ГЛАВА 4.
ДЖАКОМО ЛЕОПАРДИ
Джакомо Леопарди (1798—1837) — величайший поэт Италии XIX в. В поэзии его сочетаются скорбь отчаяния и героический порыв, музыкальность лирики и резкость сатиры, простота и ясность стиля, достойная античных мастеров, и сложный интеллект человека нового времени. Леопарди был истинным сыном Рисорджименто, патриот и поэт страсти, и в то же время творчество его феноменально для Италии той поры — философская глубина, смелость мысли делают поэзию Леопарди единственной в своем роде. Итальянским Байроном называл его критик революционер-демократ Франческо Де Санктис, добавляя при этсм, что итальянский поэт никогда не был подражателем или даже почитателем своего английского единомышленника.
Короткая жизнь Леопарди бедна событиями. Он родился 29 июня 1798 г. в захолустном приморском городе Реканати, в аристократической семье, уже обедневшей, стоявшей перед угрозой нищеты. Отец поэта гордился своей образованностью, он собрал великолепную библиотеку, включавшую наряду с античными классиками и произведения просветителей. Этот любитель от литературы был слаб характером, главной в доме была мать поэта, волевая и мрачная, она создавала в семье настроение пессимизма и обреченности. Биографы Леопарди рассказывают, что эта странная женщина молилась о смерти своих детей, когда они болели, и откровенно жалела, когда выздоравливали. Джакомо рос болезненным, но подвижным ребенком, при ином воспитании он мог бы развиться физически здоровым человеком. Но предоставленный самому себе, он с 8 лет сидел в библиотеке отца, забыв о соблазнах внешнего мира. К 12 годам он великолепно знал латынь, древнегреческий и древнееврейский языки, не говоря уже о французском и немецком, в 15 лет он был автором солидных трудов: перевод «Искусства
Поэзии» Горация в октавах, «Трактат об ошибках древних народов», «История астрономии», трагедия «Помпеи в Египте». Другим результатом этих всепоглощающих занятий явилось сильно ослабевшее зрение и искривленный позвоночник, навсегда изуродовавший его юношескую фигуру
Болезненность и уродливая внешность еще сильнее отдалили юношу от окружающего мира, оставив его в трагическом одиночестве в родном городе и родной семье, где он считался неудачным сыном. Месяцы он не вставал с постели, продолжая беспрестанно читать и писать, порою теряя зрение до полной слепоты, но его могучий интеллект развивался вопреки невыносимым условиям. Активная работа мысли заменяла ему все радости молодости, проведенной однообразно: «Слабость тела, глубочайшая постоянная тоска души; единственное утешение, которое мне осталось — это воображение и способность сердца чувствовать, но и они гаснут вместе с надеждой на счастье, хоть самое маленькое... Судьба прокляла мою жизнь и лишила меня молодости: от детства я сразу перешел к старости», — пишет Леопарди.
В марте 1817 г. поэт написал знаменитому тогда критику Пьетро Джордани. Последний оценил незаурядный ум безвестного жителя Реканати. Джордани стал ему первым другом-корреспондентом, за ним появились и другие. Дружба принесла Леопарди первое признание его таланта, дала ему возможность обрести свое человеческое достоинство, убитое презрением высших кругов захолустного города, невниманием близких, холодностью женщин. Ни одна женщина так и не полюбила его — Леопарди горько переживал это, как непоправимую беду в своей жизни. Но величайшей трагедией своей он считал бездействие: поклонник Гомера, Руссо и Альфьери, он жаждал борьбы. «Приходит упрямая, черная, ужасная тоска, которая меня томит и терзает: она возрастает от чтения, а без чтения становится еще сильнее... Вы говорите — развлечения... Единственное развлечение в Реканати — чтение, остальное — скука», — пишет Леопарди своему другу Джордани в апреле 1817 г. В ноябре 1819 г., т. е. в период нарастания карбонарского движения, Леопарди пишет тому же Джордани: «Нет разницы между смертью и той жизнью, какой я живу; меня теперь не может утешить даже страдание. В первый раз скука не только подавляет меня, но заставляет страдать, словно тяжелое горе...» Провинция надолго приковала поэта. Бедность и болезненность не позволяли ему часто покидать Реканати. В 20-х годах он большую часть времени проводил в этой полупатриархальной глуши. Леопарди не знал о карбонарских заговорах, он был оторван от передового общественного движения, но видел и чувствовал трагедию покоренной Италии, разделял страдания своего народа. Борьба была его идеалом. «Жажду любви, любви, огня, энтузиазма, жизни», — пишет он в письме к Джордани в ноябре 1822 г. В дневнике Леопарди лейтмотивом проходят слова: «Человек рожден для того, чтобы действовать».
Дневники Леопарди вел с ранней юности, они отражают диалектику мышления поэта. «Дзибальдоне»34, как называл Леопарди свои дневниковые записи, стал его интеллектуальной исповедью; в нем раздумья об исторических событиях, о прочитанных книгах, изыскания в области лингвистики. Позднее поэт переработал свои дневники, и они вышли под названием «Мысли». Дневники Леопарди отражают философские, политические и эстетические взгляды поэта-мыслителя.
Поразительна смелость и зоркость Леопарди, шагнувшего в области философии не только дальше просветителей, но и дальше многих своих младших современников-романтиков.
Во взглядах на природу создатель «Мыслей» был последовательным и убежденным материалистом, отрицавшим бога. Он ратовал за материалистическое миропонимание: «Материя мыслит и чувствует. Поэтому ты видишь в мире тех, кто думает и чувствует. Ты не можешь познать вещи, которые не были бы материей; даже, сделав усилие, не выдумаешь ничего, что не было бы материально»35, — писал он. В 1821 г. Леопарди очень конкретно высказывает свой взгляд на происхождение божественного культа: «Древние и современные боги созданы исключительно человеческой мыслью, они различны, так как были различны мысли людей различных эпох. Но человек всегда создавал бога по своему образу и подобию»36. В своих поэтических созданиях Леопарди часто апеллирует к божеству, как к некоему символу мировой власти, управляющей вселенной. Божество в таком чисто поэтическом восприятии его воссоздается как обобщение мирового зла. Но божество в религиозно-христианском смысле для него не существовало. Отвергая культ божества, как не существующего в природе, поэт проявлял замечательную трезвость и решительность мысли, но она же заставляла его страдать. В отличие от Мандзони Леопарди не на что было опереться в своей вере: отвергнув бога, поэт не нашел иного оплота мировой справедливости и зашел в тупик. Неизменность законов природы он перенес на общество, объявив незыблемость социальной несправедливости. Во взглядах на историю он не вырвался из плена идеалистических теорий, хотя и делал попытки к этому. Он отверг теорию просветителей, считавших разум двигательной силой истории: «Французская революция была подготовлена французской философией, но не совершена ею, потому что философия (особенно современная) сама по себе неспособна что-либо совершить»37, — писал Леопарди в своем дневнике. Он не был социологом и очень мало интересовался экономикой, причины общественных сдвигов остались для него книгой за семью печатями. Однако в конце жизни он подошел к мысли, что двигателем истории является народ.
