Приглашаем посетить сайт

Ковалева Т.В. и др. История зарубежной литературы (Вторая половина ХIX - начало ХХ века)
Ромен Роллан

Ромен Роллан

Ромен Роллан (1866 - 1944) - величайший художник XX в., создатель "нового искусства для нового общества", утвердивший в нем героическое, действенное начало; "Человек Человечества", защитивший вечные гуманистические ценности в мире, раздираемом ненавистью и насилием; духовный вождь европейской интеллигенции, призвавший ее к объединению в борьбе против войны и фашизма.

Еще юношей Роллан определил для себя основное нравственное правило: "никогда не переставать искать Истину". Жизнь и творчество писателя, наполненные страданием и борьбой, сомнениями и иллюзиями, победами и утратами, и были такими поисками истины, "пути к своему народу, чтобы пустить корни".

Ромен Роллан родился в маленьком бургундском городке Кламсн, в семье нотариуса, потомка неистового якобинца, получившего в 1793 г. титул "Апостола Свободы". От прадеда и отца унаследовал будущий писатель вольное "галльское" жизнелюбие и силу противостоять испытаниям. Мать, натура глубоко и тонко чувствующая, передала сыну независимость духа, привычку к систематическому труду и страстную любовь к музыке и чтению. [99]

в лицее Людовика Великого, а после его окончания в 1886 г. поступает на историческое отделение Высшей Нормальной школы.

Студенческие годы были для него временем стремительного духовного роста, напряженных раздумий о смысле жизни и судьбах искусства. Ответы на мучавшие его вопросы он искал в философии Спинозы, в творчестве итальянских художников Возрождения, в музыке Бетховена, в произведениях русских писателей, получивших во Франции в 80-е годы широкое распространение.

Однако высшим моральным и художественным авторитетом для Роллана был Л. Н. Толстой. Позднее в книге, посвященной автору "Войны и мира", он напишет: "Толстой... озарил юность моего поколения. В душных сумерках угасавшего столетия он стал для нас путеводной звездой". Именно к нему в апреле 1887 г. обратился с письмом никому не известный парижский студент, движимый "жгучим желанием знать, - знать, как жить". Ответ Толстого, содержащий 28 страниц текста и начинающийся словами: "Дорогой брат!", помог Роллану преодолеть сомнения, утвердиться в своих взглядах на искусство как средство служения истине и народу. На протяжении всего творческого пути его будет поддерживать "великий пример жизни Толстого", в котором он ценит могучего реалиста, наполнившего свои произведения "трепетом жизни", грозного "обличителя лживой цивилизации", подлинного гуманиста, "сохранившего чувство братской любви ко всем живым существам".

Свою духовную связь с русским писателем Роллан усматривает в том, что он "продолжил суровую критику Толстого, направленную против общества и искусства привилегированных".

Сосредоточенность на внутренней жизни не мешает Роллану пристально вглядываться в окружающий мир и события, в нем происходящие. Будучи убежденным демократом, он подписывает протест студентов, направленный против Буланже; участвует [100] в сборе средств в поддержку рабочей партии; осуждает колониальные авантюры в Африке и геноцид армян в Турции. После окончания Нормальной школы в 1889 г. Роллан получает двухгодичную научную командировку в Италию. Здесь он непосредственно соприкасается с искусством великих мастеров Возрождения, работаете архивах Ватикана, собирает материал для будущей дисертации, пишет, подражая Шекспиру, пьесы на античные и ренессансные сюжеты. В Риме в марте 1880 г. у него впервые возникает замысел "музыкального романа" -"Жана-Кристофа".

"История происхождения оперы в Европе до Люлли и Скарлатги" и "Упадок живописи в Италии после XVI века". Поистине энциклопедическая образованность Роллана позволила ему в течение длительного времени и с большим успехом читать лекции по истории искусств в Нормальной школе и Сорбонне, выступать со статьями о музыке в различных периодических изданиях. Из них впоследствии составились книги: "Музыканты наших дней" (1908), "Музыканты прошлого" (1908), "Бетховен. Великие творческие эпохи" (1927-1945).

Однако педагогическая и искусствоведческая деятельность не приносит Роллану полного удовлетворения: свое жизненное предназначение он видит в том, чтобы творить. "Художественное творчество не является для меня ни карьерой, ни развлечением. Это вопрос жизни и смерти", - запишет он в своем дневнике.

