II. БАЛЬЗАК В РУССКОЙ ПЕЧАТИ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XIX — НАЧАЛА XX вв.
В своей диссертации «Революционно-демократический журнал «Современник» (1847—1866 гг.) о французской литературе середины 19 века» (М., 1956), М. С. Кавтарадзе уделяет внимание и вопросу об оценке творчества Бальзака.
Автор отмечает, что отношение к Бальзаку русской революционно-демократической критики этого времени совпадает с отношением к нему французских социалистов (которые не сочувствуют его политическим взглядам, но защищают его творчество от нападок реакционной критики, в частности Сент-Бева). М. С. Кавтарадзе ссылается на известную статью Н. Г. Чернышевского «Бальзак» («Современник», 1856, № 9), посвященную Бальзаку — человеку, ставшему «предметом ожесточенной клеветы». 48 Защищая Бальзака от злонамеренных измышлений реакционной прессы, Чернышевский публикует здесь отрывки из биографии великого писателя, написанной его сестрой Лаурой Сюрвиль.
Что касается творчества Бальзака, то Чернышевский разделяет в основном позицию Белинского. М. С. Кавтарадзе объясняет недооценку творчества Бальзака в «Современнике» тем, что «в конце 50-х и начале 60-х годов перед передовыми русскими людьми стояли вопросы гораздо более важные и насущные, чем анализ парижского общества по романам Бальзака, т. е. темы, затрагиваемые французским писателем, были далеки от кардинальных вопросов русской современности». 49
Это вполне естественно; настала эпоха, когда «все общественные вопросы сводились к борьбе с крепостным правом и его остатками» (Ленин, В. И. Сочинения. Изд. 4-е, т. 2, стр. 473). К тому же, пропагандируя «идею крестьянской революции» (Ленин), Чернышевский представлял себе пути развития России иными, чем тот путь, который прошла Франция от дворянской монархии к господству финансовой аристократии. Поэтому проблемы, волновавшие Бальзака, не нашли в нем отклика.
Наибольшее воздействие творчество Бальзака оказало в России на современника Белинского и Чернышевского — Ф. М. Достоевского. (Мы не говорим о подражателях Бальзака, неоднократно высмеянных Белинским и канувших в Лету).
С творчеством Бальзака Достоевский познакомился еще в 30-х гг. 9 августа 1838 года молодой Достоевский пишет брату: «Я сам читал в Петергофе по крайней мере не меньше твоего. Весь Гофман..., почти весь Бальзак (Бальзак велик! Его характеры — произведения ума вселенной! Не дух времени, но целые тысячелетия приготовили бореньем своим такую развязку в душе человека)». 50 Впоследствии Достоевский неоднократно возвращался к творчеству французского писателя. Так, например, в письме к Д. В. Григоровичу (40-е гг.) он просит прислать ему книги: «Мне хотелось бы перечесть «Цезаря Бирото» и «Меркаде...»51.
Сам Д. Григорович рассказывает в своих воспоминаниях: «Когда я стал жить с Достоевским, он только что кончил перевод романа Бальзака «Евгения Гранде». Бальзак был любимым нашим писателем;... оба мы одинаково им зачитывались, считая его неизмеримо выше всех французских писателей...»52
Перевод «Евгении Гранде» («Репертуар и Пантеон», 1844, кн. 6—7) был первым литературным трудом Достоевского, который занимался им с увлечением, стараясь проникнуть в тайны творческой лаборатории Бальзака и вместе с тем проявляя свой темперамент, свое восприятие образов, свое творческое отношение к оригиналу. О том, какой восторг испытывал Достоевский, работая над этим переводом, свидетельствует его письмо к брату (январь 1844 г.): «... Нужно тебе знать, что на праздниках я перевел Евгению Огапдет Бальзака (чудо! чудо!), перевод бесподобный...»53
Г. Н. Поспелов посвятил этой теме специальное исследование,54 в котором он раскрывает особенности перевода Достоевского: «... Он обедняет реально-бытовые и портретные стороны этих образов и окружающей обстановки, но зато гиперболизирует их переживания: он заставляет героев романа испытывать адские муки там; где они страдают; припадок сильнейшего восторга, где они радуются; столбенеть от изумления, где они удивляются...»
З. Ефимова считает этот перевод «редким, исключительно интересным памятником двух творческих напластований». 55
К темам Бальзака Достоевский обращался неоднократно как в ранний, так и в поздний период своей жизни. Что же привлекало его в творчестве французского романиста?
В вышеупомянутой статье «Белинский о Бальзаке» Р. А. Резник резюмирует отношение Достоевского к Бальзаку следующим образом: «Достоевский ценил в произведениях Бальзака мастерство в изображении страданий и психологии человека, искушаемого преступлением». Такое освещение этой темы в известной степени традиционно. В 1928 году Л. Гроссман примерно так же воспринимал значение творчества Бальзака для Достоевского: «Своими книгами об отверженных и униженных Бальзак дал Достоевскому замечательные образцы проникновения реального рассказа евангельскими струями и указал ему вернейшие пути к разрешению проблемы христианского творчества в искусстве современного романа... Такие общие черты их творчества, как фантастический реализм; повышенный интерес к страстям-маниям, углубленное проникновение в психологию неверующих мистиков или тщательное зондирование всех извилин преступной совести — все это могло бы послужить темой для новых сближений и параллелей». 56 Сформулировано иначе, но суть, тем не менее, одна и та же: страдание и преступление — вот основные проблемы, привлекавшие внимание Достоевского в творчестве Бальзака.
В том же философско-нравственном плане рассматривает отношение Достоевского к Бальзаку и В. Я. Кирпотин в своей монографии «Ф. М. Достоевский», где этой проблеме посвящена почти целая глава. 57
«Для Достоевского Бальзак, — а вместе с ним и Гофман, несмотря на христианский идеал его, — пишет В. Я. Кирпотин, — стали свидетелями злых сил, управляющих жизнью, злой природы человеческих характеров, одолеваемых греховными страстями». И ниже: «Достоевский, видевший слабые стороны «шиллеровского» взгляда на мир, чрезвычайно заинтересовался Бальзаком, показавшим недостатки и несовершенства современного ему человека, создавшим незабываемые картины бессилия человека перед властью страстей и господствующих нравов». Вместе с тем В. Я. Кирпотин совершенно напрасно, на наш взгляд, считает, что «Достоевский слишком поспешно отождествлял точку зрения самого Бальзака с беспощадной по отношению к своему ближнему идеологией его хищного героя». Отсюда и стремление В. Я. Кирпотина отождествлять в сознании Достоевского Бальзака — со злом, а Жорж Санд — с добром: «Достоевский, обращаясь от Жорж Занд к Бальзаку, проходил через те же, по сути дела, философские искания, что и Белинский, но его художническое сознание не поспевало до конца за теоретической мыслью Белинского и слишком задерживалось на антитезе Шиллер — Бальзак или, что то же самое: Жорж Занд — Бальзак, метафически поляризовавшей только, как всякая антитеза, понятия: на одном полюсе — добро, на другом — зло». 58
реалистичность и многогранность творчества Бальзака.