Источник философского пессимизма Леопарди — в эпохе трагического безвременья в Италии 20-х годов XIX в., в оторванности поэта от передового общественного движения; несчастливо сложившаяся индивидуальная судьба Леопарди переполнила чашу его страдания. Пессимизм Леопарди гуманистичен в основе своей. Трагедия личности и трагедия народа для него неразрывны и едины. Для Леопарди причина этой трагедии в неизменности мира, поэтому всякое действие, всякая активность имеют в глазах поэта большую ценность. Подобно Архимеду, он искал точку опоры, чтобы перевернуть мироздание, и не мог ее найти. Он готов был уверовать в героическое безумие. «Ненавижу низкую осторожность, — пишет Леопарди в 1819 г., — она охлаждает, убивает стремление к великим деяниям. Пусть меня назовут безумцем, но ведь великие люди всегда заслуживали это название»38.
Поэтому этический идеал его прежде всего определялся активностью человека. Противопоставляя личность окружающему миру, итальянский поэт апеллирует к личности гуманной, действенной, способной на самопожертвование. Такие требования он предъявляет и к личности поэта, избранника судьбы и природы. «Кто не умеет действовать и совершать деяния более великие, чем все остальные, в том не больше жизненной энергии и жажды жизни, чем в ординарном человеке. Сталь сказала об Альфьери, что он не был предназначен для писательской судьбы, он был прирожденным деятелем и стал бы им, если бы условия времени ему это позволили. Поэтому Альфьери был подлинный поэт и писатель в отличие от всех почти наших литераторов и ученых его и нашего времени. А среди них никто или почти никто не рожден деятелем и не способен ни на что путное, оттого и нет среди них истинных поэтов или философов»39.
Леопарди не мыслил человека без любви к родине. Патриотизм он понимал широко, никогда не отрывая его от интернационального гуманизма. «Человек рожден свободным и равным, таким создала его природа»40, — повторяет он вслед за Руссо. Человек имеет право бороться за освобождение угнетенной нации, это его долг, это источник героического. Одновременно Леопарди гордился своей Италией, ее былым могуществом, он гордился культурой нации. Его патриотизм, в юные годы особенно энергический, был патриотизмом интеллектуального человека, всегда ценившего мысль, ее достижения. «Талет имел обыкновение благодарить небо за то, что родился греком, — писал Леопарди, — так я страстно благодарю небо за то, что родился итальянцем, ни за что не желал бы иметь другую родину. Не за мощь я люблю ее — ее мощь давно погибла; не за прекрасный климат — это мне неважно; не за ее прекрасные города — до них мне мало дела, но за гений итальянской нации; за литературу, которая из всех литератур мира ближе всего к греческой и латинской, т. е. единственно правдивой...»41
Какое понимание вкладывается поэтом в это слово «правдивая»? Эстетические принципы Леопарди сложились к 1819 г., когда он выступил с трактатом «Рассуждение одного итальянца по поводу романтической поэзии», вмешавшись в бурную полемику «классиков» и «романтиков». Леопарди демонстративно принял сторону первых, он объявил своими образцами древних и Альфьери, подверг осмеянию эстетику Шлегелей и поэзию Шатобриана. Затем он высказывает свое кредо, в котором больше романтизма, чем во всем творчестве Шатобриана. Только Леопарди был теоретиком иного романтизма: итальянец ненавидел пассивность, не терпел мистики и религиозной экзальтации. В дневниках поэта этой поры — те же мысли, что и в «Рассуждении»: «Не прекрасное, но правдивое — вот что объект и цель искусства... Страсти, смерти, бури особенно привлекательны, когда хорошо изображены, правдиво. Ибо человек более всего ненавидит серое, ему приятно видеть что-то новое, пусть и отвратительное. Трагедия, комедия, сатира имеют объектом безобразное...»42 Автор «Рассуждения одного итальянца по поводу романтической поэзии» искал правду героического, правду, побуждающую к действию. Цель поэзии — «услаждать», т. е. звать на подвиг. Леопарди считал поэзию мобилизованной на службу национальному делу. Его «Рассуждение» заканчивается обращением к молодым писателям: «Я не претендую быть наставником, командиром, я зову и вас быть простыми солдатами. Из одной школы вышли мы с вами, вместе росли, делили мечты и надежды. Клянусь вам, клянусь небу, клянусь миру, что пока жив, не устану служить родине моей; ни усталость, ни скука, ни труд для нее не тяжел, мы должны увидеть ее возрожденной, такой, какой видели ее наши предки»43.
был романтическим. Просветители ценили в античной поэзии гармоничность мировосприятия, выводили гармоничность поэзии древних из демократических форм их государственного устройства. Леопарди не идеализировал старины: он ведь считал мир неизменным, поэтому и в античных произведениях искал и находил отражения царившей в мире несправедливости, дисгармонию мира и человека. В «Илиаде» он усматривал эпопею национальной борьбы троянцев за независимость — и не уставал удивляться объективности Гомера, симпатизировавшего врагам своих земляков-ахейцев. Настоящим героем «Илиады» итальянский поэт XIX в. считал не победителя Ахилла, но побежденного Гектора, защитника родины; Леопарди, подобно Альфьери, был поэтом побежденных.
Леопарди ценил в античной поэзии простоту выражения. Сам он считал высшим жанром — лирический, его привлекало непосредственное раскрытие чувств, не скованное никаким условным сюжетом. За тонкий лиризм поэт XIX в. любил Торквато Тассо и Петрарку, «Божественную комедию» Данте он относил также к лирическому жанру. На протяжении всего творчества Леопарди писал только лирические произведения, «канто»44, как он их называл (единственной «сюжетной» поэмой можно назвать «Батрахомиомахию»). Канто Леопарди неодинаковы: одни напоминают лирический эскиз, другие по размеру и значительности содержания приближаются к поэме.
Первые канто Леопарди, написанные рукою не ученика, но мастера, относятся к 1818 г. Произведения поэта, созданные им в 1818—1821 годах, оставляют впечатление законченного периода в его творческой эволюции. Его канто: «К Италии» (1818), «Памятнику Данте» (1818), «К Анджело Май» (1820), «На свадьбу сестры Паолины» (1821) объединены общей патриотической тематикой. Тема Италии в каждом из них построена в плане резкого контраста: Италия прошлого — властительница народов, властительница дум; Италия XIX в. — земля презренных рабов. В своем канто «К Италии» поэт рисует образ скорбящей женщины — олицетворение его несчастной родины:
Но ты — в цепях! В тоске полубезумной,
С распущенной косой, без покрывала,
Ты на земле поникшая сидишь
И спрятавши лицо свое в коленях,
Ты плачешь. Плачь, Италия моя!
. Слезами не залить
Тебе всей бездны скорби и позора!
Италия! Царица и раба!
(Пер. И. Тхоржевского)
Энергия этих строк как бы воскрешает железные терцины дантовского Чистилища:
Италия — раба! Скорбей очаг,
В великой буре судно без кормила,
Не госпожа народов, а — кабак!