В литературу Роллан вступает как драматург, поскольку театр представляется ему наиболее демократическим и действенным видом искусства. Первым его произведением, увидевшим свет, была "драматическая поэма" "Святой Людовик", открывшая цикл "Трагедии веры" ("Аэрт", 1898; "Настанет время", 1903). В них Роллан на историческом материале в весьма условной еще форме прославляет нравственное величие "героической одиночки", вступающей в борьбу во имя великой идеи. Здесь намечается одна из основных проблем всего роллановского [101] творчества: герой и народ; выведенные на сцену массы выступают не фоном к действию, а его непосредственными участниками.

С середины 90-х гг. обнаруживаются существенные сдвиги в идейном и художественном развитии Роллана. События французской общественной жизни настоятельно требуют от него отказа от "культа гордого одиночества" и диктуют необходимость социального действия. Взор Роллана, как и многих писателей конца XIX в., обращается к социализму. В сентябре 1895 г. он записывает в дневнике: "Если еще есть надежда избежать гибели, которая угрожает нынешней Европе, ее обществу и ее искусству, то надежда эта в социализме". Однако социализм, который открыл для себя Роллан, был, по его словам, "индивидуалистический, неорганизованный... социализм без доктрины и вне армии". Стремясь сохранить "духовную независимость", писатель выступает против любого "политического действия" и связывает с социализмом прежде всего надежды на нравственное обновление человечества. Этой цели будет служить и "новое искусство для нового общества", концепцию которого он разрабатывает в статьях начала века: "Яд идеализма" (1900), "Народный театр" (1902). Страстно отвергая "дряблые грезы декадентского искусства", бесплодного и болезненного, Роллан ратует за создание "искусства мужественного и мощного, способного выразить коллективную жизнь и подготовить возрождение нации". Особая роль здесь принадлежит театру как "могучему стимулу к действию". Источником для него должна стать история самого народа, "его тревоги, его надежды".

Свои новаторские эстетические принципы Роллан воплощает в драматическом цикле "Театр революции" (пьесы "Волки", 1898; "Торжество разума", 1899; "Дантон", 1900; "14 июля", 1902). Позднее Роллан продолжит работу над циклом, в который войдут еще пьесы "Игра любви и смерти" (1925), "Вербное воскресенье" (1926), "Леонина" (1928), "Робеспьер" (1934), посвященном Великой французской революции. Обращение к истории было вызвано стремлением возродить "героизм и веру нации, достичь того, чтобы дело, прерванное в 1794 г., было возобновлено и завершено народом, более зрелым и глубже [102] понимающим свое предназначение". В восьми пьесах цикла Роллан дает грандиозную панораму революции в развитии, в столкновении противоречивых тенденций; показывает различные ее этапы от взятия Бастилии до термидорианского переворота; изображает восставшие массы и их вождей.

"14 июля", главным действующим лицом которой выступает сам народ, творящий историю. "Народный океан" представлен в ней множеством персонажей: рабочие, женщины, солдаты, продавцы газет, торговки, студент, нотариус и др., объединенных решимостью и волей к борьбе. Однако, как и в других драмах Роллана, народ изображается здесь иррациональной, непредсказуемой стихией, "великим слепым", легко поддающимся любому искушению. Не случайно на штурм Бастилии парижан увлекает не кто-либо из реальных исторических лиц, а маленькая девочка Жюли. И все же художественный вывод Роллана однозначен: "Без народа мы - ничто". " 14 июля" - драма нового типа, которую характеризуют отсутствие фабулы и интриги, преобладание массовых сцен, монументальность образов, приподнятость языка и стиля. Пьесы Роллана о революции, овеянные пафосом преобразования мира, С. Цвейг справедливо назвал "театром бодрости и силы".

