«Бальзак в России» — одна из интереснейших тем в истории культурных связей двух великих стран — России и Франции. Распространение творчества Бальзака в России, оценка его в русской критике — эти вопросы неоднократно освещались в нашей печати и нашли известный отклик и во французской критике. 1 В нашем обзоре мы попытались обобщить достигнутое в этой области и рассмотреть некоторые проблемы, затронутые литературоведами.
I. БАЛЬЗАК В РУССКОЙ ПЕЧАТИ 30—40 гг. XIX века
Творчество Бальзака, как и его старшего современника Стендаля, рано привлекло внимание в России. Имя его становится известным здесь вскоре после появления «Последнего шуана» (1829), «Сцен из частной жизни» (1830) и «Шагреневой кожи» (1831) и все чаще упоминается на страницах печати, в переписке литераторов и даже в художественных произведениях.
В 1832 году, собираясь написать статью о новейших романах, А. С. Пушкин упоминает в наброске плана статьи несколько произведений Бальзака. 2 «Вопрос о Бальзаке, — отметил Б. В. Томашевский, — занимал центральное место в его отношении к французской прозе»,3 к которой Пушкин проявлял постоянный интерес, но весьма сдержанно оценивал ее достижения. Сохранившиеся немногочисленные отзывы Пушкина о Бальзаке не дают ясного представления о его оценке французского романиста, стиль которого казался Пушкину вычурным. Но по мнению Б. В. Томашевского, встречающиеся в прозе Пушкина ассоциации с произведениями Бальзака позволяют предполагать, что отношение Пушкина к Бальзаку было более сложным.
Среди ранних русских читателей Бальзака был и писатель-декабрист А. А. Бестужев-Марлинский, сосланный рядовым на Кавказ. Как романтик, он принял произведения молодого французского автора, проникнутые чертами романтизма, более восторженно, чем реалист Пушкин. 26 января 1833 года он писал К. А. Полевому: «Я не устаю перечитывать «Peau de Chagrin»; я люблю пытать себя Бальзаком... Какая глубина, какая истина мыслей, и каждая из них, как обвинитель-светоч, озаряет углы и цепи светской инквизиции, инквизиции с золоченными карнизами, в хрустале, и блестках, и румянах!»4
Современники не преминули найти следы этого чтения в творческой манере самого Бестужева-Марлинского и называли его «русским Бальзаком», а В. Г. Белинский, сопоставляя обоих писателей, отметил: «Вещи всего лучше познаются сравнением... Посмотрите на Бальзака: как много написал этот человек и, несмотря на то, есть ли в его повестях хотя один характер, хотя одно лицо, которое бы сколько-нибудь походило на другое? О, какое непостижимое искусство обрисовывать характеры со» всеми оттенками их индивидуальности!..»5
художника: «В «Сыне Отечества» прочел я превосходный отрывок из Бальзакова романа: Peau de Chagrin. Этот отрывок несколько напоминает курьезную пляску стульев, вешалок и столов Вашингтона-Ирвинга; — быть может, арабеск американца подал даже Бальзаку первую мысль, — но разница все же непомерная: у Ирвинга хохочешь, у Бальзака содрогаешься». (Запись от 12 июля 1834 года). И в записи от 25 июля: «Пишу о Бальзаке, потому что после его прелестной повести: Г-жа Фирмиани, не могу тотчас заняться чем-нибудь другим. Это в своем роде chef d'oeuvre; тут все: и таинственность, и заманчивость, и юмор, и высокая умилительная истина; я влюблен в эту Фирмиани!.. И как хорош сам Бальзак! Что за разнообразный, прекрасный талант! Признаюсь, я бы желал узнать его покороче.»6
О Бальзаке упоминает и неоднократно встречавшийся с ним в Париже А. И. Тургенев. 2/14 ноября 1835 года он пишет К. С. Сербиновичу: «... В Бальзаке много ума и воображения, но и странностей: он заглядывает в самые сокровенные, едва приметные для других, щелки человеческого сердца... Он физиолог и анатом души: его ли вина, что души часто без души?»7
С. Шевырев, посетивший Бальзака в 1839 году, мог с полным правом отметить, что в России Бальзак «почти национален». 8 Произведения великого французского писателя были к тому времени уже широко известны русским читателям. Первым русским изданием, обратившим внимание на творчество Бальзака, была «Литературная газета» Дельвига, которая очень быстро и критически реагировала на события литературной жизни как в России, так и на Западе, особенно во Франции. В № 70 от 12 декабря 1830 года, в заметке, подписанной «Изд/атель/»,9 сообщается о выходе в свет в Париже «Сцен из жизни частной, изданных г-м Бальзаком». Издатель газеты отмечает, что «автор умеет завлечь внимание читателей вступлением и некоторыми подробностями», но критикует недостаточно продуманную, по его мнению, композицию этих произведений, лучшими из которых он считает повести «Месть» («Мщение»), «Добродетельная женщина» и «Мир семейственный» («Супружеское согласие»). В той же заметке приведены отрывки из послесловия Бальзака, в том числе его знаменательные слова о том, что «ныне, когда все возможные соображения, кажется, уже исчерпаны, когда все положения жизни истощены, когда невозможное даже было изведано,... одни только подробности будут впредь составлять собою достоинство сочинений, неправильно называемых романами... Предпринимать изображение эпох исторических и забавляться приискиванием новых басней, значит придавать более важности раме, нежели картине...».