(Пер. М. Лозинского)
С гневными упреками обращается поэт XIX в. к своим современникам: их пассивность погубила отчизну. Юноши Италии ушли с войсками Наполеона воевать за чуждые им интересы, во славу своих поработителей:
Сыны отчизны, где они? Я слышу
Треск барабанов, трубы, стук колес —
... О небо, там, не за тебя,
За край чужой сражаются... Безумцы!
(Пер. И. Тхоржевского)
Леопарди никогда не восхищался военным гением Наполеона, война казалась ему высшим проявлением бесчеловечности. Он признавал лишь подвиг во имя родины; героическую Элладу древности он противопоставляет безгероической современности: тогда юноши умирали за свою отчизну — теперь они позволяют убивать себя на полях чужих сражений. Леопарди возвеличивает подвиги героев Эллады:
... Благословенны вы,
Фассалии угрюмые ущелья,
Где оказались Персия и Рок
Слабее горсти эллинских героев <...>
Могила ваша — доблести алтарь,
К ней приведут детей молиться жены
И скажут им: так умирали встарь.
(Пер. И. Тхоржевского)
Лирический герой канто «К Италии» духовно близок эллинским храбрецам, но он одинок в своем патриотическом энтузиазме. Это подлинно романтический «героический безумец», готовый один выступить против всех поработителей своей отчизны, он готов умереть в этом неравном поединке. Лирический герой канто Леопарди — прямой наследник республиканцев Альфьери и Якопо Ортиса: смерть за отчизну, смерть как пример доблести, способный потрясти покорных рабов,— постоянный мотив у Альфьери, у Фосколо, у Леопарди. Однако герой Леопарди действеннее Якопо Ортиса, ведь последний сам уходит из жизни в знак непримиримости, лирический герой поэмы «К Италии» идет на битву. Здесь яснее выступает его прометеевское начало.
Но где твои защитники? Где ревность
Твоих детей?
— Оружье дайте мне!
О, я один пойду на битву,
Пусть лягу там, но кровь моя зажжет
Былым огнем отвагу итальянцев!
(Пер. И. Тхоржевского)
«Эти строки стали настоящим пламенем, мы повторяли их, их повторяли и те, кто пал на полях сражения, их повторяли умирая наши бойцы, отдавшие жизнь за нашу священную родину» 45, — писал революционер-демократ Франческо Де Санктис, сражавшийся на баррикадах в 1848 г. вместе со своими учениками. Эти строки по праву признаны вершиной патриотической лирики Рисорджименто.
Канто «Памятнику Данте» Леопарди написал, приветствуя сооружение во Флоренции монумента величайшему поэту Италии. Фигура Данте в эпоху Рисорджименто необычайно выросла. Итальянцы в эти годы вновь открыли Данте, поэта и гражданина, воспели в нем национального героя. Внес свою лепту и Леопарди. Для него автор «Божественной комедии» — поэт гнева и патриот. Страстно жалуясь на своих современников, Леопарди ищет сочувствия у Данте:
О Данте, если ты не возмущен
Теперь со мной, — ты изменил себе!
Леопарди стремится напомнить итальянцам об их национальной гордости, о великих прошлого, о шедеврах искусства, сотворенных гением итальянского народа. Нация Данте и Леонардо да Винчи не может прозябать в рабстве — она должна восстать против него.
О неужели мы навек погибли
И безграничен родины позор?
Нет, буду я кричать, пока живу я:
Народ, взгляни на предков и стыдись!
Взгляни на эти храмы и дворцы,
Картины, свитки, мраморы... Подумай,
Какую землю топчешь ты ногой!
(Пер. И. Тхоржевского)
Тема ответственности человека за судьбы родины звучит во всех ранних канто Леопарди. Человек обязан совершать великие дела — это его долг перед отчизной в час ее падения. В стихах «На свадьбу сестры Паолины» (которые очень любил М. Горький) итальянский поэт обращается к женщинам своей земли:
О женщины! Великих дел от вас
Ждет родина. Не на позор и гибель
Долг женщины, возлюбленной, жены, матери — вдохновлять на мужество и самоотверженный подвиг:
Страшитесь слов язвительных: «мать труса»!..
Пусть ваши дети радостно несут
Пускай растут для родины, для жертвы
И помнят дедов славные дела.
(Пер. И. Тхоржевского)
Второй, зрелый период творчества Джакомо Леопарди приходится на 1821—1833 годы. В 1821—1822 годах прокатилась волна карбонарских выступлений, за нею последовали годы жестоких расправ над карбонариями. Установилось зловещее затишье. Поражение казалось непоправимым, национальное движение замерло.
от прежних своих убеждений и порвал с идеалами Рисорджименто. С этим невозможно согласиться. Нарастание мрачных мотивов в поэзии Леопарди как раз связано с временным духовным кризисом нации и спадом революционных настроений. Движение карбонариев потерпело поражение — революционно-демократическое движение еще не народилось. Энергическая скорбь Леопарди питалась глубоко скрытыми бунтарскими настроениями народа, тлевшими, как пламя под пеплом. Зрелое творчество поэта связано с его ранними патриотическими канто, сохраняя их лучшие черты: высокий гуманизм, страстную активность, жажду подвига, бунтарский пафос. Зрелые произведения Леопарди утрачивают юный задор и конкретность ранних канто, обретая философскую глубину и лирическую проникновенность.
В юности поэт-патриот считал величайшим злом позорное малодушие своих соотечественников, мирившихся с иноземными тиранами, в нем находил корни национальной трагедии. Но постепенно он начинает понимать, что беды его отчизны — закономерное явление в мире, основанном на несправедливости. Он познал трагедию Европы, подчиненной режиму посленаполеоновской реакции, и отныне был уверен, что освободить Италию можно лишь после полного переустройства мира. Тема универсального отрицания вошла в его поэзию, а вместе с нею сомнение и пессимизм.
Беда Леопарди в том, что он настолько уверовал в стабильность европейской реакции и законов феодально-буржуазной Европы, что приписал эти законы самой природе мироздания. Но он не пожелал подчиниться им. Незыблемости этих жестоких законов он противопоставил лишь одно — неизменность сопротивления личности. Героическая личность романтического героя не могла стать созидающей силой — Леопарди возвеличил ее в гордом отрицании и скорей, как английский поэт Байрон, как русский Лермонтов. Титаническая личность романтического героя и мироздание в их неразрешимом конфликте составляет пафос поэзии Леопарди второго периода.
Мироздание итальянский поэт понимает как некую совокупность сил, определяющих закономерность развития общества. Иногда он прибегает к другим терминам:
Природа, Божество, Рок, вкладывая в эти понятия то же самое или сходное содержание. Тема Рока идет у него от античной поэзии, но его Рок иной, чем у Софокла: не предопределение судьбы отдельного человека, но предопределение судеб всего человечества. Против власти беспощадного Рока, против всесилия Божества, обрекающего человечество на рабство и покорность, выступает романтический герой Леопарди. Как лейтмотив звучит эта тема в лучших его канто: «Победителю на состязаниях» (1822), «Брут младший» (1822), «Последняя песнь Сафо» (1822), «Графу Карло Пеполи» (1826), «Ночная песнь пастуха, кочующего в Азии» (1830), «Доминирующая мысль» (1833), «Любовь и смерть» (1833), а также в прозаических «Моральных этюдах» (1824—1828).
