Глава 6.
И наконец — об авторе.
Я давно уже хотела рассказать (а точнее, напомнить) об обстоятельствах жизни самой Джейн Остин, но почти против собственной воли постоянно откладывала этот рассказ. Мне хотелось больше рассказать о романе, дать высказаться автору и героям, позволить читателям сделать собственные выводы. Если быть честной до конца, я недолюбливаю биографическую литературу, а особенно – копание в письмах и дневниках, которые никогда не были предназначены для прочтения чужими глазами. Во-первых, дело в уважении к людям, которые доставили мне удовольствие своими сочинениями. Во-вторых, я уверена, что в биографии писателя вы никогда не найдете объяснения его творчеству. Вернее, вы найдете множество объяснений, но все они будут поверхностными и обманчивыми. Писатель, поэт, художник, как правило, живет обычной жизнью, какой живут если не миллионы, то наверняка сотни и тысячи его современников. Творчество — это всегда некий плюс, довесок к жизни, вернее, «отдельная жизнь», маленькая тележка позади вагона дней, наполненных обычными житейскими заботами. Уединенная жизнь в доме священника среди болот Йоркшира, игры с братьями и сестрами, короткое пребывание в пансионе, ставшем могилой для двух из четырех сестер, — все это оказало большое влияние на творчество Шарлоты и Эмили Бронте. Но одних болот, пансиона и даже детских фантазий недостаточно, чтобы сформировать из любой девочки писательницу. Хемингуэй вряд ли стал бы Хемингуэем без войны в Испании, рыбалки в океане и охоты на слонов в Африке, но ни война, ни охота, ни рыбалка сами по себе не сделают никого Хемингуэем. Возможно (а точнее, вполне вероятно), что разочарование в любви, постигшее Джейн Остин, стало для нее стимулом к творчеству, как и для множества покинутых и разочарованных девиц, но далеко не всякая покинутая девица способна написать «Гордость и предубеждение».
Итак, я сомневаюсь, что биография Джейн Остин поможет нам лучше понять историю Элизабет и Дарси, а главное — то влияние, которое история Элизабет и Дарси оказывает на нас. И все же кое-какая фактология, возможно, будет не лишней — не столько для понимания феномена творчества, сколько для воссоздания колорита эпохи. И, кроме того, мы поищем ответ на еще один немаловажный вопрос. В конце пятой главы Элизабет говорит: «Мне было бы нетрудно простить ему его гордость, если бы он не оскорбил мою». Мы пока так и не смогли понять, в чем заключается гордость Элизабет, но, возможно, мы сможем угадать, в чем заключалась гордость Джейн Остин.
***
Джейн Остин родилась 16 декабря 1775 года в Стивентоне, графство Хемпшир.
«Остины были старинной семьей, чье процветание, как и процветание многих других виднейших семейств в Англии, было основано на торговле шерстью, одно время составляющей там главную отрасль промышленности, — пишет Уильям Сомерсет Моэм. — Нажив большие деньги, они, опять-таки, как многие другие, накупили земли и со временем влились в ряды земельного дворянства. Но та ветвь семьи, к которой принадлежала Джейн Остин, очевидно, унаследовала очень малую долю богатства, каким владели другие ее члены. Положение ее постепенно ухудшилось».
Мужчины семьи Остин искали себе профессии, которые позволили бы им прокормить себя и своих близких. Ее дед был врачом, отец — священником. Мать Джейн, урожденная Кассандра Ли, была также из семьи священнослужителей, приходилась племянницей основателю и ректору Тринити-колледжа в Оксфорде, кроме того, по словам Моэма, «у нее было то, что в моей молодости называли хорошими связями, другими словами — она... приходилась дальней родней семьям земельного дворянства и аристократии». Необходимость для мужчин искать работу, пусть даже речь шла о покупке прихода, понижала статус семейства Остин, родственные связи Кассандры его повышали. В общем, семейство Остин стояло на сословной лестнице на полступеньки ниже семейства Беннетов. Когда родилась Джейн, седьмой ребенок, Кассандре было тридцать шесть лет.
В семье было шестеро сыновей. Их всех, кроме слабоумного глухонемого Джорджа, учил отец, позже двое братьев — Джеймс и Генри — поступили в Оксфорд, двое — Фрэнсис и Чарльз — отправились служить во флот (и начали свою службу в возрасте двенадцати лет). Главным везунчиком в семье оказался второй сын Эдвард — его усыновил богатый родственник отца Томас Найт, и позже Эдвард унаследовал поместья своего усыновителя в Кенте и в Хэмпшире.
Когда Джейн исполнилось семь лет, ее вместе с девятилетней Кассандрой отправили в пансион — очевидно, родители считали, что домашнее воспитание не может дать дочерям навыков, необходимых для их будущего дебюта в свете и на ярмарке невест. Далее разыгралась «типично английская» история, хорошо известная нам по романам Бронте и Конан-Дойла: сыпной тиф. Начальница пансиона скрывает эпидемию от родителей, они чудом узнают обо всем от одной из учениц и забирают девочек, спасая их от неминуемой смерти. Через год девочки отправились в новый пансион в Рединге и, насколько известно, были вполне довольны тамошней жизнью, получая большое удовольствие от учебы. Чему они учились? Все тот же набор, знакомый нам по романам Шарлотты Бронте (но не Джейн Остин! Ее героини никогда не вспоминают о своих школьных годах): Закон Божий, французский язык, танцы, фортепиано, пение, рисование. Большое значение придавалось домоводству. Будущие хозяйки должны были надзирать за прислугой и хорошо знать всю ее работу: как сшить лоскутное одеяло, как ощипать гуся, как осадить гущу на кофе, как заставить куриц нестись зимой (надо забрать от них петуха и подкармливать рубленым мясом).
Эти знания девочкам вскоре пришлось применить на практике. Ли, первый биограф Джейн Остин, пишет: «Можно утверждать как проверенную истину, что тогда меньше оставляли на ответственность и на усмотрение слуг, и больше делалось руками или под присмотром хозяина и хозяйки. Что касается хозяек, то все, кажется, согласны в том, что они были лично причастны к высшим сферам кулинарии, а также составления домашних вин и настаивания трав для домашней медицины. Дамы не брезговали прясть нитки, из которых ткалось столовое белье. Некоторые любили своими руками мыть после завтрака и после чая “лучший фарфор”».
Однако, судя по документам, в огромной семье Остинов прислуги почти не было — это при том, что труд слуг в те времена стоил очень немного: горничной платили 4-6 фунтов в год, дворецкому — 8-10 фунтов. Даже в домах небогатых дворян держали несколько слуг: кухарку, двух горничных, домоправительницу (или экономку), дворецкого, мальчика. У Остинов, кажется, была лишь деревенская девочка, помогавшая на кухне.
Миссис Остин и ее дочери сами шили рубашки и платья (и, по отзывам современников, это получалось у них не очень удачно; еще одна из родственниц Остинов замечает, что Джейн и Кассандра всегда были плохо одеты). Делали множество домашних заготовок. Миссис Остин сама коптила окорока.
Если с домашними заботами женщины семейства Остин справлялись неплохо, по крайней мере, семья никогда не голодала, то вот с тем, что герои Остин называют «countenance» — «манерами», возникали сложности. Манеры пришлось подвергать дополнительной шлифовке в доме богатой родственницы — миссис Найт.
Уже после смерти Джейн Остин ее племянница Фанни напишет о своей тетке: «Она была небогата, и люди, с которыми она главным образом общалась, были отнюдь не тонкого воспитания, короче говоря — не более чем mediocres[1], и она, хотя, конечно, и превосходила их умственной силой и культурностью, в смысле утонченности стояла на том же уровне — но я думаю, что с годами их общение с миссис Найт (которая их нежно любила) пошло обеим на пользу, и тетя Джейн была так умна, что не преминула отбросить все обычные признаки “обыкновенности” (если можно так выразиться) и приучить себя держаться более утонченно, хотя бы в общении с людьми более или менее знакомыми. Обе наши тетушки (Кассандра и Джейн) росли в полном незнании света и его требований (я имею в виду моды и проч.), и если бы не папина женитьба, которая переселила их в Кент, и не доброта миссис Найт, которая часто приглашала к себе гостить то одну, то другую сестру, они были бы пусть не глупее и не менее приятны сами по себе, но сильно потеряли бы в глазах хорошего общества».
