Приглашаем посетить сайт

Уильям Сомерсет Моэм. Подводя итоги.
Часть 58.

LVIII

Я не питаю иллюзий относительно своего места в литературе. В Англии только два критика с именем дали себе труд принять меня всерьез, а способные молодые люди, пишущие статьи о современной литературе, никогда обо мне не упоминают. Я не в претензии. Это очень естественно. Я никогда не занимался пропагандой. Круг читателей за последние тридцать лет невероятно разросся, и появилась масса необразованных людей, жаждущих знаний, какие можно приобрести без большой затраты труда. Они воображали, что чему-то учатся, читая романы, в которых персонажи высказывались по злободневным вопросам. Сведения, которые они таким образом получали, усваивались тем легче, что были кое-где пересыпаны объяснениями в любви. Установилась точка зрения на роман как на удобную трибуну для распространения идей, и немало писателей были согласны принять на себя руководство общественной мыслью. Их романы были не столько литературой, сколько публицистикой. Они имели познавательную ценность; плохо то, что очень скоро читать их становилось так же невозможно, как позавчерашнюю газету. Но чтобы удовлетворить любознательность несметного числа новых читателей, за последнее время стали выпускать множество книг, в популярной форме излагающих вопросы науки, просвещения, социального обеспечения и другие. Огромный успех этих изданий убил роман пропаганды. Но понятно, что, пока он был в моде, он казался гораздо более значительным, а стало быть, и вызывал больше откликов, чем роман характеров и приключений.

Затем авторитетные критики и серьезные читатели стали интересоваться главным образом теми писателями, в чьих книгах они усматривали новые технические приемы; и это тоже понятно, потому что новые приемы придавали свежести затасканному материалу и могли стать предметом оживленного обсуждения.

Мне кажется странным, что этому уделяют так много внимания. Остроумный метод, который Генри Джеймс изобрел и довел до высокой степени совершенства, — пропускать свой рассказ через восприятие наблюдателя, который и сам участвует в действии, — позволил ему добиваться драматического эффекта, очень ценимого им, и правдоподобия, дорогого сердцу писателя, испытавшего на себе сильное влияние французских натуралистов, а также обойти некоторые трудности, с которыми сталкиваются авторы, когда пишут с позиций всевидящего и всезнающего рассказчика. То, что было этому наблюдателю не известно, могло и для читателя оставаться тайной. Но все это было лишь небольшим видоизменением автобиографической формы романа, которая обладает многими из тех же преимуществ, и говорить об этом как о некоем открытии в эстетике немножко смешно.

Они бредили по очереди Шопенгауэром[1], Ницше[2] и Бергсоном[3]. Разумеется, они не могли не увлечься и психоанализом. Он открывал для писателя большие возможности. Писатель знал, что лучшим из того, что он пишет, он в большой мере обязан собственному подсознанию, и соблазнительно было исследовать новые глубины характера, рисуя воображаемую картину подсознания у вымышленных им персонажей. Это был ловкий и занятный фокус, но не более. Когда писатели, вместо того чтобы прибегать к нему изредка, как к ироническому, драматическому или объяснительному приему, клали его в основу своего произведения, это получалось скучно. Я предвижу, что общая литературная техника вберет в себя то, что есть полезного в этом и подобных приемах, но произведения, в которых он был введен впервые, очень скоро перестанут вызывать интерес. Те, кто увлекался этими курьезными экспериментами, сдается мне, упустили из виду, что по своему содержанию книги, в которых они используются, на редкость мелки. Так и кажется, что авторов толкнуло на эти выверты тревожное сознание собственной пустоты. Люди, описанные столь изощренно, по существу, совершенно неинтересны, а тема незначительна. И это естественно. Автор только тогда пускается на технические ухищрения, когда не захвачен своей темой. Когда же он одержим темой, у него остается мало времени, чтобы думать о том, как бы помудренее выразиться. Так, в семнадцатом веке писатели, устав от умственного напряжения Ренессанса и отстраненные деспотизмом королей и господством церкви от решения серьезных проблем жизни, обратились к гонгоризму[4], кончеттизму[5] и прочим игрушкам. Возможно, что интерес, проявляемый в последние годы к техническому экспериментированию в искусстве, — это показатель упадка нашей культуры; темы, казавшиеся важными в девятнадцатом веке, перестали интересовать, а с другой стороны, художники еще не видят, чем будет жить поколение, призванное создавать культуру, которая идет ей на смену.

 


1. (1788—1860) —немецкий философ-идеалист. В основной работе Шопенгауэра “Мир как воля и представление” (1819—1844) сущностью мира провозглашается слепая неразумная воля, исключающая закономерности развития природы и общества. Свое учение Шопенгауэр называл “пессимизмом”.

2. Ницше Фридрих —1900) — немецкий поэт и философ-иррационалист, усвоивший идеи немецких романтиков. Многие работы Ницше строит как свободные эссе, в виде фрагментов, афоризмов: “Человеческое, слишком человеческое” (1878), “По ту сторону добра и зла” (1886). Философия Ницше обретает выражение в поэтическом творчестве, легенде, мифе (“Так говорил Заратустра”, 1883—1884). Понятия не выстраиваются у Ницше в систему, а предстают как многозначные символы. Таковы понятия “жизнь”, “воля к власти”, которая есть и само бытие в его динамичности, и страсть, и инстинкт самосохранения, и движущая обществом энергия. В философии Ницше переплетаются противоборствующие мотивы. Анархическая критика современной буржуазной действительности предстает в виде универсального отчаяния. Культ сильной личности, “сверхчеловека” сочетается с романтической идеей “человека будущего”. Ницше обрушивается и на христианство, и на демократическую идеологию, якобы закрепляющую “стадные инстинкты”, противопоставляя им “естественный”, ничем не сдерживаемый поток “жизни”. Прославление стихийной иррациональной “жизненной мощи” сочетается у Ницше с проповедью “имморализма”.

3.  (1859—1941) — французский психолог и философ-идеалист, представитель “интуитивизма” и “философии жизни”. Главное в философских и психологических суждениях Бергсона — стремление показать разницу между реальностью и психологическим переживанием реальности.

4. —1627) — одно из течений маньеризма, стиля европейского искусства XVI—XVII вв., выразившего кризис позднего Возрождения.

5.  (от итал. “кончетти” — фокусы, штучки) — претенциозный, искусственный литературный стиль.