В первое десятилетие XX века писатель, утверждая героическое начало в искусстве, обращается к судьбам гениальных творцов, чья созидательная мощь и нравственное величие могли послужить вдохновляющим примером для современников. "Мир погибает, задушенный своим трусливым и подлым эгоизмом. Мир задыхается. Распахнем же окна! Впустим вольный воздух! Пусть нас овеет дыханием героев", - напишет Роллан в предисловии к книге "Жизнь Бетховена" (1903), открывающей цикл "Героические жизни" ("Жизнь Микеланджело, 1906; "Жизнь Толстого", 1911). Со страниц этих книг встают титанические образы людей, преодолевающих выпавшие на их долю равнодушие и непонимание окружающих, душевное одиночество и не теряющих при этом мужества и воли к жизни. Отчетливо звучащая здесь тема "Девятой симфонии" Бетховена - через страдание к радости - отныне станет ведущей в творчестве Роллана. [103]

Внутреннее родство объединяет "Героические жизни" и роман-эпопею "Жан- Кристоф", над которым писатель работал около десяти лет (1904 - 1912) и который он посвятил "свободным душам всех наций, которые страдают, борются и побеждают". В центре его - судьба гениального немецкого музыканта и композитора Жана-Кристофа Крафта, этого "нового Бетховена", призванного "видеть и судить Европу наших дней".

Роллан строит свое 10-томное произведение как "четырехчастную симфонию", каждая из частей которой имеет особую тональность. Первая часть (романы "Заря", "Утро", "Отрочество") рассказывает о пробуждении "чувств и сердца" Кристофа и его первых столкновениях с миром. Вторая ("Бунт", "Ярмарка на площади") повествует о бунте героя, вступающего в "схватку с ложью, разъедающей как общество, так и искусство того времени... в Германии и во Франции". Третья часть ("Антуанетта", "В доме", "Подруги") "звучит как элегическая песнь во славу Дружбы и чистой Любви". Четвертая часть ("Неопалимая купина", "Грядущий день") есть "картина... опустошительных страстей, душевных бурь, которые... разрешаются безмятежно ясным финалом..."

Таким образом, рассказ о жизни и внутренних борениях героя разворачивается на широком фоне современной ему Европы, "переходящей от одной войны к другой: от 1870 г. к 1914 г.". Эпический план "Жана-Кристофа" развивает традиции "Человеческой комедии" Бальзака, "Ругон-Маккаров" Золя, "Современной истории" Франса. Широки пространственные границы романа-эпопеи, в котором местом действия попеременно становятся Германия, Франция, Швейцария, Италия.

прошедших "в захолустной духоте" маленького немецкого городка на Рейне. Его обитатели, ограниченные и самодовольные мещане, раболепствуют перед силой и властью, душат проявление всякой живой мысли и искреннего чувства в угоду устоявшимся догмам, презирают тех, кто не похож на них. Воодушевленные идеями [104]

Ницше и речами кайзера, немцы начала века мечтают о мировом господстве и готовятся силой утвердитъ его. Отсюда дух грубого милитаризма, проникающий во все сферы общественной жизни Германии.

Роллан убедительно доказывает тесную связь политической реакции в стране с упадком ее культуры. Великое искусство, давшее миру Баха и Бетховена, Шиллера и Гете, превратилось в "искусство выродившихся варваров", в котором торжествуют посредственность и пошлость. Его представляют "слезливые и напыщенные" песенки; "наспех сделанная" музыка преуспевающего композитора Франца Гаслера; декадентские пьесы Стефана фон Гольмута, в которых "читателю преподносилась мешанина из Ибсена, Гомера и Оскара Уайльда"; формалистские опусы "свободных художников" из журнала "Деонисий", которые "становились в позу сокрушителей устоев, но, по существу, были смиренные обыватели", и др. Такому искусству и породившему его обществу дает свой первый бой Жан-Кристоф (книга "Бунт").

Однако самого яростного накала обличительный пафос романа достигает в пятой книге, где действие разворачивается во Франции времен III Республики. Для ее характеристики писатель находит точный и емкий образ - "ярмарка на площади". По мере того, как Жан-Кристоф знакомится с этой "республиканской империей", ему все очевиднее раскрывается неприглядная сущность французской буржуазной демократии. Беспринципные вожди многочисленных политических партий "постоянно говорили о свободе, но меньше всего были способны понимать и терпеть ее"; прикрываясь громкой фразой, они отчаянно боролись за власть и влияние. В их числе и лидеры французских социалистов, близорукое честолюбие которых "не шло дальше непосредственной наживы или ближайших выборов". В этом плане характерна фигура депутата-социалиста Ашиля Руссена, который в глубине души не верит в социализм, в дружеском кругу с презрением отзывается о народе, но на трибуне говорит о них "с благородной дрожью в голосе". Другой социалист -Люсьен Леви-Кэр, циник и карьерист, обладает, по словам Жана- Кристофа, "инстинктом могильного червя". Он "подкапывался... [105] под все мужественное, чистое, здоровое, народное; под всякую веру в идеи, в чувства, в великих людей, в человека".