В 1928 году Леонид Гроссман видел в «страдальческой участи женщины» основную тему «Евгении Гранде», а «главное значение бальзаковского шедевра» — «в образе молчаливой и кроткой Евгении, в ее безмолвном и кротком ожидании непришедшего счастья и покорном приятии бесчисленных разочарований». 59 Одну из главных идей «Отца Горио» Л. Гроссман усматривал в «праве высшего человека... шагнуть через кровь для достижения своей высокой и прекрасной цели». (!?)60
С тех пор советское бальзаковедение проделало большой и плодотворный путь. В основу оценки творчества Бальзака легли высказывания Маркса и Энгельса о Бальзаке, как о писателе «замечательном по глубокому пониманию реальных отношений». 61 Сейчас, вероятно, никто не станет оспаривать той истины, что главным достижением Бальзака в романе «Евгения Гранде» является не Евгения — «кроткая женщина», а старик Гранде — капиталистический хищник в провинции. В карьеристе же Растиньяке, «перевоспитанном» буржуазным обществом, никто не станет усматривать «высшего человека», а в его приспособленчестве — «высокую и прекрасную цель». Но что касается восприятия Бальзака Достоевским, то трактовка этой проблемы мало в чем изменилась.
Нет и не может быть, на наш взгляд, никаких параллелей между Достоевским и Бальзаком в области философии. В критике уже отмечалось, что в вопросах «сознания автора», в вопросах «pro и contra», какие-либо сопоставления Достоевского с Бальзаком абсолютно не закономерны. 62
Так же незакономерно отнесение творчества Бальзака в восприятии Достоевского к полюсу «добра» («проповедь сострадания» по Л. Гроссману), или к полюсу «зла» (как это делает В. Я. Кирпотин). Достоевский воспринимал образы Бальзака, проблемы, поставленные в «Человеческой комедии», значительно сложнее, на свой лад, сообразно своему темпераменту и мировоззрению. Об этом красноречиво свидетельствуют и перевод «Евгении Гранде», и неуменьшающийся интерес Достоевского к Бальзаку в разные периоды жизни русского писателя, и та мысль Достоевского, которую цитирует В. Я. Кирпотин: Идея «восстановления» (личности) «не есть изобретение одного Виктора Гюго, напротив, по убеждению нашему, она есть неотъемлемая принадлежность и, может быть, историческая необходимость девятнадцатого столетия... Проследите все европейские литературы нашего века, и вы увидите во всех следы той же идеи». Знаменательно, что если Достоевский высоко ценил реализм Бальзака, то к «так называемому» (по выражению Достоевского) реализму Золя он относился отрицательно, не видя в произведениях последнего того высокого гуманизма, который отличал творчество великих реалистов XIX века.
Несомненно, Достоевскому был близок и образ Евгении Гранде, «кроткой женщины», его неоднократно занимала и нравственная проблема, поставленная Бальзаком в романе «Отец Горио» (притча о мандарине). Но главное и решающее, по нашему мнению, не в этом. Главное в творческом методе Бальзака, в его грандиозной реалистической эпопее, отображающей буржуазное общество во всем его многообразии, во всех сферах общественной и частной жизни. Эпопея Бальзака помогла Достоевскому разглядеть хищническую сущность буржуазии, на примере французских общественных отношений разглядеть то, что в России только начало складываться. Большой художник Достоевский видел в Бальзаке великого писателя, «реальнее» которого «может быть и не было писателя во Франции». 63 Вот почему он считал его «неизмеримо выше всех французских писателей».
Правда, если Бальзак во Франции все же «видел настоящих людей будущего там, где их единственно и можно было найти» (Ф. Энгельс), то Достоевский отрицал возможность революционного преобразования России, страшился ее, но вместе с тем он мучительно терзался неразрешимыми противоречиями и социальными трагедиями, порождаемыми развитием капитализма. Ярче же всего эти противоречия были воплощены в то время в произведениях Бальзака, вот почему именно на Достоевского оказала такое воздействие «Человеческая комедия».
«Достоевский — художник» Л. П. Гроссман пишет: «Стиль Достоевского при всем его своеобразии не изолирован от больших литературных течений его эпохи. Он наиболее близок к тому большому жанру позднего романтического романа на реалистической базе, который создавали Виктор Гюго, Жорж Санд, молодой Бальзак, отчасти Эжен Сю». 64 К сожалению, о Бальзаке автор статьи говорит лишь мимоходом, в связи с переводом «Евгении Гранде», и уделяет вопросу о воздействии Бальзака на Достоевского чуть ли не меньше внимания, чем Эжену Сю. Между тем именно в творческом методе Достоевского, который «определялся движением от фактов быта к событиям душевной жизни, от повседневной действительности к внутренней драме, от газетной хроники в мир искусства, от физиологического очерка к психологическому портрету»,65 именно в этих особенностях творческого метода Достоевского больше всего, может быть, сказалась та школа, которую молодой автор прошел у Бальзака.
Выше мы уже цитировали статью «Знаменитые европейские писатели перед судом русской критики», анонимно опубликованную в 1861 году в журнале Достоевского «Время» и, как подтверждает В. Я. Кирпотин, принадлежащую перу Аполлона Григорьева. В этой интересной статье подведены итоги предыдущего периода в оценке крупнейших зарубежных писателей, в первую очередь Бальзака, и намечены задачи на будущее.
Каковы же итоги, по мнению автора статьи?
«впереди умственного прогресса» шел Белинский «и смело вел вперед поколение», автор считает «небесполезным» проверить отношение русской критики к крупнейшим зарубежным писателям. «Речь идет вовсе не о попранных авторитетах, — подчеркивает автор, — а о правильности нашей оценки знаменитых европейских писателей, о множестве укоренившегося вздора на их счет в нашей критике».
После краткого экскурса в историю вопроса, автор переходит непосредственно к эпохе Белинского, уделяя основное внимание оценке «юной французской словесности». Он отзывается весьма положительно о статье Надеждина «Здравый смысл и Барон Брамбеус» и останавливается на отношении Белинского к «юной словесности». Отмечая увлечение молодого Белинского французской литературой этого периода, в частности Бальзаком, он пишет: «... Не поверить... великому аналитику сердца человеческого Бальзаку в действительном бытии той эксцентрической «Comédie Humaine», которой пеструю и мрачную картину развертывал он все шире и шире с каждым своим произведением, не увлечься всем этим, трудно даже и в наше время человеку с сердцем, плотью и кровью, а в ту молодую эпоху нашего сознания было просто даже невозможно». Автор считает, что «в первоначальном поклонении» Бальзаку «Белинский был гораздо правее, чем в последующем отречении от него», и добавляет в примечаниях: «С Бальзаком в нашей критике вышла престранная история. Из всех современных ему писателей Франции он больше всего подходил под мерку нашей критики сороковых годов. Помимо отрицания, которого у него почти не было (подчеркнуто нами. — Т. К.), тогдашняя натуральная школа должна была благоговеть перед ним. Реальнее его, может быть и не было писателя во Франции...»