«Брут младший», «Последняя песнь Сафо»). Но это всегда образ, воплощающий беспредельность человеческой мечты, непокорность, смелость дерзновенной мысли. Леопарди создает романтический образ, построенный на контрасте: его герой — титан воли и духа, но он непременно слаб и хрупок, у него незащищенное, болезненно ранимое сердце, несчастливо сложившаяся судьба. Образ героя у итальянского поэта — воплощение силы духа и многострадальной обездоленности. Герой Леопарди и надменен, и несчастен, и полон презрения к миру, и всеми отвергнут. Это высшее выражение дисгармонии вселенной.
Неизмеримо глубок разрыв между идеалами героя и действительностью. Контраст между огромными достижениями гуманистической мысли человека и негуманностью общества поражает поэта и является источником его непримиримости. Обездоленный герой канто итальянского поэта гордится своей непокорностью, единственным его благом в жестоком мире. В «Бруте младшем» (1822) герой уходит из жизни в знак протеста. Его отчизна растоптана и разрушена, его самого, закованного в цепи, уводят в рабство. Но Брута сокрушают не реальные цепи рабовладельца, он протестует против произвола судьбы и Рока, осудивших все человечество быть рабами. Брут уходит из жизни, чтобы доказать богам свою непокорность. Брут говорит, что быть рабами — удел трусливых, но смелый духом может противостоять воле богов.
Войну на смерть с тобою, неправедный Рок,
Ведет смелый духом,
Кто не привык уступать, твоя десница
Когда холодное железо
Влагаешь ты в грудь несчастного, и он
К теням зловещим в Тартар уведен
Тот неугоден богам, кто волей
Какого и бессмертные не знают.
Тема смерти почти всегда идет рядом с темой богоборчества. В «Последней песне Сафо» героиня также добровольно уходит из земной жизни, протестуя против неправедной доли. Природа вложила в ее душу пламенную жажду счастья, не дав самого счастья, а жить без счастья Сафо не может.
Одно из наиболее зрелых и философски глубоких канто — «Ночная песнь пастуха, кочующего в Азии», написанная поэтом весной 1830 г. В ней вылилась полнее чем где-либо беспощадная «мировая скорбь» Леопарди. Это произведение знаменует некий предел в философии поэта, в его всеобщем и всеобъемлющем мироотрицании. В канто — два основных образа: Пастух, одинокий, заброшенный вместе с бессловесным своим стадом в дикие пустыни Азии, и Луна, величавое, гордое небесное светило. Пастух обращается к ней в своих одиноких раздумьях, потому что это единственный объект, выделяющийся на фоне безбрежного однообразия степи и неба. Луна кажется пастуху столь же одинокой в небесной пустыне, как он — в пустыне земной.
Что делаешь на небе ты, Луна?
Восходишь вечером, бредешь одна,
Пустыни созерцая, — и заходишь.
Ужель ты не пресытилась опять
Известною тропой
Все те же под собой?
Не так ли пастуха
Жизнь тянется, как эта?
Встает он с первым проблеском рассвета,
Стада, ключи и травы;
Потом, устав, во тьме смыкает вежды
И ни на что другое нет надежды.
(Пер. А. Ахматовой)
— смертный, малая частица вселенной, подчиненная всеобщему порядку вещей. Луна — бессмертное тело, божество. Пастух и Луна — два контрастных образа: один воплощает беззащитность и многострадальность человеческую; второй — высокую мудрость и всеведение божества. Но при этой контрастности эти образы заключают и нечто единое — обреченность.
Жизнь эта — пастуха,
А жизнь твоя — тебя? Куда стремится
Путь краткий мой и твой извечный ход?
Контрасты сочетаются воедино. Краткий путь человеческой жизни, извечный ход светила подчинены единому мировому закону. Самый образ пустыни реальной смыкается с образом небесной пустыни, понятие «пустыня» обретает не конкретный географический смысл, но общефилософский. Весь мир, с точки зрения Леопарди, подобен пустыне, где должны блуждать большие и малые тела, одинаково обреченные и одинаково бессильные перед той закономерностью, которая толкает их на вечное блуждание.
Человеческую жизнь Леопарди сравнивает с мучительным бегом исстрадавшегося старика, нагруженного тяжелой ношей. По мысли Леопарди, жизнь человека — выражение многострадальности бессмысленности усилий, ведущих к неизбежному концу — смерти: смерть и рождение — два конечных момента в жизни человеческой, в них и противоположность и единство; и то и другое — границы земного существования человека, и то и другое — страдание. Леопарди говорит о человеке:
В мученье он родится,
В самом рожденье — сразу смерть таится
— первое, что он
Испытывает.
(Пер. А. Ахматовой)
Однако в подтексте поэмы возникает отчетливое сопротивление той жестокой силе, которой подчинены все: и бессмертный, и смертный. Всеобщая обреченность таит в себе возможность всеобщего протеста.
Романтическое начало этого канто не только в этой богоборческой идее. И в самом художественном построении — характерное для романтической поэзии наличие грандиозных контрастов. Луна и Пастух — образы контрастные, но в то же время они объединяются в единый образ вселенской обреченности. Пастух, если рассматривать его отдельно, — образ, построенный на резком контрасте возвышенного и земного. Леопарди представлял человека как носителя двух противоположных начал: беспредельности мысли и бессилия его перед судьбой. В его Пастухе находит выражение и то и другое начало. Пастух, чья жизнь, ничтожно малая в масштабах вселенских, полная страданий и боли для него самого, велик своей мыслью, дерзостью своих желаний.
«жалкий жребий», дерзость своих вопросов:
Когда гляжу, как небосвод обилен
Созвездьями, я мыслю:
Зачем такое множество светилен?
И беспредельность воздуха? и глубь
Огромная пустыня? Что я сам?
Безмерном, горделивом,
И о семье бесчисленной; потом
И на земле и небе всяких тел —
Вращенью их отыщется ль предел?
(Пер. А. Ахматовой)
Желания его не менее дерзостны. Человек материален и в этом смысле конечен, но мысль человека стремится к бесконечному.
На крыльях мог умчаться,
Чтоб бездна звезд мне вся была видна,
Чтоб я, как гром, бродил в горах — я был бы
Счастливее...