Это письмо вызвало настоящий скандал среди поклонников таланта Джейн Остин. Им казалось, что на их любимицу возводят гнусную клевету. Как будто недостаточно быть талантливой писательницей, нужно еще обладать всеми мыслимыми и немыслимыми достоинствами, и светскими навыками. Вполне вероятно, что манеры Джейн и Кассандры не избежали налета провинциальности, а год, проведенный в пансионе, едва ли мог превратить их в светских львиц. «Джейн вовсе не хороша и ужасно чопорна, не скажешь, что это девочка двенадцати лет... Джейн ломается и жеманничает», — пишет одна из родственниц Остинов.
«Джейн — самая очаровательная, глупенькая и кокетливая стрекоза и охотница за женихами, какую мне случалось в жизни видеть», — вторит ей другая. Ну, а что вы хотите от девочки-подростка из небогатой провинциальной семьи?
Для нас всё это совершенно неважно — у нас есть романы Остин, и большего нам не надо. Однако, когда Джейн гостила у своих богатых родственников, она еще не была знаменитой писательницей, а вот ее бедность, провинциальность и плохо сшитые платья бросались в глаза. Сомерсет Моэм пишет: «Джейн и Кассандра были бедными родственницами. Если их приглашали подольше погостить у богатого брата и его жены, или у миссис Найт в Кентербери, или у леди Бриджес (матери Элизабет Найт) в Гуднестоне, это была милость, и как таковая ощущалась приглашавшими. Мало кто из нас так добротно устроен, что может сослужить кому-то службу и не вменить это себе в заслугу. Когда Джейн гостила у старшей миссис Найт, та всегда перед отъездом давала ей немного денег, которые она принимала с радостью, а в одном из своих писем Кассандре она рассказывала, что братец Эдвард подарил ей и Фанни по пяти фунтов. Неплохой подарок для молоденькой дочки, знак внимания к гувернантке, но по отношению к сестре — только жест свысока».
В такой ситуации Джейн не могла не ощутить, что ее гордость страдает и, следовательно, не могла не понять, что эта гордость у нее есть.
Была ли Джейн handsome? Вероятно, да. Моэм пишет: «Внешность у Джейн Остин была, говорят, очень привлекательная. Фигура высокая, статная, поступь легкая и твердая, все в ней говорило о здоровье и жизнерадостности. Она была темная шатенка с ярким румянцем. У нее были полные круглые щеки, рот и нос маленькие и четко очерченные, блестящие круглые глаза и каштановые волосы, падающие вокруг лица естественными кудрями. С единственного ее портрета, который я видел, смотрит толстоморденькая молодая женщина с невыразительным лицом, большими круглыми глазами и объемистым бюстом; возможно, впрочем, что художник не отдал ей должного». Была ли она agreeable? Да, несомненно. Дурно сшитые платья и провинциальные манеры не мешали ей от души наслаждаться танцами. В письме Кассандре она хвастается: «Всего было только двенадцать танцев, из которых я танцевала девять, а остальные — нет, просто потому, что не нашлось кавалера».
Была ли она «good-humored»? Пожалуй, нет. Другие отрывки ее писем свидетельствуют о том, что она была из тех, кто ради красного словца не пожалеет ни мать, ни отца:
«Вы только подумайте, миссис Холдер умерла! Бедная женщина, она сделала все, что было в ее силах, чтобы ее перестали поносить».
«Вчера миссис Хэйл из Шерборна от испуга родила мертвого ребенка за несколько недель до того, как он ожидался. Полагаю, что по неосторожности она посмотрела на своего мужа».
«О смерти миссис У. К. мы уже читали. Я понятия не имела, что она кому-то нравилась, потому ничего не переживала по отношению к оставшимся в живых, но теперь мучаюсь за ее мужа и думаю, что ему стоит жениться на мисс Шарп».
«Доктор Хэйл носит такой глубокий траур, что только гадаешь, кто умер — его мать, или жена, или он сам».
Возможно, это цинизм человека, живущего в эпоху, когда смерть, даже внезапная смерть в молодом возрасте, не представлялась чем-то из ряда вон выходящим. Однако даже современники, которые, разумеется, не читали писем Джейн Кассандре находили, что младшая мисс Остин чересчур остра на язык. «Острый язычок и проницательность, да притом еще себе на уме — это поистине страшно!»
Вот еще несколько образчиков острого язычка и проницательности Джейн Остин из ее писем к Кассандре (на этот раз речь пойдет уже о живых знакомых). В этих отрывках можно не только угадать будущего автора «Гордости и предубеждения», но и понять, что Джейн пришлось изрядно затупить свое перо для того, чтобы перейти от сатирических зарисовок к любовным историям.
«У одиноких женщин наблюдается жуткая тяга к бедности, что и служит одним из веских доводов в пользу брака».
«Миссис Чемберлейн я уважаю за то, что она красиво причесывается, но более нежных чувств она у меня не вызывает. Миссис Ленгли похожа на любую другую девочку-толстушку с плоским носом и большим ртом, в модном платье и с обнаженной грудью. Адмирал Стэнхоуп вполне сойдет за джентльмена, только ноги слишком коротки, а фалды слишком длинны».
«Элиза видела д-ра Крейвена в Бартоне, а теперь еще наверно и в Кенбери, где его ждали на денек на этой неделе. Она нашла, что манеры у него очень приятные. Такой пустячок, что у него есть любовница, и что сейчас она живет у него в Эшдаун-Парке, видимо, единственное, что в нем есть неприятного».
«Мистеру В. лет двадцать пять или двадцать шесть. Он недурен собой и необаятелен. Украшением общества, безусловно, не служит. Манеры хладнокровные, джентльменские, но очень молчалив. Зовут его, кажется, Генри, и это показывает, как неровно распределяются дары фортуны. Я встречала многих Джонов и Томасов куда приятнее».
Была ли Джейн sensible? Вероятно, да, несмотря на острый язычок и изрядный цинизм. Она глубоко и искренне любила свою сестру Кассандру. «Если бы Кассандре предстояло сложить голову на плахе, — как-то сказала ее мать, — Джейн вызвалась бы разделить ее судьбу».
Джейн была также искренне привязана к своим братьям. Кажется, она даже изучила азбуку немых, чтобы общаться со слабоумным Джорджем.
Была ли она intelligent? Пожалуй, да. Родственные связи с Оксфордом давали девушкам из семьи Остинов некоторое преимущество — они были довольно начитаны. Из серьезной литературы она любила книги Сэмюэля Джонсона (вероятно, «Жизнеописания наиболее выдающихся английских поэтов») и его биографа Джеймса Босуэлла. В семье Остинов читали античные мифы, философские труды Дэвида Юма, пьесы Шекспира, стихи Байрона и поэтов-сентименталистов: Купера, Грея, Краба. Последний — автор поэм «Деревня» и «Приходские списки», реалистически изображавших жизнь сельских бедняков, был любимцем Джейн Остин. Увидев его на улице в Лондоне, она сказала, что это единственный мужчина, за которого она вышла бы замуж.
Разумеется, Джейн читала и романы — как «мужские», среди которых были книги Голдсмита, Филдинга, Стерна, Вальтера Скотта, Ричардсона и «Страдания юного Вертера» Гете, так и женские романы англичанки Фанни Берни, ирландки, пропагандистки идей французского Просвещения Марии Эджуорт, основоположницы готического романа Анны Радклиф.
Один из братьев Джейн — Генри — был женат на Элизе де Февилид — вдове французского дворянина, сложившего голову на гильотине во времена Великой Французской Революции. Элиза познакомила Джейн с французскими философами: Ларошфуко, Монтенем и Лабрюйером. Это влияние трудно переоценить — старший современник Джейн, лорд Честерфильд, писал своему сыну, которого готовил к карьере дипломата при дворах европейских монархов: «Я хочу, чтобы сейчас, когда ты вступаешь в свет, ты прочел две книги, которые раскроют тебе характеры людей настолько, насколько это вообще могут сделать книги. Я имею в виду “Нравственные размышления” господина де Ларошфуко и “Характеры” Лабрюйера».
Кроме того, Элиза была режиссером большинства домашних спектаклей, которые очень любили в семействе Остинов. В пятнадцатилетнем возрасте Джейн принялась за написание «Истории Англии» (весьма веселой, в стиле «Всемирной истории Сатрикона») с целью «доказать невинность шотландской королевы (Марии Стюарт — Е. П.)... и чтобы изругать Елизавету». Уж и не знаю, к какой добродетели отнести это намерение — к intelligent или к sensible. Пожалуй, все-таки к sensible, недаром, Джейн пишет о Марии Стюарт: «Это выдающийся характер, очаровательная принцесса, у которой при жизни только и было друзей, что один герцог Норфолк, а в наше время — мистер Уитакер, миссис Лефрой, миссис Найт и я»
Джейн Остин. Раннее творчество.