Возможно, что это примечание, дающее цельную концепцию творчества Бальзака, принадлежит не Ап. Григорьеву, а самому редактору журнала — Ф. М. Достоевскому (аналогично его приписке к статье Страхова «Нечто о Шиллере», приводимой В. Я. Кирпотиным). 66 Во всяком случае, эти слова вполне соответствуют духу тех высказываний и оценок творчества Бальзака, которые встречаются у Достоевского и в воспоминаниях Д. В. Григоровича. Смысл подчеркнутых нами слов мы видим в следующем: несмотря на «мрачную картину», которую развертывает Бальзак, в нем почти нет пессимизма, неверия в человека. Эта мысль представляется нам очень важной, если иметь в виду, что для того, чтобы так высоко оценить Бальзака, Достоевский должен был почувствовать не только его реализм, но и его гуманизм, то качество, без которого литература не может быть великой.
Подводя итоги предыдущему периоду, Ап. Григорьев пишет: «С Белинским кончаются наши часто неправильные, но всегда серьезные и искренние отношения к великим западным писателям. По смерти Белинского в критике нашей... начинается ряд маний и праздношатаний мысли» (автор имеет здесь в виду увлечение романами Анны Радклиф и др.). В заключение он ставит задачу: «Отношения наши к иностранным знаменитым писателям должны быть непременно проверены».
— в одном из крупнейших русских демократических журналов, в «Отечественных записках», где после закрытия «Современника» сосредоточились лучшие силы русской критики, во главе с такими выдающимися литераторами, как Н. А. Некрасов и М. Е. Салтыков-Щедрин.
Еще начиная с 50-х годов появление романов Флобера вызывало в России сопоставления между этим писателем и Бальзаком, мысли о том, что в творчестве Флобера «реальное направление» во французской литературе «дошло до своей последней крайности». 67 В последующие десятилетия, в связи с новыми явлениями во французской литературе, в частности, появлением ряда бытописателей, внимание русской печати привлекает вопрос о школе Бальзака.
Этой теме посвящена статья А. Денегри (Л. И. Мечников), опубликованная в 1870 году в прогрессивном журнале «Дело». 68
Основное содержание статьи — очерк жизни и творчества Бальзака. Касаясь мировоззрения писателя — темы, почти не освещенной предыдущей русской критикой, автор высказывает некоторые интересные соображения. «... Материализм, унаследованный от XVIII века и свойственный всему тому обществу, среди которого жил Бальзак, редко покидает его»,— констатирует Л. И. Мечников, — но «он не предохраняет его и от скачков в крайне противоположное направление...» Автор считает, что «Бальзак далеко не свободен от той непоследовательности и того произвольного отношения к философским и научным истинам, которые, под именем эклектизма, возведены в систему современной ему Франции». Говоря о политических взглядах Бальзака, автор статьи не причисляет его безоговорочно к легитимистам и реакционерам, как другие критики. Он отмечает противоречивость политических выводов Бальзака. «Его бы действительно приходилось причислить к писателям чисто реакционного направления, — пишет Л. И. Мечников, — если бы, во 1-х, сам он не противоречил себе на каждом шагу, и во 2-х, если бы его восхваление отживших порядков не служило только к тому, чтобы ярче выставить на вид его ненависть к современному общественному строю. Но при этих условиях его реакционерство не опасно. Самый неопытный читатель легко замечает ошибку автора... «L' age d'or est devant, et non derrière nous, monsieur»,69 ».
«Настоящую роль и заслугу» Бальзака Л. И. Мечников видит в том, что он «много способствовал разоблачению» безобразных общественных порядков, «действительное безобразие» которых «не всегда легко заметить простым глазом» (подобную же мысль выскажет позже Г. В. Плеханов, подчеркивая значение «художественного чутья», таланта художника, угадывающего скрытые сложные процессы действительности).
Если Л. И. Мечников и проявил здесь известную прозорливость, то в других своих оценках творчества Бальзака он оказался под несомненным влиянием презрительных критических отзывов Сент-Бева. Отсюда противоречивость отдельных выводов автора, причисление Бальзака «к ряду «сомнительных» литературных знаменитостей» (?!), а его последователей — к литературному «макиавеллизму», отличающемуся «полным и безусловным преклонением перед материальной силой».
На вопросе о школе Бальзака остановился и И. С. Тургенев в своем предисловии к «Очеркам и рассказам» Л. Кладеля (1876): «Леон Кладель... принадлежит к новой школе французских романистов, которые поставили себе целью изучение и воспроизведение общественной жизни в ее типичных проявлениях. Школа эта, получившая во Франции не совершенно точное название реалистической, — ведет свое начало от Бальзака и в настоящее время считает своими главными представителями Флобера, Золя, Гонкура и др... Писатели этой школы, как известно, пользуются в России едва ли не большей симпатией, чем в собственном отечестве; этот, на первый взгляд, поразительный факт легко объясняется многими историческими и социологическими данными... Достаточно сказать, что эти писатели находят у нас удобную и уже разработанную почву». 70 (И. С. Тургенев имеет здесь, несомненно, в виду уже сложившиеся традиции реализма в русской литературе, подготовившие благоприятную почву для восприятия творчества зарубежных реалистов).
«великий талант... рядом с непониманием художественной правды». 71 Метод типизации Бальзака не был созвучен стремлению Тургенева к простоте и естественности, вообще отличающему творения великих русских писателей. Может быть, поэтому творчество Бальзака не нашло у него должной оценки.
В ином плане вопрос о Бальзаке был поставлен в «Отечественных записках», где в связи с критикой современного натуралистического направления во французской литературе особый интерес вызывало творчество писателя, которого натуралистическая школа провозглашала своим родоначальником.
Еще в 60-х гг. в России стали известны работы Ипполита Тэна, сыгравшие большую роль в развитии натуралистической литературы и положившие конец тому пренебрежительному отношению к Бальзаку, которое бытовало во французской реакционной критике во главе с Сент-Бевом.
