенштейн принимается было за работу, но потом устрашается того, что собирается сделать – а вдруг подруга монстра окажется еще большим чудовищем, чем он сам? – и уничтожает свою работу. В отместку монстр убивает его лучшего друга, а в брачную ночь Франкенштейна – его невесту. Теперь Франкенштейн и сам думает только о том, как уничтожить собственное свое создание, но он умирает на борту судна, и монстр приходит за своим творцом, чтобы похоронить его и самому умереть на погребальном костре своего создателя. Уолтон же собирается возвращаться назад, ибо его путешествие не может окончиться успехом – корабль вот-вот будет совсем затерт льдами.
«Современным Прометеем» называет она Виктора Франкенштейна, тем самым утверждая, что, подобно тому, как древний Прометей похитил у богов огонь, чтобы отдать его человечеству, так и Франкенштейн пытается похитить у Бога его главную тайну, «запретную тайну» - тайну создания жизни. На протяжении романа создание Франкенштейна настойчиво именуется «creature», подчеркивая его тварную природу – оно порождение ущербных человеческих способностей, притязающих на состязание со Всевышним. Франкенштейн хочет, чтобы его создание было лучше, прекраснее, чем создания Бога, но он создает монстра, от которого отшатывается в ужасе. Мы говорили о романтизме и об истоках богоборческого мотива, вспоминая Книгу Иова. Так вот, когда Бог отвечает Иову, то Он предлагает ему сравниться с Богом именно в творчестве:
Господь отвечал Иову из бури и сказал: Кто сей, омрачающий Провидение словами без смысла? <…> Где ты был, когда Я полагал основания земли? Кто положил меру ей, если знаешь? Или кто протягивал на ней вервь? На чем утверждены основания ее, или кто положил краеугольный камень ее, при общем ликовании утренних звезд, когда все сыны Божии восклицали от радости? Кто затворил море воротами, когда оно исторглось, вышло как бы из чрева, когда Я облака сделал одеждою его и мглу пеленами его. И утвердил ему Мое определение, и поставил запоры и ворота, и сказал: “доселе дойдешь, и не перейдешь, и здесь предел надменным волнам твоим”? Давал ли ты когда в жизни своей приказание утру и указывал заре место ее, чтобы она охватила края земли и отряхнула с нее нечестивых? (38; 1-2, 4-13).
Фауст Марло отмечает собственное бессилие по сравнению с Богом:
И все же, Фауст, ты лишь человек!
Вот если б мог ты людям дать бессмертье
…
но не решается идти на прямое состязание с Богом. Он, если можно так выразиться, пытается уйти из-под божественной юрисдикции. Франкенштейн просто переходит к действиям. И проваливается в своих попытках, как это и происходило с его предшественниками и как это будет происходить с его последователями. Он жаждет создать новую, совершенную расу людей, которые будут благословлять его как своего создателя, а создает монстра, который приводит Франкенштейна в ужас.
При всей кажущейся простоте и линейности романа Шелли взаимоотношения его персонажей сложны и неоднозначны. Каждому из трех основных персонажей романа – Уолтону, Франкенштейну и монстру Франкенштейна – отводится двоякая роль, и история романтического бунта повторяется в нем трижды.
Что это такое? В первый раз история романтического бунта воплощается в истории Виктора Франкенштейна. Шелли продолжает темы поэм Байрона, и ее Франкенштейн – жертва того же проклятия, что и байронические герои – стремясь давать жизнь, он несет смерть, и его близость и дружба губительны для всех, включая его самого и тех, кого он хотел бы осчастливить. Франкенштейн – типичный романтический герой, богоборец, бросающий вызов Творцу, но как только этот вызов состоялся, как только Франкенштейн создал жизнь, он оказывается в положении того, против кого бунтовал, и теперь он может гордиться тем, что создал жизнь, но одновременно должен принять на себя ответственность за созданное им существо – и он не может этого сделать исключительно из эстетических соображений.
