III. Мопра , «Нанон» и «Кадио» Жорж Санд.
Есть литературные произведения с содержанием, относящимся к эпохе французской революции, и у знаменитой романистки Жорж Санд (1804—1876). Здесь не место распространяться о значении этой талантливой писательницы, которая в сороковых годах прошлого столетия была пламенной проповедницей социализма на утопической ступени его развития и писала в это время романы с политическим содержанием. В общем, как известно, она обладала весьма живым воображением, уносившим ее далеко от действительности в область грез и необычайных происшествий и позволявшим ей в высокой мере идеализировать описывавшихся ею людей и обстоятельства их жизни, откуда и сильный лиризм, отличающий способ ее изложения. Это была не просто интересная, довольно безъидейная рассказчица в роде Дюма и не объективная наблюдательница жизни, каким был Бальзак, о котором речь идет ниже, а именно, писательница очень идейная и очень субъективная, что и создало ей особую популярность в передовых людях русского общества в середине прошлого века. В числе ее горячих поклонников у нас был Белинский, сначала относившийся к ней крайне нетерпимо, но переменивший о ней свое мнение после прочтения ее романа «Мопра» (1830), когда провозгласил ее пророчицей лучшего будущего и вдохновенной защитницей прав женщины. Роман этот появился в то время, когда Жорж Санд еще не перешла к романам с политической и социальной тенденцией, а только изображала в ряде художественных произведений, как способна женская любовь смягчать и облагораживать дикую, необузданную душу мужчины. «Мопра» написан как раз на эту тему. Сюжет романа взят из эпохи, непосредственно предшествовавшей французской революции, о которой говорится только на последних страницах романа, что, впрочем, не мешает включению «Мопра» в наш обзор. В этом романе в самом некрасивом виде изображаются нравы провинциального дворянства перед революцией и выводятся люди нового направления, нашедшего свое выражение в тогдашней литературе.
Герой романа, давший ему свое имя, принадлежит к одной полуразбойничьей дворянской семье старого порядка, но любовь его к своей кузине Эдмее, девушке замечательной по уму, благородству и силе воли, спасает его от пороков и разврата, в которых погрязла вся семья Мопра. Любовный роман Бернара, как звали героя, и Эдмеи, в конце выходящей за него замуж, разыгрывается в обстановке старого порядка. Ею обусловливается целый ряд приключений, давших обильную пищу богатой фантазии Жорж Санд, так что «Мопра» можно отнести к oбеим разновидностям романа — романа приключений и нравоописательного. Рядом с этими двумя фигурами, — довольно-таки слабовольным Бернаром, которым впоследствии руководила Эдмея в качестве его жены, и ею самою, не говоря уже о разных отрицательных типах, —в романе выведены еще либеральный аббат по имени Обер и философ из народа Пасьянс, ближайшие друзья Эдмеи, с которыми она и переживает революционную бурю. О последней говорится в конце романа, но и тут, собственно, ничего не рассказывается, ничего не описывается, а только вкратце сообщается, как отдельные персонажи романа отнеслись к революции и что с ними самими сталось. Настоящею героинею является в романе Эдмея, которую Жорж Санд возвеличивает не только за счет самого Мопра, вполне подчинившегося Эдмее, но и аббата. «Испуганный пролитием крови, читаем мы о нем на одной из последних страниц, он иногда отрекался от своей политической веры, когда необходимые явления времени превышали силы его души. У Эдмеи было больше мужества, но и не меньше чувствительности: как женщина и существо сострадательное, продолжает Жорж Санд, она в высшей степени тягостно переживала бедствия всех партий и оплакивала все несчастья своего времени, хотя никогда не упускала из виду ег0 свят0 фанатическое величие. Когда действия Горы (партии монтаньяров) возмущали аббата и приводили его в отчаяние, она жертвовала своими патриотическими порывами и имела деликатность никогда не произносить перед ним некоторых имен, от которых он содрогался, но которые сама она почитала с убеждением». Что касается философа из народа, Пасьянса, то он сделался народным судьей, хранившим, как выражается здесь Жорж Санд., беспристрастие между замком и хижиной.