Крупнейший последователь Тэна — Эмиль Золя поставил вопрос о значении Бальзака следующим образом: «... Бальзак приобретает все большее и большее значение, являясь родоначальником нового литературного движения, которое восторжествует, наконец, в XX столетии. Все писатели неизбежно пойдут по намеченному им пути, и каждый новый романист будет все больше и больше углублять психологический анализ и развивать последовательно новый метод. Бальзак стоит во главе французской литературы будущего». 72
«каталог», но не образы, стиль его — «гигантский хаос» и т. п. Золя также ценит в творчестве Бальзака «собрание документов», богатейший материал фактов и наблюдений, но осуждает Бальзака за бессистемность. По мнению Золя, творение Бальзака — это «вавилонский столп», огромное незавершенное строение, в котором «с бессознательной мощью гения» перемешано «великое и пошлое, изящное и грубое, прекрасное и плохое».
Все это не могло не заинтересовать русскую критику, тем более, что многое во взглядах и произведениях натуралистической школы не было приемлемым для русской реалистической литературы, выросшей на высокогуманистических и идейных традициях.
Естественно, что в первую очередь обратили на себя внимание «Критические этюды» Тэна.
В 1869 году в «Отечественных записках» была опубликована рецензия на книгу Тэна, изданную в русском переводе. 73
Анонимный рецензент считает, что, вопреки «естественно-научному» методу Тэна, его критические очерки представляют собой «ряд вовсе не ученых исследований, а более или менее блестящих и ярких характеристик». Останавливаясь на очерке, посвященном Бальзаку он отмечает массу подробностей, которые приводит Тэн: парижские нравы, характер, привычки и одежду Бальзака, его взгляды, особенности его стиля, галерею действующих лиц «Человеческой комедии» и т. д. «Но когда окончите вы читать эту статью, — пишет он, — и переберете в своей памяти все подробности столь богатой характеристики, вы почувствуете, что. вам все как будто чего-то будет недоставать... и притом такого существенного, на чем должна основываться главным образом вся статья». Самое же существенное, по мнению рецензента, — это «объяснение произведений писателя характером времени и обстоятельств, среди которых он живет». В мелочных же описаниях Тэна, констатирует он, нет тех «более существенных и основных начал», которые определили собой творчество Бальзака.
«двух начал» — буржуазного и феодального, которые «несмотря на взаимный антагонизм», тесно «переплетались», а в творчестве Бальзака — «злую сатиру буржуазных нравов с точки зрения феодала». «Как бы ни были ложны идеи Бальзака, — заключает рецензент, — тем не менее сатира, которою ои бичевал парижское общество, останется... совершенно верною художественною правдою, так как нравы, окружавшие Бальзака, были именно таковы, что иначе отнестись к ним было нельзя. Но Тэну, — отмечает он, — как очевидному приверженцу буржуазного склада парижской жизни, не нравится мрачность сатиры Бальзака. Он видит недостаток произведений разбираемого им романиста именно в том, в чем заключается единственное и главное их достоинство».
Эта статья является одним из самых ранних выступлений русской печати с критикой Тэна и его очерка о Бальзаке. Но вместе с тем в ней проявился присущий народнической критике узкий социологизм. Упрощенно трактуя творчество Бальзака, автор этой рецензии, как и вся домарксистская критика, не сумел оценить то, что великий реалист видел и изобразил и «настоящих людей будущего».
В 70—80-х гг. «Отечественные записки» неоднократно возвращаются к вопросу о Бальзаке.
В статье «Реальный роман во Франции»74 П. Д. Боборыкин, касаясь оценки творчества Бальзака в России, отмечает, что к «текущему десятилетию» в русской критике «не составилось никакого определенного взгляда на дарование такой громадной силы». Белинский «чрезвычайно неровно» относился к Бальзаку в разные периоды своего развития, а «критика конца 50-х и начала 60-х гг., за исключением Дружинина,75..».
Прослеживая развитие французского реалистического романа XIX века, П. Д. Боборыкин справедливо считает его родоначальниками Стендаля и Бальзака. У Стендаля, замечает он, «психология одного главного лица, вместе с характеристикой второстепенных лиц, находится в прямой связи и зависимости от настроения времени, от физиономии всего общества... Бальзак, — констатирует Боборыкин, — представляет собой роскошное развитие тех приемов реализма, какие впервые ввел Стендаль».
П. Д. Боборыкин, как и вышеупомянутый рецензент книги Тэна, совершенно закономерно ищет объяснения мотивам творчества Бальзака не в «бессознательной мощи гения» (Золя), а в общественных условиях той эпохи, в которой он жил. Но как только речь заходит о самом писателе, Боборыкин неизбежно попадает под влияние натуралистической критики, заявляя, что, «как истый естествоиспытатель», Бальзак «не допускал в процессе своего творчества никаких нравственных различий между добром и злом» и т. п.
Еще резче это влияние обозначилось в статье А. Красносельского, опубликованной в том же журнале в 1883 году. 76
Автор этой статьи, полностью отказываясь от всяких попыток исторического подхода к творчеству Бальзака, лишь повторяет и варьирует суждения Тэна и Золя (хотя и критикует их за политический индифферентизм), а также Брандеса, труды которого стали к тому времени известны в России. 77
«Отечественные записки» и распространение французской мысли в России (1868—1884)». 78
Вопреки общепризнанным фактам К. Санина утверждает, что в 70-х гг. Бальзак был еще мало известен в России, и считает это следствием отрицательного отношения к нему Белинского. Она ссылается здесь на статью Боборыкина, явно искажая его мысль о том, что «как ни известно имя Бальзака», в русской критике «этот романист прошел не то что не замеченным, а без серьезной и всесторонней оценки».
Рассматривая вопрос об оценке творчества Бальзака в «Отечественных записках», К. Санина пытается выявить общие тенденции, присущие и статье Боборыкина и рецензии на книгу Тэна, и с неудовлетворением отмечает, что оба автора ссылаются на Тэна или Сент-Бева, когда речь идет о частных вопросах творчества Бальзака, но как только речь заходит о его творчестве в целом, они отвергают мнение французской критики. Больше всего ее возмущает осуждение политического индифферентизма Бальзака в статьях «Отечественных записок» и стремление объяснить его творчество социально-политическими причинами.
Нечего и говорить, что К. Санина придерживается тех реакционных и эстетских взглядов, которые еще в прошлом веке были осуждены передовой русской критикой.