Стремление к бесконечному — один из лейтмотивов поэзии Леопарди. Он роднит его со многими романтиками Гофманом, Новалисом, Гейне, Байроном, Шелли, Лермонтовым. Романтики противопоставляли беспредельность возможностей жалкому конечному результату, т. е. существовавшей социальной действительности. Вера романтиков в бесконечность была неотделима от их стремления переделать мир и, в конечном счете, предполагала надежду на это. Но у каждого из романтиков тяга к бесконечному была особенной. Новалис искал беспредельности лишь за гранью земного бытия, веря в беспредельность ночи — неведомого. Гофман противопоставлял ограниченности бюргерского мирка беспредельность человеческой мечты и фантазии, этой «лестницы в небо». Беспредельность открывалась Гофману в искусстве, особенно в музыке. Шелли устремлял взор в бесконечные дали прекрасного будущего, Байрон искал проявления бесконечного в духовном мире человека-бунтаря, в его разуме, воле, свободолюбии, непокорности. Для итальянского романтика Леопарди бесконечность материи — в пространстве и в беспредельности человеческой мысли, обнимающей собою бесконечное. Человек конечен — мысль бесконечна. Но не в каждом живущем Леопарди видит тревожно мыслящего. В его «Песне пастуха» появляется противопоставление пастух — стадо, конечные стихи произведения:
Ты счастливо, о дремлющее стадо,
Скрыт от тебя твой жалкий жребий. Как
Завидую тебе я!
Спросил бы лишь одно:
Скажи мне, почему
Находят все наперечет,
— лишь отвращение и гнет.
(Пер. А. Ахматовой)
Стадо — олицетворение бездумности, «благополучной праздности», ненавистной поэту. Стадо, в глазах пастуха, также обречено на страдания, как и все в мироздании, оно лишь не осознает этого. Неведение «жалкого жребия» не есть счастье, ибо счастье — в активной борьбе.
Поэзия Леопарди этого периода противоречива. Пессимизм и неутолимая жажда счастья, разочарование и энергическое стремление к подвигу, безверие и мечта о любви. Леопарди скорбит об обреченности человеческого рода и восхищается духовной силой человека, проклинает природу мироздания, жестокую к людям, и преклоняется перед величием и красотой земли, матери всего живого. Леопарди воспевает мечту, уносящую человека в область прекрасного, в область желаемого, и славит разум, ведущий к познанию горькой истины. Последнее представляется ему необходимым. Лирический герой его канто (особенно когда автор обращается к читателю прямо, без апелляции к античным именам) прежде всего мыслящий человек, для которого смысл существования сводится к поискам истины. В послании «Графу Карло Пеполи» он говорит:
Тогда, став нищим, труд иной, тяжелый
Остаток жизни черствой и пустой.
К суровой правде буду я идти,
Разгадывать бессмысленную участь
Земли и неба: для чего дана
Земная жизнь, к чему ее ведут
Судьба и случай, для кого забавны
Людские слезы; в чем закон вещей
И скрытые законы мирозданья!..
В поэзии Леопарди — непреходящее царство мысли. Поэт больше размышляет, чем чувствует, даже в канто, посвященных интимнейшему человеческому чувству — любви. Он писал о любви безответной, тоскующей; его любовная лирика печальна и умозрительна. Его канто: «Консальво», «Сильвия», «Аспазия», «Доминирующая мысль» проникнуты грустным сознанием одиночества человека на земле. Но в грусти поэта нет ожесточения против неблагодарной возлюбленной, лирический герой его канто любит свою избранницу с тою же фанатической самоотверженностью и самоотречением, с какой любит свою несчастную родину.
Как и его великий соотечественник Петрарка, Леопарди благословляет саму мысль о любимой, вливающую в него необъятные силы. Так звучат первые строки его «Доминирующей мысли»:
Нежнейший, могучий
Дар небес, неразлучный спутник
Печальных дней моих,
Мысль, что возвращается ко мне снова и снова.
Любовь несет счастье, она же ведет к гибели, в ней неразрывно прекрасное с трагическим — такова основная концепция любви у Леопарди. Она полностью раскрыта в его знаменитом канто «Любовь и Смерть» (1833). Это одно из самых противоречивых созданий итальянского романтика. Его первые строки философски категоричны как формула и поэтически образны в своем контрасте
Рок породил.
Оба они столь прекрасны, что их чудесней
Нет на земле, нет у звезд небесных.
В земном пути Смерть всегда следует за Любовью.
Рождает одна из них счастье
Величайшее наслаждение,
Какое можно найти в океане земных страданий,
Другая всякое зло
Любовь и Смерть осмысляются поэтом как силы противоборствующие и взаимосвязанные. Но порою автор забывает о их противоборстве и согласен считать их союз органическим и нераздельным. Тогда появляются строки пессимистические, в них щемящее чувство обреченности лучших порывов человеческого сердца:
Когда в первый раз
В тайниках души
Рождается Любовь,
В сердце желание Смерти. Отчего? Не знаю. Но то
Верный признак истинной страсти.
Рядом с этими стихами — диаметрально противоположные:
Где ты проливаешь свой свет,
Пробуждаются уснувшие силы, мудрым
В деяниях, не в пассивных грёзах,
Становится человек.
«Любовь и Смерть» — канто философско-лирического характера, как большинство созданий итальянского поэта. Леопарди стремится объяснить философскую сущность Любви исходя из своей концепции мироздания, столь скорбной и противоречивой. Любовь у Леопарди — источник мужества и начало подвига, хотя в конце его стоит Смерть.
«Моральные этюды», представляющие собой прозаические диалоги. «Моральные этюды» еще жестче в своем пессимизме, чем канто, в которых лирика поэзии смягчает суровость мысли. Самый интересный из «Моральных этюдов» — «Диалог Маламбруно и Фарфарелло», в котором чувствуется воздействие на автора гетевского «Фауста» и байроновского «Манфреда». Мудрец Маламбруно в поисках счастья прибегает к помощи дьявола. Он вызывает Фарфарелло из преисподней: этот последний обещает выполнить любое желание смертного.
Фарфарелло: Что угодно? Что пожелаешь? Знатное имя, достойное рода Атридов?
Маламбруно: Нет.
Фарфарелло: Хочешь золота, у тебя его будет больше, чем в Эльдорадо?
Маламбруно: Нет.
Маламбруно: Нет.
Фарфарелло: Женщину, постоянную, как Пенелопа?
Маламбруно: За этим не стоило звать дьявола.
Фарфарелло: Наконец, что же ты хочешь?
В диалоге дьявола с человеком подчеркивается не только невозможность счастья, но и безграничность человеческой мечты, далеко обогнавшей человеческие возможности. Дьявол бессилен сделать Маламбруно счастливым, потому что требования мудреца превысили все старые представления о счастье: почет, богатство, любовь. Герою Леопарди нужно нечто большее, что воплотило бы его понятие о счастье. Счастье, по мнению поэта Рисорджименто, то, что дает развитие энергии, вдохновения Счастье — борьба. Так решается тема счастья в «Диалоге Физика и Метафизика». Физик ищет средство продления человеческой жизни, Метафизик замечает, что долголетие — лишь формальное продление земного существования, что толку увеличивать количество безрадостных и однообразных дней. «Если ты хочешь найти средство продления жизни человека и на самом деле доставить людям радость, то найди средство увеличить количество опасностей, страстей и событий в жизни человека. Вот тогда ты и впрямь обогатишь человека, когда заполнишь те промежутки, когда человек не живет, а только существует. Если сделаешь это, тогда по-настоящему продлишь жизнь человеческую».