французского писателя «как бы признание» автора в своих недостатках, «Литературная газета» предвосхитила восприятие стиля Бальзака, характерное для ряда русских писателей и критиков, считавших, подобно Л. Н. Толстому, что «у Бальзака в образах возможность, а не необходимость поэтическая».
Вскоре после заметки «Литературной газеты», в русской печати появились и переводы Бальзака. Инициатива принадлежит здесь одному из передовых журналов этого времени — «Телескопу». Н. И. Мордовченко привел список переводов Бальзака, опубликованных в этом журнале. 10 Первой была переведена повесть «Мщение»11. Затем одно за другим появились еще тринадцать произведений. Как сообщил Н. И. Мордовченко, начиная с 1831 года и до конца существования «Телескопа», Бальзака переводили здесь непрерывно.
История первого русского перевода Бальзака подробно исследована Н. А. Трифоновым,12 «Мщения» был писатель Н. Ф. Павлов. Переводы Бальзака явились для Павлова (как и впоследствии для Достоевского) «неплохой литературно-стилистической школой». Сравнивая павловский перевод «Мщения» с последующим переводом этой повести (в отдельном издании «Сцен из частной жизни», СПб, 1832), Н. А. Трифонов отмечает превосходство первого перевода. Вместе с тем он указывает на стремление Павлова усиливать «эмоциональность языка повести, добавляя эпитеты, сравнения, пользуясь более распространенными перифразами, позволяя себе отступления от буквы оригинала».
Много переводили Бальзака и другие журналы, причем переводы появлялись очень быстро, буквально вслед за изданием оригинала. Так, в «Московском телеграфе» в 1833 году (ч. 52) была напечатана статья Бальзака «Нынешнее состояние французской литературы», написанная в связи с выходом в свет «Мифологического словаря», В. Паризо (1832—1833). (В этой статье Бальзак приводит, между прочим, свое деление литературы на «литературу идей» и «литературу образов», повторенное им позже в знаменитом «Этюде о Бейле»).
В «Сыне Отечества» уже в 1832 году появились отрывок из «Шагреневой кожи» и повесть «Рекрут»; в 1833 году — «Госпожа Фирмиани», «Палермский монах» и «Ростовщик Корнелиус» («Мэтр Корнелиус»). Произведения Бальзака печатались здесь и в последующих годах.
Не меньше переводила Бальзака и «Библиотека для чтения». Но если такие журналы, как «Телескоп» или «Московский телеграф» в общем бережно относились к оригиналу, то «Библиотека для чтения» всячески «исправляла» и переделывала его. Ярким примером может служить история русского перевода романа Бальзака «Отец Горио», подробно освещенная в интересной статье Б. Г. Реизова. 13
В 1835 году, сразу же после выхода в свет французского издания, новый роман Бальзака печатался почти одновременно в «Телескопе» (под названием «Дед Горио») и в «Библиотеке для чтения» («Старик Горио»), Сравнивая эти два перевода, Б. Г. Реизов констатирует: «Реакционной «Библиотеке для чтения» Бальзак с его архиреакционными взглядами показался ниспровергателем основ, чем-то вроде революционера с пером в руке, и поэтому журнал счел нужным совершить над его романом превентивную операцию... Зато либеральный «Телескоп», которому образ мыслей Бальзака должен был показаться никак не приемлемым, напечатал роман без искажений и каких бы то ни было оговорок».
«благомыслящей» и беспринципной «Библиотеке для чтения», переводившей Бальзака, главным образом, потому, что он пользовался громкой славой и привлекал подписчиков.
Весьма характерными являются примечания самой «Библиотеки для чтения» к этому переводу. Приведем примечание ко второй части романа, относящееся к разговору мадам де Босеан с Растиньяком на ее последнем балу. «Хотя этот роман, сокращенный через очищение его от общих мест и длиннот, и весьма переделан в переводе, в котором большею частию старались мы выражать не то, что говорит автор, но то, что он должен был бы говорить, если б чувствовал и рассуждал правильно;... хотя и направление, и даже ход повести изменены здесь существенно, однако мы сохранили часть этой сцены в подлинном ее виде... Само собою разумеется, что с этими жалкими понятиями опрокинутой нравственности и потерянного самоуважения поступлено в переводе по их заслугам...»14
По нашему мнению, «очищение» романа и эти примечания не столько дело рук переводчика, А. Н. Очкина, сколько издателя и редактора журнала, О. И. Сенковского. Об этом свидетельствует заметка «Словесность во Франции», напечатанная в том же томе «Библиотеки для чтения», где Сенковский с присущей ему циничностью заявляет: «... Очищение ее (мысли Бальзака. — Т. К.) не легче очистки конюшен царя Авгия. Мы узнали это на опыте, трудясь над его «Стариком Горио...»15 (!)
Столь бесцеремонное обращение с оригиналом, — явление, «дотоле неслыханное на Руси», как квалифицировал Н. В. Гоголь редакторские приемы «Библиотеки для чтения»,16 вызвало возмущенные отклики в русской критике.