Взгляд этой критики хорошо выразил М. Е. Салтыков-Щедрин, противопоставляя французскую литературу эпохи Бальзака бескрылой натуралистической литературе конца века: «... Было время, когда во Франции господствовала беллетристика идейная, героическая. Она зажигала сердца и волновала умы; не было безвестного уголка в Европе, куда бы она не проникла с своим светочем, всюду распространяя пропаганду идеалов будущего в самой общедоступной форме... Даже в Бальзаке, несмотря на его социально-политический индифферентизм, невольно просачивалась тенденциозность, потому что в то тенденциозное время не только люди, но и камни вопияли о героизме и идеалах... Современному буржуа ни героизм, ни идеалы уже не под силу. Он слишком отяжелел, чтоб не пугаться при одной мысли о личном самоотвержении... Он давно уже понял, что горизонты могут быть расширены лишь в ущерб ему». («Отечественные записки», 1881, январь). 79
«Отечественные записки» все же еще не были в состоянии решить проблему переосмысления творчества великого реалиста, чье огромное значение и актуальность становились все более очевидными не только в свете последующего развития французской литературы, но и в свете тех экономических изменений, которые произошли и в самой России во второй половине XIX века. (Не случайно именно в конце века, как мы увидим ниже, в русской критике возникают сопоставления произведений Бальзака и Салтыкова-Щедрина, Бальзака и Чехова и т. д.). Противопоставляя узкому позитивистскому и натуралистическому взгляду на творчество Бальзака, господствовавшему в это время во французской критике, свое восприятие «Человеческой комедии» как художественно правдивой картины жизни французского буржуазного общества эпохи Реставрации и Июльской монархии, авторы «Отечественных записок» еще не могли перейти от литературного восприятия к литературоведческому анализу творчества французского писателя и в последней области оказывались в зависимости от тех наблюдений, которые были накоплены крупнейшими зарубежными критиками (Сент-Бев, Тэн, Брандес).
Вместе с тем сама постановка вопроса о Бальзаке в популярном демократическом журнале несомненно сыграла положительную роль в дальнейшем восприятии и распространении творчества французского писателя в России.
В последней четверти прошлого века имя Бальзака неоднократно упоминалось и в других русских журналах. Остановимся вкратце на либеральном «Вестнике Европы», где в 70-х и 80-х годах печатались «Парижские письма» Эмиля Золя, привлекавшие широкое внимание в России.
Еще в 1875 году здесь было опубликовано изложение воспоминаний Теофиля Готье о Бальзаке, впервые напечатанных в 1858 году в журнале «Artiste» в защиту памяти великого писателя. 80
В 1877 году «Вестник Европы» опубликовал большой очерк Эмиля Золя «Бальзак и его переписка». 81 «весьма крупном литературном событии» — издании переписки Бальзака за 1819—1830 гг. «Никогда еще собрание писем не возбуждало такого сильного восторга и такой живейшей симпатии», — отмечает Золя. Затем он останавливается на характеристике и биографии Бальзака и приводит многочисленные отрывки из его писем.
Выше мы уже говорили об отношении Золя к Бальзаку. Любопытно, что Золя выступил перед русскими читателями не только со своей оценкой творчества и личности великого писателя, но и с резкой критикой реакционных суждений о нем Сент-Бева.
Одно из «Парижских писем» Золя, помещенных в «Вестнике Европы», посвящено теме «Сент-Бев и его критическая школа». 82
В этой статье Золя говорит о «непоправимой ошибке... относительно высокой личности Бальзака», которую совершил Сент-Бев; о его «несправедливости и ослеплении», о той «черной злобе», которую Сент-Бев «постоянно высказывает относительно Бальзака». Но Сент- Бев третировал не только одного Бальзака. Реакционность взглядов этого критика проявилась и по отношению к Стендалю, «столь прославленные романы» которого он считал «романами вполне неудовлетворительными, несмотря на прекрасные частности, и в конце концов отвратительными». Золя считает, что в критике Сент-Бева «отжившая эпоха подвергает оценке нашу эпоху с злобою стариков, отказывающих новому поколению в праве пробивать новые пути».
Думается, что это выступление Эмиля Золя было сочувственно встречено русскими читателями, которые успели уже полюбить творчество Бальзака и ознакомиться с романами Стендаля, незадолго до этого появившимися в русских журналах.
была отметить, что натуралисты отнюдь не превзошли того, кого они провозглашают своим родоначальником.
Весьма интересна в этом отношении статья Н. К. Михайловского «Отчего погибли мечты?», напечатанная в 1887 году в «Северном вестнике». Это был отклик на роман Бальзака «Утраченные иллюзии», опубликованный в этом журнале в том же году под заглавием «Погибшие мечты». 83
В то время, когда норовят перевести каждое новое произведение Эмиля Золя даже «с рукописи», пишет Н. К. Михайловский, «легкомысленным людям» может показаться странным появление такой «старины», как «Погибшие мечты» Бальзака, которым минуло уже полвека. Однако, сравнивая Бальзака со «старинным рублем», огромным, грубым, неуклюжим, но полновесным и из высокопробного серебра, а Золя — с «новеньким полтинником», русский критик считает, что если «полтинники чеканятся по образу и подобию рублей, но без их полноценности, как равно и без их неуклюжести, то не мешает иногда вспомнить о рублях». Это не только интересно само по себе, но и «поучительно, как историческая справка, как экскурсия к одному из источников современного творчества». Вот почему критик с таким удовольствием увидел на страницах журнала «один из лучших романов Бальзака», тем более, что многое в романе «написано точно вчера, а не пятьдесят лет тому назад».
Мы не задержимся здесь на анализе романа, который дан в статье Н. К. Михайловского. Отметим лишь еще одно любопытное обстоятельство: разбирая роман Бальзака, критик вспоминает сатирический этюд М. Е. Салтыкова-Щедрина «Газетчик», за несколько месяцев до этого напечатанный в отдельном издании «Мелочей жизни» Щедрина. Как и у Люсьена Шардона, у Ивана Непомнящего нет идей, нет убеждений, нет «ясного понятия о добре и зле». Но если Люсьену «не хватало выдержки, и устойчивости в деле подлости», то Иван Непомнящий достиг «всего того, о чем мечтал Люсьен... »
Как бы условно ни было такое сопоставление, но само созвучие темы этих произведений, изданных в России в одно и то же время, говорит о том, что проблемы, поднятые Бальзаком, стали злободневными и для России, где с развитием капитализма все более очевидной становится та атмосфера беспринципности и продажности, которая царит в буржуазном газетном мире.
«На расстоянии полувека. Бальзак, Ант. Чехов и Влад. Короленко о «крестьянах» (1898). 84 Поводом для этого выступления послужили повесть Чехова «Мужики» и очерки Короленко «Над Лиманом», вышедшие в свет в 1897 году.
Между романом Бальзака «Крестьяне» и произведениями Чехова и Короленко лежит почти полвека; за это время многое изменилось и в России и многое в романе Бальзака стало созвучным русской жизни... «Можно ли провести вообще аналогию между теперешним крестьянством и французским, пережившим события конца прошлого века?» — спрашивает автор и тут же отвечает: можно, хотя такая аналогия, конечно, не полная. Отметив сходные черты в самой действительности, Ф. Д. Батюшков обращается к ее воплощению в произведениях Бальзака и Чехова, где он также видит «однородность наблюдений действительности», «общность настроения» и «сходство выводов», хотя оговаривает, что «между обоими авторами огромная разница и в приемах, и в процессах творчества...»
