ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
МАДАМ НЕККЕР ДЕ СОССЮР И ШЛЕГЕЛЬ
1
В истории эстетики этого периода некоторую роль сыграли сочинения, написанные иностранцами или переведенные с иностранного языка. Война с Англией препятствовала сколько-нибудь глубокому знакомству с английской литературой и переводу английских произведений, да и не было в Англии крупных теоретических сочинений, которые могли бы заинтересовать французского читателя. С немецкого языка переводилось гораздо больше, и в этом плане особенное значение имели книги Бутервека и Шлегеля, которые были сопровождены весьма интересными предисловиями.
В начале июня 1812 года появилась в печати «История испанской литературы» Фридриха Бутервека. 1 Книга эта долгослужила основным источником сведений для французов, интересовавшихся испанской литературой. Многое почерпнул из нее и Сисмонди, составляя свой курс «Литератур Южной Европы».
Эта книга составляла часть огромного, двенадцатитомного сочинения «История поэзии и красноречия с конца XIII века». 2 Бутервек характеризует испанскую поэзию и, в частности, драму в противопоставлении французской. Испанцы знали Аристотеля, но предпочли остаться самими собой. Их литература изображает современные нравы, верования и чувства, а не подражает античной литературе. Они не беспокоятся о разделении жанров, о подражании природе, о правилах и разуме. Они предоставляют волю своему воображению и сочетают вымысел и действительность, смешное и грустное, пошлое и возвышенное. Они не хотят подчинять поэзию морали. Упадок испанской поэзии начался тогда, когда испанская поэзия подчинилась французскому влиянию и Лусан в своей поэтике утвердил правила классицизма. Лусан «не мог подняться до общей идеи относительно деятельности духа в области прекрасного, ни понять, что эта деятельность духа сама по себе обладает нравственной ценностью, так как она совершенствует и расширяет существование человека». 3 Иначе говоря, Бутервек сетует на то, что Лусан не читал ни «Критики способности суждения», ни статей Шиллера и не имеет понятия о теории незаинтересованного наслаждения.
С классической точки зрения, на которой стоит Лусан, воображение, говорит Бутервек, кажется лишь покорным слугою рассудка или разума. Между тем, прежде, до пришествия классицизма, воображение позволяло поэту проникать в идеальный мир, более прекрасный, чем мир действительный, извлекать из него тот животворящий дух, который оживляет образы, заимствованные поэтом из действительности. 4
Предисловие к переводу Бутервека было написано Филиппом-Огюстом Стапфером, швейцарским политическим деятелем, философом, пропагандистом Канта и немецкой литературы во Франции. Сотрудник Шарля Виллера, который посвятил ему одно из своих сочинений о Германии, оказавший решающее влияние на развитие молодого Гизо, сыгравший большую роль в развитии французской общественной мысли первой трети XIX века, Стапфер держался республиканских и умеренно-либеральных взглядов, что привлекало к нему симпатии кружка мадам де Сталь.
В обширном предисловии к сочинению Бутервека Стапфер, излагая основные мысли переведенного автора, говорит также об искусственности французского классицизма, о его подражательности и однообразии. Стапфер утверждает, что французская классическая литература оторвана от реальных интересов новых народов, так как пытается воспроизвести сюжеты и нравы античности, чуждые современности. Человек глубоко религиозный, пытавшийся соединить некоторое свободомыслие с протестантизмом, Стапфер в романских литературах видит проявление в истории человечества нового начала, более нравственного и демократического. Эта романская литература, т. е, литература, написанная на новых романских языках, более органична для новых времен, более народна и потому обладает всеми преимуществами над литературой антикизирующей и классической.
Книга Бутервека, так же как и предисловие Стапфера, не произвела большого впечатления и не вызвала никаких репрессий, несмотря на то, что во время испанской войны она превозносила испанскую литературу в ущерб французской, рекомендовала Испании избавиться от французского влияния и заявляла, что «время галлицизма прошло». Гизо напечатал в «Moniteur» небольшую рецензию, в которой говорил о необходимости выйти за пределы национальной французской литературы и просветиться по части литературы иностранной, о том, что литература должна носить на себе печать национальности и что подражательная литература всегда полна недостатков. 5 С более классических позиций характеризовал книгу критик из «Journal de Paris», объяснявший, например, упадок испанской литературы не только инквизицией, но и «испорченным вкусом» испанцев, не желавших учиться у древних.6
2
Несравненно большее значение имела книга А. В. Шлегеля, более агрессивная по отношению к французскому классицизму и более полная по материалу и аргументации.