«Библиотеки для чтения», заметил по поводу этого перевода: «... Она себе на уме, она смело приделывает к «Старику Горио» пошло-счастливое окончание, делая Растиньяка миллионером, она знает, что провинция любит счастливые окончания в романах и повестях...»17
Примечания Сенковского глубоко возмутили В. К. Кюхельбекера, который, находясь в одиночном заключении в Свеаборгской крепости, мог знакомиться с творчеством Бальзака, главным образом, через переводы, помещенные в верноподданнических журналах «Библиотека для чтения» и «Сын Отечества». Он записал в своем дневнике: «После обеда прочел окончание повести Бальзака: Старик Горио, и внутренно бесился на бессмысленные примечания г-на переводчика; но они более чем бессмысленны, они кривы и злонамеренны...»18
К этой теме неоднократно возвращается и критика «Московского наблюдателя». «... Посмотрите, как перекроен бедный старик Горио. Читаешь и не знаешь, что это? — Бальзак, или Тю... тю... тю...» (Тютюнджюоглу — псевдоним Сенковского. — Т. К.), — пишет Ив. Полевист в заметке «Детский журнал на 1835 год». 19 А. Н. Павлищев, говоря о Брамбеусе-Сенковском и «ощипанном им Бальзаке», считает, что последний «пишет хорошо, и грешно было б судить о слоге его по образчикам уродливого перевода, помещаемым в Библиотеке для чтения...»20.
Борьба, разыгравшаяся вокруг творчества Бальзака, нашла свое отражение и в письме П. А. Вяземского к А. И. Тургеневу (от 8 сентября 1835 года): «Твой Федоров выдает диковинки нашей литературы,21 «Père Goriot», который, не во гнев будь сказано нравственному Федорову, очень замечателен, и одно из лучших произведений последней французской нагой литературы. Так от него и несет потом действительности; так все мозоли, все болячки общественного тела и выставлены в нем на показ». 22
Эти слова отражают диаметрально противоположные взгляды на творчество Бальзака — взгляды П. А. Вяземского, который один из первых в России высоко оценил французскую реалистическую («нагую») литературу в лице Стендаля и Бальзака (вспомним оценку романа «Красное и черное» и других произведений Стендаля в письмах Вяземского к Пушкину, А. И. Тургеневу и к самому Анри Бейлю) и взгляды одного из реакционнейших литераторов этого времени, Б. М. Федорова, которому даже «очищенные» переводы «Библиотеки для чтения» показались чуть ли не крамольными.
Мы не остановимся здесь на других переводах произведений Бальзака; в 30—40 гг. их появилось множество не только в журналах, но и отдельными изданиями (кроме названных выше, в эти годы вышли: «Женщина в тридцать лет», «Лилия в долине», «Шуаны», «История бедных родственников» и др.). Перейдем к вопросу об оценке творчества Бальзака, его роли и места в общем движении французской литературы в русской критике 30—40-х гг.
Эта тема неоднократно привлекала внимание исследовав телей.
М. П. Алексеев писал в статье «Бальзак в России»: «.. Россия оценила его глубже и восторженнее, чем Франция. Когда в августе 1831 года появилась «Шагреневая кожа», о Бальзаке писали много, но нигде не было такого единодушия похвал, как в России...» Вместе с тем М. П. Алексеев отметил: «Не все ясно еще в истории русского увлечения Бальзаком: ненависть к нему и суровые оценки Белинского, приводившие в такое недоумение и возбуждение страстного почитателя Бальзака Д. В. Григоровича, глухая оппозиция Сенковского„ которую пытались объяснить завистью и желанием замаскировать источник его личных вдохновений...»23
—40-х гг. «Бесконечному преклонению» соответствовало страстное отрицание», — пишет Л. П. Гроссман. «Но такое столкновение мнений несомненно способствовало росту славы романиста». 24
З. Ефимова считает, что «... отношение к Бальзаку в те годы было либо резко отрицательное, либо насмешливое, либо двойственное: талант его признается, но с целым рядом оговорок». 25
Л. М. Жикулина говорит о «резко отрицательном» отношении к французской литературе и к Бальзаку в конце 30-х гг. и объясняет это следующим: «Очевидно, незрелые капиталистические отношения внутри русской общественности 30-х годов еще не способны впитать в себя сразу все продукты чужеземной идеологии. Рожденные миром волчьей борьбы, образы хищных ростовщиков, деградирующих буржуа, честолюбивых разночинцев, протестующих безумцев еще не затрагивают глубоко наших общественных и литературных интересов...»26
Более подробно на этом вопросе останавливается Р. А. Резник в статье «Белинский о Бальзаке». 27
В этом исследовании рассматриваются две основные проблемы: восприятие творчества Бальзака в России в 30—40-х годах и отношение Белинского к Бальзаку. Ко второй, заглавной теме статьи мы вернемся ниже.
«во Франции, где до появления первых романов «Человеческой комедии» совершились две буржуазные революции и третья — незадолго до смерти Бальзака, его утопический легитимизм был неопасен... Совершенно иное звучание приобретали политические высказывания Бальзака в обстановке России...» Отсюда неприязненное, по мнению автора статьи, отношение к Бальзаку со стороны передовой русской критики. Но не только его политические взгляды, но и «бальзаковский метод сочетания типичного и исключительного тем более оставлял холодным русского читателя, что и сама обобщаемая действительность, явления, типичные для французского буржуазного общества, постоянно занимавшие Бальзака, не были типичны для России 30—40-х годов». Задаваясь вопросом: «... Отчего же и лучшие создания Бальзака, как «Гобсек», «Шагреневая кожа», «Отец Горио», «Поиски абсолюта» и другие, не изменяли восприятия его творчества русским читателем?», Р. А. Резник отвечает: «... Для читателя это была та же «литература отчаяния» ... с ее страстью к ужасам и дешевым пессимизмом...»