Поэзия Леопарди 20—30-х годов со всеми ее противоречиями отразила в философской и лирической плоскости ту жажду действия, жажду борьбы, которая была в этот период доминирующей мыслью каждого итальянца. Скорбь его была явлением чисто национальным, хотя в эти годы поэт ни разу не обращается к конкретной патриотической теме. Энергическая и мрачная поэзия Леопарди вливалась в поток протестующих голосов, требовавших ниспровержения режима европейской реакции. Подобно Байрону, Шелли, Гюго, Гейне, итальянский поэт поднимал свой протест против буржуазного господства. Его поэзия будила своей скорбью и отчаянием, не давала возможности успокоиться, напоминала о высоких идеалах, о человеческом достоинстве, о душевной чистоте, не допускающей компромисса с совестью. Величие титанического героя
Леопарди в бескомпромиссности его принципов: гибель или возрождение. Чем упорнее писал итальянский лирик о гибели, тем дерзновеннее мечтал о возрождении. Оно пришло в его поэзию лишь на последнем ее этапе
— 1837 годы, оно характеризуется общим подъемом духовных сил. В этот период в Италии возрождается национальное движение, страна оживает, намечаются некоторые перемены и в личной жизни поэта: он приезжает в Неаполь, благодатный климат которого способствует укреплению его здоровья. Его произведения приносят ему признание, у него появляется круг друзей и почитателей, среди них — талантливейшие люди Италии
В эти годы поэт создает самые большие по объему произведения: поэму в восьми песнях «Паралипомены к Батрахомиомахии», написанную октавами (1834—1837), знаменитые канто: «Палинодия» (1833) и «Дрок, или цветок в пустыне» (1836). Поздние произведения Леопарди отмечены усилением сатирических мотивов, характеризующих зрелость критической мысли поэта, и появлением столь новых для него оптимистических нот. Они предвещали возрождение, не успевшее осуществиться в творчестве итальянского поэта, прерванном на полпути.
Поэма «Батрахомиомахия» — своего рода аналогия известной античной героикомической эпопеи «Война мышей и лягушек». Снова появляется в поэзии Леопарди античная тема, но теперь уже не в трагическом, а комическом аспекте. Автор «Брута младшего» и «Последней песни Сафо» еще в юности увлекался греческой «Батрахиомиомахией» и переводил ее на итальянский язык. В зрелые годы он по-другому подходит к ней, создает свои вариации («паралипомены») на классическую тему, использует фантастическую форму «Батрахомиомахии» для остро сатирического изображения современной ему Италии, которую рисует под именем Мышатии. Его Мышатия достигает того же эффекта, что и древняя «Батрахомиомахия» или Лилипутия Джонатана Свифта: крошечные размеры жителей Мышатии делают бесконечно смешными все их воинские подвиги и грандиозные политические замыслы.
«Батрахомиомахия» — единственное произведение Леопарди, несущее внешние признаки эпического повествования, имеющее фабулу и действующих лиц. Сюжет итальянской «Войны мышей и лягушек» не схож с древнегреческим. Собственно войны в поэме нет: есть лишь два позорнейших поражения мышей, разгромленных лягушками. Начинается поэма описанием первого из них: наголову разбитое мышиное войско возвращается на родину, оставив на полях сражений многочисленных павших героев, в их числе и сам мышиный царь Салогрыз. В Мышатии скорбь и слезы: мыши вынуждены принять позорные условия мира, поставленные лягушками. Новый король Мышатии Хлебогрыз действует по указке оккупировавших страну лягушек и их союзников крабов. Победители ведут себя столь бесцеремонно в побежденной стране, что даже кроткие мыши решают взбунтоваться: они объявляют крабам и лягушкам новую войну, выставляют огромное войско, которое ведет в бой отважный полководец Хлебокрад. Но бой не успел состояться —лягушечье войско еще не подошло, а трусливые мыши уже разбежались «быстрее ветра, быстрее молнии, быстрей, чем можно сказать об этом», так что предводитель лягушек Сильная Лапа имеет полное право заявить, что он, подобно Юлию Цезарю, «пришел, победил» — в отличие от великого римлянина, Сильная Лапа не успел увидеть противника. Единственным воином мышиного царства оказался сам полководец Хлебокрад: он один сражался с полчищами врагов и пал в бою как герой. После второго поражения Мышатия подвергается страшным репрессиям со стороны победивших союзников. Их новый наместник барон Кривоход устанавливает в Мышатии жесточайший режим: просвещение упразднено, школы закрыты, грамотность объявлена вне закона, желающие научиться читать и писать должны хлопотать об особом разрешении. Мышатия наводняется шпионами и соглядатаями: кто заикнется о конституции или парламенте, того тотчас препроваживают в тюрьму. В стране воцаряется атмосфера всеобщей подозрительности и недоверия, способствующая процветанию подлости и предательства. И тут среди мышей начинают возникать странные секты: в кафе, в оперных театрах, на темных перекрестках ведутся тайные разговоры о возрождении Мышатии. Наместник Кривоход не обращал внимания на заговорщиков, так как не принимал их всерьез, однако сильно разозлился, узнав, что сеть заговоров возглавляет граф Лизоблюд, бывший министр внутренних дел и просвещения, которое вызывало у Кривохода особенную ненависть. Лизоблюд изгнан из Мышатии — рассказом о его удивительных приключениях в изгнании и о его возвращении на родину заканчивается поэма46.
«Батрахомиомахия» воспроизводит в виде пародии политические события в Италии начала XIX в.: поражение наполеоновских войск, посленаполеоновскую реакцию, движение карбонариев и вслед за их поражением — жесточайшие репрессии, организация новой волны заговоров. Леопарди высмеивает в поэме не национально-освободительное движение, но заговорщическую его тактику, которая казалась автору мышиной возней. Злая его ирония поражает политические и социальные статуты буржуазной Италии, конституционные монархии, либеральные мечтания о развитии просвещения. Язвительный сарказм сатирика настигает и победителей: ярых врагов просвещения, которые «никогда не уставали бороться с книгами».
