41
Вот уж поистине, у каждого в шкафу свои скелеты.
Полусумасшедший герой «Невидимой невесты», несомненно, опасен для окружающих. Но, как и в случае с романом «Черная Индия» (в котором Жюль Верн не смог превратить «кающегося» в столь же запоминающийся символ, как, скажем, морлоки Герберта Уэллса), герой «Невидимой невесты» остается для всех всего только обиженным злодеем. Он Мститель. Мы опять имеем дело с Мстителем.
Совсем другое дело — герой Уэллса.
Человек-невидимка Уэллса виден, да простится мне этот парадокс.
Поступки Гриффина вызывают смятение. Он масштабен. Он знает, ради чего убил отца, ради какой цели украл чужие деньги, сжег дом, в котором жил. За это уэллсовского невидимку и преследуют — постоянно и неустанно.
И сам он не скрывает своих целей.
«Вы проявили изумительную энергию и сообразительность, — пишет он своему бывшему другу, — хотя я не представляю себе, чего вы надеетесь этим достичь. Вы против меня. Весь день вы травили меня, хотели лишить меня отдыха и ночью. Но я насытился вопреки вам, выспался вопреки вам, и игра еще только начинается. Игра только начинается! Мне ничего не остается, как прибегнуть к террору. Настоящим письмом я провозглашаю первый день Террора. Отныне Порт-Бэрдок уже не под властью королевы, передайте это вашему начальнику полиции и его шайке, — он под моей властью, под Властью Террора. Нынешний день — первый день первого года новой эры — эры Невидимки. Я — Невидимка Первый. Сначала мое правление будет милосердным. В первый день будет совершена только одна казнь, для острастки, казнь человека по фамилии Кемп. Сегодня смерть настигнет этого человека. Пусть запирается, пусть прячется, пусть окружает себя охраной, пусть оденется в броню, если угодно, — смерть, незримая смерть уже приближается к нему. Пусть принимает меры предосторожности: тем большее впечатление его смерть произведет на мой народ. Смерть двинется из почтового ящика сегодня в полдень. Письмо будет опущено в ящик перед самым приходом почтальона — и в путь! Игра началась. Смерть надвигается на него. Не помогай ему, дабы смерть не постигла и тебя. Сегодня Кемп должен умереть».
Ни много ни мало — весь мир нужен уэллсовскому человеку-невидимке.
А Вильгельм Шториц всего лишь похищает чужую невесту.
42
На Всемирную выставку 1900 года, открывшуюся 15 апреля, Жюль Верн поехать не смог. Зато в Париже побывали Онорина и падчерицы, а Мишель в то время даже работал в администрации выставки.
«Один забавный случай, — вспоминал Жан Жюль-Верн, — поможет нам понять разницу в воззрениях двух поколений. Мишель, наконец, добился определенного положения и получил возможность пользоваться щедротами первых дней XX столетия. Однажды он приехал в Амьен в меховой шубе, что по тем временам выглядело вызывающей роскошью. Чтобы оправдаться перед отцом, он уже с порога заявил:
"Смотрите, как мне повезло. Я отдал за эту шубу тысячу франков, а мне хватит ее не меньше чем на десять лет. Так что обойдется она мне всего-то по сто франков в год".
"Да, тебе и впрямь повезло, — ответил Жюль Верн. — Но я, например, шью себе пальто раз в десять лет, и стоит оно мне сто франков!"».
43
В конце 1894 года во французском Генштабе была обнаружена, как сейчас бы сказали, серьезная утечка секретных документов. А через некоторое время в военное министерство доставили документ, якобы случайно найденный среди выброшенных за ненадобностью бумаг германского военного агента полковника Шварцкоппена.
Экспертиза почерка указала на капитана Дрейфуса.