Составной частью французской политической системы выступает продажная и лживая пресса, представленная в романе образами циничного хрониста Сильвена Кона, невежественного обозревателя Теофила Гужара, всесильного редактора парижской газеты Арсена Гамаша. Последний, подобно мопассановскому Вальтеру в "Милом друге", "создавал министров, а при желании мог бы венчать и развенчать королей". По его приказу газеты, до того дружно травившие Жана-Кристофа, вдруг объявили его гением. Такие журналисты всегда готовы писать все, что угодно власть придержащим, лишь бы им за это хорошо платили.

"Дух интеллектуальной проституции" царит и во французском искусстве, критика которого принимает на страницах романа форму памфлета. В Париже Жан- Кристоф попадает в среду писателей, рассуждающих об "искусстве для искусства" ("Под звон золота это звучало, как искусство для денег"); встречается с известными композиторами, чьи ничего не выражающие произведения были результатом "профессиональной сноровки"; посещает театры, где показывались "убийства, изнасилования, разные виды безумия, пытки, выколотые глаза, вспоротые животы... все то, что могло дать встряску нервам... и удовлетворить скрытые варварские инстинкты ультрацивилизованной верxушки общества".

Чем ближе знакомился герой с подобным искусством, "тем отчетливее ощущал... удушливый запах смерти", а "где смерть, там нет искусства". Подлинное же искусство пробивает себе дорогу ценою громадного напряжения сил, лишений, жертв, бесчисленных унижен™, о чем свидетельствует судьба талантливой артистки Франсуазы Удон.

Ненавистной для Роллана "ярмарке на площади" противостоит в романе Жан- Кристоф Крафт (Крафт - нем. сила), воплощающий положительный идеал писателя, героический пафос всего произведения. Его образ дается в непрестанном развитии, во внутренних борениях, в напряженных исканиях. Перед читателем как бы медленно течет "река жизни" Жана-Кристофа [106] от его рождения до одинокой смерти.

"люди делятся на тех, кто приказывает, и тех, кому приказывают". В 6 лет Кристоф опекает младших братьев, в 11 - зарабатывает на хлеб игрой на скрипке, в 14 - после смерти деда - становится главой семьи, взвалив на свои плечи все заботы о близких. Наделенный от природы страстным и независимым характером, он яростно восстает против любой несправедливости, лжи, насилия.

Его бунт против общества принимает разнообразные формы. Так, он дает решительный отпор маленьким барчукам, вздумавшим издеваться над ним; демонстративно покидает концертный зал в родном городе, возмущенный напыщенностью и фальшью исполнения его любимых композиторов; вступается в трактире за крестьянскую девушку Лорхен, обиженную наглым прусским унтер-офицером. Чувством собственного достоинства и гордостью талантливого плебея проникнуто письмо Кристофа надменной аристократке фон Керих, запретившей юному музыканту встречаться с ее дочерью Минной из-за неравенства их социального положения: "Человека делает благородным сердце; хоть я и не граф по рождению, во мне, быть может, больше благородства, чем во всех графах, вместе взятых".

"музыкальным Бебелем" за его критические статьи в печати и потребовавшему от него молчания, он решительно заявляет: "Я не раб ваш, я буду говорить, что хочу, буду писать, что хочу". С годами его протест против социальной действительности будет нарастать.

Источником внутренней силы и мужества является для героя творчество: "... божественная радость Созидания! Одно только и есть счастье: творить. Живет лишь тот, кто творит... Творить - значит убивать смерть". Кристоф черпает вдохновение в природе, в могучем искусстве народа, творческом наследии великих мастеров прошлого. На всю жизнь запомнит он уроки, данные ему в детстве дядей Готфридом, талантливым исполнителем народных песен: "Музыка должна выражать настоящие, а не поддельные чувства".

В Париже, куда Кристоф вынужден бежать, спасаясь от преследования [107] немецкой полиции, он поначалу бедствует, голодает, перебивается случаемыми заработками, давая уроки музыки дочкам богатых буржуа и переписывая ноты для издательства Гехта. Едва познакомившись с французским искусством, этой "ярмаркой на площади", Кристоф смело бросается в бой против декадентов и всякой "литературной и музыкальной черни", "продающих искусство за тридцать серебренников".