Какой интересный роман из времен революции написала бы Жорж Санд, если бы заставила этих трех своих главных действующих лиц и самого Мопра пережить на глазах читателей эпоху революции, а не ограничилась сухим сообщением сведений о них в кратком эпилоге романа. Все значение «Мопра», как исторического романа (а не его морально-психологической темы), заключается в изображении провинциальных дворянских нравов в несколько упрощенной и потому исключительной картине, равно как в характеристике тех настроений, которые назревали в лучших людях той же провинциальной среды без различия сословий. Сама Эдмея — дворянка, Обер — духовное лицо, Пасьянс принадлежит к третьему сословию и притом к его низам, что не мешало ему быть философом. Это - идеальные люди романа. Если, прибавлю еще, Пасьянс сделан в романе праведным народным судьей, то самому Мопра, тоже желавшему сыграть популярную роль, на это не последовало соизволения его жены, нашедшей, что ему не может не повредить его сделавшееся ненавистным имя. Она ограничилась только тем, что послала его волонтером сражаться за родину. Когда же военная служба стала давать почести, а республика была уничтожена, Эдмея оставила Бернара при себе, сказав ему: «ты меня больше не покинешь»,—маленькая черточка, характерная для взгляда Жорж Санд на руководящую роль женщины в моральном отношении. Тот же самый смысл имеет противопоставление отношения к революции у Эдмеи и у аббата. У первой, по изображению Жорж Санд, было больше настоящего мужества, очевидно, в том смысле, что она умела подавлять в себе некоторые чувства во имя идеи, — одно из проявлений того настроения, которое по отношению к французской революции существовало в демократических кругах французского общества тридцатых годов, когда написан был «Мопра».
«Nanon», был написан лет через тридцать после первого, т. е. уже в последние годы жизни писательницы, вследствие чего в тексте упоминается о 1864 годе, как дате смерти героини романа, везде обозначаемой своим уменьшительным именем Нанон или Нанетты; только один раз, на, протяжении трех с половиной сотен страниц, мимоходом она названа по фамилии, которая читателем, конечно, тотчас же может быть забыта. Роман написан в форме воспоминании самой героини о своей молодости для детей и внуков, дабы и у них хранилась «дорогая и священная память о том, кто был ее, героини, супругом», как это сказано в самом начале романа, особенно отличающегося сентиментальным характером. «Нанон» — один из тех романов, где идеализация действующих лиц достигает наибольшей степени и отдельные места произведения являются настоящими идиллиями. Сама героиня представляет собою воплощение всех совершенств и добродетелей: ума, даже мудрости, глубокого понимания людей и жизни, талантливости и образования, сердечной доброты, самоотверженности, твердой воли, житейского такта и изящества, импонирующих всем окружающим. Таким же во всех отношениях идеальным человеком выступает в романе избранник ее сердца, Эмильен де Франкевиль, делающийся ее мужем. Если для того, чтобы из него вышло такое нравственное совершенство, были задатки в его натуре, то развитию их содействовала сделавшаяся его ангелом-хранителем Нанон. «Без тебя, -говорит он ей на одной из последних страниц романа,- я сделался бы идиотом или бродягой среди этой революции, которая бросила меня на распутьи без знания жизни и общества или с бессмысленными и, может быть, даже гибельными понятиями. Я — твой, и вся моя заслуга в том, что я тебя понял». Невольно вспоминаются здесь Мопра и Эдмея и общая мысль Жорж Санд об облагораживающей женской любви. Эмильен человек в высшей степени искренний, честный, благородный, великодушный, большой демократ и патриот, вопреки своему аристократическому происхождению. В романе есть и еще несколько добродетельных фигур, хотя бы иногда и не без маленьких человеческих слабостей.
Героиня романа родилась и воспитывалась в бедной крестьянской и даже крепостной семье, жившей в имении одного монастыря. в который отдан был своими родителями Эмильеи еще подростком лет 16, как предназначенный к духовному званию, чтобы богатое родовое поместье с титулом маркиза досталось целиком старшему брату. Девочка Нанетта и монастырский служка Эмильен подружились на лоне сельской природы, как новые Павел и Виргиния идиллического романа старых времен. С течением времени эта детская дружба перешла в любовь, завершившуюся браком, после целого ряда опасностей, которым оба они подвергались. Сближение Эмильена и Нанетты началось накануне революции, во время которой юноша по доносу бывшего негодного монаха был арестован, подвергся революционному суду, был приговорен к тюремному заключению, должен был вторично судиться, но имел возможность, благодаря содействию Нанон, бежать, долгое время с нею и одним верным слугой скрывался в 'уединенном убежище в самой идиллической обстановке, поступил потом в революционную армию, геройски отличился на войне и возвратился домой инвалидом без правой руки, после чего женился на Нанетте, сделавшейся теперь маркизой де Франкевиль, но продолжавшей носить крестьянское платье. Во всем этом повествовании много фантастичного, начиная с того, как простая крестьянская девочка, начавшая учиться грамоте только у Эмильена, достигла большого умственного развития.
