ДОРОГИ ДЕТСТВА
(1806—1813)
Франция осталась позади, за горным перевалом Мон-Сени. Итальянское небо, прославленное столькими поэтами, почему-то встретило семью Гюго очень хмуро. Ни клочка лазури. В окна почтовой кареты хлещет дождь. Госпожа Гюго ежится. Она устала и от непрерывной тряски, и от назойливого скрипа колес, и от тревожных мыслей.
Что ждет ее и детей в этой чужой стране? Снова кочевая жизнь, вечные страхи, неустойчивость. И как встретит ее муж? Может быть, так же, как это итальянское небо? Они не виделись целых три года. За такой срок не мудрено отвыкнуть, забыть, разлюбить.
И не только годы разлуки разделяют их. Отчуждение началось раньше. Софи сознает это. Слишком они с мужем разные и по характерам и по взглядам. Он сражается под знаменами Бонапарта в чужих странах, и ему все еще кажется, что он служит революции. А она? В этих войнах она видит только жестокую, несправедливую бойню. Страсть к завоеваниям. Разве в этом слава Франции?
Ни Конвент, ни Директория, ни империя не принесли той свободы, того царства Разума, о котором мечтали Вольтер и другие философы XVIII века (сколько их книг она прочитала в юности и до сих пор продолжает перечитывать!). Нет. Ей хочется одного, чтобы пришел конец деспотизму, конец войнам, и французы вздохнули бы полной грудью, и расцвела бы свободная мысль, и появились бы на свет прекрасные, правдивые книги...
Софи Гюго слыла роялисткой, сторонницей Бурбонов, но убеждения ее, по существу, были далеки от подлинного роялизма. Наивная вера в возможность появления в XIX веке некоего доброго короля — отца народа — сочеталась у нее с мечтой о политической свободе, с полным равнодушием к религии и ненавистью к церковной обрядности. Трон без алтаря — это в корне противоречило догмам правоверного роялизма. Но одно было в ее убеждениях непреложно — страстная ненависть к войнам.
Еще десять лет назад, когда Софи только что познакомилась со своим будущим мужем, ее тревожило глубокое различие в их отношении к происходящим событиям.
Ей вспоминаются первые встречи.
Ночная дорога в окрестностях Нанта. Цокали лошадиные копыта. Замирало сердце. Она мчалась верхом предупредить об опасности одного из мятежников — шуанов. И лицом к лицу столкнулась с конным патрулем «синих», республиканцев.
— Стой! — У командира «синих» грозный голос.
Как объяснить эту ночную прогулку? Как отвести подозрения?
И она сумела тогда найти правильный тон. Не растерялась. Через несколько минут их лошади мирно гарцевали рядом... Потом визиты молодого Брутуса в Нант — она жила там со своей теткой Робен. Его восхищенные горячие взгляды. Длинные беседы. Он интересовался литературой, даже сам пописывал мадригалы. Молодой, смелый, веселый. Могла ли она остаться равнодушной?
И все-таки внутренне они были далеки. Она до сих пор сомневается, любила ли его когда-нибудь по-настоящему. Даже тогда.
Резкий толчок выводит госпожу Гюго из раздумий. Их карета зацепилась за встречный экипаж. Абэль и Эжен хохочут. Все веселит их.
А Виктору надоело так долго ехать. Карета то и дело вздрагивает, кажется, вот-вот опрокинется.
Чтоб развлечь младшего, братья придумали игру.
Из циновки, что под ногами, они выдергивают соломинки, делают из них крестики и наклеивают на окно кареты. Один. Другой.
— Смотри, Виктор, смотри! Ну, попробуй сам!
— Ой, что это?!
Сквозь потоки дождя он видит: на дереве возле дороги висит человек. Страшно...
— Мама, а почему здесь, в Италии, на деревьях висят люди? Кто их вешает? Зачем?..
Мать пытается успокоить мальчиков.
— Это разбойники. Они грабили, убивали...
