СТЕНДАЛЬ, ВЯЗЕМСКИЙ И ДЕКАБРИСТЫ
Стендаль рано нашел в П. А. Вяземском умного и понимающего почитателя. Это не удивительно: молодой Вяземский, остроумный и европейски образованный поэт и публицист, отстаивал передовые литературно-эстетические взгляды и был во многом близок к Стендалю. Это нашло свое отражение не только в его высказываниях о французском писателе, но и в личных беседах с ним. Свидетельством тому служит записка Стендаля к Вяземскому, сохранившаяся в московском архиве. О ней речь пойдет ниже, сначала — коротко о самом Вяземском.
Сын русского аристократа и ирландской дворянки, Петр Андреевич Вяземский воспитывался на той же культуре, что и Стендаль: французская культура XVII—XVIII веков. Его мировоззрение также связано с философией эпохи Просвещения. Французский язык был и для него родным, усвоенным с первых лет жизни. Вместе с тем Вяземский был истинно русским литератором, в буквальном смысле слова выросшим в «домашнем кругу» (Вяземский) русских писателей.
После смерти отца опекуном юного Вяземского стал известный историк и писатель Н. М. Карамзин. Он был женат на старшей сестре Петра Андреевича и много лет жил в имении Вяземских Остафьево. Здесь он создавал свою «Историю государства Российского», сыгравшую значительную роль в углублении интереса к историческому прошлому России и в укреплении национального самосознания русских писателей.
Общение с Карамзиным и другими выдающимися деятелями русской культуры (В. А. Жуковский, К. Н. Батюшков и др.), многолетняя тесная дружба с А. С. Пушкиным и А. И. Тургеневым повлияли на круг интересов и устремлений Вяземского, осознавшего, что «именно для того, чтобы быть европейцем, должно начать быть русским»39.
Вяземскому было двадцать лет, когда он участвовал в Бородинской битве. Как и другие молодые и просвещенные аристократы — будущие декабристы, после разгрома наполеоновской Империи Вяземский надеялся на существенные перемены в самой России. Он принимал участие в составлении записки об освобождении крестьян от крепостной зависимости, поданной Александру I, и в выработке проекта конституции для России.
Вольнодумство Вяземского и его связи с польскими патриотами во время службы в Варшаве (1817—1821) вызвали гнев царя. Вяземский был отстранен от службы и ряд лет находился в опале, усугубившейся после восстания декабристов, хотя он не принимал в нем участия. Вяземский был в дружеских отношениях с декабристами, во многом разделял их взгляды, но не признавал тайные общества. Он считал, что принадлежность к тайному обществу подчиняет личность «воле вожаков»40.
Однако жестокая расправа царя с участниками движения декабристов — казнь пятерых, каторга и ссылка остальных декабристов — вызвала глубокое негодование Вяземского и приблизила его к мысли о неизбежности восстания41. «[...] Вся Россия страданиями, ропотом участвовала делом или помышлением, волею или неволею в заговоре, который был ничто иное, как вспышка общего неудовольствия», — писал он в июле 1826 года42.
Один из немногих, Вяземский продолжал поддерживать связь с сосланными в Сибирь приятелями через их родных, хотя ему самому приходилось опасаться тайного надзора властей, считавших его «опасным» либералом. Декабрист М. Ф. Орлов, избежавший ссылки в Сибирь благодаря ходатайству своего могущественного брата, графа А. Ф. Орлова, писал П. А. Вяземскому: «И брат в Петербурге и жена в Москве доказывают на тебя, как ты благородно чувствуешь, как ты берешь участие в друзьях твоих, как ты стоишь грудью за них и как ты не отходишь от тех, которых в счастии любил»43.
М. Ф. Орлов должен был безвыездно жить в деревне под тайным надзором. Участь же других друзей Вяземского была несравненно тяжелее. И все же они находили способы связаться с ним. П. А. Муханов, например, нелегально переслал ему из Сибири тетрадь со стихами А. И. Одоевского44.
Вяземский всячески старался воздействовать на общественное мнение ради спасения сосланных в Сибирь или определенных в солдаты декабристов45.
Вопрос о движении и восстании декабристов, чрезвычайно интересовавший и Стендаля, безусловно занимал важное место в его беседах с Вяземским, судя по записке, посланной им русскому поэту вместе со страницами французской газеты «le Temps».
«Не угодно ли моему соседу прочесть эти две страницы Tem[p]s и вернуть их мне завтра в 10 часов?
Там показана замечательная черта молодого казака. Какая [эта была бы] держава, если бы буржуазия пошла навстречу крестьянству!»A
Эта небольшая записка, в которой отсутствуют какие-либо даты, написана на листке почтовой бумаги с фирменной маркой WeynenB в одном углу и оттиском пушки в другом. Рукою П. А. Вяземского отмечено: «Записка ко мне Стендаля-Бейля». Впервые она была опубликована в 1937 году без комментариев и в неточном прочтении47. Почерк французского писателя доставлял немало головоломок не только исследователям, но даже близким друзьям Анри Бейля.
Вышеприведенные строчки Стендаля весьма загадочны: что за «замечательная черта молодого казака»? Или военного? Французы этой эпохи, да и сам Стендаль, нередко называли русскую армию — les CosaquesC«молодым казаком» и последующей фразой записки, несомненно тоже относящейся к России?
Для того, чтобы найти ответ на эти вопросы, необходимо выяснить содержание страниц газеты «le Temps», посланных Стендалем Вяземскому вместе с запиской. Но как обнаружить эти страницы, не имея никаких дат?
Прежде всего надо установить, когда Вяземский жил по соседству со Стендалем.
