Джейн Остин снова с нами
Танец как метафора.
Вернемся к разговору о писательской технике. В классическом романе техника — это нечто такое, чего читатель не должен замечать. Джейн Остин в совершенстве владеет искусством быть незаметной. Однако, иногда мы можем поймать ее за руку, если будем очень бдительны.
В середине шестой главы, сразу после разговора Шарлот и Элизабет о счастье в браке, Остин делает очень красивый, плавный и незаметный переход, смену плана длиной в одну фразу. Так хороший танцор закончив одну комбинацию элементов делает короткую связку, дорожку шагов, или даже просто небольшой полукруг для того, чтобы переместить центр тяжести и начать следующий элемент с нужной ноги. Зритель эту связку никак не выделяет, он просто чувствует, как танец плавно и естественно перетекает из одной фигуры в другую и наслаждается искусством танцора.
Вот абзац, который я имею в виду:
«Occupied in observing Mr Bingley’s attention to her sister, Elizabeth was far from suspecting that she was herself becoming an object of some interest in the eyes of his friend».
«Занятая наблюдением за тем, какое впечатление производит мистер Бингли на ее сестру, Элизабет не подозревала о том, что сама стала объектом, вызвавшим подобный интерес у его друга».
Так на протяжении одного сложноподчиненного предложения Джейн Остин «меняет ногу». Если в предыдущей части главы мы следовали за Элизабет, теперь (и кстати в первый раз) мы видим ситуацию глазами мистера Дарси. И тут же, чтобы отвлечь внимание читателя от этого перехода Остин предлагает нам заманчивую картинку: Дарси, вопреки собственному слегка брюзгливому нраву, любуется Элизабет.
«Mr Darsy had at first scarcely allowed to be pretty, he had looked at her without admiration at the ball, and looked at her only to criticise. But no sooner had he made it dear to himself and his friends that she had hardly a good feature in her face, than he began to find it was rendered uncommonly intelligent by the beautiful expression of her dark eyes. To this discovery succeeded some others equally mortifying. Though he had detected with a critical eye more than one failure of perfect symmetry in her form, he was forced to acknowledge her figure to be light and pleasing; and in spite of his asserting that her manners were not those of the fashionable world, he was caught by their easy playfulness...
».
«Мистер Дарси вначале едва допускал, что ее можно счесть миловидной. На балу он наблюдал за нею без всякого удовольствия, и придирчиво выискивал недостатки в ее внешности. Но едва он убедил своих друзей, что в ее лице нет ни одной правильной черты, он вдруг заметил, что в ее темных глазах светится необычный для женщины ум, и что благодаря этому они кажутся весьма красивыми и выразительными. За этим открытием последовали другие, подвергающие наблюдателя не меньшей опасности, чем первое. Хотя его критичный глаз мог без труда определить, насколько ее фигура далека от идеально симметричных форм, он не мог не заметить и того, как она стройна и грациозна, а также, что хотя ее манеры не отвечали последнему писку моды, ее живой и веселый нрав не мог не вызвать симпатии...
... Ему захотелось узнать о ней больше, и, не решаясь пока заговорить с нею непосредственно, он стал прислушиваться к ее разговорам с другими».
Расставаясь с этим замечательным во всех отношениях абзацем, хочу отметить очередную неточность перевода. У Маршака первая часть фразы про наблюдения и наблюдателей переводится так: «приглядываясь к отношениям между мистером Бингли и Джейн». Меж тем Джейн Остин пишет нечто иное «наблюдая за тем, какое впечатление производит мистер Бингли на ее сестру». Мелочь, но важно. Для Элизабет действительно важнее понять насколько глубока симпатия Джейн к Бингли, а не то, насколько глубоко сама Джейн задела сердце северянина. Таким образом Остин еще раз подчеркивает приверженность Элизабет романтической концепции любви и брака.