«Объяснения такому восприятию, — по мнению Р. А. Резник, — нужно искать в глубоком различии исторической обстановки России и Франции и в различии тенденций развития литературы обеих стран. Его нужно искать в основной проблематике произведений Бальзака и их общей нравственной атмосфере. Эта проблематика шла мимо русских интересов 30—40-х гг., а нравственная атмосфера совершенно не соответствовала русской». 28
Если М. П. Алексеев и Л. П. Гроссман отмечали противоречивость взглядов на творчество Бальзака в русской критике 30—40-х гг., «столкновение мнений», если и З. Ефимова в какой -то степени допускала разноречивость суждений, то Р. А. Резник, развивая тенденции, намеченные в статье Л. М. Жикулиной, считает «отрицательное отношение или равнодушие к Бальзаку» общим и закономерным явлением для русской критики этой эпохи и пытается это объяснить общественно-политическими условиями России, иными тенденциями развития русской литературы и неприемлемостью для передовой русской критики политических взглядов и творческого метода Бальзака.
С таким упрощенным освещением этой проблемы нельзя согласиться. Возводя отрицательное отношение Белинского к Бальзаку на степень принципиальной позиции передовой русской критики, Р. А. Резник по существу снимает вопрос о борьбе мнений вокруг творчества Бальзака и представляет в неверном свете общее восприятие французской литературы этой эпохи, так называемой «неистовой школы», отношение к которой Р. А. Резник характеризует следующим образом: «У передовых представителей русской литературы «неистовые» вызывали возмущение и насмешки». 29
Как же обстоит дело в действительности?
идеи передовых слоев русского общества перекликались с передовыми идеями, во Франции; реакционные же силы обеих стран, казалось бы столь различных в экономическом и общественно-политическом отношениях, действовали удивительно единодушно, подавляя революционные настроения и проповедуя мракобесие. Известно, что взгляды декабристов были близки Стендалю, а декабрьское восстание в России «страшным контрударом отозвалось в Сен-Жерменском предместье». 30 «Московский телеграф» сочувствовал борьбе французских романтиков против реакционных воззрений эпигонов классицизма, а правительственные круги и реакционная печать как во Франции, так и в России усматривали в молодом литературном движении опасного врага, подрывающего устои государства. Июльская монархия запретила пьесы Виктора Гюго, а царское правительство расправилось с «Московским телеграфом».
Мы уже приводили циркуляр министра народного просвещения князя Ливена от 11 июля 1832 года, решительно осуждавший «поспешность, с какой стараются издавать на русском языке» переводы новейших французских романов, которые, «содержа в себе предпочтительно изображение слабой стороны человеческой натуры, нравственного безобразия, необузданности страстей, сильных пороков и преступлений,... не иначе должны действовать на читателей, как ко вреду морального чувства и религиозных понятий...»31 Против кого ополчилось здесь царское правительство? Против «юной французской словесности», или «неистовой школы», на которую подобным же образом нападала реакция как во Франции, так и в других странах, не без основания связывая литературу прогрессивных французских романтиков с Июльской революцией и сопровождавшими ее событиями. 32
Как относилась к «неистовым» русская критика 30— 40-х гг.?
«О романах Виктора Гюго, и вообще о новейших романах»,33 издатель «Московского телеграфа» Н. Полевой глубоко сочувственно отзывается о новейшей французской литературе, где «все почти роды романа представляют ныне образцы превосходные». Он считает вполне закономерным тот «отпечаток усиленной борьбы духа», который характерен для этой литературы, ибо в процессе ломки старых эстетических воззрений и в силу неустановленности новых идеалов современные творения «необходимо должны носить на себе отпечаток волнения, неопределенности, какого-то разрушительного, дикого порыва, который начнет утихать только после совершенной победы». Полемизируя с реакционной критикой, Н. Полевой подчеркивает «глубокую нравственность» этой литературы, которая срывает «маску с безобразного лица нынешнего общества...»
Если эстетические позиции Н. Полевого совпадают с позициями французских романтиков, то А. С. Пушкин критикует «неистовую школу» с позиций реализма и в этом отношении близок к Стендалю, также требующему естественности и жизненной правды в искусстве. Вместе с тем в статье «Мнение М. Е. Лобанова...»34 Пушкин выступает против нападок этого реакционного академика на «безнравственную» французскую литературу.
Решительный отпор передовой русской критики вызвали и клеветнические выступления Сенковского, в частности его статья «Брамбеус35 » («Библиотека для чтения», 1834, т. 3). Весьма примечательна в этой связи статья Н. Надеждина «Здравый смысл и Барон Брамбеус»,36 на наш взгляд, недостаточно обратившая на себя внимание литературоведов.
В своей статье Надеждин отмечает, что «г. Брамбеус, нападая с таким жаром на чудовищность юной словесности», повторяет лишь то, что стало «общим местом» в западноевропейской критике. Надеждин опровергает лицемерные обвинения «неистовой школы» в безнравственности, которые Брамбеус твердит, вторя «Эдинбургскому обозрению» и другим реакционным изданиям. Если «произведения сей школы неладят с нравственным чувством», — пишет Надеждин, то это потому, что «они слишком верны нравственному безобразию действительности, ими представляемой. Вся вина современной французской литературы в том, что она слишком истинна!»
