4.
Итак, его преподобие Чарлз Доджсон вкушал успех, однако он не испытывал удовольствия, разделяя славу Льюиса Кэрролла. Ему вообще удавалось так устроить свои дела, что и волки были сыты, и овцы целы. Сам неутомимый охотник за знаменитостями, он отказался позировать для шаржа художнику из «Вэнити Фэр»: «Для меня нет ничего более неприятного, чем выставлять свое лицо напоказ чужим людям».
С какой-то одержимостью он наблюдал за иллюстрированием, печатанием и выпуском в свет «Алисы в Стране Чудес», которая еще при жизни писателя разошлась в ста десяти тысячах экземпляров. Он с энтузиазмом занимался распространением «Алисы» в дешевых, детских, факсимильных изданиях, через инсценировки на драматической и оперной сценах и даже в виде альбома для марок с картинками из «Алисы». В то же время он терпеть не мог, когда его отождествляли с Льюисом Кэрроллом. Одной из своих маленьких приятельниц, Эдит Рикс, он писал: «Передайте, пожалуйста, Вашей матушке, что я пришел в ужас, увидев адрес на ее письме, и что я предпочел бы «преп. Ч. Л. Доджсону, колледж Крайст-Черч, Оксфорд». Если письмо адресовано «Льюису Кэрроллу, колледж Крайст-Черч, Оксфорд», оно либо попадает в отдел неустановленных адресатов, либо послужит для почтальонов и всех прочих, через чьи руки оно проходит, подтверждением факта, который я более всего хотел бы от них скрыть». Корреспонденция на имя Льюиса Кэрролла приводила его в негодование; тем не менее в письме другой девочке, Кэтлин Эшвидж, он подписался: «Ваш искренний друг Чарлз Л. Доджсон (иначе говоря — Льюис Кэрролл)».
Такое донкихотство не мешало ему вести свои литературные дела с пунктуальностью математика, проявляя при этом рвение, которое сослужило бы ему хорошую службу и в наш век, с его техническими возможностями. Первую рукопись «Приключения Алисы под землей», примерно восемнадцать тысяч слов, Кэрролл не только переписал для девочки от руки, но и украсил тридцатью семью собственными рисунками. Рукопись он закончил переписывать в феврале 1863 года, а отправил ее Алисе, в дом ректора, только в ноябре 1864 года. В промежутке между этими датами Кэрролл, вначале «не помышлявший об издании рукописи», но в конце концов переубежденный друзьями, начал переговоры с издательством Кларендон в Оксфорде об издании ее за собственный счет. Однако прежде он подготовил новый вариант рукописи, увеличив количество слов до тридцати пяти тысяч, и передал его Джону Теннилу, с которым познакомился через Тома Тэйлора, драматурга и в будущем редактора «Панча». Теннил к тому времени получил признание благодаря своим иллюстрациям к «Басням» Эзопа (1848), остроумная интерпретация которых положила начало его долгому, продолжавшемуся всю жизнь, сотрудничеству с «Панчем».
Сэр Джон Теннил умер в 1914 году в возрасте девяноста трех лет, создав две тысячи карикатур для «Панча», в их числе и рисунки, обличающие фабричную потогонную систему, и знаменитый «Списанный на берег лоцман» — по случаю отставки Бисмарка в 1890 году 54— это бессмертные иллюстрации к двум книгам об Алисе. Такого единства слова с рисунком, как в творческом дуэте Кэрролл — Теннил, мир еще не видел. Для Теннила работа над «Алисой» оказалась самой неприятной за всю его долгую жизнь. Он согласился иллюстрировать первую книгу, поскольку в ней много зверушек, а Теннил любил рисовать зверей. И хотя успех «Алисы в Стране Чудес» значительно поднял его собственную репутацию, он долго не хотел браться за «Зазеркалье». Только самые настойчивые уговоры ее «деспота»-автора вынудили художника согласиться. Несмотря на это, Кэрролл признавался другому своему иллюстратору, художнику Гарри Ферниссу55, что из девяноста двух рисунков к «Алисе в Стране Чудес» ему нравился только один. Теннил же, по свидетельству Фернисса, говорил: «Доджсон невозможен! Этого зазнайку-ментора больше недели нельзя вытерпеть!»
