Литература Великобритании
Последняя треть ХIХ века – время наивысшего расцвета Британской империи в экономической и военной областях, она – образец парламентской демократии. В то же время обозначился кризис ценностей викторианской эпохи, особенно в духовной жизни общества. Политэконом и философ Т. Карлейль в книге «Прошлое и настоящее» поставил под сомнение преимущества настоящего, обращаясь «к сердцам и душам, не уничтоженным погоней за чистоганом». Публицист и философ Д. С. Милль в книге «О свободе» продолжает мысль Карлейля: «Посмотрите, душа убывает! Все становится добропорядочнее, но пошлее». Один из вождей «Прерафаэлитского братства» У. Пейтер (объединение художников и поэтов, членами которого были также Д. Г. Россетти, У. Моррис, Д. Рескин) в «Очерках по истории Ренессанса» утверждал, что подлинная красота и простота изгоняются из жизни «современной цивилизацией», призывал художников устраниться, не связываться с этой уродливой действительностью, уйти ко временам еще дорафаэлевским, когда «каждая, сработанная руками ремесленника скамья или стул были своего рода произведением искусства». Из этой нелюбви и презрения к современной цивилизации, витриной которой была Великобритания, в ее литературе последней трети ХIХ века формируется художественно-эстетическое направление, получившее название неоромантизм. В его широком русле творили самые разные по своим эстетическим пристрастиям, этическим идеалам и творческим принципам авторы; единственное, что их объединяет, – это неприятие утилитаризма, бездуховности английского общества, а в творчестве – мотивы эскепизма, бегства от него. Бегства куда? Призыв прерафаэлитов обратить взоры ко временам ренессансным, рассветным для современной цивилизации, выглядел очевидной утопией.
Более продуктивными в художественном отношении оказались другие неоромантические маршруты, избранные английскими писателями последней трети ХIХ века. Морские путешествия, поиски кладов, столкновения с пиратами, экзотические острова и их обитатели – вот круг тем авантюрно-приключенческих романов Роберта Луиса Стивенсона (1850–1894). Приключения, опасности нужны его героям для того, чтобы придать жизни яркость и полноту, прервать монотонность будней, увидеть, постичь тайну и красоту мира. Мужественный оптимизм, веру в непреходящую ценность добра и юношескую устремленность к прекрасному излучают его лучшие романы «Остров сокровищ», «Владелец Баллантре», «Черная стрела». Мир фантазии, бескорыстной игры и мечты подарил читателям этот бунтарь против повседневности, бесстрашный мечтатель и моралист, который в своем стихотворении «Печальная перемена» признается с грустно-романтической иронией: «Я слишком долго молод был».
Другой «романтик моря» в английской литературе конца ХIХ века Джозеф Конрад (1857–1924) в своем творчестве снял с этой темы налет авантюрно-приключенческий. Герои его романов скорее труженики моря, нежели романтики, оно, море – место их работы, средство зарабатывать на жизнь и способ проверить себя в ситуациях неординарных (романы «Лорд Джим», «Сердце тьмы», «Ностромо», «Негр с «Нарцисса», «Изгнанник»). Жестокой романтикой борьбы за освобождение родины от иноземной оккупации окрашен роман «Овод» Этель Лилиан Войнич (1864–1960) о революционно-освободительном движении в Италии под руководством
Д. Гарибальди. Главный герой романа Артур Бертон, принесший на алтарь этой борьбы сыновьи чувства, любовь к Джемме и собственную жизнь, стал одним из первых в мировой литературе образов революционеров, сознательно жертвующих всем ради высокой идеи.
Романтика интеллектуального поиска, направленного на расследование запутаннейших преступлений, становится особенно привлекательной для читателей рассказов и повестей Артура Конан-Дойла (1859–1930) о выдающемся сыщике-любителе по имени Шерлок Холмс и его добровольном помощнике и постоянном собеседнике докторе Ватсоне («Знак четырех», «Собака Баскервилей», «Приключения Шерлока Холмса»).