Знакомство Вяземского с французским писателем началось задолго до их личной встречи. В предыдущем очерке этой книги мы уже рассказали о том, что в 1825 году Вяземский читал письмо Байрона к г. Бейлю, следовательно знал, кто такой — Стендаль; мы сообщили также о большом интересе русских журналов, в частности, «Московского Телеграфа», к публицистике французского писателя. То, что в этом издании в столь ранний период (20-е годы XIX века) появились фрагменты статей Стендаля, несомненно заслуга Вяземского, рано обратившего внимание на близкую ему по духу публицистику.
Исследователь творчества П. А. Вяземского М. И. Гиллельсон убежден в том, что поэт читал брошюру Стендаля «Расин и Шекспир» уже в 1823 году, когда вышла в свет первая часть этого памфлета48. Вторая часть вышла в 1825 году. В декабре того же года Вяземский писал А. И Тургеневу, находившемуся в Париже: «Сделай одолжение, пришли мне все, что писано было о споре классицизма с романтизмом [...]»49. Думается, что Вяземский ознакомился и со второй частью памфлета «Расин и Шекспир».
П. А. Вяземский был также одним из первых русских читателей романа «Красное и черное». 24 августа 1831 года он писал Пушкину: «Читал ли ты le noir et le rouge? Замечательное творение»50. Ту же оценку «Красного и черного» Вяземский повторяет 9—10 мая 1833 года в письме к А. И. Тургеневу в Италию: «Недаром судьба свела тебя со Стендалем: в вас есть много сходства, но тебя не станет написать «Rouge et noir», один из замечательнейших романов, одно из замечательнейших произведений нашего времени. Того и смотри, что ты не читал его»51. Далее следуют слова, уже процитированные в первом очерке нашей книги: «Я Стендаля полюбил с «Жизни Россини» [...]».
В это время, в 1833 году, Вяземский еще не был лично знаком со Стендалем, но уже хорошо знал писателя по его сочинениям. Впервые он познакомился с Анри Бейлем в Риме, в декабре 1834 — январе 1835 года, и тогда же оказался его соседом. Мне посчастливилось обнаружить черновик неизвестного письма Вяземского к Стендалю52. Вот перевод этого интересного документа, написанного на французском языке:
«Прибывший из России князь Вяземский узнал, что по воле счастливого случая он оказался в Риме под одной крышей с господином де Стендалем, его старым и хорошим знакомым, остроумное, живое и поучительное общество которого доставляло ему столько сладостных и сильных ощущений при чтении Красного и черного, Жизни Россини и Прогулок по Риму: на этом основании и в качестве скромного служителя муз своего Отечества он осмеливается просить господина де Стендаля о милости быть представленным господину де Бейлю.
16 декабря»D.
К этому письму Вяземский уже в старости приписал, судя по почерку: «В Риме — Beyle, кажется, франц[узский] консул в АнконеE, — известен в литературе под псевдонимом Stendhal».
В ноябре 1834 года Вяземский направился с женою и тремя дочерьми из Германии в Италию для лечения средней дочери Прасковьи (Пашеньки), заболевшей чахоткой. (Она умерла через несколько месяцев в Риме.) 30 ноября Вяземские приехали в Рим и поселились в покоях, приготовленных для них Зинаидой Александровной Волконской в доме, где она жила: палаццо Конти, пьяцца делла Минерва.
В этом же доме на площади Минервы, в центре «вечного города» и в двух шагах от Пантеона, жил и Стендаль.
«царицу муз и красоты», как ее назвал Пушкин54. Еще в 1820 году Стендаль видел ее в Милане на костюмированном бале и рассказал о ней в письме к своему другу Адольфу де Маресту: «Все хорошее общество было там; среди прочих, русская княгиня, госпожа Волконская, замечательная женщина, без всякого притворства, поющая как ангел голосом контральто, воспитывающая своего сына в духе ТрасиF [...]. Тридцати двух лет, некрасивая, но приятно безобразная под маской»55.
По-видимому, Стендаль встречал 3. А. Волконскую не раз, судя по подробностям, которые он о ней знал. Он ознакомился также с ее историческим повествованием «Славянская картина V века» (Париж, 1824). Вскоре после выхода в свет книги 3. А. Волконской Стендаль написал весьма критический отзыв для английского журнала «New Monthly Magazine».
Надо думать,что и З. А. Волконская знала, кто такой Анри Бейль, тем более, что к нему часто заходил А. И. Тургенев, когда он бывал в Риме. Тургенев же был в приятельских отношениях с 3. А. Волконской и навещал ее. Весьма возможно, что именно она обратила внимание Вяземского на то, что по соседству с ним живет знаменитый Стендаль.
В письме к сыну и к друзьям в Петербурге Вяземский рассказывает, как он устроился в Риме, о своих первых впечатлениях: «Пишу к Вам у открытого окна, чтобы согреться, хоть и день не теплый, но все-таки на дворе теплее, нежели в комнате моей, в которой нет ни печи, ни камина. Вечером ставлю жаровню перед тем, чтобы лечь спать, а там зажигаю свечку [...]». И тут же Вяземский сообщает: «Рядом со мною в нашем доме знаменитый Стендгаль. С виду толстый прикащик. Я еще не познакомился с ним, но хочу завострить французский мадригал и забрать его» (т. е. увлечь его)56.
Можно себе представить, что и Стендаль, который в тот период работал над романом «Люсьен Левен», писал свою книгу у открытого окна, чтобы согреться...
Весьма подробное и очень интересное письмо Вяземского начато 16 декабря. Той же датой помечено и его письмо к Стендалю. Однако Вяземский мог познакомиться с Анри Бейлем не раньше, чем в конце месяца. 15 декабря консул Бейль уехал в Чивитавеккью и вернулся в Рим лишь 24 декабря, в канун Рождества.