«Войны мышей и лягушек» неистощим в изображении комических ситуаций, возникающих из традиционного, идущего еще от греческого подлинника, гротеска: скрещиваются два противоположных начала — высокая политика и мир маленького животного — мыши. Образ строится на выразительном сочетании конкретного политического намека на современные поэту явления жизни и не менее конкретной детали из «мышиного быта». Иронизируя над итальянскими монархами, описывает поэт прекомичное коронование царя Мышатии Хлебогрыза Четвертого, венчавшегося в мантии из кошачьего меха. Выразительно описание библиотеки мышиных классиков: «Заблуждения Великого Худонюха», «Мышеловка», трагедия в 20 актах, «Мышатия в эпоху докопченых сосисок», «Акты Академии Засонь» и т. д. Сатирическую поэму Леопарди можно сравнить с такими произведениями всемирной сатирической литературы, как «История города Глупова» М. Е. Салтыкова-Щедрина или «Остров пингвинов» Анатоля Франса. Как русская и французская сатирические эпопеи, поэма Леопарди — произведение, исполненное горькой, но истинной любви к родине. И хотя сатира Леопарди уступает названным произведениям как по силе обличения, так и по широте обобщения, она вполне может быть соотнесена с ними
Сатирические мотивы занимают центральное место и в других произведениях Леопарди, например, в «Палинодии» (Отречение), где ставится вопрос о техническом прогрессе и его роли в буржуазной цивилизации. В этой сатире Леопарди использует традиционный прием своего предшественника Джузеппе Парини — мнимое захваливание, выставляющее напоказ полное ничтожество и несостоятельность объекта. Первые слова «Палинодии» посвящены европейской прессе, буржуазным газетам, которые поэт благодарит за то, что они открыли ему глаза на великие блага технического прогресса и разрешили великую загадку, что такое счастье: оказывается, счастье — это жить в буржуазной Европе или в Америке. «Древние парки обещали человечеству Золотой Век, а наши гаты совершенно солидарны с ними, они тоже сулят нам Золотой Век: железные дороги, паровой двигатель, развитая торговля, всеобщее братство... не удивляйтесь, если из сосны или дуба станет капать мед и млеко и даже если они обнимутся и станут вальсировать». Не меняя тона, поэт уверяет, что рай, конечно, уже наступил на земле, люди скоро станут гуманны, они «будут презирать золото», они «не обагрят руки кровью близких». Конкретно и социально остро звучат строки о цитадели буржуазной «демократии» «по другую сторону Атлантического океана». Он называет ее «кормилицей чистой гражданственности, которая безукоризненно умеет разжигать братоубийственную бойню, едва дело коснется перца, тростника или опиума, или чего угодно другого, из чего получается золото». Итальянский поэт принадлежит к первым в европейской литературе обличителям американской «демократии», и хотя делал он это исходя из своего романтического всеобщего отрицания, строки его «Палинодии» не утрачивают своего воинствующего гуманизма. Поэт решительно отказывается признать в буржуазном прогрессе силу, способную перестроить мир.
В 1836 г. Леопарди написал поэму «Дрок, или цветок в пустыне»; цветок в пустыне — иносказательный образ, знаменующий возрождение. Поэт создает тонкий рисунок: куст душистого дрока вырос на бесплодной почве Везувия. Огнедышащая гора в любой момент может извергнуть потоки лавы, которые испепелят хрупкое растение, а оно бесстрашно стоит, разливая по пустынной местности свой нежный аромат. Скромный цветок дрока становится в глазах поэта воплощением дерзания, которое он так ценил в человеке. По его мнению, высшая дерзость, возможная лишь в существе разумном, — сознавать всесилие зла и все-таки быть гуманным.
Как благороден тот,
Кто дерзновенно смеет
Против извечного рока и открыто,
Истины не предавая,
Признать, что горе дано нам в удел,
Ничтожество и низость
В страдании, не в насилии...
живого, а стала мачехой. Порою кажется, что итальянский поэт пишет «природа», когда хочет написать «социальная несправедливость». Леопарди воспевает дерзкого человека, восставшего против своей обреченности. Благороден, кто борется,
Кто сопряженной видит
Единой в борьбе с природой
Кто всех людей считает братьями,
И всех обнимает
Истинной любовью, разлитой
Щедро, готовой на подвиг
Откровением звучат эти строки в поэзии Леопарди: поэт находит точку опоры, необходимую для переустройства мироздания, — это человек, духовно слитый с народом. Вновь появляется прометеевская тема — война небесам во имя людей. Но многое изменилось, нет былого «героического безумца», герой разумен в своей дерзости. «Дрок» — канто сложное. Мрачные настроения, мотивы тоски и отчаяния сплетаются в нем с оптимистическим мотивом. Он побеждает, но это нелегкая победа: надежда поэта выстрадана мучительными годами безверия.
«Дрок, или цветок в пустыне» — логическое завершение духовных исканий Леопарди: он подошел к преодолению пессимизма, с которым никогда не переставал внутренне спорить. Джозуэ Кардуччи, поэт конца XIX в., писал о «Дроке»: «Леопарди заключил свою скорбную поэзию не только утверждением безрадостности жизни, но и указанием единственной возможности, как ему представлялось, ее исцеления: она в страстном чувстве солидарности человеческой перед лицом безжалостной природы. Сказать вам по секрету — он остановился перед социализмом»47.
Поэзия Леопарди — оригинальное, неповторимое явление в литературе Рисорджименто, поэзия глубоко интеллектуальная, в которой мысль, но не страсть — доминанта, подчиняющая себе все. Мысль активная, развивающаяся, варьирующая и никогда не отступающая от своей принципиальной линии. Мысль — сфера жизнедеятельности лирического героя и самый главный метод раскрытия образа.
Чаще всего поэт выступает от своего авторского «я», не делая различия между автором и лирическим героем канто («К Италии», «К памятнику Данте», «На свадьбу сестры Паолины», «К бесконечности», «Доминирующая мысль» и ряд других). Независимо от того, исторические или вымышленные имена дает он героям: отягченный цепями Брут («Брут младший»), страдающая Сафо («Последняя песнь Сафо»), умирающий на руках любимой Консальво («Консальво»), одинокий пастух («Ночная песнь пастуха, кочующего в Азии»), они, его герои, в раздумьях своих схожи с самим поэтом. Внешний мир героя Леопарди беден, внутренний — несметно богат: лирические канто поэта лишены фабульных элементов, простейшей сюжетной ситуации, описания в них минимальны, развитие, диалектика мысли героя составляет основное.
дополняет мир, перестраивая его по своему желанию. Мысль поэта идет от конкретного к обобщенному, от конечного — к бесконечному. Характерно в этом плане знаменитое канто Леопарди «К бесконечности» (1819). В начале описывается любимый поэтом холм в окрестностях Реканати48 (ныне он получил название холм Инфинито, т. е. «бесконечность»), гряда деревьев, скрывающих от взора дальний горизонт. Поэт видит эту естественную преграду его земному зрению, и внутреннее видение рисует ему неведомое, скрытое за этой преградой:
И я слышу,
Как ветер средь листвы шумит, и тот
Звук и молчанье мира я сливаю
Умершие эпохи и живое
И музыка его
Бескрайности блуждает мысль моя,
Канто Леопарди отличались новой метрикой стиха, для его времени такого рода стих был явлением уникальным и беспрецедентным. При всей своей дерзновенности реформа стиха, осуществленная Леопарди, была логическим завершением процесса, наметившегося в итальянской поэзии XIX в., начиная с «Гробниц» Уго Фосколо. Этот процесс заключался в планомерном отказе от строгих классических форм стихотворной метрики, от классической строфики канцон и сонетов, которой в свое время так гордилась поэзия Италии. «Новая литература возвещала о себе уничтожением рифмы, — писал Франческо Де Санктис.— Новое слово, веря в серьезность своего содержания, уничтожало не музыку, а рифму: слову было достаточно самого себя»49.