Его идеалом является искусство, тесно связанное с действительностью ("искусство есть укрощенная жизнь"), исполненное героического пафоса ("задача художника в том и заключается, чтобы создать солнце, когда его нет"), понятное людям ("надо говорить языком человеческим... Сочиняйте песни для всех").

Примером такого искусства служит для Кристофа, как и для самого Роллана, творчество Л. Н. Толстого: "Он преклонялся перед ним, плакал, читая его книги, и попросил разрешения положить на музыку одну из его сказок для народа". Кристоф пишет героические симфонии на библейские мотивы и темы Рабле, мечтает переложить на музыку французскую революцию 18 в., "всю жизнь народную", лелеет "великие замыслы о народном искусстве, о народных концертах и театре". Он стремится узнать и понять подлинную Францию и находит ее в лице талантливого поэта Оливье Жанена, его сестры Антуанетты, служанки Сидонии, веселого кровельщика, молодой работницы, влюбленной в музыку, участника Коммуны Ватлэ и др.

"Впервые перед ним предстал тот французский народ, который вот уже больше десяти веков творит и действует... народ, создавший целый мир по своему образу и подобию - в готике, в творениях семнадцатого века, в делах Революции... Народ, который, побеждая смерть, десятки раз воскресал".

"Францию в миниатюре, честную и трудолюбивую", и его музыка помогает сближению жильцов этого много-этажного здания, разделенных политическими и национальными предрассудками. Выражением гуманистического идеала самого писателя звучат слова Кристофа, обращенные к ним: "Окунайтесь каждый день в живую воду человечности! Нужно жить жизнью других, принимать свой [108] удел и любить его". Кристоф ясно осознает недостаточность одной лишь Мечты о всеобщей любви и братстве людей и необходимость Действия ради ее осуществления.

В книге "Неопалимая купина" герой приобщается к рабочему и социалистическому движению, знакомится с его вождями (Жусье, Кокар, Грайо, Фейе и др.), посещает политические митинги и даже пишет революционную песню. Однако трагическая гибель Оливье во время первомайской демонстрации и утрата веры в возможность изменить мир с помощью насилия заставляют его отказаться от дальнейшей борьбы и замкнуться в самом себе.

Показательно, что первоначальный план эпопеи содержал том, посвященный "Революции и мировым социальным битвам", и должен был предварять бурю "Неопалимой купины". Сам Роллан видел причину, которая помешала ему осуществить задуманное, в том, что в 900-е годы он был далек от политической жизни и "его убежищем по-прежнему оставался индивидуализм".

В последней книге романа-эпопеи стареющий Кристоф, пройдя через социальные и личные потрясения (гибель Оливье, мучительная страсть к Анне Браун, смерть Грации), обретает способность спокойно и мудро созерцать жизнь. Теперь он знает, что его страдания, заблуждения, борьба, сама музыка были необходимы: они готовили будущее.

"... в эту минуту другие люди любят и живут... и так бывает всегда, - ни на миг не оскудевает могучая радость жизни". Роллановскую устремленность в будущее выражает в финале и символический образ св. Христофора, несущего через бурную реку младенца - Грядущий день.

Богатство и глубина идейного содержания произведения определили новаторство его поэтики. История духовного развития художника, представленная на широком общественном фоне, потребовала от писателя расширения жанровых границ традиционного романа, разработки монументальной эпической формы, органически включающей в себя элементы лирики, [109] драмы, публицистики, интеллектуальной и философской прозы. И в этом, как признавал сам Роллан, ему помог опыт "Войны и мира" Толстого.

Героическая, патетическая тема Кристофа обусловила широкое использование в романе-эпопее художественных средств романтизма: антитезы, психологической гиперболы, поэтической метафоры (образ реки, потока, океана, грозы и др.), аллегории, прямого авторского обращения к читателю, стилистической экспрессии. "Жан-Кристоф", произведение о судьбе композитора и психологии творчества, закономерно насыщен музыкальной стихией, которая проявляет себя и в его "симфоническом" построении, и во внутреннем ритме фразы, часто приближающейся к стихотворной строке, и в обилии музыкальных образов ("мелкий дождь арпеджий", "водопад звуков", "нива музыки"), и в озвученном пейзаже: "Тихо бормотала вода. Шуршала заколосившаяся рожь, клонясь под ленивой лаской ветра. Трепетала листва тополя. В лесу, за изгородью, бежавшей у края дороги, невидимый рой пчел оглашал воздух своей благоуханной музыкой".