Вяземский встречался со Стендалем не раз. 17 января 1835 года Петр Андреевич рассказал в письме к сынуG, что Бейль-Стендаль всегда ему говорит: «mon général» («мой генерал»)57.
Они встречались также в обществе, в частности, у римского князя Торлониа, где Вяземский был вместе с женою и старшей дочерью Марией58. (Банкир Торлониа часто устраивал званые вечера и балы.)
Стендаль посетил Вяземских и после отъезда Петра Андреевича.
После смерти Пашеньки в марте 1835 года убитому горем отцу не терпелось уехать из Рима. Он совершил поездку по южной Италии, а 22 апреля, после возвращения в Рим, один уехал в Германию, чтобы оттуда вернуться в Россию. Его семья еще оставалась в Риме.
Здесь в это время уже был А. И. Тургенев, который часто посещал Вяземских. 2 мая он застал у них ряд гостей, в том числе и СтендаляH. Как видно, французского писателя уже принимали у Вяземских на правах хорошего знакомого. Вера Федоровна, жена поэта, отличалась чертами и качествами, которые не могли не привлечь внимание Анри Бейля: у нее были лучистые темные глаза, ее движения были естественными и вместе с тем грациозными, она обладала острым и насмешливым умом. К тому же она была доброй и отзывчивой...
Вернемся теперь к записке Стендаля к Вяземскому, которую смело можно отнести к концу 1834 или к началу 1835 года, когда они жили по соседству.
Стендаль поселился в палаццо Конти в сентябре 1834 года. Естественно предполагать, что номер газеты «le Temps», страницы которой он послал Вяземскому вместе с запиской, издан не намного раньше. Так оно и оказалось: основанием для записки Стендаля к своему русскому соседу послужила рецензия французского публициста Феликса Пиа на роман Яна Чиньского «Великий князь Константин и польские якобинцы»I«le Temps» за 7 сентября 1834 годаJ.
Ян Чиньский, известный польский демократ, представитель левого крыла Патриотического общества, был одним из организаторов варшавского восстания 1831 года. После разгрома восстания ему удалось эмигрировать во Францию.
Исторический роман «Великий князь Константин [...]», переведенный на французский язык А. Демольером, является продолжением романа «Царевич Константин и Жаннет Грудзинска, или Польские якобинцы» (Париж, 1833). Когда эти книги вышли в свет, автор, высланный из Франции, находился в Брюсселе, переводчик — в тюрьме Сент-Пелажи (туда не раз попадал и Беранже). Преследованиям за политическую деятельность подвергались и авторы предисловия и послесловия — оба польские патриоты.
Стендаль вряд ли ознакомился с книгами Яна Чиньского, тем более что он в это время находился в Италии, а цензура в Папской области была очень свирепой. Но он регулярно читал французские газеты, и рецензия Феликса Пиа привлекла его внимание.
В этой интересной статье рассматриваются самые важные темы романа «Великий князь Константин [...]»: восстание декабристов, влияние декабристов, в частности, П. И. Пестеля, на освободительное движение в Польше, варшавское восстание и его кровавое подавление.
Феликс Пиа подчеркивает, что автор романа, активный участник польских событий, глубоко ненавидит царское самодержавие, но с симпатией и сочувствием относится к русскому народу, вместе с которым народы России свергнут царизм: «[...] Несмотря на трагизм событий, описанных в этом польском историческом романе, вы не найдете там ни одной жалобы, ни одного проклятия против русского народа. Все призывы к мести направлены против общего тирана. Автор книги даже уверяет нас в том, что скоро наступят лучшие времена, когда народы Севера вместе сбросят с своих плеч колосса, который их угнетает [...]».
Феликс Пиа останавливается на истории возникновения тайных обществ в России. Особое внимание уделяет он Павлу Ивановичу Пестелю, талантливому организатору и руководителю Южного общества декабристов. Арестованный в результате предательства Майбороды, Пестель не смог участвовать в восстании, и в этом, говорит Пиа, автор романа видит одну из причин крушения восстания декабристов.
Говоря о том, что декабристы отнюдь не принадлежали к «простонародью, голодранцам, как пренебрежительно выражается аристократия», Феликс Пиа подчеркивает их бескорыстие: «Нет, нет! Пестель, этот мученик свободы Севера, совсем не был честолюбив. Ибо еще тогда, когда он был уверен в победе, он доверительно писал одному другу: «Что касается меня, то после того, как завершится это великое дело, я уединюсь в киевский монастырь, где буду жить анахоретом, и тогда настанет черед веры».
«Какое великодушие! какая пылкая и вместе с тем чувствительная душа [...]», — восклицает автор статьи.
Вот та «замечательная черта молодого казака» (молодого русского военного), которую Стендаль упоминает в записке к Вяземскому!
Бескорыстие — одно из тех редких качеств, которые, как неоднократно подчеркивал в своем творчестве Стендаль, он не находил ни в салонах тщеславной парижской знати, ни на арене политической жизни эпохи Реставрации и Июльской монархии. Поэтому эта черта так поразила его в облике русского декабристаK.
В той же статье газеты «le Temps» находим мы и вторую тему записки Стендаля к Вяземскому.
Говоря о тайных обществах в России, Феликс Пиа противопоставляет общество Пестеля обществу «Русских рыцарей», основанному Михаилом Орловым и графом Мамоновым. «Русские рыцари» отнюдь не собирались защищать интересы народа. Это общество было «враждебно [...] как царю, так и народу», — пишет Феликс Пиа. Что же касается Пестеля и его соратников, то французский публицист отмечает демократический характер их планов: после свержения самодержавия создать временное правительство, учредить двухпалатную систему народного представительства и т. д.
Именно в связи с этим, по моему убеждению, Стендаль восклицает в своей записке: «Какая [эта была бы] держава, если бы буржуазия пошла навстречу крестьянству!»