Джейн Остин начала писать рано — в пятнадцать лет. Начала с пародийного романа «Любовь и дружба», повествующего о приключениях двух чрезвычайно сентиментальных дам, одна из которых постоянно падала в обмороки (и в конце концов умерла), а другая то и дело впадала в бешенство и выжила. Большой гурман от литературы Гилберт Кит Честертон оставил нам такой восторженный отзыв о первом романе Остин:
«”Любовь и дружба” и несколько подобных же страниц в приобщенных к нему фрагментах действительно потрясающий бурлеск, значительно превосходящий то, что дамы тех времен называли «приятной болтовней». Это одна из вещей, которые тем с большим удовольствием читаешь, что они с удовольствием писались; другими словами, тем лучше, что они ранние, потому что от этого они полны веселья. Говорят, Остин написала эти вещи, когда ей было семнадцать, очевидно так же как многие ведут семейный журнал: в рукопись включены медальоны работы ее сестры Кассандры. Все в целом исполнено того хорошего настроения, которое всегда скорее проявляется в своем кругу, чем на людях, подобно тому, как дома смеются громче, чем на улице. Многие из восхищающихся талантом Остин не подготовлены к такого рода юмору, многие, возможно, не восхитятся письмом к молодой леди, «чьи чувства были слишком сильны для ее слабого ума» и которая, между прочим, замечает: “Я убила отца в очень нежном возрасте, с тех пор я убила и мать, а теперь собираюсь убить сестру”. Лично мне это кажется восхитительным – не поведение, а признание. Но в юморе Остин, даже и на этой стадии литературного развития, ощущается не только веселость. Есть там почти всюду какое-то совершенство бессмыслицы. Есть там и немалая доля чисто остиновской иронии. “Благородный юнец сообщил, что его зовут Линдсей, однако у нас есть особые причины утаить этот факт и именовать его в дальнейшем Тальботом”. Неужели кто-то способен желать, чтобы это пропало в корзине для бумаг?»
Кстати, из текста «Любви и дружбы» можно заключить, что Джейн действительно читала Дэвида Юма и разобралась в его философии, разобралась настолько, чтобы ее успешно высмеять:
«Когда мы видим какой-нибудь объект или явление природы, то, как бы понятливы или прозорливы мы ни были, мы не способны ни открыть, ни даже предположить без помощи опыта, какое явление будет им вызвано, и не можем распространить свое предвидение за пределы того объекта, который непосредственно вспоминается или воспринимается нами. Даже после единичного примера или опыта, в ходе которого наблюдалось следование одного явления за другим, мы не вправе устанавливать общее правило или же предсказывать, что будет происходить в сходных случаях, ибо справедливо считается непростительной смелостью судить обо всем течении природы на основании единичного опыта, как бы точен или достоверен он ни был», — это Юм, из «Исследования о человеческом разумении».
«Да (вскричала я), не иначе кто-то стучит, чтобы его впустили». «Это уже другой вопрос, который нам нечего и пытаться решить – для чего человек может стучать (ответил он), – хотя в факте самого стука в дверь я уже почти убежден», — это уже Остин.
Второй роман «Замок Лесли» был посвящен брату Генри (Джейн даже потребовала с него гонорар в сто гиней) и высмеивал уже не сентиментальные, а готические романы. Однако этим нас не удивишь. Мы в студенческое время обожали ставить пародийные спектакли «капустники» (до сих пор помню одного из персонажей — кота кардинала, который пытался спекулировать своим любимым слоном Кьюни, но был своевременно схвачен за грязные лапы родной милицией). В георгианской Англии люди были начитанней, свободного времени было больше, «выезжать» на балы начинали лет с 17-ти – 18-ти, поэтому молодежь для развлечения не только ставила любительские спектакли, но и писала шуточные романы. Как заведено, примерно один из сотни начинающих авторов и авторесс становился настоящим писателем. Как Джейн Остин.
Это случилось в 1796 году, когда Джейн начала писать свой первый «серьезный» роман «Элинор и Марианна», который позже вышел под названием «Чувство и чувствительность» («Sense and Sensibility»). Но прежде произошло еще кое-что. Джейн начала выезжать, и на одном из балов она встретила молодого человека по имени Джон Лефрой, который, по всей видимости, ей очень понравился. Однако семейство Лефроев (одним из членов которого, вероятно, была миссис Лефрой — поклонница Марии Стюарт) почло за лучшее разлучить молодых людей. Джейн никогда больше не видела Тома. И вот она пишет роман «Элинор и Марианна», о двух сестрах, младшая из которых – Марианна была очень sensible и пережила бурную и несчастную любовь, но позже нашла свое счастье с пожилым и очень положительным джентльменом. Старшая же — Элинор, хотя и испытывала глубокое чувство (sense) по отношению к другому джентльмену, тем не менее, была очень сдержана и терпелива, и в награду за долготерпение обвенчалась с любимым. Из романа нетрудно заключить, что автор больше симпатизирует Элинор, однако племянник Джейн Остин, Джеймс Эдвард, полагал, что и Марианна была ей близка. В 1813 году он написал панегирик своей тетке, недавно опубликовавшей «Чувство и Чувствительность».
On such Subjects no Wonder that she should write well, In whom so united those Qualities dwell. Where «dear Sensibility», Sterne's darling Maid, With Sense so attempered is finely portray'd; Fair Elinor's Self in that Mind is Exprest, And the Feelings of Marianne live in that Breast; Oh then, gentle lady! Continue to write, And the Sense of your Readers t'amuse and delight!
«Не удивительно, что так хорошо пишет об этих предметах, та, в которой соединены эти качества; драгоценная чувствительность, любимица стерновской музы, и чувство, умело сдерживаемое, в ее уме отражена прекрасная Элинор, а сердце волнуется чувствами Мэриэн; что ж, благородная леди! Продолжай писать, восхищая и волнуя чувства своих читателей".
Так или иначе Джейн не повторила ни судьбу Марианны, ни судьбу Элинор. Она осталась старой девой и писателем.
«Ее сравнивали с Шекспиром, и правда, к ней применима известная шутка: некто сказал, что мог бы писать, как Шекспир, если б только голова его была устроена подобным же образом. В данном случае нам видится тысяча старых дев, сидящих за тысячей чайных столиков; все они могли бы написать «Эмму», если б только голова у них была так же устроена, как у Остин», — пишет по этому поводу Честертон. Я с ним абсолютно согласна, мне остается только повториться и сказать, что, по-моему, совершенно бессмысленно спрашивать, как именно была устроена голова у Джейн Остин, и почему именно на ее голову надела венок Муза. Так случилось, и это очень хорошо.
Одновременно с «Чувством и чувствительностью» Джейн начинает работать над другими романами: над «Леди Сьюзен», подозрительно напоминающей «Опасные связи» Шадерло де Лакло (может быть, нам стоит еще раз сказать спасибо Элизе де Февилид, хотя, возможно, источником вдохновения для «леди Сьюзен» послужила Ричардсоновская «Кларисса»), над «Нортенгерским аббатством», тонко пародирующим готические романы Радклифф, и над «Первыми впечатлениями», которые позже станут «Гордостью и предубеждением».
На дворе 1796 год. В Англии вот-вот начнется промышленная революция, только что построена первая железная дорога на конной тяге, идет работа над первыми паровыми судами, на улицах Лондона для освещения используется газ, Эдуард Дженнер начинает вакцинацию против оспы, Великобритания захватывает Цейлон и вторгается в голландскую колонию на мысе Доброй Надежды. Недавно опубликованы книги американца английского происхождения Томаса Пейна «Права человека» и Мэри Уоллостоункрафт «Защита прав женщин», где она, в частности, пишет: «Я испытываю любовь к мужчине, как к равному себе. Но для меня не существует его верховенства, законного или узурпированного…». Во Франции правит Директория, Наполеон женится на Жозефине де Богарне, Франк Аппер изобретает консервы. В Америке Джордж Вашингтон отказывается баллотироваться на третий срок, его преемником становится Джон Адамс. В России умирает Екатерина II, на престол вступает Павел I.