15 октября капитан был арестован и после короткого расследования предан военному суду. На виновности французского офицера (еврея) решительно настаивали начальник Генерального штаба генерал Буадеффр, его помощники генерал Гонз, Пати де Клам, полковник Анри и др. Но судьи колебались — улик было недостаточно. Тогда с согласия военного министра следователь предъявил судьям еще одну записку, якобы написанную уже самим германским послом и прямо изобличавшую капитана Дрейфуса в сотрудничестве с немцами…
«Дрейфус был осужден в 1894 году, — писал в своих воспоминаниях внук Жюля Верна, — и следует прямо сказать, что осуждение это было воспринято как дело для того времени вполне обычное. Правда, Вернар Лазар опубликовал волнующую книжку "Судебная ошибка". (В ней подробно рассказывалось о том, что новый начальник разведывательного бюро полковник Пикар сразу указал генералу Гонзу на явное сходство почерка капитана Дрейфуса с почерком совсем другого офицера — майора Эстергази. — Г. П.) Но общественное мнение всколыхнулось лишь после того, как 13 января 1898 года в газете "Аврора" (ее, кстати, редактировал будущий премьер-министр Франции Жорж Клемансо. — Г. П.) появилась знаменитая статья Эмиля Золя "Я обвиняю!"…
Стоит ли закрывать глаза на то, что амьенский буржуа, в которого превратился бывший мятежник 1848 года, не понял истинный смысл этого дела. Как истинный республиканец, Жюль Верн верил судьям. Хотя, надо сказать, моральная анархия, на которую сетовал писатель, гораздо менее проявилась в довольно свободных нравах той поры, чем в упорстве, с которым власти стремились погубить человека, поставив целью спасти преступную администрацию.
Ослепление Жюля Верна, оказавшегося в числе антидрейфусаров, удивляет; его сын, напротив, был ярым защитником Дрейфуса. Легко вообразить, сколь бурными были визиты Мишеля в Амьен! Вполне можно было ожидать временного раскола, ведь ситуация сложилась парадоксальная: Жюль Верн, человек передовых, республиканских взглядов, примкнул к консервативным кругам, а роялист и консерватор Мишель оказался вдруг социалистом! Впрочем, такого рода ситуация была далеко не исключением: это дело, расколовшее Францию на два лагеря, внесло разлад во многие семьи…»[60]
44
Сложные душевные настроения Жюля Верна выражены в романе «Кораблекрушение "Джонатана"». Здесь сошлось многое: политика, приключения, светлые стороны жизни и ее мрачное дно. Свободный (по крайней мере, считающий себя таковым) охотник и рыбак Кау-джер («друг» — на патагонском наречии) живет под смелым лозунгом «Ни бога, ни властелина!». И когда в финале романа, разочарованный, он все же восклицает: «О Боже!» — на это не стоит смотреть, как на возвращение к истинной вере. Просто издатель помнил, что основные читатели Жюля Верна — католики.
Идеал Кау-джера — Шарль Фурье (1772—1837), философ и утопист.
стоит в 100 раз дороже, чем в Безансоне. Собственно, он и раньше знал это, но теперь разница прямо бросилась ему в глаза и послужила основой для его экономических размышлений. В работе «Теория четырех движений и всеобщих судеб» (1808), прекрасно известной Жюлю Верну, Фурье пришел к выводу, что основой единственно справедливой (на его взгляд) социальной системы может стать только фаланга — некое свободное братство, объединяющее самых разных людей.
Никакого подневольного труда! Никаких указаний свыше!
«Ни бога, ни властелина!» Никаких приказов, никаких запретов!
Кау-джер глубоко убежден, что законы и запрещения никому и никогда не приносили пользы, потому что направлены исключительно против личности. Общество тогда только станет счастливым и открытым, считает Кау-джер, когда каждый, абсолютно каждый гражданин получит столь желанную личную свободу и начнет пользоваться ею сознательно.
Конечно, Жюль Верн знал о своеобразной фаланге для художников, созданной в Париже французским скульптором Альфредом Буше (1850—1934).
В конце 1900 года (так, собственно, начинался XX век) Альфред Буше приобрел на улице Данциг, точнее в крошечном Данцигском проезде, участок в полгектара, на котором поставил «Улей» — трехэтажную ротонду, купленную им на распродаже имущества Всемирной Парижской выставки.
Вот оно — живое веяние фурьеризма!