Воображение завлекало Жорж Санд нередко слишком далеко, с чем читатель должен считаться, как и в романах Дюма, - не таких, конечно, идейных, какими были романы Жорж Санд.
Эпоха революции взята в «Нанон» не как простой внешний, по отношению к основному сюжету, Фон, но и в ее внутренней сторона. У Жорж Санд в этом романе дано известное понимание того значения, которое имела революция, оценка некоторых ее светлых и мрачных сторон. Не всегда наша романистка изображает вещи верно. С точки зрения характерных черт крестьянского быта она напрасно изображает деревню, где родилась Нанетта, крепостною и совсем неверно представляет дело так, будто в этой деревне о начавшейся революции узнали только после 14 июля 1789 г., словно крестьяне совсем не участвовали в выборах и в составлении наказов еще в марте этого года. Слишком поздно, только в марте 1790 года, жители этой деревни узнают, что, наконец, они сделались свободными, тогда как весть о падении феодализма разнеслась по Франции еще за полгода перед тем. Но если отвлечься от таких частных ошибок, общественные порядки и нравы эпохи представлены живо. Немало места отведено земельным покупкам из национальных имуществ, в чем принимает участие и сама героиня, выказавшая большие способности и в деле личного обогащения. Но главное здесь, это — то, что действующие лица высказывают свои мысли и свои чувства по поводу событий революции. Жорж Санд пользуется в этом отношении, главным образом, кроме самой Нанетты, одним монахом и одним адвокатом, играющими но последнюю роль в романе.
Монах из того монастыря, который владел деревней Нанетты и в котором Эмильен был служкой, — одна из симпатичных фигур в романе. Это — отец Фрюктюё, запертый своими злыми товарищами в каком-то подземелье и освобожденный оттуда Нанеттой и Эмильеном, что сделало его их верным другом до гроба. Жорж Санд изображает его верующим, но свободомыслящим человеком. Он высказывает очень разумные мысли о состоянии духовенства в тогдашней Франции, понимая, почему революция направилась против церкви, но отрицательно относится к фанатизму якобинцев, который он ставит на одну доску с фанатизмом средневековых инквизиторов. «Мое заключение таково,—говорит он,—что все зло идет от духовенства, которое столь долго держалось режима террора, теперь направленного против него его врагами. Как вы хотите, чтобы жертвы насилия были кроткими и благодарными учениками? Злом порождается только зло».
— адвокат Костежу, убежденный сторонник революции, сначала сочувствующий жирондистам, потом переходящий на сторону якобинцев, в конце концов переживающий душевный кризис, когда произошло, на его взгляд, извращение революции. В романе он играет роль покровителя наших героев и даже лично помогает, с риском для себя, Эмильену бежать во время переезда из одной тюрьмы в другую. Правда, он выступает сначала суровым якобинцем, когда говорит Эмильену: «Молодой человек! Я должен выполнить ужасную миссию. Здесь для вас нет ни друга, ни адвоката. Я сделался инквизитором и судьей. Да, я, бывший еще в прошлом году жирондистом, когда я оставил свою провинцию с иллюзиями неопытности, сделался тем, чем вынужден быть каждый истинный патриот. Я видел политическую неспособность лучших умеренных и постыдную измену большинства. Те, которых принесли в жертву, поплатились за вину зажегших гражданскую войну в провинциях. Они были помехой для власти людей, поклявшихся спасти отечество, и их нужно было сломить. Нужно было растоптать ногами всякую жалость, всякое чувство, всякие угрызения совести» и т. д. Но потом он смягчается и превращается в мирного обывателя, разочаровывающегося в политике.