Надо думать, что записка Стендаля к Вяземскому явилась следствием большого разговора, состоявшегося между ними. Она несомненно могла служить также поводом для новой беседы на эти темы. Стендаль очень интересовался Россией, страной, в которой он побывал во время наполеоновского похода. Вопрос о декабристах занимал его не раз, как и польские события 1830—1831 годов.
Кстати, в конце 1835 года Стендаль возвращается к этим событиям в своем автобиографическом сочинении «Жизнь Анри Брюлара», над которым он тогда работал. С глубокой иронией вспоминает он здесь слова французского министра иностранных дел Себастьяни: «В Варшаве царит порядок». (Они были произнесены министром в палате депутатов после кровавого подавления варшавского восстания.) Эти слова упомянуты Стендалем по ассоциации с его «благонамеренными» родными, которых очень раздражало «все то, что нарушало порядок», и которые не хотели, чтобы юный Анри видел «доказательства гнева или силы народа»60. Те же слова министра Себастьяни приведены и в статье Феликса Пиа.
Каково было отношение русского собеседника Стендаля к польским событиям?
«Записной книжке» Вяземского звучат полные негодования слова: «[...] Не совестно ли «Певцу в стане русских воинов» и «Певцу на Кремле» сравнивать нынешние события с Бородиным? [...]. Как мы ни радуйся, а все похожи мы на дворню, которая в лакейской поет и поздравляет барина с имянинами, с пожалованием чина и проч. Одни песни 12-го года могли быть несколько на другой лад, и потому Жуковскому стыдно запеть иначе»61.
Вяземский воспринимал жестокое подавление польского восстания совсем по-иному, чем В. А. Жуковский, который выражал свой восторг по поводу этой «победы». Он глубоко сочувствовал национально-освободительной борьбе польского народа и высказывался за предоставление Польше независимости. «[...] Вот и последнее действие кровавой драмы», — писал Вяземский в связи с разгромом варшавского восстания. «Что будет после? Верно, ничего хорошего, потому что ничему хорошему быть не может»62.
Не случайно Вяземский находил во время своей службы в Варшаве общий язык с польскими патриотами, а позже — с польскими изгнанниками в России, к которым он проявлял большое внимание. Чувства искренней дружбы связывали его с представителями польской литературы, в частности, с Мицкевичем.
Взгляды Вяземского, безусловно, отразились в его беседах со Стендалем и нашли живой отклик у французского писателя. Доказательством служит записка Стендаля к русскому поэту.
Вернемся к статье Феликса Пиа.
Откуда французскому публицисту были известны слова Пестеля о том, что после завершения великого дела он уединится в киевский монастырь? Ян Чиньский рассказывает в своем романе о мечтах «несравненного Пестеля», но эти слова он не приводит. Между тем, они действительно были произнесены замечательным декабристом, как об этом свидетельствует его ближайший соратник Николай Иванович Лорер в своих «Записках декабриста»63.
В этих записках обрисованы облик Пестеля, внешне похожего на Наполеона, сложная натура этого чрезвычайно образованного полковника, который обладал «громадной памятью», «мастерски говорил и всегда умел убеждать»L. П. И. Пестель много лет посвятил созданию «Русской правды» — конституции для России. Ведя скромный образ жизни, единственной роскошью которой было множество книг на разных языках, Пестель не был лишен честолюбия. Но он не раз заверял своих собеседников, как рассказывает Н. И. Лорер, что как только русский народ примет разработанную им конституцию, он удалится «в киевский какой-нибудь монастырь» и будет «доживать свой век монахом».
Воспоминания Н. И. Лорера служили важным источником для биографов П. И. Пестеля. Но они были написаны в 60-х годах XIX века. Откуда же в 30-х годах, когда соратники Пестеля находились в Сибири под строжайшим надзором, во Франции могли стать известными заверения Пестеля, свидетельствовавшие о его бескорыстии? Каким образом мог Феликс Пиа уже в 1834 году знать слова Пестеля, произнесенные «доверительно», как писал французский публицист?
В послесловии к роману «Великий князь Константин [...]» внимание читателей обращается на два источника, которые освещают описанные в этой книге события: французская газета «le Moniteur» за 1826 год и брошюра Ю. Заливского о польском восстании. На эти же источники ссылается и Феликс Пиа в своей статье.
Просмотр упомянутой газеты, являющейся официальным изданием, раскрывает перед нами поразительную картину: уже в 1826 году французские читатели могли узнать подробности о тайных обществах в России («Орден русских рыцарей», «Союз спасения», «Союз благоденствия», Северное и Южное общества декабристов); о целях этих обществ, их главных деятелях; о проектах конституции, разработанных ими и т. д.
Все эти сведения приведены в докладе следственной комиссии от 30 мая 1826 года, представленном царю. Этот доклад был опубликован в июле месяце того же года в двух номерах парижской газеты «le Moniteur Universel»M.
В той же газете напечатаны и другие материалы, полученные из России: доклад Верховного уголовного суда от 8 июля 1826 годаN, «Роспись государственным преступникам, приговором Верховного уголовного суда осуждаемым к разным казням и наказаниям»O. Указ царя от 10 июля 1826 года о мерах наказания «государственных преступников», его Манифест от 13 июля того же года в связи с приведением приговора в исполнение и др.
нем, о главных видах их «преступлений», к какому разряду они отнесены по приговору суда, какое наказание вынесено каждому разряду и т. д. Французские читатели узнали, что «вместо мучительной смертной казни четвертованием» пятерых декабристов царь решил «повесить»; о «вечной каторге» для других, и т. д.