В микрокосме семейства Остинов жизнь тоже идет своим чередом. Есть трогательная история о том, как Джейн писала в общей гостиной и запрещала смазывать петли на двери — заслышав ее скрип, она прятала написанные листки прежде, чем кто-то входил. Естественно нежелание автора показывать кому-нибудь недоделанную работу, естественно нежелание автора, как и любого честного труженика, чтобы кто-то вторгался в рабочий процесс с необдуманными замечаниями и с вопросами, на которые автор пока сам не знает ответа. Текст, находящийся в работе, подобен нежной молодой коже на ране, что еще сочится сукровицей. Не нужно ее трогать раньше времени, надо дать ей засохнуть, затвердеть, обрести эластичность.
Но когда роман был закончен, Джейн не только не стала таить его от своей семьи, но и попыталась опубликовать. 1 ноября 1897 года отец Джейн Джордж Остин отправляет письмо издателю Кэделлу, в котором предлагает напечатать «за счет автора или каким-то другим способом рукопись романа в 3х книгах объемом приблизительно равным «Эвелин» мисс Берни». Однако роман был отвергнут. И снова мы не знаем, насколько была уязвлена гордость автора, сколь глубоко было ее отчаяние, какие усилия она прилагала к тому, чтобы забыть эти глупости и вернуться к роли «самой очаровательной, глупенькой и кокетливой стрекозы и охотницы за женихами», как долго не решалась вернуться к рукописи. Возможно, она, как Элинор, глубоко страдала, ничем не выдавая своих истинных чувств, возможно, испытала лишь легкую досаду и сразу же утешилась. На мой взгляд, первое вероятнее — даже женщины георгианской Англии не были сделаны из резины. Мы знаем только одно: через шестнадцать лет основательно переработанный роман «Первые впечатления» вышел в свет под названием «Гордость и предубеждение».
Джейн Остин. Женщины-писательницы в ее эпоху.
Джейн Остин вовсе не была первой женщиной-писательницей в истории всего мира, или даже Англии. До нее были и француженка итальянского происхождения Кристина Пизанская, 25-летняя вдова королевского секретаря, писавшая в конце 14 века исторические трактаты и поэмы, чтобы прокормить себя и своих троих детей, и знаменитая Маргарита Наварская, составившая сборник новелл в подражание «Декамерону».
Была отчасти знакомая нам леди Мэри Уортли Монтегю — одна из самых колоритных женщин своего времени, блестящая писательница, творившая в разных жанрах.
Были Элизабет Монтегю и Элизабет Картер — основательницы салона «синих Чулков», о котором речь пойдет впереди.
Была Афра Бен, судя по всему, интереснейшая личность. Вот что пишет о ней «Кирилл и Мефодий»: «БЕН (Behn) Афра (1640-1689гг), английская писательница. Была агентом английского правительства в Нидерландах и Суринаме. В 1666 или 1667, вернувшись в Англию, стала одной из первых женщин, которые зарабатывали на жизнь литературой».
Была Элиза Хейвуд (1693 — 1756гг), весьма плодовитая английская писательница, специализировавшаяся на скандальных романах из светской жизни (кажется, это было что-то вроде «Долины кукол» или «Секса в большом городе»).
Была Мэри Уоллстонкрафт (1759 — 1797гг) — писательница, одна из первых феминисток и мать Мэри Годвин Шелли.
Была Мария Эджуорт (1767-1849гг), ирландская писательница, пропагандировавшая педагогические идеи Просвещения, писавшая о положении Ирландии (как всегда, трудном), о крушении патриархальных ценностей.
Была Анна Сьюард (1747 — 1809гг) — поэтесса с каштановыми кудрями по прозвищу «Личфильдский лебедь» и автор очень популярного в те времена романа «Луиза».
Была Фанни Берни (1752 — 1840гг) романистка и автор «Дневника», который вела на протяжении 70 лет, и в котором отразились все перипетии георгианской эпохи в Англии и Наполеоновской во Франции, увиденные глазами женщины. Именно на Фанни, по-видимому, равнялась и с нею постоянно полемизировала Джейн Остин.
Похоже, эпоха сама призывала женщин к перу. Следующий, XIX век буквально взорвется именами: Шарлотта, Эмили и Энн Бронте, Элизабет Гаскелл, Джордж Элиот, Мэри Шелли, Кристина Россетти, Элизабет Браунинг.
Arnim, Bettina von (1785-1859)
Droste-Hьlshoff, Annette (1797-1848)
Fischer, Caroline Auguste (1764-1842)
Gьnderode, Karoline von (1780-1806)
La Roche, Sophie de (1730-1807)
Mereau, Sophie (1770-1806)
Schlegel, Dorothea Friederike (1763-1839)
Unger, Friederike Helene
Frau von W. (vor 1807?-nach 1838)
Wallenrodt, Johanna Isablla Eleonore von
Говоря о Франции, назову только одно имя: Жорж Санд, дальше ищите сами.
Что отличает судьбу Джейн Остин от судеб ее многочисленных подруг по перу? Две вещи. Во-первых, она была одна. У нее не было брата или сестер, готовых разделить ее фантазии, а порой и буквально заставить взяться за перо, как это было в семье Бронте, ни отца-философа и ученого, как у Марии Эджуорт, или писателя, как у Мэри Шелли, или брата — модного художника, в доме которого собирался весь цвет интеллигенции Лондона, как у Кристины Россетти, ни мужа — всемирно известного поэта, как у Мэри Шелли или Элизабет Браунинг, ни просто мужа, способного понять и поддержать ее писательскую авантюру, как у Элизабет Гаскелл. По-видимому, семейство Остинов ничего не имело против писательства Джейн, отец даже пытался опубликовать ее роман, правда, анонимно, однако, в первую очередь окружающие видели в ней «кокетливую стрекозу и охотницу за женихами», а еще дурно одетую и недостаточно утонченную провинциальную барышню.
— до конца жизни она публиковала свои романы анонимно. «Чувство и чувствительность» выйдут под названием «роман леди» (по крайней мере, она не берет мужской псевдоним, как сестры Бронте, Джордж Элиот или Жорж Санд), позже романы будут выходить с подзаголовками «Сочинение автора “Чувства и чувствительности”», «Сочинение автора “Чувства и чувствительности” и “Гордости и предубеждения”» и т. д.
Вирджиния Вульф считала, что для того, чтобы стать писателем, женщине необходимы две вещи: собственная комната и собственные средства. Сама Вирджиния, создав в эссе «Своя комната» условный персонаж женщину-писательницу Мэри Бетон, пишет, что Мэри получила в наследство от тетки 500 фунтов в год, и это позволило ей заниматься тем, что ей нравилось, то есть, литературой. «Никакая сила не может отнять у меня моих пятисот фунтов — моей свободы. Еда, дом и одежда навсегда мои. Покончено не только с напрасными усилиями, но и с ненавистью, горечью. Мне незачем ненавидеть мужчин, они не могут задеть меня. Мне незачем льстить — они ничего не могут дать мне».
Интересно, что Вирджиния Вульф вовсе не рассматривает писательство как источник дохода, хотя она сама много лет сотрудничала с газетами, а позже организовала издательство вместе с мужем. Впрочем, литературный труд, как источник заработка — штука не самая надежная. Даже в наши дни, когда не пишет только ленивый, а опубликоваться не может только самый неграмотный. Можно ли назвать женщину (или мужчину), вынужденную писать каждые три месяца роман в десять-пятнадцать листов для поддержания рейтинга и доходов, писателем? Труженицей (тружеником) можно безусловно.
Но вернемся к Джейн Остин. У нее не было своей комнаты. Дом, в котором она жила, по нашим меркам мог показаться достаточно просторным даже для большой семьи. И все же в этом доме практически не было места, где женщина могла бы уединиться. В георгианскую эпоху дома дворян обычно бывали двухэтажными. Внизу находились комнаты «общего пользования»: холл, гостиная, столовая, комната для завтрака (иногда называвшаяся «утренней комнатой»), кабинет, библиотека, иногда музыкальная комната, если дом был побогаче. На первом этаже помещались также кухня, кладовая, чуланы, погреб, иногда небольшая пивоварня. Наверху помещались спальни. Слуги спали на втором этаже, либо в мансарде. Если же мансарды не было, а все комнаты второго этажа были заняты хозяевами, слуг помещали на чердаке. Работать в спальне было не принято, поэтому, как мы уже знаем, Джейн Остин работала в общей комнате (то ли гостиной, то ли столовой). В самом деле, если женщина может сидеть в гостиной или в столовой с рукодельем, почему бы ей между делом не писать роман?