Разве может она объяснить, как и почему столько итальянцев — пастухов, крестьян, мирных людей— вдруг сделалось «разбойниками», которых надо вешать? Вешать за то, что они не хотели покориться французам. Бонапарту, уходили в горы, вооружались и отстаивали свою землю от пришельцев. Нет. Она не станет объяснять этого детям. Они еще малы. Потом поймут, узнают правду и про войны и про разбойников. А сейчас пусть играют...
Дождик перестал, и вдруг все кругом переменилось. За окнами светится, колышется, слепит что-то огромное, голубое, сияющее, переливчатое. Карета останавливается. Мальчики выскакивают и вопят в восторге: «Море! Море!»
Забыт недавний ужас. Виктор застыл — перед ним синее чудо: блестит, движется, ходит, и глаз не хватает увидеть его все сразу.
***
В Авеллино их встретил высокий командир. Виктор совсем забыл лицо, голос отца, но все-таки узнал его. Как раз таким он и должен быть. Сильный, веселый, в блестящем мундире. Теперь-то они уж не расстанутся, будут жить все вместе в большом мраморном дворце, в палаццо Авеллино.
В стенах палаццо глубокие расселины. Там водятся маленькие быстрые ящерицы. Около дома большой ров весь порос орешником. Можно скатываться вниз по зеленому склону, взбираться на деревья. В Париже на их дворе росла только одна ива.
Отцу дали чин полковника за то, что он взял в плен знаменитого Фра Дьяволо.
Операция была трудная. Когда французская армия заняла королевство Неаполитанское, жители гор не захотели покориться. Микеле Пеццо, прозванный за отчаянную смелость и ловкость Фра Дьяволо, возглавил отряд повстанцев и совершал успешные набеги на французские части. Французы выработали план облавы, заняли все проходы в горах, и началась кровавая охота, руководить которой было поручено Леопольду Сижисберу Гюго.
Сама природа, казалось, помогала Фра Дьяволо и его людям. Их защищали и грозы, и туманы, и проливные дожди. Французские солдаты выбивались из сил, теряли друг друга из виду, а Фра Дьяволо был в горах у себя дома и оставался неуловимым.
Наконец после долгого преследования солдаты настигли повстанцев. Весь их отряд был перебит, атаман тяжело ранен. Истекающий кровью, он не сдался, пробовал скрыться, но вскоре был схвачен и приговорен к смертной казни. Гюго подал просьбу о том, чтобы Фра Дьяволо судили не как разбойника, а как военнопленного, но ходатайство его не было удовлетворено. Зато Жозеф Бонапарт, король неаполитанский, смог, наконец, отметить заслуги своего любимца Гюго наградой и повышением в чине.
Отца постоянно отзывали по каким-то делам. Он стал появляться в палаццо все реже, а мать становилась все молчаливее. Дети догадывались, что оба они чем-то недовольны.
А потом начались разговоры об отъезде.
— Здесь вам негде учиться. Здесь все чужое, — говорила мать. — И жить здесь все равно нам пришлось бы недолго. Отец скоро уедет в Испанию, там опасно, и он не сможет взять нас с собой.
Госпожа Гюго не говорила сыновьям о том, что трещина в их семейном очаге стала еще глубже. Она узнала в этот приезд, что муж давно уже неверен ей. Он всюду возит с собой красавицу корсиканку, переодетую в мужское платье. И Леопольд Сижисбер утверждает, что Софи сама во всем виновата. Ведь она настояла три года назад на своем отъезде в Париж, редко писала, была холодна.
Супруги Гюго расстались, но решили, что дети ничего не должны знать о разладе в семье. Полковник обещал жене аккуратно высылать деньги. А там будущее покажет, как дальше пойдет их жизнь.
***
монахинь фейльянтинского ордена. Революция разогнала их. Дом приобрел буржуа, который половину помещения сдавал жильцам. Здесь и поселилась Софи Гюго с сыновьями.
Давно не осталось следов от этого старинного здания, нет больше в Париже и той улицы, где оно стояло. Нет и сада. Но этот сад шумит, зеленеет, манит в свою чащу, он живет в стихах Гюго, в его романах.