В тексте доклада следственной комиссии приведен разговор П. И. Пестеля с декабристом А. В. Поджио. Процитируем этот отрывок:
«Кто же, — спрашивал он у Поджио, — будет главою Временного правительства? — Кому быть, кроме того, кто начинает и без сомнения совершит великое дело революции, кроме вас? — Неловко мне, нося имя не русское. — Что нужды! Вы уймете самое злоречие, удалясь как Вашингтон в среду простых [...] граждан: ведь временное правительство недолго будет действовать, год, много два. — О нет! — возразил Пестель, — не менее десяти лет [...]. А окончив великий подвиг, я заключусь в Киевской Лавре, буду схимником и тогда примусь за веру»65.
Вот откуда Феликс Пиа почерпнул высказывание Пестеля! Отметим, что он дословно цитирует текст, опубликованный в газете «le Moniteur»P.
Уже в 1826 году писатель мог получить довольно точное представление о событиях в России. О том, что эти события его очень интересовали, свидетельствуют его «Английские письма» этого времени.
В корреспонденциях, посланных Стендалем в лондонский журнал «New Monthly Magazine», он неоднократно касается восстания декабристов. 10 февраля 1826 года он приводит «русские дела» как главную тему разговоров в Париже66. 14 марта он сообщает: «Удивительное открытие, что либеральные взгляды существуют в самих недрах русской армии, страшным контрударом отозвалось в Сен-Жерменском предместье», т. е. в среде парижского аристократического общества. 18 августа Стендаль называет среди «разочарований», испытанных французскими реакционерами за последний год, «доклад комитета, назначенного Николаем, и рассказы некоторых французов, вернувшихся из Москвы». Они дают повод опасаться, что «Россия заражена ядом либерализма»67.
Последнее сообщение Стендаля английскому журналу доказывает, что он знал о докладе следственной комиссии царю, опубликованном в вышеупомянутой французской газете.
вернувшиеся в Россию после кампаний 1813, 1814 и 1815 годов, решили создать тайное общество подобно немецким и итальянским тайным обществам.
О том, что в Россию проникли либеральные идеи, Стендаль мог убедиться, в частности, из сообщения следственной комиссии о проекте конституции, разработанном Никитою Муравьевым. Этот проект предполагал монархию, но «весьма ограниченную». Император обладал бы властью, подобно той, «которая дана президенту Североамериканских штатов».
Подробности же, сообщаемые в докладе следственной комиссии о проекте конституции Пестеля, «совершенно в духе республиканском», даже само название Тульчинской управы — «directoire de Toulczyn» —, вызывавшее ассоциацию с французской Директорией 1795—1799 годов, по-видимому, убеждали Стендаля в буржуазно-демократическом характере идей Южного общества декабристов.
Из тех же материалов газеты «le Moniteur» Стендаль мог получить представление о планах «мятежных действий» в русской армии, о том, как развертывались события в Петербурге в день восстания и т. д.
Возвращаясь к записке Стендаля к Вяземскому заметим, что в это время, в конце 1834 — начале 1835 года, французский писатель был уже хорошо информирован об идеях и проектах декабристов. Его слова — «какая [эта была бы] держава, если бы буржуазия пошла навстречу крестьянству!» — основываются не только на сведениях, приведенных в статье Феликса Пиа, но также на том, что Стендаль мог в свое время узнать из газеты «le Moniteur».
—1826 годов нашли свое отражение и в художественном творчестве Стендаля.
Не случайно писатель избрал героиней своего первого романа «Арманс или Сцены из жизни парижского салона 1827 года» (1827) русскую девушку, родственницу декабристов.
В заметке на полях экземпляра этой книги автор точно указал период, когда он ее сочинял: с 31 января по 8 февраля и с 17 сентября по 10 октября 1826 года68.
Первоначальное название этого социально-психологического романа было «Оливье», по имени главного героя, впоследствии переименованного в Октава. Роман же получил свое окончательное название по имени героини, Арманс Зоиловой.
Писатель вводит свою героиню в повествование не сразу. Он постепенно знакомит читателя с русской кузиной Октава де Маливера, добавляя к ее образу все новые черты. Вместе с тем перемещается и центр тяжести романа на героиню.
Арманс в свои восемнадцать лет не по возрасту серьезна. Она обладает силой воли и решимостью. Вместе с тем она нежна, самоотверженна и бескорыстна.
Арманс не лишена также человеческих слабостей. Кстати, промахи молодых героев Стендаля, наивно верящих в свою проницательность, делают их столь привлекательными для автора. Эти промахи играют также важную роль в развитии сюжета, как заметил австралийский исследователь Грэм Джонс69. В романе «Арманс» слабость, проявленная героиней (чувство ревности), компрометирует ее и приводит к браку с любимым ею кузеном и вместе с тем — к трагической развязке романа.
Отметим еще один любопытный момент, связанный с русской героиней Стендаля.
Исследователей не раз занимал вопрос о происхождении имени героини. Оказалось, это нерусское имя заимствовано автором от названия реки Арманс, у берегов которой находится французский городок Сен-Флорантен, через который писатель проезжал по пути из Милана в Париж70 в связи с образом русской героини.
Образ этой героини создан не только на основе того, что писатель знал о русских женщинах по собственным наблюдениям или из книг, например, из мемуаров госпожи де Сталь «Десять лет в изгнании» (Париж, 1820—1821)71. Характер Арманс Зоиловой создан также под впечатлением рассказов о мужестве и самоотверженности родственниц декабристов. Об этом Стендаль мог узнать от хорошо знакомых ему лиц: от писателя и публициста Ж-А. Ансело и его супруги, драматурга Виржини Ансело. Они были в Петербурге как раз в то время, когда декабристы томились в Петропавловской крепости и ожидали суда. (Супруги Ансело приехали в Петербург в конце 1825 года и завели в России широкий круг знакомых, в том числе и среди литераторов.)
