Приглашаем посетить сайт

Петровский М.С.: Что отпирает "Золотой ключик"?
Глава VII

VII

Чтобы выведать тайну золотого ключика и спастись от преследователей, Буратино спрятался за петуха.

Чтобы скрыть тайну "Золотого ключика" и отвести возможные обвинения в намеках на лица, Алексей Николаевич Толстой спрятался за "Пиноккио".

Цель была достигнута: от "Золотого ключика" стали отделываться фразами о переработке и переделке, не слишком настаивая на "особости" сказки, ее самодостаточности, поразительном сходстве с другими вещами Толстого - и на отличиях от сказки Коллоди. Толстой словно бы заворожил всех своим предисловием - не было замечено даже то, что отличия кричат, как говорится, с переплета: ведь в итальянской сказке нет главного образа сказки о Буратино, нет ее ключевой метафоры и наиболее значимого символа - именно золотого ключика.

Впрочем, причина столь странного невнимания, возможно, объясняется по-другому: "золотой ключик" мог показаться не созданием личного творчества, а общеязыковой формулой или стилистическим клише. "Ключи от счастья женского, от нашей вольной волюшки, заброшены, потеряны у бога самого", - читаем, например, у Н. А. Некрасова.

"Неугомонное сердце" мать Алексея Николаевича - Александра Бостром. Анонимный рецензент "Отечественных записок" писал о "Неугомонном сердце" в 1882 году: "Мы не знаем, как воздействует мораль этого романа на неугомонные сердца современных женщин, но знаем наверное, что гр. Толстая немало-таки потрудилась с целью угомонить эти сердца, отучив их от "искания счастья". Открытый ею секрет в самом деле прелестен: к чему искать счастья, когда оно тут же под рукою?" (Цит. по: Оклянский Ю. Шумное захолустье: Из жизни двух писателей. 2-е изд., доп. Куйбышев, 1969. С. 199)

Едва ли Толстой читал в детстве "Пиноккио", но вот роман с эпиграфом о ключах счастья, роман о том, что не к чему "искать счастья, когда оно тут же под рукою", - он читал и с детской непосредственностью находил его "лучше Тургенева и Толстого" (Там же, с. 198. По-видимому, неслучайно сразу после выхода "Золотого ключика" отдельной книгой А. Н. Толстой предпринял попытку переиздать произведения своей матери, написанные для детей. В ЦГАЛИ (ф. 630, on. 6, ед. хр. 11) хранится переписка по этому поводу между Ленинградским и Московским отделениями Детгиза) (Льва, конечно).

Образ ключа был находкой для искусства символизма - и в его высоких проявлениях, вроде блоковских строк "Ты дала мне в руки серебряный ключик, и владел я сердцем твоим", и в его низких, эпигонских поделках. Одно из таких второстепенных произведений - роман А. Вербицкой "Ключи счастья" - Толстой хорошо знал и за год до смерти, в феврале 1943 года, охарактеризовал как "сентиментально-благонамеренное" сочинение. Между тем "Золотой ключик" - это именно "ключ счастья", хотя героя сказки трудно заподозрить в благонамеренности, а в сказке не найти и следа сентиментальности.

Так откуда же у нашего писателя образ "золотого ключика"? Не из бытового ли словоупотребления, не из общеязыковой ли метафоры? Быть может, из воспоминаний о романе, сочиненном матерью, тем более, что и у сына речь идет о поисках счастья, которое, оказывается, под рукой? Или от распространеннейшей метафоры искусства символизма - объекта сатиры зрелого Толстого? Возможно, но все-таки - сомнительно. Сомнения возникают, стоит лишь познакомиться со следующим эпизодом из знаменитой сказки Льюиса Кэрролла "Алиса в стране чудес": "На столе ничего не было, кроме маленького золотого ключика, и Алисе тотчас же пришло в голову, что ключик от одной из дверей. Но увы! или замочные скважины были слишком велики, или ключик был слишком мал, только им нельзя было открыть ни одной из дверей. Но, обходя двери вторично, Алиса обратила внимание на маленькую занавесочку, которой не заметила раньше, и за этой занавесочкой нашла маленькую дверку, около пятнадцати дюймов высоты. Она попробовала отпереть дверцу золотым ключиком, и, к ее великой радости, ключик подошел" (Кэрролль Л. Приключения Алисы в стране чудес/Пер. Allegro (П. Соловьевой)//Тропинка. 1909. э2. С. 65 (общегодовая паг.). (Курсив мой. -М. П.).) .