Постоянный житель Коппе, Август Вильгельм Шлегель был для мадам де Сталь и для ее кружка неисчерпаемым источником сведений не только о немецкой литературе, но и обо всех «романтических» литературах, особенно испанской и английской. Его точки зрения, оценки, вкусы далеко не всегда разделялись владелицей замка и ее французскими и швейцарскими друзьями, но всегда должны были возбуждать мысль, подсказывать новые вопросы и открывать подчас неожиданные просветы в незнакомые области мировой литературы.
Шлегель был уже известен во Франции своей книгой «Сравнение „Федры" Расина с „Федрой" Эврипида», появившейся в 1807 году. «Федра», как известно, считалась одной из лучших трагедий Расина. Сравнения ее с «Ипполитом Венценосным» Эврипида производились постоянно, со времени появления трагедии на сцене. «Федру» почти всегда приводили в доказательство превосходства французского театра над театром греческим или, вернее, в пример того, как поэт утонченной современной культуры должен исправлять гениальные произведения древних, не столь совершенных эпох. Сравнивал две «Федры» и Хью Блер, книга которого была переведена на французский язык и служила предметом обсуждений. 7
Наконец, совсем недавно Шатобриан посвятил «Федре» отдельную главу в своем «Гении христианства», находя в ней совершенства, недоступные древним поэтам. 8
В этих сравнениях слышались иногда и критические нотки, ответом на которые были еще большие восхваления. «Одному автору, — писал Жоффруа, — пришло в голову переделать „Федру" Расина или, вернее, дать нам „Ипполита" Эврипида; это сочли скандальной дерзостью, — еще больший шум поднялся бы, если бы автор исполнил то, что он обещал, если бы он передал нам богохульства, которые греческий поэт заставляет произносить этого знаменитого женоненавистника». 9 И далее критик, сравнивая пьесы Эврипида и Расина, утверждает, что при всей близости французской пьесы к греческой она выражает французские нравы и вкусы. 10 Нельзя осуждать нравы и вкусы древних греков на том основании, что они не похожи на французские, а потому нельзя и порицать героев древнегреческих трагедий за черты, которые нам кажутся странными или отвратительными. 11
трагедию за счет греческой.
Замысел этот возник в полном противоречии со вкусами, господствовавшими в Коппе. Мадам де Сталь из классического репертуара больше всего, кажется, любила «Андромаху» и «Федру»; на домашней сцене Коппе часто ставили трагедию и всегда с неизменным успехом. 12 В книге «О литературе» мадам де Сталь, продолжая старую тему классической критики, тоже сравнивала Расина с Эврипидом, в частности «Федру» с «Ипполитом», и делала вывод: «Итак, греческие трагедии, по моему мнению, сильно уступают нашим новым трагедиям, потому что драматический талант не определяется только искусством поэзии, но заключается также в глубоком знании страстей, а в этом смысле трагедия должна была следовать развитию человеческого ума». 13
Против этого-то и была направлена книга Шлегеля. Он хотел доказать, что Расин лишил трагедию Эврипида всех ее художественных достоинств, снизил ее моральный и героический пафос и создал произведение, столь же ничтожное, как и вся французская классическая культура.
Шлегель отдает предпочтение новым идеям и новой морали. Христианство дало трагическому искусству «столь же возвышенное и более утешительное основание», чем античная идея рока. Шекспир и Кальдерон являются более близкими и полезными образцами, чем античная трагедия, формы которой воспроизводятся в классической трагедии.
Книга Шлегеля вызвала ряд полемических статей, направленных не столько против немецкой романтической школы, сколько против огульного осуждения французского классицизма.