Анализируя причины, породившие это литературное движение, Надеждин опровергает утверждение Брамбеуса, что оно является «случайным пятном» и что в нем проявляются «слабость, потеха или самолюбие». «Всякая литература, — справедливо заявляет Надеждин, — есть выражение современного состояния общества, коему принадлежит». Исходя из этого, Надеждин видит причины возникновения «юной словесности» во «внутреннем расстройстве всего общественного организма» Франции, а в самой этой литературе он отмечает «мудрую наблюдательность, поучающую в судьбах мира», открывающую «разгадку прошедшего, смысл настоящего и намек на будущее».
Статья Надеждина помогает во многом понять взгляды «Телескопа» и близкой к нему критики на творчество прогрессивных романтиков и Бальзака. Надеждин, как и Пушкин, и Белинский, считает «неистовую школу» исторически закономерным, но переходным явлением. Как Пушкин и Белинский, он воспринимает ее критически; она не соответствует его эстетическим взглядам, но вместе с тем он ценит в ней те произведения, которые отличаются «строгой верностью истине», т. е. прежде всего произведения Бальзака. Именно в этих произведениях он видит «мудрую наблюдательность, поучающую в судьбах мира», в то время как такие произведения, как «Мертвый осел и гильотинированная женщина» Жанена и «Лукреция Борджиа» Виктора Гюго не вызывают его сочувствия, и он считает «святою обязанностью изобличать их дикое, отчаянное неистовство».
«Брамбеус и юная словесность»37 в центре внимания — Бальзак. Главным образом против него извергает «Библиотека для чтения» — «глаголы нечистые и кусательные... двенадцать месяцев сряду», и у него же заимствует Брамбеус-Сенковский вплоть до прямого подражания (автор сравнивает здесь «La comédie du diable» Бальзака с повестью Брамбеуса «Большой выход у сатаны»). Сам Н. Павлищев причисляет Бальзака к «лучшим французским прозаикам».
Характерно, что в обзорах новейшей французской литературы, печатаемых в русских журналах этой эпохи, Бальзак занимает одно из центральных мест, если не совершенно особое место. Так, например, Я. Неверов38 начинает свой обзор прозы, перепечатанной в «Revue Étrangère», с произведений Бальзака «La Recherche de l'absolu», «Un drame au bord de la mer», «Seraphitus — Seraphita» и «Eugénie Grandet». Если два предпоследних произведения («Драма на берегу моря» и «Серафита») вызывают критические замечания рецензента, то о романе «Евгения Гранде», он пишет с нескрываемым восхищением, считая, что это произведение написано «с отличным искусством» и принадлежит «к числу лучших, ^наиболее обработанных произведений Бальзака. Его достоинства состоят в оригинальности и яркости характеров, в прелестных и тонких оттенках чувств, в благородстве и стройности действия чисто психологического, основанного на глубоком изучении человеческого сердца и не запятнанного ужасами и неприличием — обыкновенными пороками французской юной словесности...»
Мы могли бы привести еще немало примеров, свидетельствующих о том, с каким сочувственным вниманием, а порою и восторгом были приняты в России лучшие произведения Бальзака, видимо потому, что их проблематика, вопреки утверждению Р. А. Резник, не шла «мимо русских интересов 30—40-х гг.», потому, что она находила отклик в душе русского читателя (мы убедимся в этом ниже и на примере Достоевского). К тому же такие проблемы, как власть золота, эгоизм и развращенность светского общества, его тлетворное влияние возникали уже и перед русской литературой в творчестве Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Гончарова.
«холодных» к творчеству Бальзака писателей, А. И. Герцен, отметил в повести «Сорока-воровка» воздействие романов Бальзака и других писателей из среды «неистовых» на умы русских читателей: «... Судьба так устроила француза: что б он ни делал, он все учит. Он пишет дрянной роман с неестественными страстями, с добродетельными пороками и злодейскими добродетелями да по дороге или, вернее, потому что это совсем не по дороге, коснется таких вопросов, от которых у вас дух займется, от которых вам сделается страшно, а чтоб прогнать страх, вы начнете думать. Положим, что вопросов-то и не разрешите вы, да самая возбужденность мысли есть своего рода образование». 39
Можно ли тут говорить о «равнодушии» русского читателя! Даже в этих словах, написанных с несомненными уступками свирепой царской цензуре, звучит та заинтересованность, с какой в России читали лучшие произведения «неистовой» литературы.
Совершенно очевидно, что эта тема еще требует своего детального изучения. Вопрос о восприятии в России 30—40-х гг. французской литературы этой эпохи далеко не выяснен, и дальнейшие исследования откроют еще немало неожиданных аспектов этой сложной проблемы.
Перейдем к одной из самых острых проблем рассматриваемой нами эпохи — к отношению Белинского к Бальзаку.
Уже в вышеупомянутой статье Надеждина прозвучала такая мысль: пора «юной словесности» прошла, она уже «успела состариться», но губит ее не «безумство покойного Конвента», как уверяет Брамбеус, «а просто деньги, проклятые деньги». В качестве примера Надеждин приводит здесь Дюма, все более склоняющегося к поверхностному сочинительству.
«О критике и литературных мнениях «Московского наблюдателя» (1836), Белинский добавляет к имени Дюма и имя Бальзака: «... Гения не убивает обаяние выгоды; оно убивает Бальзаков, Жаненов, Дюма...»40.
Изменения, происшедшие во второй половине 30-х гг. во взглядах Белинского на творчество Бальзака, не раз являлись предметом изучения и споров.
Эта тема затрагивалась во многих работах,41 однако, при всей противоречивости мнений, критики по существу не шли дальше констатации факта. Первой попыткой более углубленного изучения этой проблемы является вышеупомянутая статья Р. А. Резник «Белинский о Бальзаке».