— в Англии женщинам было позволено иметь собственность только в 1880 году. Мы уже знаем, что она не имела прав на дом, в котором жила — он принадлежал отцу, а после его смерти — старшему брату. Она никогда не пыталась зарабатывать деньги литературным трудом. Тогда для чего она писала? Или хотя бы для кого? Для сестры, братьев и отца? Может быть. Для себя самой? Может быть. Для некого гипотетического мистера Дарси, который являлся к ней в мечтах? Может быть. Для некого гипотетического читателя, о котором она, вероятно, имела еще более смутные представления, чем о мистере Дарси? Тоже может быть.
Около 1798 года, закончив «Нортенгерское аббатство», Джейн Остин замолкает и ничего не пишет до 1811 года. Возможно, неудача с публикацией «Первых впечатлений» все же повлияла на Джейн сильнее, чем она хотела это показать. Она не впала в демонстративное отчаяние и не стала тут же торжественно сжигать неоконченные романы, нет, она спокойно их дописала (и читая их, нельзя заподозрить, что ироничный автор не уверен в себе и своем предназначении), а затем тихо «сошла на нет» — превратилась в обычную провинциальную барышню. Вероятно, она продолжала понемногу шлифовать свои старые романы, но за одним-единственным исключением не бралась за новые.
Что происходит с Джейн Остин и ее семьей в эти годы?
В 1797 жених Кассандры Том Фовел умирает в Вест-Индии, куда он отправился для того, чтобы сколотить состояние. Летом 1798 года Джейн с матерью приезжают в Бат в гости к богатому брату Эдварду (вероятно, батские впечатления составили основу для сюжета первой части «Нортенгерского аббатства»). В 1801 году Джордж Остин-старший передает приход в Стивентоне своему старшему сыну Джеймсу. Осенью того же года семейство Остин переезжает в Бат. В 1802 году Джейн и Кассандра проводят лето в Стивентоне, Мэнидауне и Кенте, в декабре они возвращаются в Бат. Во время путешествия произошла еще одна примечательная история. 27-летняя Джейн Остин неожиданно получила предложение руки и сердца от старинного друга семьи 21-летнего Харриса Биг-Витера. Сначала она приняла предложение, но ночью передумала и наутро разорвала помолвку и срочно вернулась вместе с сестрой в Бат. Больше она никогда не помышляла о браке.
В 1803 году издательство «Кросби и К°» покупает «Нортенгерское аббатство». Несколько воспрянув духом, Джейн принимается было за новый роман «Уотсоны». Однако «Аббатство» так и не выходит в свет, а «Уотсоны» разонравились Джейн, и она их забросила. Они с Кассандрой снова путешествуют, посещают Рэмсгейт и Лайм.
Остин переезжают в Саутхэмптон, где живут на «материальную помощь», которую выделяют братья. В 1809 году умирает жена Эдварда, и он дарит матери и сестрам одно из своих земельных владений — небольшой дом в Чотэне (Хэмпшир), где ныне расположен музей Джейн Остин. По-видимому, Джейн и Кассандре снова приходится постоянно ощущать уколы, наносимые их гордости — они находятся практически на иждивении своих братьев, живут в чужом (и очень скромном доме), на чужие (и тоже небольшие) пожертвования. Да и этот дом им достался только после смерти богатой невестки (вероятно, она не позволяла Эдмунду проявлять щедрость по отношению к своему семейству).
В 1811 году происходит чудо — в издательстве Т. Эджертона выходит «Чувство и чувствительность» («Сочинение дамы»). Отзывы весьма благосклонные, и Джейн Остин тут же берется за новый роман — «Мэнсфилд Парк».
Более чем десятилетнее молчание не прошло для Джейн Остин даром. Кажется, что она растеряла кураж, утратила веру в себя, и «Мэнсфилд-парк» больше похож не на «Историю Тома Джонса» Филдинга, и не на «Тристана Шенди» Стерна, а на «Векфильдского священника» Голдсмита — он очень нравоучителен, порой до приторности. «В «Мэнсфилд-Парке» герой и героиня, Фанни и Эдмунд, невыносимые ханжи, и все мое сочувствие достается бессовестным, развеселым и чудесным Генри и Мэри Крофордам», — пишет Моэм, и я не могу с ним не согласиться. Кажется, Джейн решила «подстроиться», «прогнуться под изменчивый мир» и написать роман «как надо». Результат закономерен. Однако, назвать «Мэнсфилд-парк» полным провалом тоже нельзя — Джейн Остин все же не смогла удержаться и выпустила на страницы романа «развеселых и чудесных», хотя и весьма безнравственных и эгоистичных Крофордов.
Тем временем, «Чувство и чувствительность» продается очень хорошо. Вдохновленный успехом, Т. Эджертон покупает «Гордость и предубеждение» (бывшие «Первые впечатления») и издает их в ноябре 1813 года с подзаголовком «сочинение автора “Чувства и Чувствительности”»). В том же году вторым изданием выходят «Разум и чувство» и «Гордость и предубеждение». И хотя никто не знает имени автора («Ее старший брат Джеймс не сказал даже сыну, в то время школьнику, что книги, которые он читал с таким восторгом, написала его тетя Джейн», — пишет Соммерсет Моэм), это уже слава.
И слава позволяет Джейн Остин вернуться к уровню «Гордости и предубеждения» и пойти дальше. В 1814 — 1815 годах она пишет «Эмму», один из лучших своих романов, и сразу же начинает работу над новым – «Доводы рассудка».
«“Доводы рассудка” – книга редкого очарования, и хотя хочется, чтобы Энн была немножко менее расчетлива, немножко больше думала о других и была не так импульсивна – в общем, чтобы в ней было поменьше от старой девы, – однако же, если не считать случая на молу в Лайм-Риджис, я был бы вынужден присудить ей первое место из шести», — пишет Моэм, и я снова не могу с ним не согласиться.
Меж тем, в издательстве Т. Эджертона выходит «Мэнсфилд Парк» («Сочинение автора “Разума и чувства” и “Гордости и предубеждения”»), затем в издательстве Д. Мэррея выходит «Эмма» («Сочинение автора “Чувства и чувствительности”, “Гордости и предубеждения” и пр. и пр.»). В Париже издан первый перевод «Чувства и чувствительности» на французский язык.
Зимой 1815 года, Джейн Остин гостит в Лондоне (снова у Эдварда). И тут слава «настигает» ее. Она получает разрешение принца-регента посвящать ему будущие романы. (Напоминаю, Георг III впал в безумие в 1811 и вплоть до его смерти в 1820 Великобритания управлялась регентом — принцем Уэльским, который в 1820 году стал Георгом IV. Период его правления носит название «периода Регентства»). Принц-регент действительно очень любил романы Остин и держал собрание ее сочинений в каждом из своих дворцов. Но Джейн Остин почему-то не любила принца-регента. Она ответила на письмо через четыре месяца, и осторожно спросила секретаря регента, можно ли обойтись без посвящений. Ей дали понять, что посвящение строго обязательно. И тогда на первой странице «Эммы» появились следующие слова: «Его Королевскому Высочеству Принцу-Регенту с разрешения Его Королевского Высочества труд этот с уважением посвящает Его Королевского Высочества Послушный и скромный слуга, Автор».
Вскоре Джейн Остин получила от секретаря регента Дж. С. Кларка письмо, в котором он просил в следующем романе немного потрудиться на идеологической ниве и создать положительный образ священника. Джейн Остин ответила в стиле Элизабет Беннет — скромно, но со сдержанной гордостью: «Я чрезвычайно польщена тем, что вы считаете меня способной нарисовать образ священника, подобный тому, который вы набросали в своем письме от 16 ноября. Но, уверяю вас, вы ошибаетесь. В моих силах показать комические характеры, но показать хороших, добрых, просвещенных людей выше моих сил. Речь такого человека должна была бы временами касаться науки и философии, о которых я не знаю решительно ничего... Каково бы ни было мое тщеславие, могу похвастаться, что я являюсь самой необразованной и непросвещенной женщиной из тех, кто когда-либо осмеливался взяться за перо».
В марте 1816 года Дж. С. Кларк предпринял еще одну попытку — предложил Джейн Остин написать исторический роман, прославляющий деяния Саксен-Кобургского дома, с которым собирался породниться принц-регент. И снова получил вежливый, но непреклонный ответ: «Я не сомневаюсь в том, что исторический роман... гораздо более способствовал бы моему обогащению и прославлению, чем те картины семейной жизни в деревне, которыми я занимаюсь. Однако я так же не способна написать исторический роман, как и эпическую поэму. Я не могу себе представить, чтобы я всерьез принялась за серьезный роман – разве что этого требовало бы спасение моей жизни! И если бы мне предписано было ни разу не облегчить свою душу смехом над собой или другими, я уверена, что меня повесили бы раньше, чем я успела бы кончить первую главу».