«Деревья нагибались к терновнику, терновник тянулся к деревьям, растение карабкалось вверх, ветка склонялась долу; то, что расстилается по земле, встречалось с тем, что расцветает в воздухе... Этот сад уже не был садом, — он превратился в гигантский кустарник, то есть в нечто непроницаемое, как лес, населенное, как город, пугливое, как гнездо, мрачное, как собор, благоухающее, как букет, уединенное, как могила, живое, как толпа...» 1
Совсем недалеко шумел Париж, а здесь царила тишина. Лишь щебет птиц да детский смех доносились до прохожего из-за ветхой садовой решетки.
Госпожа Гюго отдала сыновей учиться — старшего в лицей, а Эжена и Виктора в частную школу. Их учитель «папаша Ларивьер» был раньше священником. В дни революции он отрекся от духовного сана и женился на своей служанке. Она оказалась отличной женой и помощницей, вдвоем они стали обучать грамоте ребят с окрестных улиц.
В классе рядом с братьями Гюго сидели дети ремесленников, рабочих, лавочников — бедовые парижские гамены. Ларивьер давал Виктору и Эжену домашние уроки латыни и греческого. На второй год обучения мальчики уже бегло читали и переводили тексты Горация.
Уроки отнимали у них несколько часов в день. Остальное время братья проводили в саду. Кустарники превращались в дикие заросли, где скрываются разбойники. Бурьян, лопухи, крапива — это вражеские войска, с которыми ведутся жестокие сражения. Каждая птица, каждый жучок имеет свое имя. Тля — это «мартовская голова», паук — «коси-сено», черный жук — «черт».
А в большой яме под кадиями живет таинственное чудовище—«глухой». Виктор и Эжен часами охотятся за ним, но оно никогда не показывается, прячется где-то, никому не ведомое, страшное, черное. На кого оно похоже? Вероятно, сразу и на змею, и на жабу, и на ужасного мохнатого паука. Мурашки по спине пробегают, как только представишь его себе.
Охотники за чудовищами, воины, исследователи, древолазы, они приходят домой исцарапанные, в синяках. В клочки летят штаны и рубашки из самой крепкой парусины. Но мать не сердится. На то они и мальчишки. Разве лучше, если б они были трусливыми тихонями?
Госпожа Гюго жила уединенно. В доме бывали лишь старый учитель Ларивьер да супруги Фуше, давние друзья семьи.
Пьер Фуше, секретарь Военного совета, еще в юные годы подружился с Леопольдом Сижисбером, хотя ни по темпераменту, ни по вкусам не походил на своего шумного, жизнелюбивого приятеля. Тихий, сдержанный, привыкший к размеренным канцелярским занятиям, Фуше мог целый вечер просидеть молча в обществе своей неразлучной табакерки и свежей газеты. Его жена, простая добрая женщина, была всецело поглощена заботами о муже и детях.
С этими друзьями госпожа Гюго отводила душу, при них можно вволю поносить «корсиканское чудовище Буонапарте». Они не выдадут! Пьер Фуше ведь сам сочувствует роялистам. С ним можно вспомнить и о днях молодости, ведь он был единственным гостем на свадьбе Гюго. Леопольд Сижисбер в тот вечер поднял бокал и пожелал, чтоб у него родился сын, а у Фуше — дочь и чтобы дети поженились, когда вырастут.
О давнем пожелании теперь, впрочем, не вспоминали, хотя у Гюго подрастали три сына, а у Фуше в 1803 году родилась дочка Адель. Эта румяная, черноглазая девочка приходила по воскресеньям вместе с родителями и братом в фейльянтинский дом. И какие веселые игры затевали с ней ее шумные товарищи! Полет на качелях под самое небо. Лихая езда на маленькой хромой тележке. Эжен и Виктор — отличные рысаки, а в «карете» очаровательная принцесса. На глазах у нее повязка, щеки горят, черные кудри летят по ветру.
— Угадай, где мы? Нет, нет, повязку не трогать, нельзя подсматривать!
И мальчики хохочут, прыгает, хлопают в ладоши. Они так запутали дорогу неожиданными поворотами, что Адель ошиблась. Ей кажется, что она совсем в другом конце сада, а может быть, даже где-то на краю света!..