Рассматривая эволюцию взглядов Белинского на творчество Бальзака, автор статьи отмечает, что «Белинский, все тверже становившийся на точку зрения «социальности», не мог впоследствии судить Бальзака только по тому, как воплощает он свои замыслы; он должен был судить самые замыслы, идеи, и судить их исходя из того, какое воздействие они могли иметь на русской почве...».
«требовании к искусству успокоения, примирения, «просветленности», которое, как писала: Л. М. Жикулина, якобы определило отношение зрелого Белинского к Бальзаку. Но, раскрывая социально-политические мотивы, которые в известной степени повлияли на отношение Белинского к Бальзаку, Р. А. Резник ничего не говорит о недооценке Белинским Бальзака-реалиста.
Известно, что начиная с «Литературных мечтаний» (1834) и вплоть до последних своих критических работ, Белинский говорит о Бальзаке как об одном из самых одаренных представителей «неистовой школы», называя его имя в одном ряду с именами Гюго, Барбье, Дюма, Жанена, Сю и др. По мере того, как меняется отношение Белинского к «неистовым», меняется и его отношение к Бальзаку. В статье «Русская литература в 1840 году» он еще отмечает «искренность пламенного чувства, живую симпатию к интересам человечества, увлекательную, общедоступную форму» — эти «хорошие» стороны литературы французских романтиков, но ему претят ее «дурные стороны»: «крайности, нелепости, фразистость, любовь к эффектам, риторическая шумиха...». Ратуя за литературу, «как выражение духа и жизни народной», Белинский не видит такой литературы во Франции, где эпоха «неистовых» уже прошла, а на смену ей еще ничего не пришло (заметим, что он недооценивает демократические тенденции во французской литературе этого периода, в частности, в творчестве Виктора Гюго). И если вскоре Белинский все же увидел во французской литературе новое значительное явление, то это были не реалистические романы Бальзака, а творчество Жорж Санд. Таким образом, Белинский прошел мимо французского критического реализма 30—40-х гг. Стендаля он, видимо, совсем не знал, а Бальзака, судя по всему, знал лишь по произведениям первой половины 30-х гг. — периода, когда Белинский, как отметила В. С. Нечаева,42 преимущественно обращался к «юной словесности» в поисках материала для переводов. В конце 30-х и в 40-х гг., утратив интерес к «неистовым», Белинский, видимо, перестал следить за творчеством Бальзака и не был знаком с такими выдающимися реалистическими произведениями французского писателя, как «Утраченные иллюзии» (1837—1843), «Крестьяне» (1845), «Кузина Бетта» (1846) и др. Этим и объясняется, по нашему мнению, недооценка Белинским Бальзака-реалиста, то чрезмерное значение, которое великий критик придавал аристократическим симпатиям французского писателя, не видя того, что Бальзак-реалист «принужден был идти против своих собственных классовых симпатий и политических предрассудков...» (Ф. Энгельс).
Как же рассматривает эту проблему Р. А. Резник?
Признав, что «мнение о Бальзаке как об одном из «неистовых» являлось общим в русской литературе этого времени», Р. А. Резник пытается выяснить, каково же было отношение к «неистовой школе» в целом, и приходит к выводу, приведенному выше: «У передовых представителей русской литературы «неистовые» вызывали возмущение и насмешки».
«Мертвый осел и гильотинированная женщина» Жанена или «Темные рассказы» («Contes bruns» — сборник, куда вошли и два рассказа Бальзака, заставившие «Московский телеграф» сомневаться в дальнейших судьбах дарования автора, отличавшегося едкой насмешкой, «признаками глубокой души, наблюдательностью, негодованием к злоупотреблениям образованности и просвещения...»). 43 Распространять же это мнение на творчество прогрессивных романтиков в целом, — это значит извратить то серьезное и вдумчивое отношение к французской литературе, которое, как мы видели выше, имело место в России в эпоху Пушкина и Белинского.
Исходя из такой неверной предпосылки, Р. А. Резник видит лишь «отрицательное отношение или равнодушие» и к Бальзаку. Отсюда и стремление автора статьи объяснить взгляды Белинского на творчество Бальзака принципиальными проблемами русской литературы. «В холодности Белинского к Бальзаку в 30—40-х гг., — пишет Р. А. Резник, — проявилось самосознание представителя русской литературы, самобытность русской литературы, утверждавшейся на своем самостоятельном пути развития».
Этот тезис кажется нам ошибочным по двум причинам:
Во-первых, нельзя говорить о «холодности» Белинского к Бальзаку в 30-х гг., когда сам Белинский находил в произведениях французского писателя героев, «с душою глубокою, как морское дно, с силою воли непреодолимою, как воля судьбы», когда он говорил о «плодотворной кисти Бальзака» («Литературные мечтания»). Разве можно это считать «холодностью»!
«русскими бальзачниками» и др.), — это значит не прояснять, а затемнять вопрос об отношении к Бальзаку в России. Если творчество французского писателя было неприемлемо для передовой русской критики 30—40-х гг. (а такой вывод неизбежно следует из статьи Р. А. Резник), если оно расходилось с тенденциями развития русской литературы, то выходит, что и дискуссии вокруг имени Бальзака в русской печати не имели принципиального значения, ибо проблемы, поднятые Бальзаком, никого глубоко не затрагивали.