В 1808 году в Вене Шлегель читал свой знаменитый курс истории драматической литературы, впервые с замечательной широтой и отчетливостью изложив теорию и вкусы новой школы. Перед глазами слушателей прошла вся европейская драматургия в ее лучших образцах, освещенная совсем по-новому, охваченная строгой философско-исторической системой. Тонкий, полный мысли анализ, основанный на историческом вживании в памятники, сопровождался ничуть не скрываемой ненавистью к французской культуре, к классицизму, ко всей современной Франции, вышедшей из революции и брошенной Наполеоном на феодальную Европу. Необыкновенное чувство истории и искусства, замечательная эрудиция и живость ума сочетались в этих лекциях с чем-то невыразимо косным, с непостижимой приверженностью к отживающим и уже отжившим формам жизни и мысли. В напряженной политической обстановке последних годов Империи, поразительных побед Великой Армии и быстрого национального освободительного подъема эти лекции стали событием не только литературным, но и политическим. Появившись в печати, они дали отчетливое представление о новой школе немецкого романтизма и вместе с тем о политической тенденции ее теоретиков.
Мадам де Сталь присутствовала на этих лекциях в Вене. Была ли она согласна с мнениями, которые высказывал Шлегель перед высшим светом Вены? Ее близкие друзья утверждали, что именно в это время она подверглась особенно сильному его влиянию. Однако Шлегель говорил не от имени всей немецкой литературы; он провозглашал лишь теории иенского романтического кружка, рекомендовал только очень немногое из того, что было дорого мадам де Сталь, осуждал и одобрял не с тех позиций, на которых она стояла. Большей части положений Шлегеля она принять не могла.
Приблизительно то же нужно сказать обо всех почти членах кружка Коппе. Ненависть к французской революции, проповедь католицизма и феодализма в самых мрачных его формах, восторги перед средними веками и испанской инквизицией — все это страстным либералам Коппе казалось каким-то нелепым чудачеством и вызывало в них раздражение и даже отвращение. Но полемика с классицизмом, с «французским вкусом», с сенсуализмом, тайная и яростная борьба с французской гегемонией, культурной и военной, конечно, вызывали полное сочувствие. Поэтому вскоре возникла мысль перевести на французский язык произведение, столь полезное в познавательном отношении и столь показательное для новых времен. Появление книги на французском языке, несмотря на всю ее политическую реакционность, должно было продолжить борьбу мадам де Сталь за новый свободный театр.
Альбертина-Адриенна де Соссюр (1766—1841) . была дочерью известного женевского натуралиста и получила под руководством отца замечательное и весьма разностороннее образование. Кроме знакомства с естественными науками, она изучила «языки Шекспира и Клопштока», как выражается ее биограф, и познакомилась с наиболее известными явлениями немецкой и английской литературы. Она вышла замуж в 1785 году за женевского ботаника Жака Неккера, племянника знаменитого министра. Мадам Неккер и мадам де Сталь соединяли узы не только родства, но и тесной дружбы, а встречи продолжались в течение всего того времени, когда Сталь, в перерывах между путешествиями, находилась в Швейцарии. Особенно горячая дружба началась с 1788 года. 14
Дружба эта покоилась на единстве взглядов и вкусов. Две подруги, столь несхожие по характеру и темпераменту, сражались одним фронтом во имя одних и тех же идей. После смерти Сталь мадам Неккер де Соссюр написала большую критико-биографическую статью о ней, в которой с полным пониманием и сочувствием характеризовала основные тенденции ее литературной работы. 15
В салоне мадам Неккер де Соссюр в Женеве во время Империи собирались видные члены правительства и многие из посетителей Коппе. Горячими поклонниками ее были друзья мадам де Сталь Бонштеттен и Сисмонди, которые почитали ее наравне с ее великой подругой.
В сравнительно молодом возрасте мадам де Соссюр стала терять слух, и вскоре, уже в начале 1810-х годов, глухота стала почти полной. Прекратились оживленные беседы, поездки в Коппе стали реже, и меньше стало посетителей женевского салона. Начались и материальные затруднения, так как революция лишила семью значительной части доходов, а научные занятия мужа не приносили почти ничего. В течение нескольких лет не удавалось продать «Гран-Колоньи», роскошное поместье поблизости от Женевы, и положение становилось угрожающим.