* * *
Однажды в фейльянтинском доме появился совсем новый гость. Стройный, черноволосый, уже немолодой, но глаза сверкают, как у юноши.
— Это твой крестный, — сказала Виктору мать, а крестный обнял мальчика и высоко подбросил его в воздух сильными руками совсем так, как делал когда-то отец.
Гость остался у них обедать. И в этот день братья не спешили убежать в сад. Они слушали рассказы крестного. Он знал все — о войнах, о дальних странах, о далеких временах.
На другой день он опять появился за обеденным столом. И на третий. А потом Виктор и Эжен узнали, что крестный совсем остался у них жить, только не в самом доме, а в маленькой полуразрушенной часовне в глубине сада. Когда братья приходили из школы, он играл с ними и помогал делать уроки. Посадит рядом Виктора, откроет томик Тацита или Вергилия, и латинские книги как будто оживают, когда они читают их вместе. История делается увлекательной. Войны Митридата. Походы Цезаря. Брут...
— Почему он убил Цезаря?
— Свобода прежде всего, —- отвечает крестный.
Свобода... Виктор невольно связывает эти слова о свободе с тем, что он слышал от матери об «узурпаторе Бонапарте».
Одно удивляло братьев Гюго: почему крестный скрывается в свою часовню, как только у дверей раздается звонок, почему он никуда не выходит из дому? Но с расспросами они не приставали. Мать этого не любила и не позволяла.
Мальчики не знали даже имени крестного. Им и в голову не приходило, что в их доме скрывается генерал Лагори, уже несколько лет назад приговоренный к смертной казни за участие в заговоре против Наполеона. Владельцу дома и прислуге госпожа Гюго сказала, что к ней приехал родственник из провинции. И Лагори, которого все это время разыскивала полиция, тихо прожил в фейльянтинской часовенке полтора года. Изгнанник и его друзья предполагали, что со временем гнев императора уляжется, и о приговоре забудут.
В 1810 году Наполеон был в зените славы и могущества. Большая часть Западной Европы уже покорилась завоевателю. Франция готовилась к пышным торжествам в честь бракосочетания императора с эрцгерцогиней австрийской. Казалось, что настал подходящий момент для того, чтобы ожидать актов великодушия по отношению к прежним противникам Бонапарта.
Один из друзей сообщил Лагори, что сам министр полиции просит его оставить убежище. Изгнаннику больше ничего не грозит. Госпожа Гюго уговаривала Лагори не верить посулам. Некоторое время он колебался, но в конце концов не выдержал и рискнул пойти прямо к министру полиции Савари. Тот встретил его как друга и заверил, что опасаться ему нечего.
Лагори вернулся домой сияющий. За завтраком он оживленно рассказывал госпоже Гюго о подробностях беседы с министром. В это время раздался звонок.
— Здесь генерал Лагори? — спросили вошедшие. — Именем императора вы арестованы.
Братья Пого так больше и не увидели своего взрослого друга.
***
Часовня в глубине сада опустела. И сад облетает. Хмуро. Весь дом стал угрюмее.
Но разве могут дети долго горевать? Завтра гораздо интереснее, чем вчера.
Как-то октябрьским утром в доме появился загорелый рослый офицер в блестящем мундире. Веселые глаза, громкий голос. Как он похож на отца!
— Это ваш дядя Луи, папин брат, — говорит мать.
И мальчики жадно слушают о походах, осадах, опасностях, сражениях. Битва под Эйлау. Дядя Луи в ней участвовал. А теперь он вместе с отцом воюет в Испании. Горы. Разбойники.
В Испании французам пришлось еще труднее, чем в Италии или Германии. Весь народ помогал многочисленным отрядам повстанцев — гверильясов. Как только доносилась весть о приближении французов, крестьяне уничтожали весь свой скарб, бросали деревни и присоединялись к партизанам.
Испанская знать, гранды признали власть короля Жозефа Бонапарта, но народные массы не покорились.
— Да, — говорит дядя Луи, — вождь гверильясов Эмпесинадо в Испании доставил вашему отцу не меньше хлопот, чем Фра Дьяволо в Италии...