Перед Алисой открывается проход "не больше крысиной норы", сквозь который она "увидала сад, самый очаровательный, какой только можно себе представить" (Там же.) .

"Алису" я цитирую по старому - и уже немного смешному своей архаичностью - переводу Allegro (П. Соловьевой). Выбор перевода будет объяснен чуть позже, здесь же мне хотелось бы отметить замечательные совпадения со сказкой о Буратино: речь в отрывке идет не о ключе просто, но именно о ключике, к тому же золотом; отпирается этим ключиком маленькая дверца; наконец - едва ли не самое поразительное - эта дверца до времени скрыта занавеской. Эпизод из "Алисы" дает нам не совпадение одной детали, которое могло бы оказаться случайным, но совпадение ряда определяющих деталей, связанный ряд деталей. И связаны они точно так, как в "Буратино". Вероятность заимствования из "Алисы" резко повышается как раз совокупностью, связанностью, соотнесенностью совпадений.

Но дверца, отпирающаяся золотым ключиком, занавешена у Толстого не занавеской, а куском холста, на котором нарисован очаг и котел с похлебкой. Остается сделать предположение: Толстой просто поместил на кэрролловскую занавеску изображение, нанесенное в коллодиевской сказке прямо на стену. Такой перенос тем более обоснован, что его можно было осуществить, не нарушая жанровых границ: при всем несходстве "Пиноккио" и "Алиса" - все же произведения одного жанра. Оба произведения - литературные сказки, и для сочиняющего третью сказку "третьего Толстого" было легко и естественно включиться в их жанровый ряд.

Это предположение так и осталось бы предположением, если бы другие факты не подтвердили: Толстой неоднократно прибегал к "Алисе", чтобы "оттолкнуться" от "Пиноккио", "расподобиться" с итальянской сказкой. Об этом свидетельствует происхождение образа Мальвины, девочки с голубыми волосами.

У Коллоди есть девушка с голубыми волосами, она в итальянской сказке - добрая волшебница, ставящая нравственные эксперименты над судьбой бедного Пиноккио. В здраво-рассудительной сказке Толстого никакая волшебница невозможна. В отличие от коллодиевской девушки толстовская девочка с голубыми волосами - не волшебный, а бытовой, притом сатирически освещенный персонаж. И ничего общего, кроме этих голубых волос, у них нет: наш сказочник снял голубые волосы, как паричок, с одной головы - и надел на другую. Характер Мальвины (а она девочка с характером, "железная девочка", как удивленно отмечает деревянный мальчик) настойчиво напоминает другую маленькую героиню, но из другой - английской сказки.

У Коллоди есть смешная обмолвка, проникшая в берлинский пересказ Толстого: Пиноккио не попадает в школу и, следовательно, остается неграмотным, тем не менее в одной из следующих сцен он со слезами на глазах читает надпись на могиле волшебницы. Быть может, заметив эту смешную неувязку, Толстой и придумал сцену обучения своего героя грамоте, когда началась переделка "Пиноккио" в "Буратино"? Как бы там ни было, но педагогический темперамент, страсть давать уроки при любых обстоятельствах, чисто учительский педантизм, чрезмерная и порой откровенно неуместная благовоспитанность, упорная и мелочная ригористичность - стали определяющим чертами образа Мальвины.

в столкновении со странным миром проходят через всю сказку об Алисе - вместе с Алисой. Ее благовоспитанность в самых диких ситуациях - один из главных иронических пластов сказки. Она постоянно вспоминает приобретенные в школе "правильные" сведения и непрерывно пытается давать уроки всем сказочным персонажам - в самых "неурочных" обстоятельствах. Эта черта Алисы отмечалась едва ли не всеми, писавшими о сказке Кэрролла.

"благовоспитанности", это просто должно было кинуться в глаза. И своей Мальвиной он спародировал Алису, резко усилив насмешку над педантизмом и, так сказать, педагогизмом кукольной красотки. Подобно примерной воспитаннице, копирующей свою наставницу, Мальвина говорит на жаргоне гувернанток. Ее речь стилизована под плохой перевод с французского: "Буратино, мой друг, раскаиваетесь ли вы, наконец?" Отвлеченные прописи и условные ценности Мальвины явно проигрывают от ближайшего соседства с житейской находчивостью и простодушной рассудительностью Буратино. Идет проверка персонажей на жизнеспособность, и становится ясно: жизнеспособность - величайшая и все решающая ценность в художественном мышлении Толстого.