Вот образчики его указаний Теннилу: «Убавьте кринолин у Алисы» — или: «У Белого Рыцаря не должно быть усов: не нужно, чтобы он выглядел стариком». Теннил наносил ответные удары и иногда не без успеха: «Шмель в парике — это за пределами искусства... Не сочтите за грубость, но, признаться, «шмелиная» глава меня нисколько не привлекает, и я не вижу возможности ее иллюстрировать». Кэрролл убрал эту главу.
В мае 1864 года Кэрролл отправил Теннилу первую корректуру, и к тому времени, когда Макмиллан дал согласие выпустить книжку на комиссионных условиях, Теннил уже приступил к работе. Так было положено начало их взаимоотношениям, вежливо-непримиримым и взаимовыгодным. Чарлз Морган, историк издательской фирмы «Макмиллан», писал: «Свет не видел автора более дотошного в издательских вопросах, способного бесконечно испытывать терпение издателя». Кэрролл из своего кармана оплачивал собственную щепетильность и стремление к совершенству и потому вникал во все стороны издательского дела. Он «никогда не давал себя надолго забыть ни редактору, ни наборщику, ни переплетчику... Из него так и сыпались рукописи, хитроумные приспособления и новые заботы».
Даже упаковщики не избежали его внимания. Он прислал им схему: как перевязывать бечевкой стопки книг и какими узлами завязывать. Эта схема много лет висела в экспедиции у Макмилланов. Вскоре он стал относиться к своим издателям как к доверенным слугам. То и дело наезжая в Лондон, он поручал им доставать билеты в театр и при этом позаботиться, чтобы места были непременно справа от сцены, поскольку был глух на правое ухо. Они же должны были отряжать «надежного и решительного посыльного» за его часами, находящимися в починке.
56, Кэрролл отправил Макмиллану корректуру своей книги. «Это единственный полный экземпляр, имеющийся у меня... Надеюсь, вы не сочтете его недостойным вашего внимания». Сотрудники Макмиллана, полагавшие, что имеют дело с недотепой-математиком в рясе, очень скоро поняли свою ошибку. В мае 1865 года они послали Кэрроллу сигнальный экземпляр, он его одобрил и выразил пожелание немедленно издать 2000 экземпляров для его юных друзей, которые «растут с непостижимой быстротой». 15 июля он явился в контору издателя, чтобы подписать десятка два дарственных экземпляров, и, казалось, ничто не предвещало грозы. Но спустя пять дней он явился снова, на этот раз с «письмом от Теннила по поводу сказки — его совершенно не удовлетворяло качество напечатанных иллюстраций, нужно, по-видимому, все переделать заново».
И переделали. В дневнике Кэрролл сообщает, что 2000 экземпляров, за которые он уплатил 135 фунтов, «будут проданы как макулатура». Он написал друзьям с просьбой вернуть экземпляры, которые уже успел подарить. Все они были безвозмездно переданы в больницы, и те, что уцелели, идут теперь по 5000 фунтов. Остальные 1952 несброшюрованных комплекта отправили в Соединенные Штаты. Их закупила фирма Эплтона в Нью-Йорке, переплела и пустила в продажу. А Кэрролл еще раз продемонстрировал, что американскую культуру он ни во что не ставит. В Англии новое издание, также подготовленное Макмилланом, было отпечатано в типографии Ричарда Клея. По правде сказать, жалобы Теннила на качество первых оттисков не имели достаточных оснований, да и Кэрролл проявил излишнюю привередливость, согласившись с ним, в чем можно убедиться, сравнив оба издания, хранящиеся в Британском музее.