Леопольд Сижисбер теперь генерал. Жозеф Бонапарт назначил его правителем трех провинций.
Конечно, положение в Испании еще трудное, но все же госпоже Гюго с детьми следовало бы поехать к мужу. Мальчиков можно устроить учиться в Мадриде. Вот только язык им надо выучить. Такие советы давал дядя Луи. Скоро он уехал. Но отблески Испании, отголоски боев, ворвавшиеся1 вместе с ним в фейльянтинский дом, перевернули всю жизнь его обитателей.
Госпожа Гюго купила сыновьям самоучитель испанского языка, и они не расставались с ним. Начались сборы и приготовления к путешествию. Ранней весной 1811 года тронулись в путь.
Пуатье. Ангулем. Бордо. И, наконец, Байонна. Они у границы. Отсюда их должен сопровождать военный конвой до самого Мадрида. Дороги Испании опасны.
Конвоя прождали весь апрель.
Наконец поехали. Виктор выглядывает из окна громадной колымаги. Они едут во главе процессии. Сзади нескончаемая вереница экипажей, и почти все выкрашены в зеленый цвет — цвет империи. Золоченые колеса так и переливаются на солнце. По сторонам гарцуют всадники, среди них выделяются испанцы в темных плащах и широкополых шляпах, тут же рядом марширует французская пехота. А впереди пушки.
Небо ярко-синее. Трава кругом выжжена, придорожные деревушки пусты, многие хижины разрушены.
Первый привал в Эрнани. Поселок небольшой, людей не видно. Дома глядят на путешественников угрюмо и надменно, на каменных фронтонах старинные гербы, двери замкнуты. Эти дома похожи на самих испанцев, думает Виктор. Такие же гордые, как эти всадники в темных сомбреро, такие же невозмутимые и сумрачные, как испанские пастухи с бронзовыми лицами и длинными посохами. А как подходит к поселку его название! Эрнани. Это слово как будто сливается с блеском камней мостовой, отполированных веками, с этим знойным воздухом, с. обликом людей непокоренной Испании.
Среди путешественников не умолкают разговоры о разбойниках, о ночных засадах. В горном ущелье раздаются выстрелы. Горсточка повстанцев-гверильясов пытается остановить транспорт, но конвой отбивает нападение.
Следующая стоянка в Торквемадо. На месте поселка груды развалин. Братья Гюго затеяли игру. Взобраться на гору каменных обломков и лихо скатиться вниз. Виктор так расшиб себе голову, что потерял сознание. На лбу у него на всю жизнь остался небольшой шрам — след развалин Торквемадо.
Процессия экипажей движется. Нескончаема дорога. Неумолимо палит солнце, пронзителен скрип колес. Госпожа Гюго в изнеможении. Она не хочет даже посмотреть в окно, когда Виктор зовет ее взглянуть на скалу причудливой формы или на багряно-золотое вечернее облачко, зацепившееся за лиловый' утес.
Виктору это необъятное знойное небо, эти угрюмые скалы кажутся прекрасными. Его матери они кажутся чужими, враждебными, угрожающими, как люди этой страны.
Лица и дома испанцев замкнуты, но за маской ледяного равнодушия они таят жгучую ненависть к пришельцам, к тем, кто разрушает их города, древние памятники, оскверняет их святыни. Гробница Сида, легендарного национального героя, превращена французами в мишень для стрельбы. С хохотом они уродуют ее, откалывая выстрелами камень за камнем. Госпожа Гюго и ее сыновья видели жалкие обломки этого древнего памятника, когда останавливались в Бургосе и гуляли по его окрестностям.
***
Вереница карет подъезжает к Мадриду. Генерал Гюго почему-то не встречает семью. Они едут прямо в его губернаторскую резиденцию дворец Массерано. Генерала нет и во дворце. Он куда-то спешно вызван по делам. Церемонный дворецкий ведет генеральшу и ее сыновей в отведенные им покои. Анфилада комнат. Позолота, хрусталь, драгоценные вазы.
Когда начинает смеркаться, дети выбегают на балкон и глядят на небо. Каждый вечер на нем появляется гигантская комета. Кажется, что ее сияющий хвост занимает целую треть неба.