Впрочем, назвав героиню Мальвиной, Толстой и Алису сохранил в своей сказке. Это имя он дал другой, совсем уж не симпатичной особе - лисе: лиса Алиса...

В отчаянной битве с полицейскими псами Крабаса Барабаса на помощь кукольным человечкам приходят все добрые обитатели лесов, лугов и озер. Похоже, сама природа сражается на стороне Буратино и его друзей с общим врагом. Вот и семейство ежей приползло, несмотря на то, что ежиное оружие годится только для защиты. В сказке это выглядит так: "Еж, ежиха, ежова теща, две ежовые незамужние тетки и маленькие еженята свернулись клубком и со скоростью крокетного шара ударяли иголками бульдогов в морду".

Странное впечатление производят эти "крокетные шары". У крокета - репутация очень английской игры (хотя играть ежами вместо шаров - это, пожалуй, слишком - даже для англичан). Нет крокета и в "Пиноккио" (вся эта сцена не имеет там соответствий). Откуда же крокетные ежи в русской сказке по итальянской канве? Конечно, из английской сказки, из "Алисы", из главы "Королевский крокет".

"Алисе казалось, что никогда еще ей не приходилось видеть такого удивительного крокетного поля: оно все было в бороздках и выемках. Крокетными шарами служили живые ежи, молотками - живые фламинго... Главная трудность для Алисы заключалась в том, чтобы управлять своими фламинго... Когда же ей удавалось наклонить его голову и она готова была начать игру, то с раздражением замечала, что еж развернулся и собирается уползти... Все игроки играли сразу, не дожидаясь очереди, непрерывно при этом ссорились и дрались из-за ежей..." (Тропинка. 1909. э 13. С. 495-496. (Курсив мой. - М. П.). Этим наблюдением я обязан И. М. Коневой, которой приношу искреннюю благодарность.) - и так далее.

В этой же сцене битвы - и в предшествующей сцене бегства - есть у Толстого маленькая деталь. Совсем незаметная деталь, если бы автор не привлек к ней читательское внимание, повторив ее трижды на протяжении нескольких страниц: "Из трубы (домика. - М. П.) поднимался дымок. Выше его плыло небольшое облако, похожее на кошачью голову.

Пудель Артемон сидел на крыльце и время от времени рычал на это облако".

Облако настолько похоже на кошачью голову, что даже пес замечает сходство и рычит! Это запоминается, но дальше снова: Мальвина "подняла хорошенькие глаза к облаку, похожему на кошачью голову". И еще немного дальше: "Из облака, похожего на кошачью голову, упал черный коршун - тот, что обыкновенно приносил Мальвине дичь..."

всегда будила воображение, и вопрос об их конфигурации обсуждал, например, еще Гамлет. Но почему именно на кошачью голову должно быть похоже облако у Толстого? Скажем прямо, эта форма не так уж необыкновенна - некая округлость с уголками ушей. Но Толстой настаивает: похоже - и точка.

"Алисе" (они неоднократно воспроизводились в русских изданиях сказки Кэрролла). Там есть несколько рисунков, изображающих знаменитую "тающую" улыбку Чеширского кота: кошачья голова висит над персонажами в воздухе, как облако. Как облако, похожее на кошачью голову. Один из рисунков сопровождает главу "Королевский крокет": лишь только Алиса решила выйти из игры, отчаявшись поймать ежиный шар, над девочкой прямо из воздуха соткалась кошачья улыбка...

Золотой ключик и дверца за занавеской, образ благовоспитанной маленькой педантки, имя Алиса, ежиный крокет и облако, похожее на кошачью голову, - все эти сопоставления повиснут в воздухе, как насмешливая улыбка Чеширского кота, если мы не ответим на вопрос: а знал ли Алексей Николаевич сказку Кэрролла? В наиболее полном из существующих собраний его сочинений ни имя английского писателя, ни имена его героев не встречаются. Мемуаристы по этому поводу - молчок...