Отказ от классических форм стиха был связан не только с избавлением от внешнего украшательства и стремлением к простоте и ясности. Стройность классических форм соответствовала гармоническому миросозерцанию классицистов, «облагороженности» чувств, размеренности. В устойчивости поэтических форм, в их строгой гармоничности отражалось представление о мире, как о чем-то неизменном и уравновешенном. Естественно, что эта привычная стихотворная система не годилась для скорбной, гневной поэзии Леопарди.
Леопарди отверг традиционный рифмованный стих с его плавностью и сладостностью звучания. Отказался он и от единого ритма, от строфы. Он создал «канто» — жанр, свободный от всякой внешней структуры, это было не потому, что он не владел искусством подбирать рифмы. Он написал «Батрахомиомахию» октавой, самой трудной строфой, продемонстрировав блестящее владение классическими формами стиха. В лирике же ввел стих свободный, основанный на очень тонкой музыкальной гамме. Этот новый принцип привел к более индивидуальному звучанию каждого стихотворения поэта.
Стих Леопарди резок и дисгармоничен. В нем нет единого определенного ритма, нет равного количества слогов в стихе. Стих его нельзя назвать белым, потому что Леопарди нередко употребляет рифму, подобно Шекспиру, чередуя в одном лирическом монологе и рифмованный и нерифмованный стих. Стих Леопарди во многом предвещает ту свободную стихотворную систему, которая вошла в обиход в поэзии XX в.
— монолог души, чувства раскованные, бурные и непокорные. Кажется, эмоция поэта ломает привычные рамки стихотворной речи, созданные строгим рационализмом. Возьмем в качестве примера его юношеские стихи «К Италии». Вот их первые строки:
0 patria mia, vedo Ie mura e gli archi
E Ie colonne e i simulacri e l'erme
Torri degli avi nostri
Ma la gloria non vedo,
I nostri padri antichi...
I nostri padri antichi. Or fatta inenne
Nuda la fronte e nudo il petto mostri
О родина, я вижу колоннады,
И башни наших дедов,
Но я не вижу славы, лавров, стали,
Что наших древних предков отягчали.
(Пер. А. Ахматовой)
Перевод вносит парную рифму. Повторение семисложного стиха среди десятисложных закономерно, возникает плавность, которой нет в подлиннике.
Первые две строки привычные для итальянской поэзии — одиннадцатисложные стихи, но уже третья и четвертая строки включают лишь по семь слогов, остальные три — снова одиннадцатисложные. Чередование длинных строк с более короткими лишено закономерности, что делает речь прерывистой. Выделен нерифмованный стих «ma la gloria non vedo» — «Но славы не вижу». Суровый стих соответствует энергическому, скорбному тону всего канто.
Возьмем другой пример. Знаменитые строки канто «Любовь и Смерть»50:
Amore e Morte
Ingenero la Sorte.
Cose quaggiu si belle,
Altre il mondo non ha, non han te Stelle.
Nasce il piacer maggiore
Che per lo mar dell'esser si trova;
L'altro ogni gran dolore,
Ogni gran male annulla.
— о трагическом и прекрасном, неразрывно сплетенными в мире. Поэт употребляет рифму, но дает нарочито неравносложный стих. Далее следует белый стих, как наименее монументальный, свободно развивающий тему. Постоянные перебои ритма, чередование рифмованного стиха с белым, подчеркнутая дисгармония в метрике соответствуют мрачному содержанию канто.
Джакомо Леопарди, классицист и романтик, соединил в своем творчестве энтузиазм революционера и рационализм философа. Он жаждал объяснения мира, требовал его коренной переделки. Нет необходимости улучшать Леопарди, сглаживая противоречия его творчества: тернистым был путь его мысли, глубокими — заблуждения. «В творчестве Леопарди в крайне драматической форме отразился кризис перехода к мировоззрению современного человека, критический отход от старых трансцендентальных концепций, в то время, когда еще не найден новый нравственный и духовный ubi consistam, способный дать ту уверенность, какую давало прежнее кредо»51, — писал о нем Антонио Грамши, вождь итальянской коммунистической партии и основоположник новой прогрессивной идеологии в Италии. Беспощадная в своей бескомпромиссности, поэзия Леопарди сыграла свою роль в литературе Рисорджименто, она выросла до общеевропейского значения. Его поэзия «резала, жгла, будила внутреннюю скорбь» (А. И. Герцен), не давая успокоиться.
Поэзия Леопарди и в настоящее время не стала исторической реликвией. В современной Италии она переживает период настоящего возрождения — порою кажется, что никогда соотечественники поэта не оценивали его так высоко, как в наши дни. Интеллектуальная лирика Леопарди известна и за пределами его родины. Советскому читателю Леопарди известен мало, отчасти из-за отсутствия хороших переводов.
В 1967 г. вышло в свет первое советское издание лирических стихов Леопарди с квалифицированными переводами. Итальянский поэт войдет в нашу культуру как один из талантливейших лириков мировой литературы.
34 Дзибальдоне — так назывался в XVI в сборник монологов и диалогов для актеров комедии дель арте, когда еще не имевшей пьес с твердым текстом и ориентировавшейся на импровизацию актеров. Позднее словом «дзибальдоне» стали называть всякую литературную мешанину.
35 G. Leopardi. Pensieri. V. 7. M., 1907, р. 192—193.
36 G. Leopardi. Pensieri. V. 3, p. 179.
37 Ibidem, v. 1, p. 26.
39 G. Leopardi. Pensieri. V. 4, p. 250.
40 Ibidem, v. 2, p. 261.
41 G. Leopardi. Pensieri. V. 1, p. 153.
42 Ibidem, p. 77.
44 Канто в переводе с итальянского — песнь. Произведения Леопарди нельзя обозначить этим словом, они не подходят под это понятие, связанное у нас с определенным жанром.
45 F. De Sanctis. Lezioni di letteratura Italians. Napoli, 1872, p. 354.
46 Итальянские исследователи Леопарди устанавливают исторических прототипов поэмы, пародирующей события 1820-х годов в Неаполитанском королевстве. Отважный Хлебокрад — это Мюрат, наполеоновский ставленник, пытавшийся сопротивляться реакции. Барон Кривоход — Меттерних. Все это свидетельствует о политической осведомленности поэта в эти годы. Но смысл поэмы не стоит сводить к пародии на конкретные лица или события Неаполитанского королевства.
47 G. Carducci. Degli spinti e delle forme nella poesia di Leopardi. Bologna, 1898, p. 115.
49 Ф. Де Санктис. История итальянской литературы, т. 2, стр. 512.
50 Подстрочный перевод стихотворения:
Двух близнецов. Любовь и Смерть, в один час,
Породила судьба.
Одна порождает добро,
Великое наслаждение,
Какое только можно найти в этом море бед.
И горе уносит с собою.
51 А. Грамши. Избр. произв. в 3х томах. Т. 2, стр. 311.