Может быть именно то, что Стендаль узнал от супругов Ансело, и то, что он прочел во французских газетах, в частности, в «le Moniteur», дало замыслу романа «Арманс» новый импульс, вследствие чего в центре повествования оказалась русская героиня.
Кстати, в своей книге «Шесть месяцев в России» (Париж, 1827) Ж. -. А. Ансело упоминает о том, что княгиня Трубецкая добилась разрешения царя уехать в Сибирь, куда на каторгу был отправлен ее муж, декабрист Сергей Петрович Трубецкой.
«простолюдины»,что они занимали ответственные военные посты, Стендаль знал уже в 1826 году. В «Росписи государственным преступникам [...]», опубликованной в газете «le Moniteur», первым указан полковник Пестель. Среди других осужденных также названы многие высокопоставленные офицеры: генерал-майор князь Волконский, полковник князь Трубецкой и др.
Знаменательно, что в декабре 1834 — январе 1835 года, когда Стендаль встречался в Риме с Вяземским и послал ему свою записку, он вновь вспоминал декабристов в романе «Люсьен Левей». В главе этого произведения, которую он писал именно в это время, Стендаль говорит об изолированности выступлений либерально настроенных студентов Политехнической школы против Июльской монархии. Герой романа отмечает: «Мы допустили ту же ошибку, какую совершили в 1825 году несчастные русские аристократы»72.
Эти слова также являются своеобразным откликом писателя на вопросы, затронутые в беседе с Вяземским. В этой связи остановимся немного на романе «Люсьен Левен».
Находясь в Италии, Стендаль с неослабным вниманием следил за событиями во Франции. Из сообщений печати, рассказов очевидцев и собственных наблюдений во время отпуска в Париже, вырисовывалась отчетливая картина социальной и политической жизни Франции после Июльской революции 1830 года.
Стендаль тонко чувствовал новые общественные веяния. Он безошибочно угадал сущность монархии Луи-Филиппа, короля банкиров. Это получило яркое отражение в романе «Люсьен Левен».
за народом в день выборов: «Никакой силой нельзя было воздействовать на этих людей, разве только расстреливая их картечью. Вот он, поистине самодержавный народ [...]»73.
В размышлениях писателя, без сомнения, важную роль сыграли не только события во Франции, но и восстания за рубежом, в частности, в России и Польше.
Французский литературовед Жан Прево заметил, что мораль, которую Стендаль отстаивает в романе «Люсьен Левен», основана на сознательности: «Что нужно делать, чтобы уважать самого себя?»74
«У меня есть обязанности по отношению к родине. [...] Мне надлежало бы напрячь все силы своего разума, чтобы установить, в чем заключаются подлинные интересы Франции 1. .]»75.
В людях типа землемера Готье, вожака республиканцев, автор романа видит единственную силу, достойную уважения. С этими бескорыстными людьми связывает Стендаль свои надежды на будущее.
В общем русле раздумий и наблюдений писателя в этот период, его записка к Вяземскому содержит не случайные, а вполне закономерные размышления.
_____________
В мае 1836 года Стендаль уехал в длительный отпуск в Париж, где он находился до июня 1839 года. В промежутке он совершал путешествия по Франции, результатом которых явилась книга «Записки туриста» (1838).
В письме к жене (31 августа) Петр Андреевич описывает в свойственной ему остроумной манере свой приезд в Париж на империале (верхней части) дилижанса и первые впечатления от культурной жизни города, в которую он сразу же окунулся.
В театре Вяземский впервые увидел хорошо знакомых ему писателей Жюля Жанена и Бальзака. «Последний имеет что-то хохлатское в лице, широком и жирном», — пишет Петр Андреевич жене. И тут же он сообщает: «Был на вечера у M-me Ancelot. Встретил там римского Стендаля. Та же мужиковатость, но здесь он веселее. Хвалят книгу его: les mémoires d'un touriste»76.
Мы подробнее расскажем о литературном салоне Виржини Ансело ниже. Отметим пока, что в 1838 году она принимала по вторникам, значит — Вяземский встретил у нее Стендаля 28 августа, вскоре после приезда.
В начале сентября Вяземский уехал в Англию, вернулся в Париж на две недели во второй половине ноября, затем отправился во Франкфурт. В этот период Вяземский не мог задерживаться в Париже, так как не имел на это разрешения русского правительства. Вот почему он писал своей жене из «Франкфурта » («кажется так, а если ошибаюсь городом или рекою, то извините»). Маскировка, конечно, весьма прозрачная, ибо все содержание письма связано с Парижем, через который, как известно, протекает Сена.
Снова Вяземский приехал в Париж в конце января 1839 года и оставался здесь до начала апреля. Судя по его адресам, Вяземский здесь никогда не жил по соседству со Стендалем.
Однако его связи с французским писателем не ограничивались встречами в светских салонах. (Известно, что они виделись не только у Ансело, но и на вечере у министра иностранных дел, графа Моле. В «Записной книжке» Вяземского отмечены высказывания Стендаля на этом вечере.)77
Читая оригинал этой книжки, мною обнаружены весьма важные строки, пропущенные при издании «Полного собрания сочинений» Вяземского. Вот текст этой записи (русский перевод дается ниже, в примечаниях):
«Terzo incommodo (cette belle langue italienne est toute faite pour l'amour). La Chartreuse de ParmeQ, роман Стендгаля.
Casto Giuseppe (proverbe italien, allusion au rôle ridicule de Joseph avec la femme de l'eunuque Putiphar)R »78.
Эта запись свидетельствует о том, что Вяземский читал «Пармскую обитель» еще до поступления романа в книжные лавки! Она сделана Вяземским в период между 30 января и 30 марта 1839 года, когда Стендаль читал корректурные листы романа, поступившего в продажу лишь шестого апреля.