Книгу приняли хорошо, но без особого шума. «Пэлл-Мэлл газетт» назвала ее «праздником для детей и торжеством бессмыслицы». «Атенеум» писал: «Это книга-сновидение, но разве можно хладнокровно сочинить сон?.. Нам представляется, что любой ребенок будет скорее озадачен, нежели очарован, этой надуманной, вычурной книгой». Напротив, Кристина Россетти, из стана признательных друзей, благодарила его за «милую, веселую книжку».
Слава о книге распространялась из уст в уста, и имя Льюиса Кэрролла, впрочем не отождествляемое с преподавателем Доджсоном, скоро стало достопримечательностью викторианского быта. С 1865 по 1868 год «Алиса» ежегодно переиздавалась. За два года она принесла автору доход в 250 фунтов, помимо тех 350 фунтов, что покрыли расходы на издание, включая и расчеты с Теннилом. С 1869 по 1889 год книга издавалась 26 раз.
57 в 1932 году пишет со слов некой старой дамы, вспоминавшей, как в возрасте трех с половиной лет, еще не умея читать, та сидела у королевы и рассматривала картинки Теннила: «Увидев девочку, склонившуюся над книжкой и ничего не замечавшую вокруг, королева поинтересовалась, что это за книга. Девочка поднялась, принесла книгу и раскрыла на той странице, где уменьшившаяся в размерах Алиса купается в море собственных слез... Указывая на рисунок, малютка подняла глаза на королеву и спросила: „А Вы смогли бы столько наплакать?"» Старушка не помнила в точности ответа королевы, но в нем выражалась похвала автору. На следующий день специальный гонец из Виндзора доставил ему в дар медальон.
Ходил слух, что королеве очень понравилась «Алиса в Стране Чудес», она затребовала другие книги этого автора и получила не то «Сведения из теории детерминантов», не то «Элементарное руководство по теории детерминантов».
Слух укоренился настолько, что Кэрроллу пришлось уже в конце жизни опубликовать опровержение: «Пользуюсь случаем, чтобы публично выступить против сообщений в газетах о том, будто я преподнес некоторые свои книги в дар Ее величеству. Считаю необходимым заявить раз и навсегда, что они ложны от начала до конца, что ничего похожего никогда не было».
И все-таки легенда держалась даже среди исследователей жизни и творчества Кэрролла. В 1939 году Александр Уолкот утверждал: «И вот, когда «Алиса» вышла в свет и покорила ее (королевы) сердце, она милостиво предложила мистеру Доджсону посвятить ей свою следующую книгу...» Далее следовал уже известный анекдот о детерминантах.
«У меня возникла идея написать своего рода продолжение», — сообщал Кэрролл Макмиллану спустя несколько месяцев после выхода «Алисы в Стране Чудес», в то самое время, когда преподобный Ч. Л. Доджсон трудился над детерминантами. Он снова мечтал о книге с иллюстрациями.
Он не начинал писать, пока не переговорил с несколькими художниками и в конце концов не усадил за работу Теннила.