Это, можно сказать,— символическая фигура, воплощающая в себе всю. гамму настроений, которые переживались средними «патриотами» французской революции со всею их неустойчивостью. В одном месте он из ливается перед Нанон. Время было уже реакционное, и он говорил своей собеседнице: «Это реопублика издыхает вокруг меня и во мне самом. Да, я чувствую ее там умирающею в моей хладеющей груди; моя вера меня покидает... Я любил революцию, как любят женщину. Ради нее я вырвал бы из себя собственными руками свои внутренности; ради нее я гордился ненавистью ее врагов. Я бравировал даже неразумным страхом народа. Этот энтузиазм меня оставляет, мною овладело отвращение, когда я увидел ничтожество или злобность всех людей, когда я себе сказал, что мы все были недостойны нашей миссии и далеки от нашей цели». Нанон, приводя эту проповедь, замечает от себя, что ей было понятно такое настроение, но она нашла нужным ободрить Костежу. «На мою долю.—замечает она,— выпало доказывать ему, что великие усилия его партии не потерянное дело, и что когда-нибудь и, может статься скоро, просвещенное мнение даст место и порицанию, и признательности. Чтобы выразить всю свою мысль, я много ему говорила об известном прогрессе народа и о великих несчастьях, от которых революция его освободила. Я остереглась, однако, от возвращения к прежней своей критике террора: он еще более, нежели я, был проникнут сознанием сделанного террором зла. Я указывала ему на хорошие стороны, на великий патриотический порыв, им произведенный, на то, что им были отвращены козни врагов. Наконец, если у меня оказалось некоторое красноречие, чтобы его убедить, то потому, что я вложила в свои слова огонь и убежденность, которые дал моему сердцу Эмильен».
«Мoпpa». Но в свое время в разговоре с Костежу Нанон, действительно, критиковала террор. Собеседник жаловался ейнаначавшуюсяреакциюс ее насилиями. «Увы,—говорила Нанон,—а как сами вы поступали? Насилие вызвало насилие. Вы его не любили, вы; но ваши друзья его любили, и вы теперь это знаете, когда известно, что творилось в Нанте, в Лионе и в других местах. В самом деле, вы дали жестокие права этим чудовищам, вы открыли глаза слишком поздно и вот несете наказание за это. Народ ненавидит якобинцев, потому что они всем стали в тягость, тогда как обращает мало внимания на теперешних роялистов, нападающих только на вас». Но тогда Костежу еще способен был раздражаться. «Да, — закричал он,— наша судьба подвергаться такому осуждению. На нас сваливают все упреки, все проклятия, весь стыд революции. Я это знаю, я это знаю! Мы будем негодяями, дикими зверями, тиранами за то, что хотели спасти Францию. Наша казнь началась! Народ, которому мы всем пожертвовали, ради которого мы насиловали свою натуру до отказа от жалбсти и от упреков совести, это великое дело, которому мы принесли в жертву чувство человечности, нашу репутацию, нашу совесть,— вот что теперь обращается против нас. Это народ предаст нас нашим неумолимым врагам, это он в будущем проклянет нашу память и возненавидит священное имя революции. Вот что мы получили за желание дать людям общество, основанное на братском равенстве, и религию, опирающуюся на разум». Нанон возражала ему в том смысле, что так думали немногие с великим сердцем, а тысячи лишь насыщали свою старую ненависть и зависть. «Я уверена, продолжала Нанон, что если бы люди делали революцию, не ненавидя друг друга, она удалась бы. Мы ее понимали, ее любили, помогали ей в начале. Вы упрочили бы ее, если бы не допустили преследований и всего того, что смущало совесть простых душ». И далее Нанон снимала вину с народа. «Вы думаете,— говорила она Костежу,— что знаете крестьянина, когда знаете только рабочих из предместий и подгородных мест, и среди этих рабочих, полукрестьян и полуремесленников, обращаете внимание только на тех, которые кричат и волнуются». Целая диатриба лилась из ее уст, сильная и страшная, несомненно выражающая мысль самой Жорж Санд.
«Молчи, мужичка!—прервал Нанон Костежу. -Ты меня убиваешь».— «Это не вас хотела бы я убить», сказала ему я, читаем мы дальше. «Я слишком вас люблю и уважаю; но я хотела бы убить ложь, вами овладевшую». — «И эта ложь неужели отечество, свобода, справедливость?» — «Нет, это ваша пресловутая идея, что цель оправдывает средства».
