2
В письме к Марксу от 4 октября 1852 года Энгельс издевается над неким русским эмигрантом, настоящее имя которого осталось неизвестным: "Что сказать о человечке, который, прочитав в первый раз романы Бальзака (да к тому же еще "Музей Древностей" и "Отца Горио"), говорит об этом с беспредельным высокомерием и величайшим презрением, как о чем-то обыденном и давным-давно известном… Он не понял ни "Манифеста", ни Бальзака; это он мне довольно часто доказывал" . Сопоставление романов Бальзака с Коммунистическим манифестом, которое содержится в этих строках, не следует понимать буквально, и все же оно напоминает о некоторых действительных отношениях между основателями марксизма и великим французским романистом. Коммунистический манифест Маркса и Энгельса выражает точку зрения нового класса - пролетариата; это манифест коммунистической партии. У Бальзака мы не найдем ничего подобного, он вообще принадлежит к тому периоду мировой истории, который замыкается революцией 1848 года. Когда появился Коммунистический манифест, деятельность Бальзака была на исходе, и сам он, неизлечимо больной, уже стоял на краю могилы. Но в числе других литературных источников, послуживших материалом для гениальной картины общественного состояния, начертанной в Коммунистическом манифесте, была, несомненно, и "Человеческая комедия". Кто не помнит замечательных слов манифеста: "Буржуазия, повсюду, где она достигла господства, разрушила все феодальные, патриархальные, идиллические отношения. Безжалостно разорвала она пестрые феодальные путы, привязывавшие человека к его "естественным повелителям", и не оставила между людьми никакой другой связи, кроме голого интереса, бессердечного "чистогана". В ледяной воде эгоистического расчета потопила она священный трепет религиозного экстаза, рыцарского энтузиазма, мещанской сентиментальности. Она превратила личное достоинство человека в меновую стоимость и поставила на место бесчисленных пожалованных и благоприобретенных свобод одну бессовестную свободу торговли. Словом, эксплуатацию, прикрытую религиозными и политическими иллюзиями, она заменила эксплуатацией открытой, бесстыдной, прямой, черствой.
Буржуазия лишила священного ореола все роды деятельности, которые до тех пор считались почетными и на которые смотрели с благоговейным трепетом. Врача, юриста, священника, поэта, человека науки она превратила в своих платных наемных работников.
Буржуазия сорвала с семейных отношений их трогательно-сентиментальный покров и свела их к чисто денежным отношениям" .
Самой глубокой и верной иллюстрацией к этому взгляду Маркса и Энгельса является, без сомнения, "Человеческая комедия" с ее фигурами финансовых деятелей, картинами падения сословной дворянской чести, разложения семьи, подчинения печати и литературного творчества законам капиталистического мира. Все это показано у Бальзака в глубокой исторической перспективе как длительный процесс разложения патриархально-средневекового общества и воцарения буржуазии, показано не только в художественных образах, но и при помощи теоретического анализа - во множестве метких замечаний, полных объективной иронии, глубокого исторического сарказма.
"Промышленность, работающая теперь для широких слоев населения, беспощадно истребляет создания средневекового искусства, где на первом плане стояла индивидуальность как художника, так и потребителя. Теперь у нас много ремесленных изделий, но нет почти гениальных творений. Все древние памятники считаются в наши дни своего рода археологическими редкостями; с точки зрения промышленности важны только каменоломни, копи селитры да склады хлопка. Пройдет еще несколько лет, и последние своеобразные городки утратят свою оригинальную физиономию, и разве только на страницах этого очерка сохранится точное описание этих памятников старины" (215).
Он смотрит на мир не только глазами художника. Его отношение к деятелям буржуазной эпохи и достижениям XIX века двойственно. Если фигуры его ростовщиков и честолюбцев ужасны, то, с другой стороны, в разрушительных силах капиталистического общества его привлекает величие всемирно-исторического потока, который уничтожает на своем пути всякую мирную сословную, патриархальную ограниченность, рассеивает иллюзии и придает обществу бешеное движение вперед в поисках абсолюта.
"Беспрестанные перевороты в производстве, непрерывное потрясение всех общественных отношений, вечная неуверенность и движение отличают буржуазную эпоху от всех других. Все застывшие, покрывшиеся ржавчиной отношения, вместе с сопутствующими им, веками освященными представлениями и воззрениями, разрушаются, все возникающие вновь оказываются устарелыми, прежде чем успевают окостенеть. Все сословное и застойное исчезает, все священное оскверняется, и люди приходят, наконец, к необходимости взглянуть трезвыми глазами на свое жизненное положение и свои взаимные отношения".
Едва ли возможна другая, более точная формула для определения исторической основы реализма Бальзака. Революционное значение "Человеческой комедии" заключалось именно в том, что она отражала историческую потребность взглянуть трезвыми глазами на человеческие отношения, прикрытые в прошлом цветами социальной мифологии и поэзии. И хотя упадок этой поэзии наносит сознанию Бальзака глубокую рану, писатель отдает должное буржуазному XIX столетию и понимает, что отрицание символической Геранды необходимо в конечном счете даже с точки зрения самого искусства. Так, после описания прелести старинного бретонского городка, описания, полного самой неподдельной грусти, Бальзак переносит читателя в квартиру парижанки писательницы мадемуазель де Туш. "Калист услыхал здесь поэтические аккорды чудной, удивительной музыки девятнадцатого столетия, где мелодия и гармония одинаково хороши, где пение и инструментовка достигли необыкновенного совершенства. Он познакомился с произведениями богатейшей живописи французской школы, заместительницы итальянских, испанских и фландрских школ: талантливые произведения стали встречаться так часто, что все глаза, все сердца, утомленные лицезрением только талантов, громко требуют гениального творения. Он прочел богатые содержанием глубокие сочинения современной литературы, и они произвели большое впечатление на его юное сердце. Словом, наш великий девятнадцатый век открылся перед ним во всем своем блеске, со своими богатыми вкладами в критику, со своими новыми идеями, с гениальными начинаниями, достойными гиганта, который, спеленав юный век в знамена, укачивал его под звуки военного гимна, под пушечный аккомпанемент… Новый, современный мир со всей своей поэзией резко противополагался скучному патриархальному миру Геранды. Калист мысленно сопоставил их: с одной стороны, тысячи произведений искусства; с другой - однообразие невежественной Бретани" (229 - 230).
Итак, дважды сравнивает Бальзак средневековые достоинства Геранды с буржуазной цивилизацией XIX века, и оба раза итог получается различный. Можно подумать, что перед нами два различных автора, настолько противоположны эти суждения. Но двойственность выводов отражает реальные противоречия истории культуры. Эта глубокая разносторонность, ни перед чем не останавливающаяся диалектическая честность ума образует самое ценное в искусстве Бальзака. Где еще можно найти такого художника, которому в одинаковой степени были открыты всемирно-исторические перспективы движения общества вперед и мрачные картины ада, изображенного великим французским романистом на страницах "Человеческой комедии"? По глубине и художественной честности своего понимания истории Бальзак напоминает величайших представителей общественной мысли XIX века, представителей трех источников марксизма, таких людей, как Гегель, Фурье и Рикардо. Вот почему Энгельс упоминает Бальзака рядом с манифестом.