Не только братья Гюго с балкона дворца Массерано — множество людей в различных концах Европы смотрят на эту комету. Смотрят и покачивают головами: это небесное знамение! Сторонники Наполеона говорят, что это знамение его славы и новых побед. Противники французского императора утверждают, что оно предвещает страшную кару зарвавшемуся деспоту, скорый конец его нечестивому владычеству.
До братьев Гюго доносятся отголоски этих споров. Они слышали, что испанцы втихомолку называют
Наполеона не иначе как Напо-ляндрон (Напо-вор). Они знают, что мать ненавидит Бонапарта, и крестный Виктора тоже называл Наполеона узурпатором. А отец служит Наполеону. Кто же прав? Может быть, отец объяснит им, когда приедет, но его все нет и нет.
После шестинедельного ожидания дети, наконец, увидели отца, но он появился ненадолго, и его так и не удалось ни о чем расспросить. Генерал был озабочен. Гверильясы снова подняли голову, комета их обнадежила.
Родители долго совещались о чем-то и, наверно, ссорились: из-за закрытой двери доносились их возбужденные голоса. Мать после этого вышла с плотно сомкнутыми губами, а отец имел очень сердитый вид.
— Довольно вам бездельничать, — сказал он сыновьям. — Абэль уже большой, он будет отдан в пажи к королю Жозефу, а двое младших поступят учиться в мадридскую коллегию.
Коллегия показалась им тюрьмой. Кругом чужие, холодные лица. Дортуар для младших — унылая казарма. Полтораста кроватей выстроены рядами, и у каждого изголовья висит костяное распятие.
к широкому лицу.
Братьев Гюго определили в младший класс, но они уже давно знали все, что там проходили, и их начали переводить из одного класса в другой, пока не оставили, наконец, в «риторике». Здесь сидели великовозрастные сыновья испанских аристократов, которых возмущало, что новички-малыши и к тому же ненавистные французы так хорошо читают по-латыни и не ходят вместе со всеми в церковь. Госпожа Гюго, чтоб освободить своих сыновей от обязательного бдения на мессах, обеднях, вечернях, заявила, что они протестантского вероисповедания.
Жизнь в Испании делалась все труднее, а для завоевателей-французов все опаснее. Сопротивление народа разрасталось.
Жестокой зимой 1811/12 года в Мадриде был голод, порции воспитанникам с каждым днем уменьшали.
Госпожа Гюго начала готовиться к отъезду. Она решила вырвать мальчиков из казармы, куда заточил их отец, и увезти в Париж. Семейная жизнь супругов Гюго окончательно разладилась. Все вызывало раздоры: и непримиримая рознь в политических воззрениях, и различие взглядов на воспитание сыновей, и, наконец, взаимные супружеские обиды. Генерал перестал скрывать свою связь с корсиканкой Катрин Тома и начал дело о разводе с женой. Он не хотел отдавать ей сыновей и только под давлением Жозефа Бонапарта, который заступился за Софи, согласился отпустить с ней младших мальчиков. Абэля решено было оставить в Мадриде при особе короля.
***
И снова вереница карет под охраной конвоя. Те же выжженные равнины и головокружительные горные дороги. Только теперь они стали еще опаснее. Каждый утес глядит на пришельцев враждебно, в каждой расселине таится угроза. Кажется, будто ненависть всей испанской земли вот-вот соберется в громадную черную тучу и разразится грозой над головами чужеземцев. И чужеземцы бегут.
Братьям Гюго уже совсем не так весело, как было год назад по дороге в Мадрид. Они повзрослели и поняли, что такое война. Ее следы, как страшные ожоги, как безобразные раны, зияют на испанской земле.
В Бургосе Эжен и Виктор решили побродить по улицам. На площади вокруг высокого деревянного помоста собралась толпа. На помосте столб.