Что касается «сцены любования», то Маршак переводит ее следующим образом: «Мистер Дарси вначале едва допускал, что она недурна собой. Он совершенно равнодушно смотрел на нее на балу. И когда они встретились в следующий раз он видел в ней одни недостатки Но лишь только он вполне доказал себе и своим друзьям, что в ее лице нет ни одной правильной черты, как вдруг стал замечать, что оно кажется необыкновенно одухотворенным благодаря прекрасному выражению темных глаз. За этим открытием последовали другие, не менее рискованные. Не смотря на то, что придирчивым оком он обнаружил не одно отклонение в ее наружности, он все же был вынужден признать ее необыкновенно привлекательной. И хотя он утверждал, что поведение Элизабет отличается от принятого в светском обществе, оно подкупало его своей живой непосредственностью».
перевожу playfulness как «игривость», потому что в русском языке это слово имеет сильный эротический оттенок. У Остин же, как мне кажется, речь идет об «игривости» котенка или ребенка — то есть о живости, веселости, добродушном чувстве юмора). Не то, чтобы русский перевод был плох. Он очень хорош — это один из лучших переводов, с которыми мне приходилось сталкиваться. Но оригинал все же лучше по одной простой причине. Маршак знал, что переводит классику. Джейн Остин было невдомек, что она пишет эталонный роман. Поэтому она позволяла себе быть playfulness.
***
Благодаря этому абзацу, Джейн Остин легко и непринужденно переносит действие из комнаты Элизабет в гостиную сэра Вильяма Лукаса, на званый вечер. Мистер Дарси тайком наблюдает за Элизабет, она это замечает и решает в очередной раз поддразнить его. Однако у Шарлот другие планы. Она хочет продемонстрировать талант Элизабет и тем сразить заносчивого аристократа. Шарлот открывает клавесин и просит Элизабет спеть. Элизабет, хоть и без особого энтузиазма соглашается, не упуская при этом случая подколоть Дарси: «There is a fine old saying, which everybody here is of course familiar with - «Keep your breath to cool your porridge,» - and I shall keep mine to swell my song». «Есть прекрасная старинная пословица, хорошо известная в наших краях — «Сбереги свой вздох, чтобы остудить овсянку». — А я, пожалуй, сберегу свой для песни». (Маршак зачем то «переводит» пословицу и превращает ее в «Чем сказать, лучше смолчать»).
Тем временем сэр Лукас решает поддержать начинание дочери и предлагает Дарси потанцевать с Элизабет. Для затравки он спрашивает Дарси «как аристократ аристократа»:
— Вы ведь часто танцуете в Сент-Джеймсе? (т. е. в королевской резиденции).
— Никогда, сэр, — отвечает Дарси.
— Но разве вы не считаете, что этот надлежащий способ отдать дань уважения подобному месту?
— Я стараюсь по возможности избегать уплаты подобной дани какому бы то ни было месту.
Так в разговоре двух дворян танец в королевском дворце становится разновидностью вассальной службы. Дарси, аристократ голубых кровей, отказывается уважить таким образом своего короля. Что же не устраивает? Ганновреская династия или танцы сами по себе? Возможно, танцы. Возможно, в глубине души он опасается серьезных последствий этого невинного развлечения.
Последствия действительно могли быть весьма серьезными. Чарльз Рид писал в начале XIX века. «К большинству молодых людей любовь приходит после долгого вальсирования... .... все приводило их в глубокое волнение — первая встреча и робкое рукопожатие, первое осторожное прикосновение его сильной, но дрожащей руки к ее гибкой талии, обворожительная гармония их безошибочных движений, кружение, музыка, ее свежее дыхание на его щеке, его пылкий ищущий взор, пылающий жаждой встретится с ее взором и слиться воедино. То был не вальс, — то был экстаз».
Во времена Элизабет и Дарси еще не вальсировали. Только в 1812 году этот танец под названием «Немецкий вальс» появляется в Англии, а в июле 1816 года его танцуют на балу принца-регента. Но веселые шотландские и ирландские мелодии, которые по просьбе собравшихся наигрывала на рояле Мэри Беннет, вполне могли вскружить голову.
«страсть к танцам — прямой путь к тому, чтобы влюбиться», потом Дарси отказывается танцевать с Элизабет потому, что она недостаточно красива, потом Элизабет обещает матери никогда не танцевать с Дарси и вот теперь их снова пытаются свести в пару, Дарси колеблется и готов согласиться, но теперь пришел черед Элизабет отказать «Я надеюсь. вы не подумали, что я пришла сюда в поисках партнера для танцев!» — возмущенно восклицает она. И ускользает, оставив Дарси разочарованным и очарованным одновременно.