Сто сорок студий сдавались в «Улье» за чрезвычайно скромную плату.
Сдавались они начинающим художникам, поэтам, драматургам, прозаикам.
«Здесь или подыхали с голоду, или становились знаменитыми», — писал позже один из знаменитых обитателей «Улья».
Михаил Кикоин (1892—1968), Казимир Малевич (1878— 1935), Леопольд Сюрваж (1879—1968), Амедео Модильяни (1884-1920), Марк Шагал (1887-1985), Хаим Сутин (1893— 1943), Осип Цадкин (1890-1967)…
«Здесь жила разноплеменная художественная богема, — вспоминал художник Марк Шагал[61]. — В мастерских у русских рыдала обиженная натурщица, у итальянцев пели под гитару, у евреев жарко спорили, а я сидел один перед керосиновой лампой. Кругом картины, холсты — собственно и не холсты, а скатерти, простыни и ночные сорочки, разрезанные на куски и натянутые на подрамники…»[62]
Создавая «Улей», Альфред Буше, фурьерист и стихийный коммунист, хотел насытить Париж настоящими гениями. Он был убежден: если правильно организовать быт, развитие личности ускорится…
45
На скалистые берега неприютной и холодной Магеллановой земли выбрасывает штормом американский клипер «Джонатан», перевозивший эмигрантов в Африку.
Вместо жарких тропических ливней — пронизывающие ветры, ледяные дожди.
У чилийского правительства нет возможности быстро вывезти потерпевших крушение, так что придется им провести на суровом острове не один месяц, даже не полгода. Более того, у чилийского правительства есть свой резон медлить: пусть вынужденные колонисты обживают не заселенные никем холодные приантарктические земли. Можно представить, с каким жаром взялись бы за обустройство далекой колонии инженер Сайрес Смит и его трудолюбивые друзья, но пассажиры с «Джонатана» — люди совсем другого сорта. Они скорее стадо, чем общество.
Кау-джер с глубоким разочарованием наблюдает за несчастными.
Первое, что они делают — выбирают предводителя. «Кто усомнится в том, — гипнотизирует пеструю толпу бредовыми речами такой вот только что избранный предводитель, — что нас бессовестно эксплуатируют! Нас, истинных трудящихся! Ценой тяжкого труда мы не смогли заработать на родине куска хлеба, так неужели мы и здесь будем теперь только гнуть спины?»
Инженер Сайрес Смит призывал трудиться. Предводители толпы с Магеллановой земли призывают искать врага.
И, конечно, находят!
Это Кау-джер — единственный человек, пытавшийся хоть как-то помочь колонистам.
Разочарование мучительно. Решения принимать приходится стремительно. Что делать? — размышляет Кау-джер. — Оставаться, как прежде, свободным и со стороны наблюдать крушение колонии? Или принудить колонистов (раз другого способа нет) быть людьми?
Но Кау-джера пугают не солдаты, высадившиеся с чилийского боевого корабля, и не напавшие на Новый поселок патагонцы. Кау-джера пугает мысль о крови. Ведь любое сопротивление вызовет кровь.
«Толпа медленно рассеивалась. Кау-джер ушел в управление. Ему хотелось побыть одному, восстановить душевное равновесие. Кто мог бы раньше подумать, что он, яростный поборник равенства, станет судьей поступков других людей? Он, страстный приверженец свободы и враг собственности, будет способствовать дроблению земли, принадлежащей всему человечеству, на отдельные участки и, объявив себя властелином какой-то частицы земного шара, присвоит право запретить доступ на нее одному из себе подобных? Однако Кау-джер сделал именно так, и, хотя это нарушило его покой, он ни в чем не раскаивался, будучи убежден, что поступил правильно…»
46
«…суета сует, — всё суета.
…Род уходит, и род приходит…
Восходит солнце, и заходит солнце, и на место свое поспешает, чтобы там опять взойти; бежит на юг и кружит на север, кружит, кружит на бегу своем ветер, и на круги свои возвращается ветер; бегут все реки в море, — а море не переполнится… Что было, то и будет, и что творилось, то и будет твориться…
И всё это — тщета. И всё — ловля ветра».