Устами своей героини Жорж Санд приписывала злобные и мстительные чувства не народной массе, а лишь немногим. В ее романе народ является, в общем, скорее настроенным мирно и пассивным, чему соответствует и отсутствие в романе сцен народного гнева. После взятия Бастилии описывается не «жакерия», не крестьянское восстание с нападениями на замки, на феодальные архивы и т. п., а то настроение тревоги при слухах о каких-то идущих откуда-то разбойниках, которое получило в истории название «la grand'peur» 1. «пришел конец якобинизму и власти парижского народа». «Крестьяне,--рассказывает Нанон, — обрадовались, и никто у нас не пожалел пострадавших, кроме меня, потому что между ними должны были быть сердечные люди в роде Костежу, которые верили, что одно их мнение способно спасти Францию, и которые принесли свои великодушные инстинкты в жертву тому, на что смотрели, как на свой долг».
не могли войти новые идеи. Очень своеобразно преломлялись в сознадии масс необычные публичные праздники, устраивавшиеся в эту эпоху и описываемые в романе. Не курьез ли заявление одного поселянина, что республика запретила заниматься заклинанием фей, потому что это «гневает добрую Госпожу Разум 2, которая теперь новая Святая Дева», — странное понимание культа разума.
К числу интересных сторон романа «Нанон» относятся еще все те места, где речь идет о сословных предрассудках, разделявшихся всеми классами общества, Самой героине, например, долго казалось невозможным, чтобы Эмильен, «барин», женился на ней, мужичке 3.
Остановимся еще несколько на одном произ ведении Жорж Санд тоже из эпохи революции, но имеющем не повествовательную, а диалогическую форму, хотя и не могущем быть названным драмою. Это написанный в 1867 году ряд сцен из эпохи гражданской войны в Вандее, под заглавием «Кадио», по имени одного из выведенных персонажей, которых вообще здесь более тридцати. В предисловии к этому произведению, сколько мне известно, оставшемуся непереведенным по-русски, Жорж Санд высказывает несколько общих интересных соображении об историческом романе, которые она применила и в данном случае, т. е. не к роману, а к ряду диалогических сцен 4.
«Мне всегда говорили, что я дурачек, но очень может быть, что на земле умный-то только один я, потому что только один я ничего не ищу и ничего не защищаю и вследствие этого никому не делаю зла». Вся его радость в дудочке, на которой он играет, а самой ранней его мечтой было сделаться священником. И вот ему приходится переживать гражданскую войну Обоюдным озлоблением обеих сторон. Смерти он не боится, что, например, доказывает однажды, когда его приняли за шпиона, но все таки он ищет такого места, где можно было бы не слышать выстрелов, вдали от республиканцев и роялистов, не принадлежа ни одной стороне. По его словам, все «сделались жестокими, как дикие звери», и он «предпочел бы встретить стаю волков в лесу, чем одного роялиста или патриота». Единственно, чего он страшится, это—умереть без покаяния, но и такой страх у него проходит. И ему приходится убить человека, защищая другого, и он заявляет, что сделавется солдатом, что убьет человека, которого считает негодяем. Он, действительно, вступает в военную службу и даже достигает офицерских чинов.
К сожалению, эта перемена остается для читателя непонятною и является столь же мало мотивированною, как и еще того меньше вероятным превращение деревенского парня, которого считали блаженненьким, в республиканского офицера революционной армии. В одном месте он рассуждает так: "Бог ничего не объясняет человеку. Его горячо вопрошают и не получают ответа. Но однажды утром, после большого страдания и волнения, просыпаешься измененным и обновленным: так Бог захотел! Вы назовете это силой вещей, пусть так, но сила вещей, это Бог, который действует в нас и на нас."
В другом месте Кадио говорит: "Идеи всегда входили в меня без участия моей воли. Они были в воздухе, которым я дышал, они пришли ко мне незванными; кто может приазывать таким вещам?" 5
Он совершенно отдает себя войне. "У меня, - говорит он, - нет ни родины, ни семьи. Мое отечество теперь - армия, а судьба моя - уничтожать тех, которые имеют отчество и ему изменяют. Немцы, испанцы защищают свое знамя, и я против них ничего не имею. Мои настоящие враги находятся здесь, вокруг нас. Я их знаю, и мне известно, чего они хотят и как они дерутся. Я буду столь же хитрым, как они, и столь же неумолимым".