«Revue Britannique», основанного ее другом, женевцем Пикте де Рошмоном, она писала рецензии и переводила.— в частности известнее в то время сочинение К. Ф. Морица «Götterlehre» и роман Вальтера Скотта «Уэверли». По этому переводу, очевидно, и познакомилась с английским романистом мадам де Сталь. Но основной работой этих лет был перевод книги Шлегеля.
В январе 1812 года был заключен с парижским издателем договор (пять тысяч франков за три тома). «Труд этот,— писала мадам де Соссюр, — займет у меня по крайней мере год, если я буду себя хорошо чувствовать и смогу его продолжать». 16 Переводчица работала очень много, в ущерб здоровью. 17 Книга вышла в свет в декабре 1813 года с датой 1814 года.
Перевод был в значительной степени авторизованный. Шлегель, как говорится в предисловии, сам кое-что изменил в тексте, некоторые места написал заново и «указал переводчику другие изменения, которые ему показались необходимыми». 18 «множество связей, которые присоединяют очарование общества к очарованию литературы, всегда смягчают предубеждения иностранцев» (CL, I, III).
Главной причиной этих изменений было то, что Шлегель не хотел слишком отрицательными оценками величайших французских драматургов вызвать негодование читателей и тем самым парализовать полезное действие своей книги. Кроме того, была и прямая опасность цензурного запрета.
«Ничто не затмит репутацию, утвержденную на постоянно повторяющемся удовольствии, и нация, у которой самые благородные наслаждения ума стали наслаждениями общенародными, не должна ничего бояться» (CL, 1, IV—V).
Предисловие переводчицы само по себе представляет интерес как памятник литературной мысли эпохи. Мадам Неккер разделяла почти все литературные взгляды мадам де Сталь и выразила их с той отчетливостью, логикой и сдержанностью, которая отличает ее манеру письма от бурной риторики ее подруги. Она вполне согласна с мадам де Сталь в ее борьбе против утилитаризма и особенно рекомендует главу, которая называется «О морали, основанной на личном интересе». 19 Но мадам Неккер твердо стоит на почве сенсуализма, который она понимает как материализм. «Желая восстановить в ее правах природу нравственности, многие из них <немецких философов > пришли к идеализму, и даже те, которые придавали особенно большую роль внешнему миру, гораздо больше одухотворяли материю, чем материализировали дух». 20
«Мадам де Сталь недостаточно сурова к этому пороку или, вернее, болезни Германии — к мысли о том, что душа может найти все науки внутри самое себя». 21 Может быть, она и не вполне одобрила бы такую мысль, но все же она «как будто» считала, что «опытная наука увеличивает наши знания только механическим путем и что вся эта наука ограничивается наблюдением фактов». 22 Для мадам Неккер, дочери и жены натуралистов, много изучавшей науки о природе, такой идеализм действительно должен был казаться и пороком, и болезнью современной немецкой философии.
Как и все друзья мадам де Сталь, например Сисмонди и Бенжамен Констан, мадам Неккер при всей симпатии к немецкой нравственной философии считала, что ее подруга зашла в своих увлечениях слишком далеко и сочла нужным в своем биографическом очерке отметить свое принципиальное несогласие с ней.
Однако это почти единственный случай, в котором она вступает в спор с мадам де Сталь. Во всех остальных вопросах она на ее стороне, хотя, может быть, еще с большей осторожностью критикует французскую эстетику и рекомендует немецкую литературу. Эта осторожность вызвана тем же глубоким и принципиальным расхождением между материалистической позицией мадам Неккер и идеализмом немецких писателей.
ровно ничего не доказывало. Переводчица прибегает к прямо противоположному аргументу — к мнению одних только французов и всего французского народа. Французский театр она рассматривает не как универсальный, а как национальный и не как театр для немногих избранных, а как театр народный. Эта перемена аргументации свидетельствует о том, что французская школа перешла от наступления к обороне, а также о том, что под влиянием романтической критики изменились основные воззрения на искусство: возникло новое понятие национального и народного искусства.