«Зазеркалья» была уже другая Алиса. И точно так же, как с «золотым полуднем», сопутствующие ей обстоятельства впоследствии предстали в романтическом ореоле. Возможно, по ассоциации с зеркальным письмом в Крофте возникшая «идея» приняла форму визита в «дом за зеркалом», о чем он писал в декабре 1867 года. Как раз тогда в Лондоне, навещая дядюшку Скеффингтона, он познакомился с Алисой Теодорой Рейкс. Алиса жила по соседству и была дочерью друга семьи, депутата парламента Генри Сесила Рейкса, ставшего потом министром почт. Ей было в ту пору лет восемь, и она обычно играла в их общем саду, где и Кэрролл любил «вышагивать взад-вперед, заложив руки за спину». Сама впоследствии писательница, она вспоминала шестьдесят с лишним лет спустя:
«Однажды, услышав мое имя, он подозвал меня и сказал: «Значит, ты тоже Алиса. Это очень хорошо. Пойдем ко мне, я покажу тебе кое-что весьма загадочное». Мы пошли с ним в дом с такой же, как у нас, дверью в сад и попали в комнату, заставленную мебелью, с высоким зеркалом в углу. «Ну-ка, — сказал он, подавая мне апельсин, — в какой руке ты его держишь?» «В правой», — ответила я. «Теперь, — продолжал он, — пойди к тому зеркалу и скажи, в какой руке держит апельсин девочка, которую ты там видишь». После некоторого размышления я ответила: «В левой». «Верно, — сказал он, — а как ты это объяснишь?» Объяснить я не могла, но что-то сказать надо было, и я решилась: «Если бы я была с той стороны зеркала, то, наверно, апельсин был бы у меня снова в правой руке, да?» Помню, он рассмеялся: „Молодец, Алиса. Твой ответ пока лучший"».
В январе 1871 года, получив от Клея корректуру «Зазеркалья», Кэрролл замечает: «Пожалуй, эта книжка стоила мне даже больших мучений, чем первая, и, стало быть, ни в чем не должна ей уступать».
Один из первых вариантов титульного листа вызвал у Кэрролла такую реакцию:
«Мой титульный лист пока не получил должного внимания — в типографии не слушаются моих указаний. Я хочу, чтобы заглавные буквы были ниже строки почти наполовину. В исправленном экземпляре, который я вам выслал, А и F съехали еще ниже; остальные более или менее на месте.
Во-вторых, союз «и» должен быть посередине между строками, а не ближе к верхней (как у них).
В-третьих, все три строки названия должны быть расположены ниже на странице и ближе друг к другу.
В-четвертых, запятую и точку следует сдвинуть несколько вниз».
«Бармаглот», впервые заявивший о себе еще в 1855 году, теперь вымахал и потребовал к себе особого подхода: «Я хочу, чтобы две страницы были напечатаны «наоборот»... чтобы их читать с зеркалом». Он вознамерился набрать всего «Бармаглота» зеркально отраженным — сам Кэрролл владел этим искусством прекрасно, как свидетельствует факсимильное воспроизведение его письма к Эдит Болл. В итоге, как мы знаем, обратным шрифтом набрали только заголовок и первую строфу. Когда этот вопрос был решен, начались мучения с жутковатой иллюстрацией Теннила к «Бармаглоту». Во что это вылилось можно судить по следующему письму, которое было отпечатано в типографии и разослано (цитирую Коллингвуда) «примерно тридцати замужним приятельницам»:
«Посылаю вам с этим письмом оттиск предполагаемого фронтисписа к «Алисе в Зазеркалье». Мне дали понять, что чудище слишком страшное и может напугать нервных и впечатлительных детей и что в любом случае следовало бы начать книгу более привлекательным образом.
Посему я предлагаю решить этот вопрос моим друзьям, для чего заказал оттиски фронтисписа.
Перед нами три пути:
1) Оставить эту иллюстрацию в качестве фронтисписа.
3) Вовсе отказаться от нее.
Выбрать последнее решение значит пожертвовать огромным трудом, затраченным на иллюстрацию, и делать этого без достаточной необходимости не хотелось бы.
Я буду благодарен, если вы выскажете свое мнение (его можно проверить, показав картинку детям, по вашему усмотрению), какой путь следует избрать».
Женщины и дети высказались за то, чтобы убрать Бармаглота с фронтисписа, но в книжке оставить; этот единственный в своем роде случай читательского соучастия в творчестве раскрывает нам еще одну особенность личности Кэрролла — его стремление к совершенству и доверие к читателю.
— еще 6 тысяч. 8 декабря Кэрролл разослал друзьям сто дарственных экземпляров в коленкоровом переплете. Теннисон удостоился сафьянового.