В русле эстетизма развивалось творчество поэта, драматурга и прозаика Оскара Уайльда (1854–1900). В противовес прозаическому практицизму, ханжеству и лицемерию викторианской эпохи он выдвигает культ Красоты, служение ей в искусстве и в повседневной жизни. Он подхватил и развил в новых условиях выдвинутый еще Шиллером тезис «красота спасет мир» и стал одним из мэтров западноевропейского эстетизма. Эстетство Уайльда было реакцией на стандартный, стереотипный мир современной ему действительности – и в этом его историческое оправдание.
В борьбе за индивидуальность, «лица необщее выражение» он остроумно и свысока иронизировал над реальностью, заставляя «прописные истины кувыркаться на туго натянутом канате мысли, чтобы проверить их устойчивость». В лучшем своем романе «Портрет Дориана Грея» создает некий искусственный мир, обитателей которого, разных по возрасту и роду занятий, объединяет одно – преклонение перед Красотой. Задуманный как художественный манифест эстетизма (смотри авторское предисловие к роману), он неожиданно для самого автора, а возможно лишь в восприятии нынешнего поколения читателей и критиков, перерастает в философский роман-притчу, пытающийся разрешить одну из «вечных» оппозиций – «этика-эстетика». Остроумный, ироничный лорд Генри ставит с ног на голову все прописные истины традиционной морали, парадоксально переосмысляет их и улавливает в сети своего красноречия жизненно неискушенного прекрасного юношу Дориана Грея. Оставаясь физически совершенным человеком, утонченным ценителем прекрасного, он в то же время в погоне за плотскими наслаждениями не впускает в свою жизнь сочувствие и сострадание, угрызения совести. Ее функцию в романе берет на себя Портрет, становящийся безмолвным судией безнравственности своего хозяина и прототипа. Он напоминает не однажды Дориану о крайнем пределе его нравственного падения. Решив убрать последнего свидетеля своей низости и духовного ничтожества, Дориан подымает нож на Портрет, символизирующий в романе одновременно начало эстетическое – Искусство и этическое – Совесть, и... убивает себя. Так, возможно вопреки субъективным намерениям, эстет Уайльд утверждал в дихотомии «этика-эстетика» приоритет этического.
Редьярд Киплинг (1865–1936), ставший кумиром завсегдатаев как аристократических салонов, так и пивных баров. В раннем стихотворении «Королева» – это Романтика; поэты сетуют, что она ушла вместе с рыцарскими латами, последним парусным кораблем и последней каретой. «Ее мы видели вчера», – жалуются они, отворачиваясь от современности. Он же считает, что романтика ведет, и точно по расписанию, очередной поезд, она – новая романтика машины, освоенных человеком пространств («Паровоз 007»). Это романтика действия, а не стенаний о вчерашнем дне, это ощущение романтики текущего дня, прозы повседневной жизни. Ценность человека для Киплинга определяется отнюдь не его социальным статусом, а тем, что он совершает; преображая мир, его герой изменяет и самого себя – только действие выковывает сильного человека («Мери Глостер»).
Но ведь даже позиция активного действия придает смысл человеческому существованию только тогда, когда оно (действие) санкционировано высшей, надындивидуальной идеей. Таковой в творчестве Киплинга стала историческая миссия европейской цивилизации: приобщить к ее материальному и нравственному прогрессу народы других рас. А люди, призванные к ее исполнению, несут особое бремя – бремя белого человека («Бремя белых», «Галерный раб»). Так поэтически оправдывалась беспримерно жестокая колониальная политика Англии, и небезосновательно русские современники поэта называли его «бардом империализма», «политическим поэтом Британской империи» (А. И. Куприн, М. Горький). Но живописует быт и нравы «диких народов» Киплинг не с позиции презрительного превосходства или высокомерного любопытства «белого цивилизатора». Он открыл западноевропейскому читателю древнюю цивилизацию Востока, ее самобытность и неповторимость, природную естественность и доброту туземцев («Запад и Восток», «Лиспет»
ХIХ веке пророческую мысль о том, что «Запад есть Запад, Восток есть Восток, и им никогда не сойтись».