Оба автора развенчивают «народнический» (или романтический) взгляд на крестьянина — «человека природы». Произведение Чехова, говорит Батюшков, играет в России ту же роль, которую сыграли во Франции «Крестьяне» Бальзака. Как и Бальзак, Чехов выступает главным образом, «разрушителем «иллюзий», хотя в свое воспроизведение действительности он «вкладывает свое, именно «идейное» начало; выводы его не менее безотрадны. Что касается Короленко, то он «как художник, во многом не меньше реалист, чем Бальзак; но он смотрит шире, проникает глубже». Батюшков имеет здесь в виду большую близость Короленко к деревне, лучшее понимание людей из низших сфер общества.
В очерке либерального критика есть, несомненно, многое, с чем мы сегодня согласиться не можем, но некоторые мысли его представляют не только исторический интерес. К таким мыслям принадлежат и заключительные слова Ф. Д. Батюшкова об авторе «Крестьян»: «Пусть мечта о такой идеальной общественной организации (общество «справедливости и добра» в понимании Бальзака. — Т. К.) представляется утопией, которую тот же автор в другом месте опровергает, все же отрадно раскрыть в глубине души Бальзака — скептика и пессимиста — скрытого утописта и гуманиста в лучшем смысле слова».
«Оноре Бальзак. Его жизнь и литературная деятельность», изданный в 1895 году в серии «Жизнь замечательных людей. Биографическая библиотека Ф. Павленкова». В основу очерка легли материалы из переписки Бальзака, из исследований бальзаковедов, а также воспоминания современников писателя.
Оценка роли и значения Бальзака русской литературой и критикой конца XIX — начала XX вв. нашла яркое выражение в высказываниях о нем Л. Н. Толстого и Г. В. Плеханова.
Толстой считал Бальзака одним из трех крупнейших французских писателей XIX века: «... У французов три писателя: Стендаль, Бальзак, Флобер...»85 М. Горький приводит следующий совет Толстого: «... Читайте больше французов. Бальзака, у которого в оное время учились писать все, Стендаля читайте, Флобера, Мопассана. Они умеют писать, у них удивительно развито чувство формы и умение концентрировать содержание.. .»86.
В дневниках и письмах Толстого имя Бальзака встречается неоднократно. Толстой с увлечением читает произведения французского романиста как в 50-х, так и в 80-гг. 87 «талант огромный», Толстой вместе с тем высказывает и критические замечания, порою весьма резкие.
В начале нашего обзора мы уже привели мнение Толстого: «У Бальзака в образах возмож [ность], а не необходимость поэтическая»,88 высказанное им еще в 1857 году. Имеющиеся отзывы Толстого позволяют предполагать, что его отношение к манере письма Бальзака не изменилось и впоследствии. По свидетельству Горького, Толстой, который высоко ценил Стендаля, сказал в беседе: «.. . Жаль, что Бальзак, должно быть, плохо знал его. Бальзак — сочинитель хаотичный, болтливый». 89 Но если попытаться осмыслить общее восприятие Толстым автора «Человеческой комедии», то тут, по нашему убеждению, необходимо иметь в виду, что в течение долгого жизненного пути Толстого это восприятие так же должно было изменяться, как за полувековый период, с 50-х гг. и до начала нового века, глубокие изменения претерпевали и сама действительность, и мировоззрение писателя. В этой связи мы не можем не вспомнить слова А. И. Герцена, высказанные им на склоне лет в письме к Н. П. Огареву (10 января 1869 г.): «Перечитал две — три повести Бал[ь]зака — и очень доволен. Как все изменилось с 30-х годов! Другие люди, другие интересы. При всех недостатках Бал[ь]зак — великий мастер, в нем есть диккенсовские картины. Я понимаю, почему Тен недавно писал о нем. Мир, о котором писал Б [альзак], это тот скрытый под мозаикой гной и навоз, из которого выросли новые поколения». 90
Не прошло и нескольких десятилетий после смерти великого реалиста, как «человечество» Бальзака, по выражению Мопассана, «ожило» и «персонажи Бальзака, до него не существовавшие, казалось, вышли из его книг и вступили в жизнь. . .»91 определившим собой целую эпоху.
Возможно, нечто подобное тому, что было замечено Герценом и Мопассаном, почувствовал и Толстой, когда он перечитывал Бальзака (как и Стендаля) в 80-х годах и писал своей жене: «Взял я с собой Бальзака и с удовольствием читаю в свободные минуты» (9 апреля 1882 года). Не случайно ранние отзывы Толстого о Бальзаке преимущественно эстетического характера, а высказывания, определяющие значение и место Бальзака во французской литературе, относятся к позднему периоду жизни Толстого.
Интересные и глубокие мысли высказывал о Бальзаке и Г. В. Плеханов, работы которого сыграли выдающуюся роль в развитии марксистской критики.
В исследовании «К вопросу о развитии монистического взгляда на историю» (1895) Плеханов, говоря о значении «таланта художника» в раскрытии сложного процесса приспособления психологии к экономии», отмечает, что «уже Бальзак много сделал для объяснения психологии различных классов современного ему общества». 92 Несколько подробнее Плеханов останавливается на этом вопросе в своей рецензии «История французской литературы. XIX век. Г. Лансона. СПб., 1897 г.» (1897). Критикуя французского историка литературы, который «не понимает значения Бальзака», Плеханов пишет: «Каково бы ни было происхождение сочинений Бальзака, не подлежит ни малейшему сомнению то обстоятельство, что между ним и романтиками — целая пропасть... Он «брал» страсти в том виде, какой давало им современное ему буржуазное общество; он со вниманием естествоиспытателя следил за тем, как они растут и развиваются в данной общественной среде. Благодаря этому он сделался реалистом в самом глубоком смысле этого слова, и его сочинения представляют собою незаменимый источник для изучения психологии французского общества времен Реставрации и Людовика-Филиппа». Как и другие упомянутые нами русские критики конца века, Плеханов считает, что последующее развитие французской литературы оказалось ниже Бальзака: «Если его нельзя назвать отцом французского реализма, то разве лишь по той единственной причине, что между французскими реалистами не было ни одного человека, способного понять во всей ее полноте ту великую задачу, которую поставил себе гениальный автор «Comédie humaine»; дети оказались недостойными отца. Но в этом надо винить не Бальзака, а всю историю французского общества со времени февральской революции и июньских дней 1848 года.»93
«Бальзак, подобно Гоголю, наложил свою печать на целую эпоху». 94
В главе «Плеханов» второго тома «Истории русской критики», Б. И. Бурсов останавливается на вышеприведенной характеристике, которую русский критик дал творческому методу Бальзака, считая ее «великолепной». Комментируя мысли Плеханова, Б. И. Бурсов разъясняет причины мельчания и упадка критического реализма во Франции во второй половине века. В суждениях Плеханова о Бальзаке Б. И. Бурсов видит подтверждение того, что Плеханов ставил проблему реализма «в широкой исторической перспективе». 95
К марксистской оценке творчества Бальзака подошел и П. С. Коган в своих «Очерках по истории западноевропейских литератур» (т. 2, 1905), которые неоднократно переиздавались и в течение длительного времени служили одним из основных пособий в этой области.