Переводчик не присоединил к тексту полемических примечаний, так как, по его мнению, примечания могут относиться лишь к отдельным выражениям, но не опровергнут всей стройной системы мысли. Кроме того, и это особенно важно, переводчик должен способствовать успеху текста, а не порочить его заранее (CL, I, VII). Все это рассуждение о роли переводчика и о бестактности полемических примечаний свидетельствует о новых временах и резко расходится со взглядами просветителей.
Тем не менее мадам Неккер де Соссюр оспаривает автора в одном из самых важных его положений. Она принимает «превосходную систему г-на Шлегеля», но считает его оценку французского театра несправедливой. Действительно, если бы Шлегель рассматривал французский театр с той же точки зрения, с какой он изучил театр греческий, испанский и английский, он пришел бы к совсем другим выводам. Он указывает на различие между античностью и новым временем, между театром Софокла и театром Шекспира, но французский театр он рассматривает только как подражание греческому. Достоинство французского театра заключается не в том,, что он чему-то подражал, а в том, что он создал нечто новое и свое. «Приятие формы не является подражанием манере», «и если совсем другой дух воздействовал на эту форму и изменил ее, то можно ли говорить о копировании?.. Если, по мнению г-на Шлегеля, театр данного народа, чтобы быть действительно великим, должен быть поэтическим выражением его чувств и идей, то почему же отказывать французскому театру в оригинальности? И если мы восхищаемся поэтическим вдохновением, то почему ценить его только в театре дикарей и не видеть в театре цивилизованном? Почему только совершенство должно служить препятствием для нашего восхищения?» (CL, I, VIII—X).
Чтобы опровергнуть Шлегеля, мадам Неккер де Соссюр пользуется его же собственным методом. Классики говорили об абсолютном соверщенстве французского театра, в некоторых отношениях только улучшившего театр греческий, они определяли все художественные ценности на одной единственной шкале совершенств. Мадам Неккер переходит на романтическую точку зрения множественности форм красоты. Шлегель критикует французский театр с позиций классицизма, мадам Неккер защищает французский театр с позиций романтизма. Классики изгоняли все неклассическое за пределы искусства. Шлегель включает в искусство все его формы, так как каждая форма искусства вызвана реальной исторической потребностью и потому оправдана исторически и художественно, но исключает только французский театр. Мадам Неккер, пользуясь методом Шлегеля, уделяет место и французскому театру в общем хоре национальных театров Европы, — ведь он также был прежде всего исторической и национальной формой искусства.
Так мадам Неккер ставит вопрос, имеющий огромное и принципиальное значение: об общественном характере художественного творчества.
действию, к обществу и от общества зависящего. Мадам де Сталь увидела в этой идее возможность борьбы за нравственное, определенное личными убеждениями искусство против стадного раболепия французской литературы Империи. Мадам Неккер, полемизируя со Шлегелем, должна была утверждать, с одной стороны, личный характер художественного таланта, с другой — необходимость тесного контакта между этим талантом и обществом, эпохой, цивилизацией. « Мне могут возразить, что стимул, идущий со стороны общества, не является подлинным поэтическим вдохновением. Но талант — это счастливый дар природы, и если он пробудится под тем или иным импульсом, он сам определит свое направление. Конечно, он не пойдет в направлении, противоположном духу его времени; в эпоху, когда сочетание поэзии и музыки уже не освящено народными празднествами и нравами общества,, он не будет под аккомпанемент лиры распевать гимны или дифирамбы и извлекать из пастушеской флейты звуки, которые доставляют нам очень небольшое удовольствие. Но в других жанрах, и особенно в тех, где поэзия соединена с историей, в трагедии и даже в эпопее (если только когда-нибудь она освободится от чудесного), ему будет помогать и благоприятствовать современное просвещение» (CL, I, XII—XIII).
Мадам Неккер идет гораздо дальше Шлегеля. Одной из основных методологических предпосылок романтиков было правило — рассматривать произведения искусства в связи со специфическими особенностями породившей их эпохи. Отказав в таком рассмотрении французскому искусству, Шлегель отверг его только на том основании, что оно не походит на искусства греческое. Он не увидел в нем выражения новой цивилизации, так как вся современная цивилизация казалась ему ложной. Для него «разумными», а следовательно, существующими оказались только цивилизация античная и средневековая. Мадам Неккер определяет специфику современного искусства и находит ее драгоценной.