Завладев запретным знанием, Франкенштейн оказывается не только не в силах творить подобно Богу – творить прекрасное – но он оказывается не в силах помериться с Богом в прощении и любви к собственному творению. Человек не равен Богу не только по своим творческим способностям, но и по способности, необходимой творцу – любить свое творение.
многих научно-фантастических романов более позднего времени, где созданные людьми гомункулы оказываются практически исчадиями ада), но люди оказываются неспособными принять его. В романе Шелли происходит противоположное тому, что делают Мильтон, Льюис и Байрон, показывающие зло прекрасным. Шелли показывает потенциальное добро безобразным. Понятия эстетического и этического, разводятся, но тем труднее становится задача человека, вынужденного выносить этические суждения. (В литературе более реалистического направления поднимаются те же проблемы. Когда в романе Джейн Остен «Гордость и предубеждение» Элизабет узнает, что человек, которого она считала ангелом, на самом деле подонок и мерзавец, она пытается опровергнуть эти утверждения:
Она попыталась восстановить в памяти какой-нибудь его благородный поступок, какую-нибудь отличительную черту, которая бы доказывала его порядочность и опровергала нападки на него мистера Дарси.
Его внешность, голос, манеры сразу создавали впечатление, что ему присущи все добродетели. <…> Ей было легко представить его себе во всем очаровании его манер и наружности. Но ей не удавалось восстановить в памяти ничего говорившего в его пользу, кроме всеобщего одобрения знакомых и симпатии, которую он вызывал своей внешностью.)
В предромантическом и романтическом искусстве ставятся проблемы соотношения формы и содержания в нашем падшем мире. Мильтон, Льюис и Байрон пишут о том, как трудно увидеть зло в эстетически прекрасном существе. Позже, в конце 19-го века, обратная проблема – увидеть добро в облике, в котором, на первый взгляд, видно только зло – будет особенно остро поставлена Достоевским, целью которого будет открыть человека в человеке, т. е. образ Божий в обезображенном падшим миром человеке. Одним из первых авторов, задумавшихся о том, что не только зло может быть внешне прекрасным, но и добро может быть внешне отвратительным, оказалась Мэри Шелли. Под ее пером монстр Франкенштейна тоже оказывается в положении традиционного романтического героя – он ощущает себя отверженным, одиноким, его сердце жаждет любви, но его никто не принимает, и он ожесточается против всего мира и против своего творца – Франкенштейна, и начинает уничтожать все, что дорого его творцу. Что это такое?
«Поверь, Франкенштейн, я был добр; душа моя горела любовью к людям; но ведь я одинок, одинок безмерно!» Монстр Франкенштейна ощущает себя одновременно рабом и господином своего творца. Им даже владеет та же жажда божественного знания, которой одержим Франкенштейн. Так, про людскую речь монстр говорит: «Это была наука богов, и я страстно захотел овладеть ею». Создание повторяет путь своего создателя от жажды божественного знания к бунту против своего творца. Отношения Франкенштейна с его монстром поневоле проецируются на отношения самого Франкенштейна со своим творцом. В образе монстра Франкенштейна ставится под сомнение бунт романтических героев, их желание вырвать у своего Творца то, что им не принадлежит. Смерть монстра на костре, о которой он говорит Уолтону – своеобразное высказывание о возможности для человека жизни без своего творца. Бунт твари оказывается губительным прежде всего для нее самой.
– не просто рассказчик, не просто литературный прием Шелли. Уолтон также показывается как потенциальный романтический герой, которого нечто объединяет с Франкенштейном и с его монстром. Как и Франкенштейн, Уолтон жаждет славы и глубинного проникновения в тайны мира.