В 1909 году Толстой напечатал несколько своих маленьких рассказов и сказок в журнале для детей "Тропинка". В этом же самом журнале на протяжении почти всего года (начиная со второго номера и кончая двадцатым) печаталась "Алиса" Л. Кэрролла в переводе Allegro (П. Соловьевой - вот почему выше сказка цитировалась по ее переводу). В № 15 "Тропинки" на соседних страницах напечатаны сказка Толстого "Сорока" и глава "Пляски омаров" из "Алисы", а в № 9 - рассказ Толстого "Полкан" соседствует с тем эпизодом из сказки Льюиса Кэрролла, где Алиса беседует с Чеширским котом. Журнал сопровождает английскую сказку иллюстрациями Дж. Тенниела, и Полкан глядит с картинки к рассказу Толстого на рисунок, изображающий Чеширского кота, совсем так, как пудель Артемон на облачко, напоминающее кошачью голову...

"Тропинка" была едва ли не единственным изданием, где могла появиться столь эксцентричная и "неприкладная" вещь, как "Алиса". Журнал издавала - совместно с Н. И. Манассеиной - все та же П. С. Соловьева, человек, которого А. Блок числил среди избранных - "близь души". С. Городецкий вспоминал о "болезненно-нежной и наивно-мистической атмосфере "Тропинки"... куда Блок прежде всего меня направил и где он сам чувствовал себя хорошо" (Александр Блок в воспоминаниях современников. М., 1980. Т. 1.) . В. Пяст - тоже в связи с "Тропинкой" - вспоминал о Блоке, "который принимал такое близкое участие в судьбе этого органа и так часто "наставлял" вдвое старшую его по летам издательницу, - что видно из его "Дневников" (Пяст В. Встречи. М., 1929. С. 20-21. С. 325.) . Одним словом, в глазах автора "Золотого ключика" "Тропинка" должна была выглядеть "блоковским" журналом, и все, что относилось к "Тропинке", подверглось пародированию - вместе с Блоком и его эпохой, вместе с собственным прошлым Толстого.

"Алисы" Толстой был хорошо подготовлен своей художнической любовью к эксцентрическим чудакам, ко всяческим алогизмам и нелепицам. К. Чуковский сопоставил любовь Толстого к эксцентрике с английской традицией нонсенса и показал, как они похожи. Но, не остановившись на этом, Чуковский со свойственной ему критической интуицией, производящей иногда впечатление интеллектуального фокуса, напророчил Толстому встречу с "Алисой" - за одиннадцать лет до "Буратино":

"Поразителен был аппетит, проявленный Алексеем Толстым к подобным нелепицам в самом начале его литературной дороги, - писал К. Чуковский в статье 1924 года. -... Очевидно, эта чепуха ему дороже всего, потому что он с большим пиететом воспроизводит ее у себя на страницах. С таким же пиететом относимся к ней и мы... Она нередко бывала основой драгоценнейших литературных творений. Чудесный английский поэт Эдуард Лир безбоязненно назвал свою вдохновенную книгу "Книга Чепухи" ("The Book of the Nonsense"), и я не отдам этой книги за тысячу умных книг... И можно ли представить себе чепуху более откровенную, чем хотя бы "Алиса в волшебной стране", а между тем это собрание гениальных нелепостей давно уже сделалось библией английских детей..." (Чуковский К. Портреты современных писателей: Алексей Толстой//Рус. современник. 1924. э 1. С. 225-226)

Сказка о Буратино, как губка, вобрала множество откликов Толстого на культуру времен его писательской молодости - между первой русской революцией и первой мировой войной, - а предисловие, отсылающее к детским впечатлениям писателя, предохраняет эту губку от слишком грубого выжимания. И все-таки в "Золотом ключике" (не вопреки всему сказанному, а лишь в дополнение к нему) есть отзвуки детства Толстого. Они открываются сопоставлением "Золотого ключика" с "Детством Никиты". Сопоставлением тем более обоснованным, что обе вещи - сказка и повесть - ставят знак равенства между двумя видами ностальгии: тоской по родной стране и по стране детства.

художником объекты он сравнивал с теми стекляшками, которыми прикрывают цифры на карте лото, а "карта лото - это дремлющий во мне потенциал, - разъяснял Толстой. - Я буду бродить по свету, ища этих стекляшек..." (Толстой А. Н. Полн. собр. соч.: В 15 т. М., 1949. Т. 13. С) Сделав мысленно поправку на неуместную механистичность этого сравнения, признаем, что на одну из цифр толстовского лото легла кэрролловская "стекляшка"...