То, что Вяземский читал «Пармскую обитель», не вызывает сомнения, так как он приводит строки, списанные из седьмой главы романа, точно как в книге, со всеми скобками. Он, по-видимому, списывал эти отрывки с корректурного листа или с рукописи (Стендаль диктовал этот роман, сочиненный им в очень короткий срок — за пятьдесят два дня). Вяземский повторяет ошибку в итальянском слове incomodo: в его записи с двумя «m», по аналогии с французским incommode.
Корректурные листы он мог получить с разрешения автора в типографии, а не только у самого Стендаля. (В 1830 году А. И. Тургенев, желая поскорее отправить своим друзьям-поэтам в России новый сборник стихов Ламартина, посылал за листами в типографию, но эта книга тогда еще не набиралась.)80
То обстоятельство, что Вяземский читал «Пармскую обитель» еще до выхода книги в свет, говорит о весьма дружеском отношении Стендаля к русскому поэту. Еще в 1834 году А. И. Тургенев сообщил французскому писателю мнение Вяземского о его творчестве (мы еще вернемся к этому вопросу). Высокая оценка поэтом романа «Красное и черное», не понятого даже друзьями Стендаля, должно было вызвать в нем особое доверие к Вяземскому. Надо думать, что Стендаль был заинтересован в том, чтобы Вяземский прочел и «Пармскую обитель».
Французский писатель был высокого мнения о своем русском почитателе, беседы с которым в Риме он вспомнил в 1836 году в одном из своих «Английских писем»: «Один бесконечно умный русский сказал недавно: В Париже остроумие обратно пропорционально имеющимся деньгам»81.
Кстати, Вяземский рано оценил не только творчество Стендаля, но и реализм Бальзака, в частности, его роман «Отец Горио», о котором он писал, что это «одно из лучших произведений последней французской нагой литературы. Так от него и несет потом действительности; так все мозоли, все болячки общественного тела и выставлены в нем на показ»82.
Что касается пребывания Вяземского в Париже в 1839 году, то он был разочарован парижской жизнью, хотя он лично познакомился здесь со многими знаменитостями, в том числе и писателями. Ему казалось, что в Париже «нет ни в ком и ни в чем », что все лишь «декорация на голой стене, за которой пусто»83. Тем более должен был его увлечь правдивый и насыщенный глубоким содержанием роман Стендаля «Пармская обитель».
После 1839 года Стендаль и Вяземский больше не встречались. Но русский поэт живо запомнил встречи с французским писателем. В письме к А. И. Тургеневу от 11 июня 1843 года, когда Анри Бейля уже не было в живых, Вяземский напомнил своему другу слова Стендаля, сказанные у госпожи Ансело. В ее салоне разговаривали о новом романе маркиза Кюстина «Этель». Госпожа Ансело полюбопытствовала, как автор изображал в этом произведении любовь. Стендаль ответил: «Il en aura parlé à propos de bottes»S.
В том же письме Вяземский сообщает Тургеневу, что он хочет написать статью о книге Адольфа де Кюстина «Россия в 1839 году» (Париж, 1843) и привести упомянутые слова Стендаля в эпиграфе8485.
Вяземский продолжал интересоваться Стендалем и тогда, когда его собственные взгляды на многое изменились, и он стал консерватором.
За два года до своей смерти он еще следил за новыми публикациями произведений французского писателя. В бумагах Вяземского сохранилась выписка из французской газеты «le Figaro» от 14 сентября 1876 года, сообщавшей о выходе в свет книги «Жизнь Наполеона» в посмертном издании сочинений Стендаля86.
П. А. Вяземский один из первых в России заинтересовался творчеством великого французского реалиста. Он проявлял глубокое понимание Стендаля в годы, когда во Франции мало кто понимал и по достоинству оценивал произведения этого писателя-новатора. Контакты Стендаля и Вяземского оставили значительный след в литературном наследии обоих писателей. Эти контакты тем более примечательны, что они также касаются движения декабристов, которому принадлежат самые светлые и вместе с тем печальные страницы истории России этой эпохи.
___________
A à 10 heures?
Il y a un trait superbe d'un jeune Cosaque. Quel empire si la bourgeoisie répondait aux paysans!»46
B В стендалевском архиве в Гренобле оказались три письма Стендаля, написанные на почтовой бумаге с той же фирменной маркой. Они датированы 13 июля 1834 года, 1 апреля 1835 года и октябрем 1836 года.
C Казачьи части были авангардными частями русской армии.
D Le prince Wiazemski venant de Russie, apprend qu'un heureux hazard l'a placé à Rome sous le même toit que Monsieur de Stendhal, son ancienne et très bonne connaissance dont la société spirituelle, vive et instructive lui a procuré tant de douces et fortes jouissances dans Rouge et noir, dans La vie de Rossini, les Promenades à Rome: à ce titre et en qualité d'humble deservant des Muses de sa Patrie il prend la liberté de réclamer de l'obligeance de Monsieur de Stendhal la faveur d'être présenté à Monsieur de Beyle.
écembre.»53
E Анри Бейль был французским консулом в Чивитавеккье, но в его сферу деятельности входила и Анкона.
F Дестют де Траси (1754—1836), французский философ, последователь сенсуализма.
G В «Литературном наследстве» (т. 31—32, 1937) указана дата 5/17 января 1834 года — возможно, описка самого Вяземского, как это часто бывает в начале нового года.
H О встречах А. И. Тургенева со Стендалем расскажем в следующем очерке этой книги.
I ère M. Le Grand duc Constantin et les jacobins polonais. 2-ième partie. Paris, Guillaumin, 1834.
J Pyat Félix. Le Grand duc Constantin, par Czinski et H. Demolière. — Le Temps, 1834, 7 septembre.