Автору удалось достичь почти невозможного: вторая книга об Алисе заняла место рядом с первой, закрепив его высокую репутацию. Успех пришел незамедлительно и «кому-нибудь другому вскружил бы голову», замечает Коллингвуд. Генри Кингсли 58 писал: «С чистой совестью и в здравом уме утверждаю, что ваша новая книга — лучшее, что у нас было со времен «Мартина Чезлвита». «Атенеум», замаливая старый грех, назвал новую книгу «... источником радости для детворы всех возрастов».
Для Теннила эта книга оказалась прощальной. «Странное дело, — писал он позднее, — после «Зазеркалья» я совершенно утратил способность рисовать книжные иллюстрации и, несмотря на самые соблазнительные предложения, ничего с тех пор не делал в этом жанре».
— вариацией на эту тему стала «Охота на Снарка»: место действия «Снарка», по словам Кэрролла, — «остров, который часто посещали Джубджуб и Брандашмыг, несомненно, тот самый, где был убит Бармаглот».
— она не утрачивает ни увлекательности, ни очарования цельности и толкует решительно обо всем на свете. В свое время он рассказал о «золотом полудне», подарившем миру первую книгу об Алисе, — теперь восхищенной публике сообщались обстоятельства появления на свет «Снарка»:
«Как-то летним солнечным днем я бродил в одиночестве по холмам, и вдруг мне в голову залетела одна-единственная стихотворная строка: «Потому что Буджумом был Снарк». Я не понимал ее смысла — да и теперь не понимаю, — но я записал ее. А спустя некоторое время возникла строфа, в которой та строчка оказалась последней. И постепенно, в самые неожиданные моменты, в течение года или двух, по отдельным строчкам сложилась вся поэма, в которой та строфа стала последней». Достопамятная прогулка состоялась июльским днем 1874 года в Гилдфорде. С тех пор по его предполагаемому маршруту совершаются паломничества. Он превратил в литературную легенду один из тех моментов вдохновения, что у каждого поэта предшествуют рождению нового стихотворения — но не каждый столь подробно в них отчитывается.
Покуда поэма «складывалась по отдельным строкам», Кэрролл уже задумывался об иллюстрациях, которые он неизменно считал sine qua non59. На этот раз он выбрал Генри Холидея, известного живописца, скульптора, автора церковных витражей (его репродукции к «Данте и Беатриче» пользовались громадным успехом). Познакомились они четыре года назад в Оксфорде, где Холидей расписывал церковный фриз, а в январе того года, когда писался «Снарк», Кэрролл навестил художника дома, в Хэмпстеде. Холидей «показал рисунки, которые делает для меня (наброски композиций с двумя обнаженными детьми — для моих фотографий с натуры), они оказались превосходными».
Запись на следующий день: «Поделился с Холидеем мыслью, подсказанной его рисунками: что он мог бы проиллюстрировать мою детскую книгу. Если бы еще его манере был присущ гротеск — о лучшем не пришлось бы и мечтать: изящество и красота его рисунков вполне могут, по-моему, соперничать с искусством Теннила».
«приступа» «Снарка», рассказывает Холидей, Кэрролл «предложил мне нарисовать к ним иллюстрации, объяснив, что со временем их можно будет дать в книге, которую он задумал, но, поскольку последняя выйдет не скоро, он предполагает для начала напечатать часть поэмы для узкого круга друзей. Пока я возился с этими иллюстрациями, он прислал четвертый «приступ», прося сделать и к нему рисунок; вскоре последовал пятый с той же просьбой, за ним шестой, седьмой и восьмой. Он не был тогда занят никакой другой работой и поэтому его воображение не знало удержу; наконец «мучение» намного превзошло первоначальный замысел, и мистер Доджсон решил поставить точку и напечатать поэму как есть...».