Роллан, завершая работу над "Жаном-Кристофом", переживал глубокий душевный кризис. Он понял, что "доспехи" его героя, бунтаря-одиночки, против "ярмарки на площади" стали для него слишком тесными, и начал поиски новых героев, способных пройти путь "от горизонта одного к горизонту всех" (П. Элюар), слить Мечту с Действием. Ими станут герои "Очарованной души", созданной Ролланом уже в поздний период творчества. Яркая, мужественная книга Роллана, соединяющая беспощадную социальную критику с устремленностью в будущее, оказала огромное воздействие на современников.

"Кола Брюньон", названную им "галльской поэмой". Ее героем стал резчик по дереву из бургундского города Кламси, человек, "пронесший через испытания радость жизни" и олицетворяющий собой живые силы французского народа.

"распадается все, что когда-то объединяло людей: дом, семья, вера". Он страдает от насилий, чинимых [110] знатными феодальными сеньорами и их наемниками, разоряется от бесчисленных поборов и податей, боится быть сожженным на костре за вольнодумство. И все чаще у него возникает вопрос: "Для чего заведены на земле все эти скоты, эти хари-стократы, эти политики, эти феодалы, нашей Франции объедалы, которые, воспевая ей хвалу, грабят ее на каждом углу?"

Кола Брюньон, труженик и созидатель, ненавидит нескончаемые войны и тех, кто "готовы поглотить половину всей земли, а сами и капусты на ней посадить не умеют". Религиозной нетерпимости "всяких изуверов, фанатиков-живоглотов, католиков и гугенотов" он противопоставляет единение и братство всех людей земли: "хорошего человека, откуда бы он ни был, приятно видеть и грех обидеть; ... такой человек мне друг дорогой, будь он итальянец или кто другой".

Брюньон видит в народе великую созидательную силу, творца всех материальных и духовных ценностей, и поэтому такой гордостью за него и чувством собственного достоинства проникнуты его слова, обращенные к спесивому графу де Маюбуа: "Что мы умеем, кроме, значит, того, чтобы брюхатить землю и делать ее плодородной.., сеять, выращивать овес и пшеницу, прививать виноград.., молотить зерно.., делать хлеб и вино, тесать камни.., ковать железо, чеканить, плотничать, проводить каналы и дороги, строить, воздвигать города с их соборами, -словом, быть хозяевами французской земли".

"Так будем же свободны, французский народ благородный, а наших господ пусть черт заберет". И сам Кола способен на решительный поступок, на сопротивление насилию и злу (глава "Мятеж").

Во всех испытаниях, с которыми сталкивает его судьба, Кола Брюньон сохраняет неистребимое жизнелюбие и силу духа. Он, как никто другой, умеет замечать красоту окружающего мира (любуется "небом, весенними побегами, яблоней в цвету"; слушает, "как растет трава, как лошадь фыркает и пьет... гомон голосов и звон колоколов...") и ценить то хорошее, что в нем есть: дружескую беседу, веселую шутку, доброе вино. Прожив [111] день, до краев наполненный впечатлениями (глава "Бездельник, или весенний день"), Кола жалеет лишь о том, что он не был длиннее вдвое, потому что ему не хватает дня, чтобы все испытать и всем насладиться: "Сколько на этой круглой штуке великолепных вещей, веселящих глаз, услаждающих вкус! Господи боже, до чего жизнь хороша!"

"который есть лучшее из наслаждений". Для мастера из Кламси нет большего счастья, чем его ремесло, "радость верной руки, понятливых пальцев.., из которых выходит хрупкое создание искусства!". У него "глаза жадные к красоте", которая уживается везде и которую он переносит в свои работы: мебель, панели, резные лестницы.

Жизнь приготовила Кола Брюньону суровые испытания: пожар уничтожает дом, умирает жена, погибают лучшие произведения, болезнь приковывает его к постели. Но ничто не м ожег сломить этого жизнерадостного и мужественного бургундца, даже чума вынуждена отступить перед ним.

