IX. «Журдан-Головорез» Эрнеста Додэ.
Эркман и Шатриан, а также и Гра взяли своих действующих лиц из простонародной среды и в симпатичных чертах представили нам Мишеля Бастьена, Шовеля, Паскаля, Воклера. Теперь мы остановимся, хотя бы коротко, на «Журдане-Головорезе» Эрнеста Додэ, небольшом романе, герой которого, тоже из народа,—величина отрицательная, подстать хотя бы лакеям маркиза Амбрена и графа де ла Вернеда, играющим у Гра роль мелодраматических злодеев.
Журдан, прозванный Головорезом, не вымышленное лицо. Справимся о нем в словаре французской революции (такие, ведь, есть). Вот что мы здесь находим: «Последовательно мясник, кузнец, погонщик мулов, солдат в Овернском полку, Журдап был виноторговцем в Париже в начале революции. Грубый и кровожадный, он получил печальную известность, собственноручно убивши в Версале в октябре 1789 г. двух гвардейцев. Он хвастался тем, что вырвал сердце Бертье и Фулона, убитых в Париже 22 июля. Когда начались народные волнения в Авиньоне, Журдап Головорез (так называли его, потому что он научился сносить головы в бытность рабом в Марокко), мог там вполне удовлетворить свой инстинкт жестокости». Далее рассказываются его подвиги в Авиньоне, составляющие содержание книги Додэ. Биографическая справка оканчивается указанием на то, что по сделанному на Журдаиа доносу, он был арестован по приказу Комитета общественного спасения, приговорен к смертной казни и гильотинирован в 1793 году сорока четырех лет от роду. Такие типы обыкновенно нередко примазываются к народным движениям и сами же в них гибнут. Эрнест Додэ и взял именно такой тип, чтобы расцветить его биографию своим романическим воображением.
Нужно принять в расчет, что Эрнест Додэ, старший брат более известного Альфонса, выдающегося романиста, сам был не только романистом, но и историком, написавшим целый ряд ценных трудов по эпохам революции и реставрации Бурбонов, в политическом же отношении принадлежал к лагерю монархистов, редактируя в 1873 -1876 годах, составлявших реакционное время, французский правительственный орган «Журналь оффисиель», а позднее консервативную газету «Эстафет». Вот эта историческая осведомленность, с одной стороны, и консервативный дух, с другой, и придают «Журдану-Годоворезу» известную близость к исторической действительности, но в довольно отрицательном ее освещении, причем нужно, впрочем, оговориться, автор сумел избежать явной тенденциозности. Да и самый материал этого не требовал.
«Красных с Юга», в папском городе, пожелавшем сделаться французским. Романист ставит Журдана во главе шайки, которая сама называла себя «храбрыми разбойниками». Он еще до присоединения города к Франции им овладел и с несколькими сообщниками из местной буржуазии терроризовал население Авиньона и после присоединения. Додэ рисует сцены расправы народа с внутренними врагами и самого Журдана с арестованными аристократами. Под шумок ведется расправа и с личными врагами. В числе лиц, подвергшихся преследованиям, была молодая красавица из народа с необычайным, очевидно, южным именем Ратопиола. Она испытывает всякие гонения и подвергается ряду приключений, за что хочет мстить, равно как и за гибель своего жениха. Ее месть направлена против Журдана, рисующегося в повести жестоким, жадным, лживым, трусливым, больше всего боящимся доносов в Национальное Собрание и ищущим заручки у влиятельных лиц в Париже.
Самое ужасное его дело (действительный факт)—умерщвление сотни арестованных в бывшем папском дворце. Ратопиола только чудом спасается от смерти (мотив, столь частый в произведениях подобного рода) и скрывается, шпионя сама потом за Журданом. И ему самому приходилось тоже спасаться от народной ярости, но после падения монархии во Франции он вернулся в Авиньон, где и сделался начальником жандармерии (тоже факт). Начались новые его подвиги террористического характера, а рядом с этим и иного: скупка, через подставных лиц, земель из национальных имуществ, денежные и торговые спекуляции. Новые интересы сближают его с местными контрреволюционерами и даже внушают ему мысль принять участие в заговоре против революционного правительства.
Заметим, что Додэ хорошо знал историю таких заговоров на юге Франции, написав о них специальное исследование (1881). Делая Журдана контрреволюционным заговорщиком, автор приписывает ему намерение вывернуться, в случае чего, представив все дело в виде провокации со своей стороны. Ратопиола выследила его происки и донесла на него конвентскому комиссару, приехавшему в Авиньон и получившему единовременно донос от национальной гвардии. Заговорщики были сурово наказаны, да и сам Журдан был приговорен в Париже к смертной казни.
за попытку бунта, сделанного по близости,— противопоставляет, как человека честного, если, говорит он, под честностью понимать строгость к себе и искренность убеждений. Менье (Maignet). действительно, существовал на белом свете, был одним из наиболее крайних среди крайних, подал голос за казнь короля, ездил с членом Комитета общественного спасения на юг Франции усмирять Лион, Марсель и другие города, обвинявшиеся в федерализме, и между прочим расстрелял 63 жителей одной возмутившейся общины, которая была вдобавок сожжена. „Это, - говорит о нем Додэ, - был честный человек, но, как большинство проконсулов того времени, он думал, что республика могла быть утверждена на почве, политой кровью ее врагов. Однако,- продолжает он,- у него, по-видимому, были намерения менее кровавые, чем у других. По приезде в Марсель первым его делом было отправиться в тюрьмы и открыть их двери для массы лиц, которые без него, вероятно, были бы отправлены на эшафот». Додэ противопоставляет Менье спекулянту Журдану, как борца против бессовестной спекуляции, компрометировавшей республику. «Одна только она, эта борьба, была в состоянии восстановить его доброе имя. Она была настолько делом честного человека, что когда он возвратился к частной жизни, то снова занялся адвокатурой, память об этой его борьбе и честность, как адвоката, заслужили ему уважение и доверие его сограждан».
Из его действительной биографии известно, что после падения Робеспьера Менье был арестован по обвинению в жестокости, и только одна из тогдашних амнистий спасла его от наказания. Этот Менье, похожий на Симурдена в романе Виктора Гюго, при более тщательной разработке его фигуры мог бы быть фигурой яркой, если бы Додэ не ограничился лишь беглым эскизом с видимым желанием показать, что он не отожествляет всех монтаньяров с Журданом.
«Журдан-Головорез», то я не затруднился бы указать на Тэна, автора трехтомного труда о революции, из-за которого, как известно, поднялся такой шум в семидесятых-восьмидесятых годах. Додэ, как и Тэн, видел только одну сторону революции. Тот ее героизм, который был предметом своего рода пафоса у Виктора Гюго и нашел свое место в изображениях Эркмана-Шатриана и Феликса Гра, отсутствует в повести Додэ.
Но мы увидим дальше, что с Тэном сошелся, хотя не так, как Додэ, еще один романист, сосредоточивший свое внимание, как никто до него, на психологии терроризма.