47
В 1901 году в «Журнале воспитания и развлечения» Жюль Верн печатает новые романы — «Великий лес» (в отдельном издании — «Деревня в воздухе») и «Россказни Жана-Мари Кабидулена».
Охотники Джон Корт и Макс Юбер («Великий лес») — американец и француз — с проводником и с отбитым у людоедов маленьким черным мальчиком проникают в самое сердце тропического Великого леса.
В популяризаторских своих пристрастиях Жюль Верн неутомим.
«Древесные великаны возносились футов на шестьдесят над землей. Очень похожие на ореховые деревья, с таким же причудливым переплетением ветвей, тамариндовые деревья представляют собой разновидность финиковых пальм и широко распространены во многих регионах Африки. Из жидкой части их плодов негры готовят прохладительный напиток, а стручки добавляют к рису… Нижние ветви настолько переплелись между собой, что люди могли переходить по ним с дерева на дерево. Стволы у основания имели в окружности от шести до восьми футов, а на уровне развилки от четырех до пяти… Кора — совершенно гладкая до первых ветвей, расположенных футах в тридцати над землей. Учитывая толщину стволов, добраться до этих веток было бы мудрено, если бы в распоряжении мальчика Кхами не оказалось нескольких "вожжей" — очень гибких кожаных ремней из шкуры носорога, которыми возчики и проводники пользуются для управления бычьими упряжками…»
В этом лесу охотники наткнулись на заброшенную хижину.
«В хижине нашлось кое-что из предметов домашнего обихода: котел в довольно хорошем состоянии, чайник, чашка, три или четыре треснутые бутылки, рваное шерстяное одеяло, обрывки ткани, ржавый топор, футляр для очков, на котором уже невозможно было прочесть фамилию изготовителя, но особое внимание Макса Губера привлекла медная шкатулка в углу. Макс Губер попытался ее открыть, но безуспешно. Ржавчина как бы склеила обе ее части. Потребовалось ввести нож в щель между ними, и тогда она раскрылась.
В шкатулке оказалась хорошо сохранившаяся записная книжка, на обложке которой типографскими буквами было напечатано имя, знакомое охотникам…»
Оказывается, записная книжка принадлежала доктору Иохаузену — человеку легендарному, поразившему в свое время европейцев смелым заявлением, что, по его наблюдениям, у некоторых видов обезьян существует сложный язык.
«Знания о мире животных, добытые мною, привели меня к твердому убеждению, что все млекопитающие обладают способностью говорить в той степени, которая определяется их опытом и потребностями».
Любопытно, что, подробно и постоянно описывая земной шар, касаясь многих и многих проблем научных и технических, Жюль Верн достаточно долгое время обходил шумные дискуссии, вызванные появлением главного труда Чарлза Дарвина «Происхождение видов» (1859).
Как развивается жизнь? Как появляются новые виды? Кем были наши далекие предки? Если все человеческие расы берут начало от некоего одного общего обезьяньего корня, то почему человеческие языки не могут происходить от одного общего примитивного языка человекоподобных?
В свое время в «Отчете» о кругосветном плавании корабля «Бигль» капитан Роберт Фицрой убежденно писал: «Все люди сходны по крови, но под влиянием различных климатических условий, различных привычек и различной пищи приобрели различный вид».
Казалось бы, вполне разумные рассуждения, но они не помогли капитану принять эволюционную идею Дарвина — своего спутника по кругосветному плаванию.
Опираться следует только на «Библию», считал капитан «Бигля», всё остальное — от лукавого. Даже грубые каменные орудия, найденные археологом Джоном Эвансом на берегах реки Соммы, считал капитан Роберт Фицрой, оставлены просто одичавшими кочевниками, а не нашими далекими человеческими предками, что же касается самой теории Дарвина, так она вообще, на взгляд капитана, не опирается ни на какие факты.
«увещевал своего друга пересмотреть взгляды, идущие вразрез с первой главой книги Бытия». А в письме астроному Джону Гершелю (1792—1871) упрямо указывал: «Астрономия и геология убедительным образом доказывают богоданность Ветхого Завета»…
произносит вслух слово нгора, что на языке туземцев означает мама.