«Куотерли ревью» со статьей Вальтера Скотта об «Эмме».
«Таков несложный сюжет истории, которую мы читаем с удовольствием, если не с глубоким интересом, и к которой, быть может, захотим вернуться скорее, чем к одному из тех произведений, где внимание приковано к сюжету во время первого чтения, благодаря сильно возбужденному любопытству», — пишет Вальтер Скотт, на которого Джейн Остин в свое время полушутливо негодовала — зачем-де такой превосходный поэт принялся за романы и начал отбивать хлеб у бедных прозаиков.
«Знание жизни и особый такт в изображении характеров, которые читатель не может не узнать, чем-то напоминают нам достоинства фламандской школы живописи, — продолжает Скотт. — Сюжеты редко бывают изысканными и, разумеется, никогда – грандиозными, но они выписаны близко к природе и с точностью, восхищающей читателя... В целом стиль этого автора так же напоминает романы сентиментального или романтического свойства, как поля, коттеджи и луга – ухоженные угодья роскошного особняка или суровую величавость горного ландшафта. Они не столь пленительны, как первые, и не столь грандиозны, как второй, но они доставляют тем, кто часто их посещает, радость, не идущую вразрез с опытом повседневной жизни, и – что еще важнее – юный путник может возвратиться после такой прогулки к обыденным занятиям, не рискуя потерять голову при воспоминании о местах, по которым он блуждал».
В том же году выходит второе издание «Мэнсфилд Парка». «Гордость и предубеждение», «Эмму» и «Мэнсфилд Парк» переводят на французский язык и издают в Париже.
Джейн Остин уже больна. У нее недостаточность коры надпочечников — возможно, следствие тяжелой простуды, возможно — проявление скрыто протекающего туберкулеза. Симптомы: стремительное похудание, нарастающая слабость, падение давления, тошнота, отвращение к еде.
новый роман «Сандитон», но ее силы тают с каждым днем.
18 июля Джейн Остин скончалась в Винчестере.
Излиться в нежном признании.
Вирджиния Вульф считала Джейн Остин «лучшей из женщин писательниц, чьи книги бессмертны». При этом она подчеркивала не только достоинства прозы Остин очевидные каждому читателю, но и детали, которые может заметить лишь профессионал — изящество построения фразы, «полноту и цельность высказывания».
Вообще-то мы можем поверить Вирджинии Вульф на слово — в построении английской фразы она разбиралась. Но можем и убедиться сами. потому что сейчас нам предстоит прочесть шестую главу романа «Гордость и предубеждение», совершенно замечательную, как в художественном, так и в техническом отношении.
фразу Остин на вкус) «united with great strength of feeling, a composure of temper and a uniform cheerfulness manner, which would guard her from the suspicions of the impertinent». То есть «соединяла с силой чувства уравновешенность характера и неизменную ровную приветливость, что оберегало ее от любых недоброжелательных подозрений». Замечательно, что Остин использует в этом случае слово «feeling», которое по значению несколько отличаются от известных нам «sense» и «sensibility». «Sense» -- как вы помните, может включать в себя некоторый анализ, рассудочность, «sensibility» — общую чувствительность, склонность к аффектам, в то время, как «feeling» — это именно ощущение, а также: переживание, сочувствие, симпатия вплоть до любви, отношение (приязнь или неприязнь», убеждение, но не логического, а интуитивного свойства.
Согласно словарю:
Gut feeling — инстинктивное чувство,
strange feeling — страх перед чем-то неведомым
good feeling — доброжелательность
— неприязнь, предубеждение; враждебность
innermost feelings, intimate feelings — самые сокровенные чувства
sneaking feeling — неосознанное чувство
uneasy feeling — беспокойство
to hurt smb. 's feelings — обидеть кого-л., задеть чьи-л. чувства
— отвести душу,
feeling ran high — страсти разгорелись
to hide, mask one's feelings — прятать свои чувства
to repress one's feelings — подавлять свои чувства
to express feelings, to show one's feelings — выражать чувство, отношение— выказывать чувство, отношение.
— общественное мнение.
— развить вкус к чему-л.
а woman of feeling — женщина со вкусом
Словарь также дает следующие примеры употребления этого слва в английских текстах.
I have also begun to reassess my own feelings about being a woman. — Я тоже стала пересматривать свои взгляды на то, каково быть женщиной. (Буквально: ощущение себя женщиной).
— Он не скрывал своего отношения к друзьям.
Thomas never lost his feeling for Harriet. — Томас никогда не переставал любить Хэрриет. (Буквально: никогда не терял своего чувства).
That's what we tried to portray in the book, this feeling of opulence and grandeur. — В книге мы хотели передать именно это ощущение богатства и великолепия.
I have a feeling that everything will come right for us one day. — Я предчувствую, что когда-нибудь и у нас все будет хорошо.
He could not have used more feeling language. — Он не мог бы говорить более прочувственно. (Буквально: он не мог бы использовать более прочувствованный язык).
— это именно ее способность испытывать глубокие чувства, любить всей душой, самозабвенно (в этом мы скоро убедимся) хоть и скрывая огонь под пеплом.
Проще говоря Джейн (совсем как Элинор в «Чувстве и Чувствительности») не смотря на искреннее восхищение, интерес и симпатию к Бингли, хорошо себя контролирует, не давая понять поклоннику, ни окружающим, насколько он ей не безразличен.
Элизабет этому рада — очевидно, она полагает, что сестры мистера Бингли, не преминули бы высмеять бедняжку Джейн, будь она менее сдержана.
Однако Шарлот полагает, что Джейн может сильно навредить себе — Бингли просто не догадается о ее чувствах, и не решится идти дальше в своем ухаживании. «He never do more than like her, if she does not help him» — «Он так и будет, любоваться ею издали, если она ему хоть немного не поможет». При этом она подводит под свой прогноз теоретическую основу: «Если женщина так искусно скрывает свои страсти, она может и вовсе потерять поклонника... В любой привязанности есть место толике благодарности или тщеславия. Первоначальный выбор мы делаем свободно, но лишь немногие из на слышали о настоящей любви, которая развилась бы без всякого поощрения. В девяти случаях из десяти женщина поступит умно, если покажет больше страсти, чем она чувствует на самом деле».
С последним Элизабет не согласна: «Твой план превосходно подходит для тех случаев, когда единственным желанием женщины является замужество, когда для нее важнее всего заполучить богатого мужа, или даже просто мужа. Но чувства Джейн иного рода, она не строит планов, и пока сказать насколько глубока ее симпатия и насколько она уместна. Она знакома с Бингли только две недели. Они протанцевали четыре танца в Меритоне, затем она видела его во время визита в Незерфильд, также они четырежды обедали в одной компании. Этого явно не достаточно для того, чтобы она изучила его характер».
«она могла изучить его аппетит, и к тому же не забывай — они провели вместе четыре вечера, а за это время можно многое успеть».
«Ну да, они успели выяснить, что предпочитают игру в «двадцать одно» игре в «коммерцию», но едва ли сумели изучить иные, более важные черты характеров друг друга», — отвечает Элизабет.
(Маршак переводит «коммерцию», как покер, но я попросила бы специалистов картежников проверить. О самой игре в словаре сказано так: «круговая игра, в которой карты становятся объектами обмена и торговли»).
И снова Шарлот, девушка чувствительная и разумная, выступает с целым манифестом, содержание которого в полной мере подтверждает ее чувствительность и разумность: «Я от всей души желаю Джейн успеха и думаю, что если бы она обвенчалась с Бингли завтра у нее было бы столько же шансов на счастье, как если бы она изучала его характер в течение года. Счастье в браке — дело случая. Даже если будущие супруги превосходно знают склонности друг друга и заранее с ними свыклись — это не дает им никаких гарантий. Со временем разногласия неминуемо возникнут и неминуемо приведут к размолвкам. Лучше уж знать как можно меньше о недостатках человека, с которым собираешься провести жизнь».
«Ты смеешься надо мной, Шарлот, и городишь всякий вздор. Сама бы ты так никогда не поступила», — говорит Элизабет, а Джейн Остин забрасывает крючок, на который десяток глав спустя поймает отличную жирную рыбу.
***
и, одновременно, не пообещать ему слишком многое, и не выставить себя на посмешище? Как в промежутке между танцами, обедом, игрой в карты и постелью (в случае Остин — замужеством) выкроить время для того, чтобы получше узнать друг друга? Разве что фразы они будут строить не так изящно, как остиновские барышни.