В противоположность французской позитивистской и натуралистической критике, П. С. Коган видит в творчестве Бальзака не стихийное нагромождение частностей о нравах эпохи, а вполне сознательную реакцию на социальный строй, главным двигателем которого является «эгоизм», жажда наживы. «Низкие инстинкты» побеждают здесь не потому, что Бальзак чувствует к ним особое влечение, как это изображает буржуазная критика, а потому, что таковы объективные условия «суровой действительности». 96
Анализируя произведения Бальзака («Евгения Гранде», «Отец Горио», «Утраченные иллюзии» и др.), П. С. Коган проявляет известную оригинальность и последовательность мысли; в его суждениях нет того разрыва, тех противоречий между социологическими выводами и художественными оценками, которые наблюдались в работах народнической критики конца 60-х — 80-х годов. Однако и «Очерки...» Когана не свободны от вульгарно-социологических тенденций.
«Бальзак». 97
В этом очерке, написанном живым и образным языком и хорошо иллюстрированном (как, впрочем, и вся книга), А. Н. Веселовский попытался начертить могучую фигуру Бальзака, «царя романа», «самого романа», по выражению Брюнетьера. Это ему в известной мере удалось. Бальзак предстает здесь перед читателем как «богатырь слова», дело жизни которого «велико и поразительно». «Он захотел, — пишет Веселовский, — и роман раскинулся на всю социальную жизнь, впитал в себя все ее двигательные силы, ее нужды, движения, тревогу и борьбу, загорелся страстями и идеями современности, в цикле бессмертных характеров дошел до вершин художественной психологии, проникся духом демократизма, оторвавшись от служения личному началу, существам избранным, — и высоко подняв знамя опытного, реального метода». Но, вместе с тем, о взглядах Бальзака автор говорит лишь мимоходом, объясняя «удивительный реализм» его не как сознательное проникновение Бальзака в самую сущность явлений действительности, а скорее как природный, стихийный дар, «faculté maîtresse» (главную способность) писателя. Чрезвычайно слабо намечена и связь Бальзака с литературным движением эпохи. (Для этой книги вообще характерно такое в большей или меньшей степени изолированное освещение творчества отдельных писателей или литературных течений).
Во второй половине XIX — начале XX вв. русская критика сделала большой шаг вперед в области осмысления творчества Бальзака, его значения в истории французской и мировой литературы. Если французские литературоведы этого времени уделяли Бальзаку лишь незначительное место в истории французской литературы (Лансон, Фаге), или вслед за Тэном признавали «стихийную мощь» его таланта (Брюнетьер), но единодушно заключали, что Бальзак «писал плохо», то русская критика по достоинству оценила его выдающуюся роль в литературе. Если те же французские исследователи видели реализм Бальзака лишь в верно схваченных деталях нравов и быта буржуазии, единодушно отрицая проницательность Бальзака в изображении высшего света, то русская критика оценила Бальзака как великого реалиста, чье творчество рисует исторически верную картину французского общества эпохи Реставрации и Июльской монархии, являясь вершиной французского реализма XIX века.
Вместе с тем задача всестороннего изучения творчества Бальзака еще не могла быть решена дореволюционными литературоведами. Почти неизученными оставались такие кардинальные проблемы, как мировоззрение Бальзака, его эстетические, философские и политические взгляды. Реакционности последних придавалось слишком большое значение в ущерб прозорливости Бальзака и демократической основе его убеждений. Внимание акцентировалось на критике буржуазного общества в творчестве Бальзака, которая освещалась чаще всего вульгарно-социологически, подчеркивая связь взглядов писателя с прошлым, не видя его устремленности в будущее, его умение находить «настоящих людей будущего там, где в это время их только можно было найти. ..» Узок также круг произведений Бальзака, который обращал на себя внимание критики. Вне поля зрения оставались очерки и литературно-критические работы Бальзака.
Подлинно научное изучение творчества Бальзака, охватывающее все стороны деятельности писателя на основе анализа литературного и общественного движения эпохи, развернулось в России после победы Великой Октябрьской социалистической революции. Однако прежде чем перейти к этой теме, остановимся еще немного на переводах произведений Бальзака в рассматриваемый нами период и на отношении к французскому писателю царской цензуры.
(«Лилия в долине») появилось впервые не во Франции, а в России. 98
Во второй половине XIX — начале XX вв произведения Бальзака продолжали появляться в крупнейших журналах и выходить отдельными изданиями. Так, например, в 1875 году в «Отечественных записках» была напечатана пьеса «Меркаде» в переводе С. А. Боборыкиной. В том же году вышло новое издание романа «Кузина Бетта» в переводе В. Чуйко. «Утраченные иллюзии» появились даже в двух журналах, прежде чем выйти отдельным изданием: в «Северном вестнике» (1887, под заглавием «Погибшие мечты») и в «Вестнике иностранной литературы» (1892, под заглавием «Погибшие мечтанья»). Интересна история переделки Е. П. Свешниковой романа «Евгения Гранде», опубликованной в «Посреднике» под заглавием «Скупой и его дочь» (1886). Этот «перевод» был еще до издания послан Л. Н. Толстому и вызвал следующий неодобрительный отзыв: «Переделывать повести иностранные, как «Eugénie Grandé» (так у Толстого. — Т. К.) на рус(ские) нравы значит лишать эти повести интереса знания быта не русского и, главное, реальности...»99 Несмотря на этот протест Толстого, переделка все же увидела свет.
Вторым изданием вышла в 1901 году «Шагреневая кожа» в переводе Д. Аверкиева; в следующем году появилось новое издание «Отца Горио» со статьями Тэна и Золя о Бальзаке и т. д.
Своего рода итогом переводческой и издательской деятельности в этой области в прошлом веке явилось 20-томное собрание сочинений Бальзака, изданное в 1896—1899 гг. братьями Пантелеевыми. В числе переводчиков этого издания были и литераторы Д. Аверкиев и И. Ясинский.
русского бальзаковедения. 100
Именно в это время и по этим переводам знакомился с Бальзаком молодой Горький. Вот что он впоследствии рассказал: ... «Человеческая комедия» была прочитана мною уже лет в двадцать; эта книга нанесла сильнейший удар моему неоформленному романтизму, и я почувствовал в ней гений Бальзака и полюбил его горячей любовью, как, вероятно, любят учителя и друга. Двумя-тремя годами позднее в России явился перевод полного собрания сочинений Бальзака, я дважды прочитал все его книги и тут понял всю величину этого писателя, эпический размер его таланта изумил и пленил меня. Широта его планов, смелость мысли, правда слова и гениальные предвидения будущего, уже во многом оправданные настоящим, — делают его одним из величайших учителей мира... Без Бальзака, — добавил Горький, — я менее понимал бы Францию...»101
Так воспринимали Бальзака лучшие люди России. А как реагировала царская цензура?