Сейчас состоится смертная казнь. К этому столбу привяжут веревками человека. И потом... Виктор и Эжен бегут. Хочется закрыть глаза, заткнуть уши. Навстречу мальчикам движутся какие-то серые призраки в длинных хламидах. В руке у каждого посох с зажженной свечой наверху. Среди призраков человек верхом на осле. Привязан веревками, Монахи тычут ему в лицо костяные распятия (совсем такие, как были в дортуаре у изголовий кроватей!). А лицо у этого человека... Нет. Лучше не смотреть! Бегом! Дальше отсюда! Забыть! Не думать!
Дорога. Скрип колес. Усталые глаза матери в глубине колымаги. Скорее бы домой!
этому?
В Виттории приходится ждать смены конвоя. Гулять мальчикам больше не хочется. Ожидание кажется бесконечным. Последние километры по Испании —бешеная скачка под конвоем. Скоро граница!
***
Старый фейльянтинский сад как будто стал не таким огромным, как раньше. Все дорожки расчищены. Это мамаша Ларивьер готовилась к их приезду.
— Теперь сами будете следить за садом, — говорит госпожа Гюго сыновьям.
В школу они больше не ходят. Папаша Ларивьер дает им уроки на дому. Тацит, Вергилий, Гораций — их старые, испытанные друзья! И у братьев Гюго появляется еще много таких же добрых друзей — книг, толстых и тонких, замусоленных и совсем новеньких, даже не разрезанных.
Дидро, Вальтер Скотт. Драмы, романы, стихи, книги о путешествиях и приключениях. Виктору очень нравится «Путешествие капитана Кука».
В нижнем этаже библиотеки все книги уже прочитаны. Мальчики просят Руайоля, чтоб он пустил их в верхний, где, хранятся книги по философии, праву, истории. Там можно читать часами, лежа на животе среди книжных груд, и никто тебя не тронет. Иногда заглянет старый библиотекарь. Он как будто сам вышел из какой-то книги времен Людовика XIV. Напудренный парик. Фрак с длинными фалдами. Атласные панталоны в обтяжку.
Руайоль очень уважает госпожу Гюго, одну из самых своих усердных и просвещенных читательниц. Но старику представляется странным, что она позволяет сыновьям читать книги, вовсе не предназначенные для их возраста.
— Мадам, не кажется ли вам опасным для мальчиков такое чтение без разбору? — осторожно осведомляется он.
Госпожа Гюго удивленно поднимает брови.
— Книги никогда не приносят вреда, — говорит она Руайолю, — пусть читают.
Виктору хочется и самому что-нибудь написать. Он пробует переводить латинские стихи. Как добиться, чтобы по-французски они зазвучали так же стройно, как по-латыни? Он не знает никаких правил стихосложения и пытается самостоятельно открыть их. Эжен, глядя на младшего брата, тоже принимается за стихи.
У изголовья госпожи Гюго на столике свеча и раскрытая книга. Книги всегда помогали ей в трудные и горькие минуты. Но сейчас не до чтения. И сон не приходит. В висках стучит, на сердце невыносимая тяжесть.
Завтра в полдень будет казнен Лагори,, ее лучший друг, крестный Виктора.
После ареста Лагори долго находился в заключении, но и в тюрьме он нашел способ снестись с единомышленниками и стал участником заговора Мале и Гидаля против Наполеона, который воевал в это время в России. Заговорщики попытались захватить ключевые позиции в Париже, занять главные государственные учреждения. Первые часы удача улыбалась им. Но в стычке с войсками коменданта Парижа заговорщики потерпели поражение. Вожаки были схвачены, обезоружены и брошены в тюрьму.
Завтра он будет приведен в исполнение. Надежды нет.
Может ли она заснуть в эту ночь?
Казнь Лагори состоялась 29 октября 1812 года. По всему Парижу расклеены листки — извещения о приговоре военного суда по делу заговорщиков.
На следующий день госпожа Гюго, проходя по улице вместе с Виктором, остановилась перед одним из этих листков.
— Читай, — сказала она сыну.
— Запомни. Это твой крестный.
***
Мальчикам пришлось расстаться со своим любимым садом. Семья переселилась в более скромную квартиру на улице Шершмиди. Надо было экономить, отец присылал все меньше денег. Он уже не губернатор. Французская армия разгромлена в России. Поражение при Виттории положило конец французскому владычеству в Испании. Король Жозеф еле спасся. Его паж Абэль Гюго был при нем в дни бегства. Теперь живописный костюм пажа сложен вместе с ненужным старьем, Абэль опять с матерью и братьями.