Холидей «ничтоже сумняшеся сотворил собственного Буджума» и, гордясь собой, рискнул показать его автору. Однако Кэрролл в принципе отклонил всякую попытку изобразить Буджума. Он объяснил Холидею, что Буджум невообразим и таковым должен остаться. Творение Холидея он назвал «восхитительным чудищем», но забраковал без колебаний. Холидей сохранил рисунок и позднее продал Фокнеру Мэдану, соредактору «Справочника по Льюису Кэрроллу». Читавшему поэму достаточно взглянуть на рисунок, чтобы убедиться в правоте Кэрролла. Это лишнее свидетельство тому, что как истинный поэт Кэрролл нуждался в иллюстраторе, а не в истолкователе. Он вообще избегал каких бы то ни было толкований своей поэмы — философских, социологических, религиозных, политических. Интеллектуал, математик, сочинитель ребусов, он мог бы и сам предложить ее толкование, однако он утверждал: эта поэма — «бессмыслица», нонсенс. Все его знания, убеждения и сомнения воплотились в этой «бессмыслице», В художественной реальности, созданной в минуту вдохновения, и прежде не баловавшего его своими посещениями, а тогда явившегося, пожалуй, в последний раз.
И эта поэма, как водится, была вдохновлена дружбой с «маленькой босоногой девчонкой в матросской фуфайке, прибегавшей ко мне в дом прямо с моря». Ее звали Гертруда Чаттэвей.
Кэрролл жил в местечке Сэндаун на острове Уайт, когда восьмилетняя Гертруда, отдыхавшая там же с родителями, обратила на него внимание: «По соседству жил пожилой господин — мне он, по крайней мере, казался пожилым, — и он чрезвычайно заинтересовал меня. Бывало, он выходил на балкон, примыкавший к нашему, и, откинув голову, принюхивался к морскому воздуху, потом сходил по ступенькам к пляжу, все так же задрав подбородок и вдыхая свежий ветерок, словно не мог надышаться. Не знаю, почему это возбуждало во мне такое острое любопытство, но прекрасно помню, что стоило мне услышать его шаги, как я неслась вон, чтобы увидеть его, а когда он однажды заговорил со мной, моему счастью не было предела.
Так мы подружились, и скоро я знала его дом не хуже своего.
сказки, попутно рисуя карандашом картинки к самым интересным местам».
В то лето — еще одно золотое лето — Гертруда произвела на Кэрролла столь сильное впечатление, что он посвятил ей «Охоту на Снарка» и к концу первого месяца их знакомства сочинил акростих.
Милой Девочке: на память о золотых летних часах
и о тихих разговорах за чаепитьем.
Глядит, как мальчуган, готовая бежать
— и, замирая,
Рассказ мой слушает; мне сладко продолжать,
Такому другу угождая.
Раздора скорбный дух, смятенье и тщета,
Уместны ли вы здесь? Волшебное мгновенье
— безумье, пустота,
Чудесной болтовней займи меня, дитя.
Ах, что разумнее, чем лепет немудреный!
Тот счастлив, на кого, болтая и шутя,
Эй, легкие мечты! Ступайте прочь: со мной
Вам делать нечего. Но и в ночи унылой
Еще в глазах моих стоит, как рай земной,
И летний день, и облик милый.
Экземпляр этого стихотворения Кэрролл послал матери Гертруды, прося разрешения опубликовать его. Та ответила согласием, даже не разобравшись, что это акростих. Он раскрыл секрет, надеясь, что она не передумает, и добавил: «Я никому не скажу, что это акростих, но кто-нибудь наверняка догадается».
До выхода книги оставались считанные месяцы, а страданиям Холидея не видно было конца. Его эскиз обложки был отвергнут. «В ней прекрасно смотрелся бы томик стихов для взрослых эстетов, — писал Кэрролл издателю. — Но моя книга предназначена для детей».
