Приглашаем посетить сайт

Уильям Сомерсет Моэм. Подводя итоги.
Часть 9.

IX

Но мне пришлось быть самоучкой. Недавно я просмотрел рассказы, которые писал в ранней молодости: мне хотелось понять, какие врожденные способности у меня были, с каким капиталом я начинал, прежде чем взялся сознательно его приумножать. В тоне рассказов сквозит надменность, которую, пожалуй, можно оправдать возрастом, и раздражительность, как следствие плохого характера; но сейчас я говорю только о том, как я выражал свои мысли. Я думаю, что ясность слога и сноровка в обращении с диалогом были присущи мне с самого начала. Когда Генри Артур Джонс[1], известный в ту пору драматург, прочел мой первый роман, он сказал какому-то знакомому, что с годами я стану одним из самых популярных драматургов своего времени. Вероятно, он усмотрел в моей книге непосредственность и наглядность изображения, что и заставило его предположить у меня чувство сцены. Язык у меня был банальный, словарь ограниченный, фразы избитые, грамматика сильно хромала. Но писать для меня было такой же инстинктивной потребностью, как дышать, и я не задумывался над тем, плохо или хорошо я пишу. Лишь несколько лет спустя я догадался, что это тонкое искусство, которое постигается упорным трудом. Открытие это я сделал, когда почувствовал, как нелегко выразить словами то, что хочешь. Диалог давался мне без малейших усилий, но когда дело доходило до описаний, я запутывался во всевозможных подвохах. По нескольку часов я мучился над двумя-тремя фразами и не мог с ними сладить. Я решил, что научу себя писать. К несчастью, помочь мне было некому. Я делал много ошибок. Будь рядом со мною руководитель вроде того чудесного оксфордца, о котором я только что рассказал, это сберегло бы мне много времени. Такой человек мог бы объяснить мне, что мое дарование, какое ни на есть, направлено в определенную сторону и что в эту сторону его и следует развивать; а пытаться делать то, к чему я не склонен, бесполезно. Но в то время успехом пользовалась орнаментальная проза. Литературную ткань пытались обогатить изысканными оборотами и нагромождением затейливых эпитетов: идеалом была парча, так густо затканная золотом, что она держалась стоймя. Интеллигентные молодые люди зачитывались Уолтером Патером[2]. Здравый смысл подсказывал мне, что это — анемичная литература; за тщательно отделанными, изящными периодами мне виделся усталый, слабый человек. Я был молод, полон сил и жажды жизни; мне хотелось свежего воздуха, действия, опасностей и трудно было дышать в этой мертвой, надушенной атмосфере, сидеть в затихших комнатах, где полагалось говорить только шепотом. Но я не слушал своего здравого смысла. Я убеждал себя, что это — вершина культуры, и с презрением отворачивался от внешнего мира, где люди кричали и сквернословили, валяли дурака, развратничали и напивались. Я читал “Замыслы” и “Портрет Дориана Грея”. Я опьянялся изысканной красочностью слов-самоцветов, которыми усыпаны страницы “Саломеи”[3].

тканей, а потом выдумывал замысловатые фразы, чтобы употребить эти слова. К счастью, мне так и не представилось случая их использовать, и они по сей день хранятся в старой записной книжке к услугам любого, кто вздумал бы писать вздор. В то время было широко распространено мнение, что лучшая английская проза — это “Авторизованный перевод” Библии. Я прилежно читал ее, особенно “Песнь песней” Соломона[“Благочестивую смерть” Джереми Тэйлора[5]

Чтобы проникнуться его стилем, я списывал оттуда куски, а потом пытался снова записать их, уже по памяти.

Первым плодом этих трудов была небольшая книжка об Андалузии, озаглавленная “Страна Пресвятой девы”. На днях мне довелось перечитать из нее кое-какие места. Андалузию я сейчас знаю гораздо лучше, чем знал тогда, и на многое из того, о чем писал, смотрю иначе. Поскольку в Америке эта книжка все еще пользуется кое-каким спросом, я подумал, что ее, может быть, стоит переработать. Я быстро убедился в том, что это невозможно. Ее написал человек, которого я начисто забыл. Она показалась мне невыносимо скучной. Но речь идет о качестве ее текста — ведь я писал ее как некое стилистическое упражнение. Это — вымученная проза, полная грусти и намеков. В ней нет легкости, нет свободы. Она отдает тепличными растениями и воскресным обедом, как воздух зимнего сада, примыкающего к столовой какого-нибудь большого дома в Бэйсуотере[6]. Книга изобилует мелодичными прилагательными. Словарь ее сентиментален. Она напоминает не итальянскую парчу с роскошным золотым узором, а драпировочную ткань, изготовленную Моррисом[8].

 


1.  (1851—1929) — английский драматург. Не порывая с приемами “хорошо сделанной драмы”, используя шаблоны мелодрамы, под влиянием Ибсена поднимал в своих пьесах нравственные проблемы. Один из ближайших предшественников и соратников Б. Шоу.

2. (1839—1894) — английский писатель и критик, теоретик эстетизма, сторонник субъективизма в искусстве. Отрицал воспитательные функции искусства, пользовался влиянием в декадентских кругах.

3.  “Замыслы” — сборник эссе; “Портрет Дориана Грея” (1890) — роман; “Саломея” — драма — произведения английского писателя Оскара Уайльда (1854— 1900). Уайльд возглавил эстетизм в Англии.

4. “Песнь песней” Соломона — сборник любовной лирики, вошедший в Ветхий завет. Песни были созданы между IX и III вв. до н. э. “Песнь песней” не принадлежит царю Соломону, как утверждала позднейшая легенда. Исторический Соломон правил в начале Х в. до н. э.

5. “Благочестивая смерть” Джереми Тэйлора. — “Правила и упражнения, приуготовляющие к благочестивой смерти” (1651) — сочинение английского проповедника, посвященного в сан епископа, Джереми

6. район Лондона, процветавший в пору викторианства. Расположен в южной части Пэддингтона, граничит с Кенсингтоном.

7.  —1896) — английский художник, писатель, теоретик искусства и общественный деятель. Будучи противником салонного искусства викторианской эпохи, боролся за демократизацию художественного творчества.

  Берн-Джонс Эдвард —1898) — английский художник, член “Прерафаэлитского братства”. “Прерафаэлитское братство” было основано в 1848 г. поэтом и живописцем Д. Г. Россетти (1828—1882) и художниками Дж. Э. Милле (1829—1896) и X. Хантом (1827—1910). Идеологом прерафаэлитов стал их друг и соратник, художественный критик Дж. Рескин (см. коммент.) . Увлекшись наивным реализмом художников раннего итальянского Возрождения (до Рафаэля), прерафаэлиты противопоставили его живописи академической школы, полной условностей и штампов, бросили вызов пошлым вкусам викторианской буржуазии. Прерафаэлиты стремились поднять моральный авторитет искусства. Выступив против академической рутины, они в большинстве своем пришли к декоративной вычурности, предвещающей стиль модерн, и к символизму (Россетти, Берн-Джонс) или развивали в своей живописи натуралистические принципы (Милле, Хант), ограничиваясь в основном литературной и религиозной тематикой.