Второе — неизменность двух базовых позиций. Шарлот — «главное замуж, а там прорвемся», и Элизабет (скажу словами своей бабушки) — «замуж выйти не напасть, как бы замужем не пропасть». С точки зрения логики, здравого смысла и житейского опыта права Элизабет, но с другой стороны Джованни Бокаччио, например, считал, что «лучше сделать и пожалеть, чем не сделать и пожалеть», а тоже вроде неглупый был человек.
В произведениях, написанных в модном тогда стиле сентиментализма, решительное объяснения героя и героини выглядело приблизительно так «и долго скрываемое чувство наконец излилось в нежном признании». Даже у насмешника Филдинга, любимца Джейн Остин, когда дело доходит до любовных признаний, положительные герои решительно встают на котурны. Вот соответствующий кусочек из «Истории Тома Джонса, найденыша».
«— Я и без того уже слишком многим вам обязана, вы, конечно, это знаете, — сказала Софья, устремив на него долгий и нежный взгляд, потом со страдальчески исказившимся лицом воскликнула: — Ах, мистер Джонс, зачем спасли вы мою жизнь? Смерть моя принесла бы нам обоим больше счастья!
— Принесла бы больше счастья! — воскликнул Джонс. — Мне легче было бы умереть на дыбе, на колесе. чем перенести... вашу... не могу даже вымолвить этого страшного слова! Для кого же я живу, как не для вас».
«влюбленные замолчали и стояли, трепещущие».
Вы, я думаю, уже догадались, что не найдете ничего подобного в романах Остин. Она никогда не скажет, что «чувства Бингли излились в нежном признании» (хотя разумеется в конце концов они все же излились и именно в нежном признании), она никогда напишет, что Элизабет и Дарси «замолчали и стояли, трепещущие» (хотя, скорее всего, именно так они и стояли). В своей сдержанности Джейн Остин была похожа на своих любимых героинь: Элинор, Джейн. Элизабет. Вероятно, она не уступала им и в «силе чувств». А то, что несмотря на всю сдержанность и «уавновешенность характера» она умела сохранить «полноту и цельность высказывания» и глубоко взволновать нас с вами и делает ее одной из лучших женщин писательниц, да что там мелочиться, — одним из лучших английских писателей «чьи книги бессмертны».
Счастье в браке — дело случая.
Так по крайней мере полагает Шарлот Лукас. Кроме того она полагает, что: «даже если будущие супруги превосходно знают склонности друг друга и заранее с ними свыклись — это не дает им никаких гарантий. Со временем разногласия неминуемо возникнут и неминуемо приведут к размолвкам. Лучше уж знать как можно меньше о недостатках человека, с которым собираешься провести жизнь».
Элизабет Беннет, напротив, считает что главное условие семейного счастья — тщательное изучение особенностей характера будущего мужа. Джейн, по-видимому, делает ставку на взаимную любовь.
можно отнести слова Филдинга: «Лишь одна ситуация супружеской жизни чужда наслаждению —состояние равнодушия. Но если многим моим читателям известно, надеюсь, как бесконечно приятно бывает угождать любимому человеку, то, боюсь, найдутся и такие, которые изведали удовольствие мучить ненавистного. В этом удовольствии, сдается мне, нужно видеть причину того, что муж и жена часто отказываются от покоя, которым могли бы наслаждаться в браке, как бы ни были они ненавистны друг другу. Вот почему на жену часто находят припадки любви и ревности и она даже отказывает себе во всех удовольствиях, лишь бы разрушить и расстроить удовольствия мужа; а он, в отместку, подвергает себя всяческим стеснениям и сидит дома в неприятном для себя обществе, чтобы и жена оставалась с человеком, которого она тоже терпеть не может. Отсюда также обильные слезы, нередко проливаемые вдовой над прахом мужа, с которым она не имела ни минуты мира и покоя в жизни, но которого теперь ей нельзя будет мучить».
Да и какого именно счастья ждали англичанки от брака? Вечной любви? Взаимного уважения? Идиллии в кругу детей? Или взаимной свободы, когда муж позволяет жене иметь любовников по своему вкусу, а жена мужу — любовниц?
Возможно вы удивитесь, узнав, что в английской культуре с давних времен существовало устойчивое мнение, что брак, вовсе не является помехой страстной взаимной любви, что супруги могут быть вечными любовниками, не устающими дарить друг другу наслаждение.
«Англичане сделали брак романтичным», — считает англичанка Нина Эптон, автор книги «Любовь и англичане» (большинство цитат приведенных ниже, взяты из этой книги). Давайте узнаем, каких успехов достигли британцы в науке построения счастливого брака.
***
Традиции супружеской любви в Англии более тысячи лет. Еще в 8 веке нашей эры суровые англосаксы слагали трогательные элегии о страданиях жены, разлученной с любимым мужем:
и родню свою кинул,
муж, уплывши по хлябям,
плакала я на рассвете;
где же ты, господин мой,
—
собиралась в дорогу
за супругом, как должно,
нелюбимая, злосчастливая,
замыслило худо,
втайне захотело
развести нас навеки,
чтобы друг от друга
изболелась я душою,
и супруга законного
вдруг постигла,
как суров его жребий,
как он духом страдает...
не забыть мне прежнего:
как часто мы ручались,
что разлучит нас только гибель-могила,
нашей супружеской
любви как не бывало,
претерпеваю повсюду
Не меньшие страдания испытывали разлуке и мужчины. Так еще одна песня повествует о том, как «владыка, судьбой гонимый» тайно посылает к своей супруге гонца.
он же поручил мне ныне
сказать тебе, чтобы за море,
землю эту покинув,
едва услышишь под утесом
кукушки тоскующей
в кущах голос;
и тогда ни единому
нимало не медля,
в море выйди,
плыви по водам,
по вотчине чаек,
ступай, отыщешь
там, долгожданная,
своего господина;
он же, муж, измолвил,
большего ему не будет,
коль скоро бог всемогущий
вам дозволит
пребывать, как прежде,
Средневековые монахи и богословы заботясь о крепости брака писали нравоучительные трактаты для мирян, в которых отношения мужа с женой предписывалось стоить по образу и подобию отношений Христа и паствы.
Английский монах-францисканец Варфоломей, рассуждая об этом предмете выказывает глубокое знание мирской жизни. «До свадьбы жених старается завоевать любовь той, за коей ухаживает, с помощью даров, и подтверждает любовь свою посылкой писем, гонцов и разных подношений, дарит много подарков, и много вещей и скота, и обещает еще намного более. И дабы доставить ей удовольствие, он участвует в мужеских забавах и игрищах, и вершит славные деяния с помощью оружия, силы и мастерства. И старается выглядеть веселым и красивым, часто меняя свои наряды и одеяния. И все, что он должен дать и сделать для ее любви, он немедля отдает и делает, не щадя сил своих... Он говорит ей приятные вещи, старается ее развеселить, ' будучи сам оживленным, радостным и внимательным, и наконец признается ей в любви и открыто высказывает свое желание в присутствии ее близких, и обручается с ней кольцом... и подписывает бумаги, и жалует ей деньги и подарки. Он устраивает празднества, пиры и свадебные гулянья.. и услаждает слух своих гостей пением, игрой на волынке и другими искусствами менестрелей. И затем, когда все это заканчивается, он приводит ее в уединение своей комнаты и делает ее своей спутницей на ложе и за столом. И она становится хозяйкой его денег, и дома, и слуг. И затем он бывает внимателен и заботлив к ней не менее, чем к себе самому; и с особой любовью он разъясняет ей, когда она поступает неправильно, и всегда заботится о том, чтобы ей было хорошо, и внимательно следит за ее поведением и поступками, за речью и внешним видом»...
Автор «Петра-пахаря» советовал мужчинам:
Женитесь по любви — не ради денег.
И наделит вас доброю супругой».
Однако монахи прекрасно сознавали, что реальность не совсем соответствует их благим пожеланиям. В реальности множество браков заключалось по расчету, зачастую между малолетними детьми. В результате, как полагали авторы нравоучительных трактатов: «любящих мужа и жену нельзя сыскать во всей Англии, поскольку мужчины женятся кто ради красоты, кто из-за богатства и других низменных интересов. Невозможно встретить брак по расчету, в котором муж любит жену, а та сердечно относится к мужу, ведь супруги страдают из-за несправедливого брачного закона».
И все же многие браки были, вероятно основаны на взаимной любви и заботе. Об этом свидетельствует, например такая запись из архива суда лорда-канцлера, датируемая 12 веком.