Перипетии этого «приглашения к танцу» растянувшегося на 66 глав, напоминают мне историю другой замечательной пары — шекспировских Беатриче и Бенедикта из комедии «Много шума из ничего». Беатриче задолго до Чарльза Рида и Джейн Остин пришла к выводу что танец суть метафора брака: «Сватовство, венчание и раскаяние — это все равно, что шотландская джига, менуэт и скинкпес. Первое протекает горячо и бурно, как джига и так же причудливо. Венчание — чинно и скромно, степенно и старомодно, как менуэт, ну а потом приходит раскаяние и начинает разбитыми ногами спотыкаться в синкпесе все чаще и чаще, пока не свалится в могилу». (В примечаниях написано что скипес — это танец «в пять па», очевидно французского происхождения. Подробности пока мне неизвестны).
Кстати в Беатриче и Бенедикте есть нечто общее с Элизабет и Дарси. Они playfulness в обыденной жизни, но честны, храбры и благородны, когда речь заходит о действительно серьезных вещах. Они слишком цельные и яркие личности чтобы сойтись просто так «после длительного вальсирования», без борьбы. Но чем ожесточеннее борьба, тем более страстными будут объятия в финале, до которого осталось еще 60 глав.
Но тут вы должны меня одернуть — это Дарси то playfulness? Да, и он тоже, только на свой лад. И я постараюсь доказать вам это в следующей главе.
***
«the most beautiful creature I ever beheld» — «самое прекрасное создание, какое я когда-либо видел». При этом Бингли употребляет не Present perfect, как следовало бы, согласно правилам английского языка. а Past simple. То есть он не только не встречал прежде такой красивой девушки, но и уверен, что больше никогда не встретит ничего подобного. Эта «грамматическая ошибка» не единственная у Остин. Тот же Бингли, говоря о меритонском бале заявляет: «I never met with so many pleasant girls in my life» — «Я никогда в жизни не встречал так много очаровательных девушек», и снова употребляет Past simple, вместо не Present perfect. Чуть ниже миссис Беннет говорит о сестрах мистера Бингли «I never in my life saw anything more elegant than their dresses» — «Я никогда в жизни не видела ничего более элегантного, чем их платья, а Элизабет говорит о Джейн «I never heard you speak ill of a human» — «Я никогда не слышала, чтобы ты дурно отозвалась о каком-нибудь человеке». Если бы я написала подобные фразы в контрольной по английскому языку, преподаватель недрогнувшей рукой исправил бы их на «I have never heard (met, seen)»...
сокращенные формы, используемые в прямой речи. Гипотеза прожила недолго. В конце шестой главы Джейн Остин убедительно демонстрирует нам, что прекрасно умеет пользоваться Present perfect и именно в прямой речи.
В конце шестой главы мисс Бингли спрашивает Дарси, на что это он так засмотрелся и Дарси, на миг утратив бдительность, сознается любуется прекрасными глазами мисс Элайзы Беннет. Мисс Бингли, которая имеет виды на Дарси, тут же, почуяв опасность, не без ехидства осведомляется “How long has she been such a favourite?» — «Как давно она стала вашей фавориткой?»
В чем же фокус? Вероятно в том, что во всех предыдущих случаях говорящие подразумевали: «Я никогда не видел(а) и вряд ли еще увижу»... и использовали Past simple, то есть форму глагола, выражающее окончательно свершившееся действие. А в последнем случае мисс Бингли делает ударение на «как давно», намекая что прежде Элизабет вовсе не нравилась мистеру Дарси и использует Present perfect — то есть форму выражающую действие, закончившееся недавно и оказывающее влияние на настоящее. Итак, использование различных форм английских времен — это вопрос не только банальной грамотности, но и писательской техники. Той самой, которая на первый взгляд почти не видна, но, за счет наполнения простейших сценок двойным и тройным смыслом, доставляет читателю огромное удовольствие.