Этот вопрос подробно освещен в статье И. Айзенштока и Л. Полянской «Французские писатели в оценке царской цензуры». 102
Как установили авторы этого исследования, цензурные материалы не обнаруживают не только какого-либо «повышенного» интереса к этому писателю, но даже простого понимания его положения в литературе. При жизни Бальзака царской цензурой было запрещено лишь несколько французских изданий его произведений, в том числе «Последний шуан» и «Кузина Бетта». (Правда, это не помешало издать эти романы в русском переводе). Начиная с середины века и вплоть до 1917 года, цензура тщательно регистрировала все выдающиеся произведения французской литературы, но Бальзака она по-прежнему недооценила, видя в нем «лишь занимательного беллетриста, не слишком глубокого, слегка фривольного, слегка вольнодумного...» Когда же цензура спохватилась и глубже разобралась в Бальзаке, заключают авторы статьи, было уже поздно: великий писатель уже пользовался в России огромной популярностью, и «всякое цензурное вмешательство оказалось уже запоздалым и бесцельным».
48 Чернышевский Н. Г. Полное собрание сочинений. Т. 3. М., 1947, стр. 369—386.
49 Кавтарадзе М. С. Революционно-демократический журнал «Современник» (1847—1866 гг.) о французской литературе середины XIX века. Дисс. на соискание учен. степени канд. филолог, наук. М., 1956, стр. 223.
50 Достоевский Ф. М. Письма. Т. 1. М. -Л., 1928, стр. 47.
51 Там же, стр. 132.
53 Достоевский, Ф. М. Письма. Т. 1, стр. 69.
54 Поспелов Г. Н. Eugénie Grandet Бальзака в переволе Ф. М. Достоевского. — Учен. записки Института языка и лит-ры, т. 2. М., РАНИОН, 1928, стр. 103—136.
55 Ефимова З. Бальзак и русские журналы XIX века, стр. 53.
56 Гроссман Л. Творчество Достоевского, М., 1928, стр. 85, 104.
—156.
58 Там же, соответственно, стр. 138, 150—151, 154.
59 Гроссман Л. Творчество Достоевского, стр. 82.
60 Там же, стр. 87.
61 Маркс К. Капитал. Т. 3. [М.], 1950, стр. 43.
— В кн.: Творчество Ф. М. Достоевского. М., 1959, стр. 443.
63 [Григорьев Ап.] Знаменитые европейские писатели перед судом русской критики. — Время, 1861, т. 2, стр. 58—59.
64 Творчество Ф. М. Достоевского, М., 1959, стр. 414.
65 Там же, стр. 358.
66 Кирпотин В. Я. Ф. М. Достоевский, стр. 140.
— Рус. вестник, 1857, т. 10, стр. 282. (Заметим, что реакционный журнал отнесся к «дерзкому перу» автора «Госпожи Бовари» с нескрываемой иронией и осуждением).
68 Денегри А. [Мечников Л. И.] Бальзак и его школа. — Дело, 1870, № 8.
69 «Золотой век впереди, а не позади нас, сударь».
70 Тургенев И. С. Собрание сочинений. В 12-ти т. т. 11. М., 1956, стр. 388, 389.
71 Там же, стр. 345. (Предисловие к роману М. Дюкана «Утраченные силы»).
73 Тэн. Критические опыты, перевод под редакцией В. Чуйко. СПб., 1860 г. (ошибочно, год издания — 1869. — Т. К). — Отечественные записки, 1869, т. 186, стр. 58—64. (Новые книги).
74 Отечественные записки, 1876, № 6, стр. 330—357.
75 А. В. Дружинин опубликовал в «Современнике» (1850, №№ 9, 10) статью о романе Бальзака «Один из тринадцати».
76 Красносельский А. Опыт генеалогии современного псевдо-реалисти-ческого романа. — Отечественные записки, 1883, № 5, стр. 92—120; № 6, стр. 355—382.
«Оноре де-Бальзак» был опубликован в журнале «Слово», 1881, апрель.
78 Sanine Kyra. Les Annales de la Patrie et la diffusion de la pensée française en Russie (1868—1884). Paris, Institut d'estudes slaves de l'Université de Paris, 1955.
79 Салтыков-Щедрин М. Е. За рубежом. — Полное собрание сочинений. Т. 14. Л., 1936, стр. 199.
80 Признание литературных отцов. Théophile Gautier. 1) Portraits contemporains... (Подпись: Д-ев) — (П. Д. Боборыкин). — Вестник Европы, 1875, т. 1. кн. 1, стр. 533—547.
81 Вестник Европы, 1877, т. 1, кн. 1, стр. 257—296,
—879.
83 [Михайловский Н. К.] Отчего погибли мечты? — Северный вестник. 1887, № 10, стр. 124— 142. (Дневник читателя). Подпись: Н. М. — То же, в кн.: Михайловский Н. К. Полное собрание сочинений, Т. 6. СПб., 1909, стб.. 494—513.
84 Памяти В. Г. Белинского. М., 1899, стр. 449—485.
85 Горький М. Лев Толстой. — Собрание сочинений. Т. 14. М., 1951, стр. 295.
86 Горький М. [О Бальзаке]. — Собрание сочинений. Т. 24. М., 1953, стр. 140.
—123, 204; т. 83, стр. 332; т. 85, стр. 286.
88 Там же, т. 47, стр. 204.
89 Горький М. Собрание сочинений. Т. 30. М., 1955, стр. 93.
90 Лит. наследство, Т. 61. М., 1953, стр. 426.
91 Мопассан Ги де. Эволюция романа в XIX веке. — Полное собрание сочинений. Т. 11. М., 1958, стр. 356.
93 Плеханов Г. В. Литература и эстетика. Т. 2. М., 1958, стр. 598—599.
94 Там же, стр. 437.
95 История русской критики. Т. 2. М. -Л., 1958. стр. 525.
96 Коган П. С. Очерки по истории западноевропейских литератур. Т. 2. Изд. 2-е, испр. и дополн. [М., 1908], стр. 166— 202.
—1910). Под ред. проф. Ф. Д. Батюшкова. Т. 2. М., [1913], стр. 371—385.
98 Реизов Б. Г. «Лилия в долине» и ее судьба в России. — В кн.: Реизов Б. Г. Бальзак. [Л]. 1960, стр. 252—325.
99 Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений. (Юбилейное изд.), т. 85, стр. 286.
100 Грифцов Б. А. Русские издания Бальзака. — Книжные новости, 1936, № 6, стр. 5.
101 Горький М. О литературе. М., 1955, стр. 125—127.
—826.