Человек, обвиненный в браконьерстве оправдывался в суде следующим образом: его обвинили в браконьерстве. «... А теперь я расскажу тебе о причине моей алчности и нетерпения. Моя дорогая жена к тому времени лежала в постели уже целый месяц, как сие ведомо моим соседям, присутствующим здесь. Она не могла ни съесть, ни выпить ничего из того, что любила, а паче всего вожделела она отведать линя. Я пошел на берег пруда, чтобы изловить всего лишь одного линя, и никакой иной рыбы из пруда я не словил... Я посмотрел на рыб, игравших в воде, таких прекрасных и таких блестящих, и, повинуясь превеликому желанию поймать линя, я лег на берег и прямо руками, попросту и безо всякой иной снасти поймал сего линя и вытащил оного из воды...»
пишет своему супругу: «Сэр! Умоляю тебя, ежели ты надолго задержишься в Лондоне послать за мной, поелику я мечтаю о сем уже давно, с тех пор, как возлежала в твоих объятьях».
В пятнадцатом веке еще одна женщина из семьи Пастонов: юная Марждери тайно обвенчалась с управляющим имением Ричардом Каллем. Семья была в ужасе от подобного мезальянса, но молодые обратились в церковный суд и он признал брак действительным. В конце концов семейству пришлось смириться и прар жила долго и счастливо, хотя и весьма скромно. (Ричард продолжал оставаться управляющим имения, но Пастоны отказались поддерживать отношения с Марджери). Воодушевляющий пример для будущих поколений! Наиболее легкомысленные героини Остин именно так и считают, и чуть что очертя голову убегают со своими возлюбленными. Однако реалистка Джейн Остин считает, что они поступают не слишком разумно.
***
В XVI веке, повинуясь скипетру королевы-девственницы Елизаветы, грянуло веселое возрождение — эпоха шекспировского театра и королевских пиратов, роскошных особняков, кресел с подвижной спинкой («непристойным дневным ложем» называл их Шекспир), раздвижных столов, серебряных соусников, «леденцов для поцелуев» (конфет из цветочных лепестков освежающих дыхание), атласных ночных сорочек, и модной английской косметики, за которой посылала корабли мать султана.
Детей все еще обручают в весьма юном возрасте — 12 — 14 лет, но кроме материальных соображений появились и другие причины для поспешности: «выдавай дочерей замуж вовремя, чтобы они не вышли сами» — советует один елизаветинский лорд другому.
Впрочем, даже детский брак мог оказаться счастливым. Один из елизаветинских джентльменов Джервазом Холлсом, писал в мемуарах о первой встрече со своей суженой Дороти Кирктон: «Существует поговорка, браки заключаются на небесах. Когда я был еще мальчиком, а и вовсе младенцем, у меня возникло страстное желание на ней; жениться, которое с каждым годом все более росло и наконец превратилось в решимость, а добрый ее нрав (купно со многими другими совершенствами души и тела, коих только можно желать от супруги) каждый час эту решимость во мне укреплял. Чувством передалось и моему отцу, настолько его охватив, что, хотя поначалу он высказывал по этому поводу великое сожаление, ибо что отец девочки не может дать ей никакого приданого, но в конечном счете не только всей душой возлюбил ее, но часто торопил меня с заключением брака».
Елизаветинцы наслаждались сексом, в том числе и на брачном ложе, и не слишком этого стеснялись. Вот к примеру письмо торговца полотном Джона Джонсона, посланное из Кале в Лондон жене Сабине в 1538 году. «Я ложусь спать в десять часов вечера; не хотела бы ты оказаться со мной в постели, чтобы заставить меня задержаться Твой любящий муж...» Сабина отвечает: «Я не питаю никаких сомнений, что, когда, по воле Господа, ты вернешься домой, мы придем к доброму согласию, как именно провести эти холодные ночи».
Так в январе 1602 заключили тайный брак тридцатилетний Джон Донн — секретарь лорда-хранителя большой государственной печати Эджертона и семнадцатилетняя Энн Мор — племянница лорда-хранителя. Через некоторое время Донн написал отцу своей возлюбленной сэру Джону Мору покаянное письмо: «Сэр, я признаю, что моя вина настолько велика, что не осмелюсь молить вас о ни о чем более, как только поверить, что ни цели мои ни средства не были бесчестными. Но во имя той, о которой я забочусь более, чем о состоянии моем и жизни (иначе я никогда не смог бы ни радоваться в этой жизни, ни наслаждаться в следующей) я смиренно прошу Вас избавить ее от ужасного испытания вашим внезапным гневом». У сэра Джона было достаточно причин для «внезапного гнева»: Донн, хоть и принадлежал к золотой молодежи, но не был аристократом, он перебивался случайными заработками и не имел постоянного источника дохода и главное: он был католиком. И сэр Джон Мор постарался, чтобы новоиспеченный зять оказался в лондонской тюрьме Флит и естественно лишился работы.
Однако в конце концов зять и тесть примирились и брак был оглашен в апреле 1602 года. Выйдя из тюрьмы, Донн оказался не у дел, а некогда солидное наследство почти полностью иссякло. Более десяти лет супругам пришлось прожить в нужде. Джон тщетно искал постоянную работу, переходил от одного знатного покровителя к другому. Тем не менее, он, по-видимому, был очень счастлив в браке. В 1611 году, когда Джон сопровождал своего нового патрона в заграничной поездке, он написал для Энн послание, которое назвал: «Прощание, запрещающее печаль». В этом стихотворении взаимная любовь супругов становится отражением космической гармонии.
Как шепчет праведник: пора! -
Пока царит вокруг одра
Печальная неразбериха,
Вот так безропотно сейчас
Простимся в тишине - пора нам!
Святыню выставлять профанам.
Страшат толпу толчки земли,
О них толкуют суеверы,
Но скрыто от людей вдали
Любовь подлунную томит
Разлука бременем несносным:
Ведь цель влеченья состоит
В том, что потребно чувствам косным.
Нельзя, ведь чувства слишком грубы;
Вот цель, а не глаза и губы.
Связь наших душ над бездной той,
Подобно нити золотой,
Не рвется, сколь ни истончится.
Как ножки циркуля, вдвойне
Мы нераздельны и едины:
Ты тянешься из середины.
Кружась с моим круженьем в лад,
Склоняешься, как бы внимая,
Пока не повернет назад
Куда стезю ни повернуть,
Лишь ты - надежная опора
Того, кто, замыкая путь,
К истоку возвратится скоро.
«Между ними существовало такое родство душ, что однажды, находясь в отлучке, он увидел во сне жену с мертвым младенцем на руках. Позже Донн узнал от супруги, что в тот самый миг она разрешилась от бремени мертвым ребенком».
Энн родила 12 детей, семеро из них пережили свою мать. Энн умерла в 1617 году и после ее смерти Донн поклялся никогда больше не жениться.
Со смертью Энн биографы Донна связывают стихотворение: «ВЕЧЕРНЯ В ДЕНЬ СВЯТОЙ ЛЮЦИИ, САМЫЙ КОРОТКИЙ ДЕНЬ В ГОДУ».
Люции, - он лишь семь часов светил:
Шлет слабый свет и негустой.
Вселенной выпит сок.
Земля последний допила глоток,
Избыт на смертном ложе жизни срок;
Я - эпитафия всемирных бед.
Влюбленные, в меня всмотритесь вы
В грядущем веке - в будущей весне:
Я мертв. И эту смерть во мне
Она ведь в свой черед -
Из ничего все вещи создает:
Из тусклости, отсутствия, пустот...
Разъят я был. Но, вновь меня создав,
Все вещи обретают столько благ -
Дух, душу, форму, сущность - жизни хлеб...
Я ж превратился в мрачный склеп
Бурлил потоп всемирный. И в хаос
Мы оба обращались, чуть вопрос
Нас трогал - внешний. И в разлуки час -
Мы были трупы, душ своих лишась.
Я ж ныне - эликсир небытия.
Будь человек я - суть моя
Была б ясна мне... Но вольней
Жить зверем. Я готов
И гнева, и любви им внятен зов,
И тенью стал бы я, сомненья ж нет:
Раз тень - от тела, значит, рядом - свет.
Но я - ничто. Мне солнца не видать.
Стремится к Козерогу, мчась,
Чтоб вашей страсти место дать.
Желаю светлых дней!
А я уже готов ко встрече с ней,
Ее ночного празднества приход:
И день склонился к полночи, и год...
***
Семнадцатый век — эпоха бурных политических схваток подарил английской истории немало романтических историй.