Она приводит в пример Вольтера, который был самым ярким и полным выразителем XVIII века и тем не менее обладал и поэтическим, и особенно драматическим талантом (CL, I, XIII).
Пример этот мог бы показаться устарелым даже в 1813 году, но это имя попалось под перо мадам Неккер никак не случайно. Вольтер был рационалистом и просветителем и, кроме того, провозвестником 1789 года. Мадам Неккер должна была оправдать с художественной точки зрения «свой век», век революции и свободы, найти формы искусства, пригодные для этой новой эпохи, и потому имя Вольтера появилось здесь как пример гения, побуждаемого к творчеству общественными задачами современной цивилизации.
Шлегель говорит только о двух эпохах в развитии искусства. «Если характеризовать самые славные для человеческого гения эпохи и сказать вместе с г-ном Шлегелем, что гений классический господствовал в античности, а гений романтический, возникший в средние века, одушевлял еще и последовавшие за ними более просвещенные эпохи, то, может быть, следовала бы добавить, что общественный дух возбуждал времена, новейшие эпохи и определил особый характер той духовной культуры, центром которой была Франция. Нужно было бы изучить природу этого духа и определить, каковы способности, им возбуждаемые, и те, силу которых он, может быть, уменьшает... И, может быть, французскую трагедию следует рассматривать как поражающий символ этого духа. Не столь простая и величественная, не столь близкая к идеалу, как греческая, не столь разнообразная и волнующая, не столь ужасающая, как романтическая, она, может быть, в целом окажется выше и той и другой. .. Своей внушительной строгостью она свидетельствует об уважении к достоинству человека; величием чувств, возвышенностью мыслей она обращается к тому, что есть самого благородного в человеческой природе. Не выходя за пределы настоящей поэзии, которая волнует сердце, не оскорбляя чувств, она умеет вызвать сладкие слезы, а гармоничная красота ее языка, блеск и прелесть ее выражений создают непрерывное очарование, которое действует даже на толпу и составляет отраду высших умов» (CL, I, XIV—XV).
— не «классическое» и не «романтическое», это искусство «общественное», третья, высшая форма искусства, которая соответствует третьей и высшей стадии развития человечества. Оно характеризуется уважением к человеку и высокоразвитым чувством общественности, которые составляют особенность современной цивилизации. Мадам Неккер говорит здесь о французской трагедии XVII—XVIII веков. В ближайшие же годы эта трагедия будет дискредитирована, и возникнут новые образцы и художественные идеалы, к которым будут стремиться романтические поэты. Но теоретическая точка зрения на долгие годы останется той же: современная поэзия, и трагедия в частности, не должна никому подражать — ни «классическим», ни «романтическим» поэтам, она должна искать новые формы, все более обнаруживая потребности новой эпохи и выявляя ее общественный и свободный характер.
Шлегель рассматривал влияние общества на поэта как помеху для творчества. Мадам Неккер, ратуя за французскую классическую трагедию, говорит о положительном, конструктивном влиянии общества на французского поэта: «Общественное мнение Франции выполняло не только функции исправительного суда, оно создало трагедию не тем, что говорило поэту: Воздержись!» (CL, I, XVI).
Мадам Неккер готова согласиться со Шлегелем в его критике правил, но считает его несправедливым по отношению к поэтам и особенно к Мольеру (CL, I, XX). И в этом отношении также она придерживается взглядов мадам де Сталь, хотя в литературе она, пожалуй, чуть более консервативна. Впрочем, в предисловии к книге Шлегеля нужно было защищать французскую литературу от враждебной критики немецкого романтика. И оправдывая свой перевод, несмотря на антифранцузскую тенденцию книги, мадам Неккер заканчивает его знаменательными словами: «Мне кажется, что французы так уверены в своем хорошем вкусе, что им нечего бояться новых идей, и так убеждены в своем собственном богатстве, что с легким сердцем могут путешествовать по чужим землям» (CL, I, XXIII).