Случайность! Конечно, случайность!
Мало ли что может послышаться усталому человеку!
Но после многих приключений охотники попадают в необычную деревню, хижины которой, как гнезда, устроены прямо в кронах деревьев.
— вагди.
Кто они? Обезьяны? Или уже люди?
Живут на деревьях — как обезьяны, но говорят — как люди.
Через много лет близкий сюжет (возможно, оттолкнувшись от романа Жюля Верна) развил французский писатель Веркор (1902-1991).
В романе «Люди или животные?» ученые Дуглас и Френсис не хотят отдавать свое прекрасное, но так быстро утекающее время мелким низменным страстям, мешающим, по их убеждениям, настоящей научной карьере и вообще — познанию мира.
… с обезьяной.
Кто он, появившийся на свет малыш?
Человек или животное?
С позиций сегодняшнего дня легко оценивать ту или иную книгу, ту или иную идею — ведь мы уже знаем подробно историю и причины возникновения той или иной книги или идеи; отсюда и обманчивое ощущение того, что мы прекрасно понимаем суть и направление авторских мыслей.
А это не совсем так. Это даже совсем не так.
— по той причине, что широко пользуемся ставшими привычными знаниями, которые автору в его время были еще недоступны.
48
В «Россказнях Жана-Мари Кабидулена» сюжет иной.
Неугомонный моряк, несомненно, всплыл из глубин личной памяти Жюля Верна.
Во времена его детства человек под таким именем в одном из портовых кабачков Нанта постоянно развлекал посетителей своими нелепыми и веселыми россказнями. Вот теперь он развлекает экипаж шхуны «Сент-Инах», Жюль Верн поименно вспомнил своих соучеников по «Малой семинарии Сен-Донатьен». В романе они стали веселыми неунывающими моряками — Ромен Аллот, Эварист Буркар, Блен Дюкре, Жан-Франсуа Эрго, Ив Кокебер, Матюрен Олива и др. Жюль Верн, так сказать, помог им задним числом реализовать мечту о море.
Первоначально он хотел назвать книгу — «Морской змей».
В одного и того же кита вонзаются одновременно два разных гарпуна — английский и французский. Кому достанется добыча? Тут мало просто выяснить отношения. Охота идет в чужих водах, следует помнить «жестокие законы» Москвы, так красочно описанные позже Редьярдом Киплингом.
Грустнее, чем смерть, — потеряв корабль и груз, что был на борту,
В самый разгар конфликта, когда с той и с другой стороны уже заряжаются пушки, когда матросы расхватывают ломы и топоры, когда крови, кажется, не избежать, непонятно откуда взявшаяся огромная морская волна топит английский трехмачтовик, а шхуну «Сент-Инах» выносит на подводные камни…
Стихийные силы или неизвестное чудовище?
49
Главной работой 1902 года стал для Жюля Верна роман «Братья Кип».
В основу его легли события, связанные с нашумевшим уголовным делом братьев Рориков. Во время плавания на шхуне «Нью-Оранти» они жестоко убили капитана, пятерых членов экипажа и пассажира, напросившегося в тот рейс. Попав в руки правосудия, свирепые братья, конечно, изложили свою версию произошедшего. По этой их версии никого они не убивали, просто на борту шхуны вспыхнул бунт, который им пришлось подавить.
Да, силой.
Но другого выхода у них не было.
На суде, состоявшемся 8 декабря 1893 года, братьев все-таки признали виновными.
Противоречивое дело обсуждалось французами на каждом углу, тем более что в ходе следствия выяснилось, что Рорики это вовсе даже и не Рорики, а братья Леон и Эжен Деграев — бельгийцы. В жизни им постоянно не везло. Паровое рыбацкое судно, купленное ими, сгорело в Остендском порту. Парусник, приобретенный для суровой охоты на морских котиков, разбился у береговых скал.