"Разве можно себе представить Брюньона, который перестал бы чувствовать, Брюньона, который перестал бы творить, Брюньона, который перестал бы смеяться, у которого не летели бы искры из-под копыт?" Как гимн живой и бессмертной душе народа, воплощением которой выступаете повести Кола Брюньон, звучит подзаголовок книги "Жив курилка!", ставший ее лейтмотивом.

Народность повести связана не только с образом главного героя, но и со всем ее художественным строем. Сама композиция произведения, как писал Роллан в "Примечаниях Брюньо-нова внука" (1930), "следует ритму Календаря природы": события в ней происходят от конца одной зимы до начала другой, и каждый из эпизодов жизни героя связан с процессами, происходящими в природе.

Главы, образующие повесть (их 14), обладают сюжетной самостоятельностью и завершенностью и по своему характеру приближаются к фабльо - жанру старинной народной новеллы. В их текст писатель включает сказки, побасенки, предания, заклинания, [112] обряды, широко бытовавшие в народе. Речь Брюньона обильно пересыпана пословицами, поговорками, афоризмами, выражающими народную мудрость ("когда хозяева ссорятся, народ всегда в выигрыше"; "завел жену - забудь тишину"; "во всякой пирушке бывают разбитые кружки" и др.). Сочные и выразительные сравнения ("глаз свежий, как шпинат", "голос трескучий, как сверчки в траве", "сердце мое ссохлось, как старая лоза" и др.), метафоры ("солнце омывало в воде свои золотые волосы", "гроза высиживала свои яйца", "бледная улыбка далекой зари"), внутренняя рифма и ритм придают повествованию красочность и естественность.

"галльский вызов войне", как протест писателя-гуманиста против готовящейся кровавой бойни. Напуганные антимилитаристской и антиклерикальной направленностью повести, издатели отказались ее печатать, и лишь в 1919 г. она была опубликована. На русский язык "Кола Брюньон" с непревзойденным мастерством переведен М. Л. Лозинским; на белорусский - отрывки из повести и романа "Жан-Кристоф" перевели Я. Скрыган, Э. Огнецвет и др.

"Над схваткой" (1915). В критике достаточно распространенным является мнение, что название статьи "Над схваткой" отражает позицию Роллана в годы войны, его пацифизм и нежелание вмешиваться во всякую борьбу. Однако сам писатель в письме к Б. Шоу разъяснил содержание, которое он вкладывает в эту формулу: "Я вовсе не нахожусь "над схватками", над всеми схватками. Я был, есть и буду "над схватками" наций и стран. Но я участвую в борьбе против... всех барьеров, разделяющих людей".

Антивоенные выступления Роллана в условиях грубой травли его со стороны разного рода "патриотов" были актом гражданского мужества. В "Предтечах" (1919) и в "Дневнике военных лет" (1914 - 1919) он выражает свое понимание войны как массового [113] безумия, разоблачает ее преступный, захватнический характер, поддерживает всех тех, кто активно противостоит "военному безумию" (и в частности, А. Барбюса и его книгу "Огонь").

Верный гуманистическим и интернациональным традициям европейской культуры, Роллан призывает воюющие народы к примирению, к слиянию всех наций в единый, братский союз, особые надежды при этом возлагая на "носителей разума" и "свободы духа" - интеллигентов. Подобная программа имела в тех условиях явно утопический характер. В то же время писатель с пристальным интересом следит за нарастанием революционных событий в России, чему не в малой степени способствовали знакомство с А. В. Луначарским и другими русскими эмигрантами, начавшаяся весной 1917 г. переписка с М. Горьким. Февральскую революцию Роллан встречает статьей "Привет свободной и несущей свободу России". Он принимает Октябрьскую революцию, признает ее "исключительное значение для будущности Европы", выступает против интервенции стран Антанты, однако категорически отвергает диктатуру пролетариата, упрекая большевиков в "деспотизме и фанатическом доктринерстве": "Я противник всякого насилия, в том числе и тогда, когда его применяют русские революционеры, но я восхищаюсь верой и энергией этих людей".

Идеи и настроения Роллана в годы первой мировой войны и революций нашли отражение в его художественных произведениях этого периода: драматической сатире "Лилюли", повести "Пьер и Льюс", романе "Клерамбо". В 1915 г. Роллан был удостоен Нобелевской премии в области литературы. Коренные изменения, происшедшие в мире после потрясений мировой войны и революций, помогли писателю расстаться с многими