начались мирные путешествия, о которых говорила мадам Неккер. Эти «путешественники духа» вместо контрибуций вывозили из своих странствий более несомненные и более вечные ценности, обогатившие французскую национальную культуру. Они позволили ей вновь приобрести мировой престиж, который она утратила в те годы, когда император венчал ее буйной военной славой.
Предисловие к «Курсу драматической литературы» было последним во время Империи важным документом, выражающим идеи Коппе. Новая политическая ситуация должна была придать спорам о театре другой характер. Полемика, возбужденная книгами Сисмонди, Гизо, Шлегеля и мадам де Сталь, принадлежит другому периоду литературного развития Франции.
1 Fr. BouterweK. Histoire de la littérature espagnole, traduite de l'allemand par le traducteur des lettres de Jean de Müller. 1812. Переводчик — Madame de Steck.
2 Fr. Воuteгwek. Geschichte der Poesie und Beredsamkeit seit dem Ende des dreizehnten Jahrhunderts. Göttingen, 1801—1819. Испанской и португальской литературе посвящены третий и четвертый тома этого издания (1804—1805).
3 Цит. по Е. Eggli et P. Martino. Le Débat romantique.. ,т. I, 1933, стр. 31—32.
4 Там же, стр. 32.
«Moniteur universel», 1812, 9 июля.
6 «Journal de Paris», 1812, 15 августа.
7 H. Blair. Lectures on rhetoric and Belles-Lettres, IV изд. 1790 г, Французский перевод Cantwell'a появился в 1797 г., второй (P. Prévost) — в 1808 г., через год после книги Шлегеля. Полемику с Блером по поводу Разина и Эврипида см. Cours de littérature. .. de Geoffroy, т. II, стр. 134 (статья о «Федре» от 27 вантоза 13 г. — 18 марта 1805 г.).
8 Chateaubriand. Le Génie du Christianisme, ч. II, кн. III, гл. 3.
9 Cours de littérature... de Geoffroy, т. II, стр. 122. Статья от 22 термидора 11 г. (10 августа 1803 г.).
—Там же, стр. 134 и cл.
11Ср. статью об «Ифигении в Авлиде» Расина от 7 жерминаля 11 г. (28 марта 1803 г.).—Там же, т. II, стр. 90—91 и др.
12 См. P. Kohler. Madame de Staël et la Suisse, 1916, стр. 467, 474 и др.; La Comtesse Jean de Pange. Le théâtre à Coppet. Madame de Staël artiste, auteur et critique dramatique.—«Revue d'histoire du théâtre», т. Ill, 1951.
13 Madame de Staël. De la littérature.., стр. 70.
14 Весьма возможно, что мадам де Сталь назвала свою дочь Альбертину по имени мадам Неккер.
«Notice sur le caractère et les écrits de Madame de Staë» была впервые напечатана в первом томе посмертного издания сочинения мадам де Сталь и затем отдельной книгой. Для истории этого очерка см.: Madame Jean de Pange. La «Notice» de Madame Necker de Saussure et Benjamin Constant.—«Cahiers Benjamin Constant», 1957, № 2. Библиографические сведения о ней см. «Notice sur la vie et les écrits de Madame Necker de Saussure» во втором издании ее педагогического сочинения «L'Éducation progressive ou etude du cours de la vie», 1843 и особенно J. de Mestral С о mbremont. Albertine Necker de Saussure, 1766—1841, 1946. Об отношениях Неккер де Соссюр к Сталь см. также Pierre Kohler. Madame de Staël et la Suisse, 1916, passim.
16 Письмо к сыну Теодору де Соссюру от 20 января 1812 г. Цит. по: J. de Mestral Combremont. Albertine Necker de Saussure. стр. 128.
17 Ср. письмо тому же адресату от 5 февраля 1813 г.—Там же, стр. 132.
18 A. W. SсhIegеl. Cours de littérature dramatique, traduit de l'allemand в 3 томах, 1814, т. I, стр. III. (В дальнейшем см. в тексте: CL).
«О Германии».
«Notice sur le caractère et les écrits de Madame de Staël.» —О. Р., стр. 25.
21 Там же.
22 Там же.