K Известный декабрист М. И. Муравьев-Апостол писал: «Мы были дети 1812 года. Принести в жертву все, даже самую жизнь ради любви к отечеству было сердечным побуждением. Наши чувства были чужды эгоизма»59.
L А. С. Пушкин записал в свой дневник (9 апреля 1821 года): «Утро провел я с Пестелем; умный человек во всем смысле этого слова. [...]. Он один из самых оригинальных умов, которых я знаю...»64.
M Rapport de la commisson d'enquête établie à Saint-Pétersbourg à la suite des événements du 14 décembre 1825. — Le Moniteur Universel, 1826, 20 juillet, N: 201; 21 juillet, N: 202.
N é à S. M. l'Empereur par la haute-cour de justice. — Le Moniteur Universel, 1826, 13 août, N: 225.
O Liste des criminels d'Etat condamnés par la haute-cour de justice à divers supplices et châtimen[t]s.— Там же.
P «Quant à moi, après avoir achevé le grand travail, je me retirerai dans le monastère de Kieff, j'y vivrai en anachorète, et alors la religion aura son tour».
Q «Третий лишний (этот прекрасный итальянский язык весь создан для любви). Пармская обитель»...
R «Целомудренный Иосиф (итальянская пословица, намек на смешную роль Иосифа в отношении к жене евнуха Пентефрия)»... 79
S «Он вероятно говорил об этом в связи с пустяками».
Источники
39. Вяземский П. А. Полное собрание сочинений. Т. 5. СПб., 1880, с. 19—20.
40. Вяземский П. А. Записные книжки, с. 155.
41. Кутанов Н. [С. Н. Дурылин]. Декабрист без декабря. — В кн.: Декабристы и их время. Т. 2. М., 1932, с. 201—290.
43. Орлов М. Ф. Капитуляция Парижа. Политические сочинения. Письма. М., 1963, с. 238.
44. Зильберштейн И. С. Художник декабрист Николай Бестужев. Изд. 2-е. М., 1977, с. 186—187.
45. Лотман Ю. М. П. А. Вяземский и движение декабристов. — Учен, записки Тартуского университета. Вып. 98. Труды по русской и славянской филологии. III. Тарту, 1960, с. 135.
46. ЦГАЛИ, ф. 195, оп. 1, ед. хр. 5082, л. 258.
— В кн.: Литературное наследство. Т. 31—32. М., 1937, с. 124.
48. Гиллельсон М. И. П. А. Вяземский. Жизнь и творчество. Л., 1969, с. 106.
49. Переписка Александра Ивановича Тургенева с кн. Петром Андреевичем Вяземским. Т. 1, с. 22.
50. Пушкин А. С. Полное собрание сочинений. Т. 14. Л., 1941, с. 214.
51. Остафьевский архив князей Вяземских. Т. 3, с. 233.
— Вопросы литературы, 1959, № 7, с. 148—155.
53. ЦГАЛИ, ф. 195, оп. 1, ед. хр. 1223, л. 1.
54. Пушкин А. С. Полное собрание сочинений. Т. 7. Л., 1978, с. 47.
55. Stendhal. Correspondance. T. 1, p. 1003.
56. ЦГАЛИ, ф. 195, оп. 1, ед. хр. 4108, л. 13—14 об.
—32, с. 124.
58. Kauchtschischwili N. L'Italia nella vita ne nell' opéra di P. A. Vjazemskij. Milano, Società éditrice Vita et Pensiero, 1964.
59. Муравьев-Апостол М. И. [Из записной тетради, посвященной событиям 1812 года]. — В кн.: Мемуары декабристов. Южное общество. М., 1982, с. 178.
60. Стендаль. Собрание сочинений. Т. 13, с. 45.
61. Вяземский П. А. Записные книжки, с. 212.
63. Лорер Н. И. Записки декабриста. Иркутск, 1984, с. 70.
64. Пушкин А. С. Полное собрание сочинений. Т. 8, с. 16.
65. Восстание декабристов. Документы. Т. 17. Дела Верховного уголовного суда и следственной комиссии. М., 1980, с. 40—41.
66. Stendhal. Courrier anglais. T. 2. Paris, Le Divan, 1935, p. 489.
68. Stendhal. Romans et nouvelles. T. 1. Paris, Gallimard, 1963, p. 1427.
69. Jones G. C. Le rôle de la faiblesse humaine dans «Armance». — Stendhal Club, N: 38, 1968, p. 157—166.
70. Arnaoutovic M. Au bord de l'Armance. — Stendhal Club, N: 68, 1975, p. 290—304.
71. Реизов Б. Г. Русская героиня Стендаля. — В кн.: От Грибоедова до Горького. Л., 1979, с. 33—40.
73. Там же, с. 541. I
74. Прево Ж. Стендаль. М.—Л., 1960, с. 294.
75. Стендаль. Собрание сочинений. Т. 2, с. 163.
76. ЦГАЛИ, ф. 195, оп. 1, ед. хр. 3270, л. 62.
78. ЦГАЛИ, ф. 195, оп. 1, ед. хр. 1117, л. 14 (б); Кочеткова Т. Стендаль и Вяземский, с. 151.
79. Вяземский П. А. Записные книжки, с. 262.
80. Остафьевский архив князей Вяземских. Т. 3, с. 197.
81. Stendhal. Courrier anglais. T. 1. Paris, Le Divan, 1935, p. 264..
— 269.
83. ЦГАЛИ, ф. 195, оп. 1, ед. хр. 3271, л. 1.
84. ИРЛИ, ф. 309, № 4715, л. 156—157. Копия письма П. А. Вяземского.
85. ЦГАЛИ, ф. 195, оп. 1, ед. хр. 1036.
86. Там же, ед. хр. 1045, л. 28.