А через три дня Кэрролл внес неоценимый вклад в книгоиздательское дело. Книга в то время выходила из типографии в обертке из простой бумаги. Кэрролл распорядился, чтобы на корешке и на лицевой стороне обертки были напечатаны ее название и имя автора. «Их нужно напечатать на обертке, — наставлял он издателей, — тогда книгу не надо будет вынимать из чехла и она не будет пачкаться, сохранит свежий вид». Иными словами, Кэрролл «изобрел» современную суперобложку.
Выпуск в свет «Охоты на Снарка» он хотел подгадать к 1 апреля 1876 года — «самому подходящему дню для ее появления, правда»? Книга вышла несколькими днями раньше, оставив критику равнодушной, хотя общий тираж «Алисы в Стране Чудес» насчитывал к тому времени 49 тысяч экземпляров, а тираж «Алисы в Зазеркалье» подбирался к 38 тысячам. В день ее выхода Кэрролл просидел шесть часов в конторе издательства, надписывая восемьдесят дарственных экземпляров. Он трудился не разгибая спины, потому что некоторые надписи сделаны акростихами. «Когда ты прочтешь «Снарка», — писал он одной девочке, — то, надеюсь, напишешь мне, как он тебе понравился и все ли было понятно. Некоторые дети в нем так и не разобрались. Ты, конечно, знаешь, кто такой Снарк? Если знаешь, то скажи мне, потому что я не имею о нем никакого представления. И напиши, какие картинки тебе больше всего понравились».
«Как расходился «Снарк» на рождество? Мне кажется, это более верный показатель, чем продажа книги сразу по выходе. Не знаю, что и думать: успех это или провал? Некоторые утверждают, что детям книга нравится...» В течение последующих шести лет книга разошлась в 18 тысячах экземплярах, а к 1908 году выдержала 17 изданий.
Год публикации «Снарка» был отдан не одной лишь деловой переписке с издателями: Кэрролл «написал изрядное количество страниц» о символической логике, потратив слишком много дорогого времени на эту малозначительную работу, ибо, увы, он не был великим математиком. Зато в письмах Гертруде его перо выкидывало озорные коленца:
«Ты расстроишься, удивишься и не поверишь, узнав, какой странный недуг сразил меня после твоего отъезда. Я позвал врача и сказал ему: «Я устал, дайте мне какое-нибудь лекарство». Он ответил: «Чепуха и чушь! Вам не нужно никакого лекарства, ступайте спать!» Я говорю: «Нет, это не такая усталость, что можно отоспаться. Я устал лицом». Он помрачнел и сказал: «Значит, у вас устал нос. Это бывает, когда слишком носятся со своими идеями». Я говорю: «Нет, дело не в носе. Может быть, уши?» Тут он еще больше помрачнел и сказал: «Теперь все ясно: как же вы без слуха садитесь за фортепьяно?» Я говорю: «Я никуда не садился, и в общем-то это не уши, это ближе к носу и подбородку». Он опять очень помрачнел и сказал: «Может, вы просто перегуляли свой подбородок?» Я говорю: «Нет!» — «Да, — говорит он, — очень странно. А вы не думаете, что это губы?» — «Ну конечно! — отвечаю я. — Конечно, это губы!» Он стал совсем мрачным и сказал: «Боюсь, вы не скупились на поцелуи». Я говорю: «Вообще-то я поцеловал один раз девочку, мою маленькую приятельницу». — «Напрягите память, — сказал он, — вы уверены, что только один раз?» Я напряг память и ответил: «Может быть, одиннадцать». Тогда врач сказал: «Вам следует сделать перерыв, пока ваши губы не отдохнут». Я говорю: «Как же быть? Ведь я задолжал ей 182 поцелуя». Врач стал мрачный, как туча, слезы потекли у него по щекам, и он сказал: «Можно послать их почтой, в коробке». Тут я вспомнил про коробочку, которую в один прекрасный день купил в Дувре и собирался подарить какой-нибудь маленькой девочке. Туда я их очень аккуратно и сложил. Сообщи, все ли дошли до тебя, не потерялись ли по дороге?»