«В 1891 году, — вспоминал Жан Жюль-Верн, — братья объявили себя потерпевшими кораблекрушение, но эти их слова оказались ложью. Но, по правде говоря, хотя они и были повинны в этом небольшом моральном мошенничестве, которое вполне можно объяснить их образом жизни, из этого вовсе не следует, что именно они совершили серьезные преступления, вменявшиеся им в вину. Кампания, поднятая в прессе газетой "Ля жюстис", усилия комитета защиты, демарши, предпринятые королями Швеции и Бельгии, — все это заставило французское правительство смягчить меру наказания и заменить смертную казнь пожизненной каторгой…
— писал далее Жан Жюль-Верн, — многие задумывались над вопросом: а не стали ли все-таки братья Деграев жертвами судебной ошибки? Не был ли их обвинитель сам причастен к тому преступлению, которое разоблачал?»
В 1897 году президентской милостью наказание братьев Деграев было ограничено двадцатью годами. «Но злая судьба неотступно преследовала братьев. Леон отказался от предложенного ему администрацией каторги поста мастера, чтобы не превратиться в доносчика и не краснеть перед собственным братом. Его отказ не понравился начальству, и Леона решили наказать, отправив на самые тяжелые работы. В марте 1898 года он умер от дизентерии, и брат видел, как его тело бросили акулам. Так, по крайней мере, рассказывал Эжен, когда помилованный окончательно в 1898 году он был встречен как мученик жителями Антверпена. Став коммерсантом, этот мирный буржуа собирался издать книгу воспоминаний под названием "Каторга". Однако, вновь гонимый страстью к приключениям, он неожиданно исчезает, покинув жену и детей. В 1907 году Эжен служит в полиции Тринидада, затем его видели в Колумбии с кучей драгоценных камней: один американец уверял, что Эжен украл камни у него…»[64]
На фоне всеобщих споров о возможности судебной ошибки (дело Дрейфуса) роман «Братья Кип», конечно, привлек внимание…
50
Итальянскому литератору Марио Туриелло Жюль Верн в 1902 году сообщил, что ждет выхода в свет восемьдесят третьей книги из серии «Необыкновенные путешествия». При этом, добавил он, в столе у него лежат рукописи шестнадцати уже готовых томов, а он, собственно, приступил к сотому. Думаю, бесстрастно заключал Жюль Верн, что последние тома «Необыкновенных путешествий» выйдут посмертно.
Мир меняется. Мир постоянно меняется.
идут все новые и новые, прежние достижения уточняются, появляются более точные отчеты и карты. Мы видим, как прямо на наших глазах предположения о вулкане на Северном полюсе начинают выглядеть вздорными, а открытый проход, разделяющий антарктический материк на две неравные части, вообще не выдерживает критики. Так что же? Переписывать теперь «Путешествие и приключения капитана Гаттераса»? Или заново пересматривать страницы «Ледяного сфинкса»?
Да нет, конечно.
Дело не в точности.
Дело в постигаемости мира.
Любивший точность Жюль Верн с откровенным недоумением присматривался к появлению все новых и новых, совершенно не похожих на него писателей. В интервью английскому журналисту Чарлзу Даубарну он заметил: «В последнее время на меня произвел сильное впечатление ваш писатель Герберт Уэллс. Конечно, у него совсем иная манера письма, по сравнению со мной, он идет совершенно другим путем. Я всегда отталкиваюсь от правдоподобного и, в принципе, возможного, а Герберт Уэллс, как правило, пользуется совершенно невероятными способами. Например, если он хочет послать своего героя в межпланетное пространство, то придумывает металл, не имеющий веса…»
60. Жюль-Верн Ж. Жюль Верн. М.: Прогресс, 1978.
61. Шагал М. Мой мир. (Первая автобиография Шагала. Воспоминания. Интервью.) М.: Текст, 2009.
62. Автор этой книги живо описал "Улей" и его необыкновенных обитателей в романе "Царь-Ужас" (М., 2002; СПб., 2004).
63. Киплинг Р. Баллада о трех котиколовах / Пер. Г. Фиша // Киплинг Р. Избранные стихи. М.: Гослитиздат, 1938.