Между тем, имеющиеся факты свидетельствуют об обратном. Вяземский, Кюхельбекер и Надеждин, например, воспринимали нападки реакционной печати на творчество Бальзака как нападки на реализм, прикрытые лицемерными и ханжескими утверждениями о «безнравственности» Бальзака. Как отметил Ю. Тынянов, спор вокруг творчества Бальзака помог Кюхельбекеру «с большей ясностью» сформулировать «принципы реализма, против которых велась на деле борьба: «художественное создание не есть теорема этики, а изображение света, людей и природы в таком виде, как они есть». 44
Не потому ли, что творческий метод Бальзака отвечал тенденциям развития русской литературы — повороту к прозе, к большим реалистическим полотнам, изображающим современную действительность во всем ее многообразии, «типические характеры в типических обстоятельствах», — произведения Бальзака вызывали ассоциации у крупных, самобытных писателей и подражания — у мелких, размышления и насмешки, восторг и ненависть? П. Сакулин писал, что Пушкин и Белинский «были правы, когда говорили о значительном влиянии в 30-х годах В. Скотта, Лесажа и немцев, но они не правы, умаляя важность современной французской литературы (и как раз именно французского романа) для русской литературы». 45
Видимо, дело не столько в проблемах русской литературы, сколько в том, что в конце 30-х и в 40-х гг. Белинский все еще продолжал судить о Бальзаке как об одном из «неистовых», т. е. как об авторе «Шагреневой кожи», «Темных рассказов» и других произведений первой половины 30-х гг.
Итак, в 30—40-х гг., как заметили многие авторы, Бальзак пользовался в России большой популярностью; его имя то и дело появлялось на страницах печати. Мы не касались, здесь переводов из зарубежной критики. Отметим лишь, что тон этих выступлений — Ж. Жанена, «Эдинбургского обозрения» и др. — был преимущественно насмешливым, ироническим или просто враждебным, в то время как в русской критике преобладало глубоко серьезное и доброжелательное отношение к Бальзаку. Не случайно поэтому и замечание С. П. Шевырева, что Бальзак — «один из блистательных талантов современной Франции», который имеет «весьма сильное влияние» в России, «очень мало оценен в Париже, или потому, что он не понят им, или потому, что он сказал Франции несколько горьких истин». Имя Бальзака даже не значится в адресной книге Парижа, где однако встречаются Бальзак-колбасник, Бальзак-сапожник, Бальзак-купец, но не Бальзак-писатель! Его оценил по достоинству лишь простой народ, те читатели, «в которых глубокое чувство природы вернее сохранилось, чем в искусственных холодных салонах щегольского Парижа». 46
О большой распространенности в среде читающей публики творчества Бальзака, уже тогда признанного в России крупнейшим французским писателем современности, свидетельствует известный публицист М. Л. Михайлов в статье «Старые книги. Путешествие по старой библиотеке» (1854): «... Бальзакова «Человеческая комедия» или многотомный Диккенс, открытые вами на полке математика, рядом с диссертациею о теории вероятностей или об исчезании тригонометрических строк, может быть, несколько удивили бы вас, хотя математик, не знающий о Бальзаке и Диккенсе, тоже удивителен; отсутствие же этих двух писателей в ряду книг романиста было бы так же странно, как присутствие в числе их таблиц логарифмов. Не всякий, разумеется, имеет средства приобретать, все книги по предмету своих занятий; но всякий более или менее старается иметь хоть главные пособия...»47 Таким «главным пособием» стало к середине века и творчество Бальзака.
Примечания.
1 Бальзак в России. (Историко-литературная справка). — Новый журнал иностр. лит-ры, 1899, т. 2, № 6, стр. 220—226; Алексеев М. П. Бальзак в России. (Архивная справка). — Красный архив, 1923, № 3, стр. 303—307; Мацуев Н. Бальзак на русском языке. (Библиогр. указатель). — Книга и пролет. революция, 1935, № 2, стр. 101—104; Грифцов Б. А. Русские издания Бальзака. — Книжные новости, 1936, № 6, стр. 4—6; Гроссман Л. Бальзак в России. — Лит. наследство. Т. 31/32. М., 1937, стр. 149—372; Haumant E. La culture française en Russie. (1700—1900). P., Hachette, 1910 (др. см. ниже)
3 Томашевский Б. В. Пушкин и Франция. Л., 1960, стр. 168. См. также: Сакулин П. Н. Взгляд Пушкина на современную ему французскую литературу. — В кн.: Пушкин. Т. 5. СПб., 1911, стр. 372— 388.
4 Бестужев-Марлинский А. А. Сочинения. В 2-х т. Т. 2. М., 1958, стр. 643.
5 Белинский В. Г. Литературные мечтания. (1834 г.). — Собрание сочинений. В 3-х т. Т. 1. М., 1948, стр. 70.
6 Дневник Вильгельма Карловича Кюхельбекера. 1831—1845 гг. — Русская старина, 1884, кн. 1, янв., стр. 71, 72. См. также: Тынянов Ю. Французские отношения В. К. Кюхельбекера. 2. Декабрист и Бальзак. — Лит. наследство. Т. 33/34. М., 1939, стр. 363—378.
— Русская старина, 1881, т. 31, июнь, стр. 202.
8 Шевырев С. Парижские эскизы. Визит Бальзаку. — Москвитянин, 1841. ч. 1, стр. 362.