А дела отца совсем не блестящи. Наполеон не захотел признать действительным генеральский чин, пожалованный Гюго королем Жозефом в Испании. Гюго снова в чине майора. Его назначили комендантом крепости Тионвиль. Крепость вскоре была осаждена немцами. В городке вспыхнули эпидемии, не хватало припасов. Жители и солдаты умирали от болезней и голода. Комендант всеми средствами поддерживал бодрость духа гарнизона и населения, организовал оборону и не сдавал крепость противнику. Он сопротивлялся долго и стойко, не зная о том, что сопротивление его уже напрасно, что знамена Бонапарта склонились и чужеземные войска подступают к Парижу.
На рассвете 29 марта 1814 года братья Гюго проснулись от страшного грохота. Вскочили с постелей, смотрят в окно: ни туч, ни дождя, а грохот все усиливается. Это пушечная пальба. Русские и пруссаки бомбардируют Париж.
разбили французскую армию, прошли по всей Европе, и теперь казаки придут в Париж. По всему городу расклеены лубочные картинки с изображениями чудищ в мохнатых шапках, с громадными оскаленными зубами, с выпученными глазами, в ожерельях из отрубленных человеческих ушей. Неужели казаки действительно такие?
Париж сопротивлялся недолго. Толпы чужеземных солдат вскоре запрудили все улицы, разместились они и в квартире госпожи Гюго. Парижане убедились, что казаки совсем не пугала и не людоеды. Носят большие мохнатые шапки, но никаких ожерелий из человеческих ушей. И домов не поджигают, ведут себя тихо.
Война кончилась, почти в каждом доме ждут возвращения отцов, мужей, братьев. А госпоже Гюго некого ждать. С мужем полный разрыв. Она сделала последнюю попытку примириться с ним. Поехала вместе с Абэлем в Тионвиль, но Леопольд Сижисбер даже видеть ее не пожелал. Она старается не думать о том, что будет дальше. Сыновья пока с ней. Подрастут, станут помогать. Надо надеяться на лучшее. Ведь надежды иногда сбываются. Вот сбылось же, наконец, ее заветное желание — пал Буонапарте.
В Соборе Парижской богоматери должен состояться благодарственный молебен в честь возвращения короля. Братья Гюго, нацепив на шляпы белые кокарды, спешат взглянуть на это зрелище. Виктор ведет под руку «даму», юную Адель Фуше. У собора густая толпа. Приближается королевский кортеж. Толстый Людовик XVIII важно восседает в коляске, украшенной золотыми лилиями, рядом с ним герцогиня ангулемская в белоснежном наряде. А за коляской понуро движутся наполеоновские ветераны. Лица хмурые, глаза потуплены. Вероятно, им стыдно, что приходится сопровождать этого подагрика в английских гетрах, приехавшего в обозе иноземцев.
Юный Виктор Гюго радовался, что, наконец, перестанет литься кровь французов, кончатся распри, воцарится всеобщий мир. Он не понимал того, что мечты его матери о «добром короле» — несбыточная сказка.
стало еще больше. Буржуазная корысть, аристократическое чванство, fpeлигиoзнaя ложь, унижение национального достоинства шествовали рука об руку в реставрированной монархии.
Людовик XVIII «даровал» своим подданным «хартию» — некое подобие конституции. Были учреждены две законодательные палаты: палата пэров, составлявшаяся по королевскому указу из родовитых дворян-землевладельцев и сановников церкви, и палата депутатов, куда могли быть избраны лишь богачи. Массы же народа, люди без состояния, были лишены права избирать и быть избранными. Над обеими палатами стоял король, которому принадлежала верховная законодательная власть.
Франция еще больше отдалилась от «государства разума», и Людовик XVIII отнюдь не сделался «отцом народа».
Примечания.
1. В основном тексты Гюго приводятся по Собранию сочинений в 15 томах, М., 1953—1956 гг. В отдельных случаях — в переводах автора этой книги.