"Прошлое Франции было грязным, его нужно очистить, это - священный долг. У меня только одно для этого средство - разрушить старых идолов саблей. Я пускаю в ход это редство с холодной волей, как косец спокойно срезает траву, чтобы она росла еще гуще и зеленее."
"Поскольку, - объясняет он одному подчиненному, - олна половина человеческого рода будет стремиться поработить другую, нужно наносить удары тем, которые служат делу зла."
Центральной фигурой произведения Кадио делается только во второй половине романа, а в первой он только эпизодически появляется на сцене.
Даже вкрадце передать содержание всего произведения, которое состоит из почти четырезсот страниц рзговоров, происходивших в разное время в течение двух с половиною лет, с весны 1793 до осени 1795 года, совершенно невозможно. Дело в очень сложных перепетиях во взаимных отношениях целого ряда лиц из обоих лагерей, при чем нередко в них борются между собою разные чувства, затрогивающие влпросы совести, чести и долга.
и давно считается ее женихом, но она влюбляется в маркиза Сен- Гельта де ла Рошбрюле, являющегося в изображении Жорж Санд вместилищем разных пороков. Анри находит другую девушку, Марию Гош, которую начинает любить, пользуясь и ее взаимностью, а в самом конце произведения оказывается, что Луиза чуть не с первой же встречи овладела сердцем Кадио, который и решился мстить негодяю маркизу, прежде всего желая спасти от него Луизу. В конце концов, Кадио побеждает ее своим великодушием, и она готова сделаться его женой. Когда Кадио узнает об этом, то говорит, что если ненависть сделала его сильным, то теперь его поднимет любовь, на что Анри отвечает так: «Ты теперь на верной дороге, Кадио; ты вошел в поток, уносящий отечество, утомленное насилиями, к примирению. Потребность в любви— повелительное следствие наших раздоров. Вы забудете, что вы оба представляете крайние партии борьбы: Луиза—прошлое с его заблуждениями, ты—настоящее с его эксцессами. Мария мне простила мое дворянство, Луиза простит тебе твою безродность. Пришло время, когда каждый стоит самого себя. Революция, провозгласила принцип, дело любви освятить факт».
Но довольно о Жорж Санд, переходим к ее современнику Бальзаку, переходим от романтизма к реализму, хотя как раз в историческом романе разница тут не столь велика, как того можно было бы ожидать.
1) Великий страх.
3) Среди второстепенных персонажей романа выведена сестра Эмильена Луиза, сохранившая все аристократические предрассудки старого порядка. Она любит Костежу и им любима ,но молодая девушка долго противится браку с ним. Замечу кстати, что у Жорж Санд часто любовь не справляется ни с происхождением или общественным положением любящих, ни с их политическими убеждениями. Если, в конце концов, нужда заставила Луизу выйти за Костежу, все-таки, как сказано в романе, «сердца их друг друга не понимали. У каждого была своя религия: у нее - священники и король, у него - республика и Жан-Жак Руссо. Он был по-прежнему влюблен в нее с ее красотой и кошачьей грацией, но он не мог относиться к ней серьезно, и временами слова его были сухи и горьки,—признак того, что в его сердце была пустота на месте истинного счастья и истинной нежности».
4) Вот наиболее существенное. Роман в рамках такон социальной борьбы, какая происходила в Вандее, может очертить самые неожиданные умственные и нравственные трансформации. Главное здесь в революционной психологии не знаменитостей, а возможных типов, созданных фантазией. «Мы,- говорит Ж. Санд, - старались логически воспроизвести эмоции, которые должны были испытывать известные натуры, поставленные в неизбежные условия, обреченные для борьбы со сграшною бурею в постоянном перемещении всех возможностей». По части романических приключений все возможно предполагать, ибо все, что с виду было невозможным, случалось в этот необыкновенный период, а потому всегда налицо были для всех пороков и всех добродетелей, для всех преступлений и всех самоотверженных поступков мотивы, действовавшие в человеческом сознании не всегда по тем началам, которые совесть получила раньше, а сообразно с хорошими или дурными силами, которые без ведома самого человека возбуждало в нем электричество, насыщавшее умственную атмосферу. Никогда, ни в какую другую эпоху, заключает автор, не было так мало места для свободной воли, и кажется, что все усилия индивида для удовлетворения своих естественных склонностей только более роковым образом погружали его в неопреодолимые дотоки коллективной жизни».
"Кадил" (см. выше).