9 После № 65 «Литературной газеты» ее официальным издателем стал О. Сомов, который, возможно, и является автором вышеупомянутой заметки. Однако № 70, в котором она появилась, был еще издан Дельвигом, до смерти оставшимся фактическим издателем газеты.
10 Очерки по истории русской журналистики и критики. Т. 1. Л., 1950, стр. 356.
11 Телескоп, 1831, №№ 5— 8.
— Научные доклады высшей школы. Филол. науки, 1960, № 2, стр. 99—112.
13 Реизов Б. Г. «Отец Горио» и «Библиотека для чтения». — В кн.: Рензов Б. Г. Бальзак. [Л.], 1960, стр. 163—172.
14 Библиотека для чтения, 1835, т. 9, стр. 93—94. (Иностранная словесность).
15 Там же, стр. 49 (VII, Смесь).
16 Гоголь Н. В. Собрание сочинений. В 6-ти т. Т. 6. М., 1950, стр. 91.
«Телескопа» за последнее полугодие (1835). — Собрание сочинений в 3-х т. Т. 1, стр. 208.
18 См. Тынянов Ю. Французские отношения В. К. Кюхельбекера, стр. 372.
19 Московский наблюдатель, 1835, ч. 2, стр. 512.
20 Там же, стр. 633.
21 Возможно, что здесь имеется в виду какой-то эфемерный журнальчик Б. Федорова, секретаря А. И. Тургенева по департаменту Министерства народного просвещения, не учтенный библиографией. В статье «Обозрение книг, вышедших в России в 1834 году» («Журнал М-ва нар. просвещения», 1835, ч. 7) Федоров несомненно имеет в виду и Бальзака, говоря о том, что «к сожалению нельзя одобрить выбор романов и повестей, переводимых с языков иностранных... Парижские романисты отличаются игривою живостью слога, нередко блестящего, цветущего, увлекательного но испещренного странными мыслями, странными оборотами, картинами позорящими вкус, и к стыду рассудка и своего дарования щеголяют безнравственностью. Такие книги у нас не должны иметь успеха». (Стр. 379—380).
—269.
23 Красный архив, 1923, № 3, стр. 304, 305.
24 Гроссман Л. Бальзак в России. — Лит. наследство. Т. 31/32. М., 1937, стр. 322.
25 Ефимова З. Бальзак и русские журналы XIX века. — Художественная литература, 1935, № 9, стр. 55.
26 Жикулина Л. М. Французский романтизм в русской журналистике тридцатых годов XIX в. — Учен. записки Ленинград. гос. пед. ин-та им. М. Н. Покровского, т. 4. Фак. языка и лит- ры, вып. 2, 1940, стр. 185.
—108.
28 Там же, соответственно, стр. 83, 84, 95, 92.
29 Там же, стр. 87.
30 Stendhal. Courrier anglais. [Т.] 3. Р., 1935., р. 33.
31 Известия АН Латв. ССР, 1960, № 4, стр. 73 (архивный документ ЦГИА (Ленинград), ф. 777, оп. 1, ед. хр. 1121).
», или «неистовая школа» — так называли в России прогрессивных французских романтиков, объединившихся в 1826—1927 гг. в литературное содружество «Сенакль». К этому литературному движению, враждебному режиму Реставрации и защищавшему его реакционному романтизму, примыкали весьма разные по своим взглядам писатели, пути которых впоследствии разошлись: Гюго, Мюссе, Ж. Жанен, Дюма, Готье и др. Им сочувствовал и Бальзак, которого критика эпохи также причисляла к романтикам. (Понятие реализма как литературного направления возникло позже).
33 Моск. телеграф, 1832, ч. 43, стр. 85—104, 211—238, 370—390. (Подпись: Н. П.).
34 Пушкин А. С. Полное собрание сочинений. Т. 7. М. — Л., 1949, стр. 400—411.
35 Псевдоним О. И. Сенковского.
36 Телескоп, 1834, ч. 21, стр. 131 — 175, 246—276, 317—335.
— Московский наблюдатель, 1835, ч. 2, стр. 442—465, 599—637.
38 Обозрение иноязычных газет и журналов в России за 1834 год. 6. (Неверов Я.) Изящная словесность. — Журнал М-ва нар. просвещения, 1835, ч. 8, стр. 379—384.
39 Герцен А. И. Собрание сочинений. В 30-ти т. Т. 4. М., 1955„ стр. 216—217.
40 Белинский В. Г. Полное собрание сочинений. Т. 2. М., 1953, стр. 158.
41 Боцяновский В. Ф. В. Г. Белинский о корифеях иностранной литературы. — Нов. журнал иностр. лит-ры, 1898, т. 2, № 5, стр. 118—126; Гроссман Л. Бальзак в России. (См. выше); Жикулина Л. М. Французский романтизм в русской журналистике тридцатых годов XIX в. (См. выше); Розанова А. А. Бальзак в оценке русской революционно-демократической критики. — Науч. записки Киев. гос. ун-та им. Шевченко, т. 10, вып. 3. Филол. сборник, 1951, стр. 249—262 (и др.).
«Телескопе» и «Молве». 1829—1836. [Л.], 1954, стр. 214.
43 Московский телеграф, 1832, ч. 47, стр. 395—401. (Иностранная литература).
44 Тынянов Ю. Французские отношения В. К. Кюхельбекера, стр. 373.
45 Сакулин П. Взгляд Пушкина на современную ему французскую литературу, стр. 388.
46 Шевырев С. П. Парижские эскизы. Визит Бальзаку, стр. 361, 362.