Еще одна идея, настойчиво проводившаяся Киплингом в творчестве, становится сейчас особенно актуальной. Это идея высшего нравственного Закона, господствующей над человеком системы запретов, «правил игры», нарушение которых строго карается («Боги азбучных истин», «Книга джунглей»«высшему закону», став идеологом, по определению Н. Анастасьева, «внеиндивидуальной коллективности».
Р. Киплинг – пример художника несомненно тенденциозного, ангажированного. Но не столько идейная направленность и пафос творчества, сколько несомненное новаторство, оригинальность и талантливость стиля, неподчинение поэтической традиции послужили основанием для присуждения в 1907 году Киплингу Нобелевской премии по литературе. Материал, прежде считавшийся неэстетическим (вульгарная болтовня колониального «полусвета», бюрократический жаргон, солдатский сленг, казарменный быт, стук типографского станка, шум паровоза и паровой молотилки), он умело «загонял» в стихотворные размеры, внедряя в утонченную английскую поэзию прозаический материал и разговорный стиль. Этому свойству своей поэзии обязан он славой «народного поэта».
Реалистическая традиция английского социального романа в последней трети ХIХ века получает продолжение в творчестве Томаса Гарди (1840–1928). Семь лучших его произведений, объединенных самим автором в серию под названием «романы характеров и среды», создавались в течение двадцати пяти лет. Последний, изданный в 1896 году «Джуд Незаметный», венчает карьеру романиста, после него Гарди занимается исключительно поэзией.
– неповторимый мир, многовековой уклад жизни, прочные традиции неторопливого размеренного быта. Писатель после долгого перерыва вернул в литературу сельскую Англию. Эта среда предстает, раскрывается читателю в столкновении, в конфликте с разрушающими ее силами, олицетворяющими современную буржуазную цивилизацию, – торгашеством, хищничеством, индивидуализмом. Сосредоточием этих сил в романе становится город. Впрочем, оппозиция «деревня–город», не будучи открытием романиста, дала ему возможность обозначить новые повороты и аспекты в давно осваиваемой литературой теме. В частности, столкновение сельской и городской культур не всегда разрешается однозначно в пользу первой. Вульгарная простота нравов, бесцеремонное, грубое давление патриархальщины на личность, ханжество и фанатичность «общественного мнения» во многом усугубляют трагизм судьбы героев в лучших романах серии «Тэсс из рода д’Эрбервиллей» и «Джуд Незаметный». Характеры в романах Гарди отмечены несомненной оригинальностью и новизной. Их своеобразие не только в том, что они взяты из народной жизни и ею сформированы. В первых романах серии («Под деревом зеленым», «Вдали от обезумевшей толпы», «Возвращение на родину») они представлены как части целого, как некий коллективный портрет, олицетворение патриархальности. Но уже в четвертом («Мэр Кестербриджа») его главный герой Майкл Хенчард воплощает индивидуальное начало во всей своей многогранности и психологической глубине.
Культура, цивилизация наложили свой неповторимый отпечаток на героиню романа «Тэсс из рода д’Эрбервиллей»«дары цивилизации» становятся ее ахиллесовой пятой в жестокой жизненной борьбе. Она страдает не только от социальной несправедливости, нужды, тупого изнуряющего труда, но и от грубости, пошлости нравов, бездуховности своего окружения. Отсюда сложная система мотивации ее поведения, одиночество и неприкаянность, трагедия неосуществленных мечтаний. Но несмотря на поражения в жизненной борьбе она не может отказаться от однажды обретенной человечности, от сознания собственной индивидуальности, что и приводит ее жизнь к трагической развязке.