И за это он готов пожертвовать жизнью – по его заявлениям, он готов пожертвовать своей жизнью («одна человеческая жизнь – сходная цена за те познания, к которым я стремлюсь, за власть над исконными врагами человечества»). Эти его слова пугают Франкенштейна, который узнает в них себя самого до той поры, когда он добился, чего хотел. Читатель же не может не подумать о том, что Уолтон произносит эти слова не во время одиночного плавания, где на кону только его жизнь, но на борту судна, полного людей, жизнью которых Уолтон не имеет права распоряжаться с той же легкостью, что и своей собственной. Действительно, команда, понимая всю опасность своего положения, готова взбунтоваться и требует от Уолтона повернуть обратно, как только откроется просвет во льдах.
Умирающий Франкенштейн, словно забыв, как совсем недавно призывал Уолтона отвернуться от поиска запретных знаний, словно забыв, что начал рассказывать свою историю, чтобы она послужила примером Уолтону, обращается к команде и взывает к ее мужеству и смелости, требуя, чтобы они продолжали двигаться вперед к своей цели. Жажда познания столь же свойственна человеку, как дыхание, и ему столь же трудно отказаться от нее, как отказаться от своей жизни, какой бы ужасной она ни была. Однако на пути к познанию истины Франкенштейн предлагает простой тест:
«Если ваши занятия ослабляют в вас привязанности или отвращают вас от простых и чистых радостей, значит, в этих занятиях есть нечто не подобающее человеку. Если бы это правило всегда соблюдалось и человек никогда не жертвовал бы любовью к близким ради чего бы то ни было, Греция не попала бы в рабство, Цезарь пощадил бы свою страну, освоение Америки было бы более постепенным, а государства Мексики и Перу не подвергались бы разрушению».
Лакмусовой бумажкой для всего должна стать любовь к человеку – не к абстрактному человечеству, ибо такой любовью горят и Франкенштейн, и Уолтон, и монстр Франкенштейна, и она не удерживает их от жестокости к ближним своим – но к конкретным людям; любовь не только к дальнему и ближнему, но и к близкому – к своим близким, к своим родным, к тем, кому человек может помочь или кого, напротив, в его силах обидеть. Выход из романтического бунта против мироздания оказывается в том, чтобы иначе взглянуть на это мироздание, в том, чтобы выйти из романтического солипсизма и индивидуализма. Человек важнее познания истины и мира, ибо истина прежде всего в человеке. Недаром друг Франкенштейна Клерваль интересуется не естественными науками, а «нравственными проблемами», хотя он тоже горит желанием «стать одним из отважных благодетелей рода человеческого, чьи имена сохраняются в анналах истории». Поиск истины вне человека и его Творца приводит к опустошению и бесплодному эгоизму: «Я с наслаждением задерживаюсь на воспоминаниях детства, когда несчастья еще не омрачили мой дух и светлое стремление служить людям не сменилось мрачными думами, сосредоточенными на одном себе», говорит Франкенштейн.
знания, оказывается неотъемлемой чертой человеческой души, неотъемлемой частью человеческого поиска, но в своих стремлениях человек, по мнению Шелли, прежде всего должен руководствоваться жаждой человеческой любви и привязанности и пониманием того, что если стремление облагодетельствовать человечество покоится на несчастье одного человека, человечество вообще не обретет счастья.
В конце 19-ого века Иван Карамазов в «Братьях Карамазовых» задает своему брату Алеше знаменитый вопрос: «Представь, что это ты сам возводишь здание судьбы человеческой с целью в финале осчастливить людей, дать им наконец мир и покой, но для этого необходимо и неминуемо предстояло бы замучить всего лишь одно только крохотное созданьице, вот того самого ребеночка, бившего себя кулачонком в грудь и на неотомщенных слезках его основать это здание, согласился ли бы ты быть архитектором на этих условиях, скажи и не лги!» «Нет, не согласился бы», отвечает Алеша. Мэри Шелли ответила на подобный вопрос, который тогда еще даже никто не задавал: здание человеческого счастья вообще невозможно построить на бунте, потому что бунт, имеющий своей целью облагодетельствовать человечество, неизбежно приводит к смерти дорогих бунтующему людей, и после этого никакое счастье для него уже невозможно.