Гертруда принадлежала к числу тех немногих маленьких друзей Кэрролла, которые и в зрелом возрасте сохранили его привязанность, чего не скажешь, например, об Алисе Лидделл. В декабре 1891 года пятидесятидевятилетний Кэрролл пишет в дневнике: «Поскольку миссис Харгривс, первая «Алиса», гостит сейчас у отца, я пригласил ее к себе на чай. Она не смогла прийти, но оказала мне честь, ненадолго заглянув днем вместе с Родой». И совершенно иной тон в письме Гертруде, несколько дней спустя:
«Мой дорогой старый друг! (Стара дружба, но не стареет дитя.) Желаю счастливого Нового года и много-много счастья в будущем тебе и твоим близким. Однако прежде всего — тебе: тебя я знаю лучше и больше люблю. Я молюсь о твоем счастье, милое дитя, в этот радостный Новый год и на многие грядущие годы».
«Охоты на Снарка» он почти не сочинял стихов, да и вообще не написал ничего значительного. «Снарк» и обе книги об Алисе выявили истинную природу его гения. Вместе со славой, которую он и вкушал-то своеобразно, пришло тревожное предчувствие, знакомое многим поэтам: что он не сможет более переступить ту волшебную черту, за которой истина не связана здравым смыслом.
Трижды переступал он эту черту, и при этом ничто не обещало, что этот человек ступает на дорогу гения. Автор книг, прославивших его на весь мир, вел очень организованную жизнь, где всему было свое место — работе, досугу, дружбе с детьми. Его интересовало решительно все на свете, но он неизменно оставался в тех сословных и профессиональных рамках, которыми добровольно себя ограничил. Он был счастлив — если дела складывались ему на руку. «Кажется, он никогда не смеялся, — писала его бывшая приятельница Этель Рауэл, — хотя свойственная ему чуть кривоватая улыбка, загадочная, нежная и ироничная, то и дело мелькала на его лице». Он никогда сам не нуждался в деньгах, а литературные гонорары позволяли ему щедро помогать сестрам.
Примечания.
—1898) — рейхсканцлер германской империи в 1871—1890 гг., несмотря на большие заслуги перед империей (объединение Германии на прусско-милитаристской основе, организация Тройственного союза против Франции и России в 1882 г. и т. д.), впал в немилость молодого императора Вильгельма II и вынужден был уйти в отставку.
55. Гарри Фернисс (1854—1925) — английский карикатурист, один из иллюстраторов Кэрролла. Родился в Ирландии, девятнадцатилетним юношей приехал в Лондон, где сотрудничал в «Иллюстрированных лондонских новостях», сатирическом журнале «Панч». В 80—90-е годы прославился карикатурами на политических деятелей и художников. Известна его книга «Признания карикатуриста» (1901).
«Приключений Алисы» был в 1929 г. продан на знаменитом книжном аукционе Сатби в Лондоне одному американцу и увезен в Америку. Там он часто экспонируется в публичных библиотеках. До этого рукопись постоянно находилась у своей владелицы, и только однажды, в 1886 г., она была отправлена Кэрроллу для факсимильного издания. Он писал миссис Харгривс: «Все фотографии делаются в моей собственной студии, так что к рукописи никто, кроме меня, не прикоснется».
57. Уолтер де ла Map (1873—1956) — английский поэт и прозаик, часто создавал в своих стихах вымышленный, сказочный мир, увиденный как бы глазами ребенка. Написал к 100-летнему юбилею Кэрролла (1932) книгу-исследование «Льюис Кэрролл».
58. Генри Кингсли (1830—1876) — английский романист и журналист, редактор «Ежедневного обозрения», выходившего в Эдинбурге.
59. Sine qua non (лат.) — здесь: необходимым условием.