ГЕНРИК ИБСЕН
Норвежский драматург Генрик Ибсен (1828—1906) не только занял одно из центральных мест в мировой литературе своей эпохи, но и наметил многое в литературе нашего столетия.
Творчество Ибсена связует века в буквальном смысле слова. Его истоки — в предреволюционном XVIII веке, в шиллеровском тираноборчестве и в руссоистском обращении к природе и к простым людям. А драматургия зрелого и позднего Ибсена при всей своей глубочайшей связи с современной ему жизнью предвосхищает многое в искусстве XX в.
Генрик Ибсен родился в небольшом городке Шиене. Его отец, коммерсант, разорился, когда Генрику было восемь лет. С шестнадцати лет юноша работает учеником аптекаря. Он рано начинает писать стихи в сентиментально-романтическом духе. Революционные потрясения в Европе 1848 г. оказывают влияние и на него: он пишет свою первую бунтарско-романтическую пьесу «Катилина» (1849). В 1850 г. Ибсен переезжает в Кристианию и становится профессиональным литератором, много лет терпит нужду.
руководителем «Норвежского театра», возникшего в Кристиании. Здесь в первой половине 60-х годов создаются и ставятся его первые значительные произведения.
Но жизнь Ибсена становится все тяжелее. Он бедствует. Спасением оказывается полученная с помощью Б. Бьёрнсона стипендия на поездку в Рим. Ибсен уезжает из Норвегии 5 апреля 1864 г. и проводит за границей с краткими перерывами 27 лет.
Раннее творчество Ибсена отмечено влиянием национальной романтики, идеализировавшей самобытный уклад норвежского крестьянства с его демократическими традициями. Стремясь избегнуть фальшивой романтической приподнятости и найти более твердую почву для своего творчества, он обращается к историческому прошлому Норвегии. На этом пути особенно важны две его пьесы: построенная на материале древних саг драма «Воители в Хельгеланде» (1857) и народно-историческая драма «Борьба за престол» (1863).
В стихотворной пьесе «Комедия любви» (1862) Ибсен язвительно осмеивает романтические иллюзии, считая более приемлемым мир трезвой практики. Усилившееся в конце 50-х — начале 60-х годов разочарование Ибсена в национальной романтике было связано и с его разочарованием во всех сторонах норвежской общественной жизни. Ему ненавистно не только мелочное мещанское существование, но и лживость возвышенных фраз, демагогические лозунги, провозглашаемые на страницах газет и на народных собраниях.
В Италии создаются две монументальные философски-символические стихотворные драмы Ибсена: «Бранд» (1865) и «Пер Гюнт» (1867), ознаменовавшие его размежевание и прощание с романтизмом и поставившие его сразу в первый ряд современной скандинавской литературы.
«Бранд» и «Пер Гюнт» необычны по своей форме: это своего рода драматизированные поэмы. Они сочетают живые индивидуализированные образы с обобщенными, подчеркнуто типизированными. По обобщенности и глубине проблематики «Бранд» и «Пер Гюнт», несмотря на то что они обращены к специфическим явлениям норвежской действительности, ближе всего к «Фаусту» Гёте и к драматургии Байрона. В этом смысле романтическое начало присутствует в этих стихотворных драмах.
Основная проблема в «Бранде» и «Пер Гюнте» — судьба человеческой личности в современном обществе. Но центральные фигуры этих пьес диаметрально противоположны. Герой первой пьесы — священник Бранд — человек необычной цельности и силы; герой второй пьесы — крестьянский парень Пер Гюнт, воплощение душевной слабости человека. Бранд не отступает ни перед какими жертвами, не соглашается ни на какие компромиссы, стремясь выполнить то, что он считает своей миссией. Пламенными словами он бичует половинчатость, душевную дряблость людей и пороки современного государства. Но, хотя ему удается вдохнуть новый дух в паству, в бедных крестьян и рыбаков в заброшенном краю на далеком севере, и повести их за собой к сияющим горным вершинам, его конец оказывается трагическим.
«Пер Гюнт» знаменует окончательное размежевание Ибсена с национальной романтикой: крестьяне выступают здесь как грубые, злые и жадные люди, а сказочные тролли как уродливые, злобные существа. Высочайший лиризм, очищенный от всякой национально-романтической мишуры, связан с образами простой девушки Сольвейг и матери Пера — Осе.
Скитаясь по свету, Пер Гюнт приспосабливается к любым обстоятельствам и руководствуется не человеческим принципом: будь самим собой, а принципом троллей: будь самим собой доволен. Центральная проблема «Пер Гюнта» — проблема безликости человека — исключительно актуальна для буржуазного общества.
После «Пер Гюнта» Ибсен совершенно отходит от романтических тенденций. Внешним проявлением этого служит его окончательный переход в драматургии от стиха к прозе.
«Союз молодежи» (1868) Ибсен обращается к прямой политической сатире. Но это еще не та социальная драматургия, которая сделала его открывателем новых путей в мировом искусстве. Под влиянием франко-прусской войны 1870—1871 гг., как бы подытоживавшей для Ибсена мощные социально-политические потрясения предыдущих лет, он переживает пору углубленных раздумий об общих путях исторического развития человечества. Охваченный ощущением острого кризиса всех существовавших тогда форм жизни, практической и духовной, Ибсен предчувствует и призывает приход нового времени, некоей «революции духа», которая должна обновить все стороны человеческого существования. Свои размышления и чаяния Ибсен воплощает в философски-исторической трилогии «Кесарь и галилеянин» (1873) и в нескольких обширных стихотворениях.
Но переворота в общественной жизни не происходит. Начинается новый цикл мирного, внешне благополучного исторического развития — расцвет «классического» буржуазного общества. И начиная с 1877 г., с пьесы «Столпы общества», Ибсен создает двенадцать пьес, в которых необычайная точность в изображении реальных форм современной жизни сочетается с глубоким проникновением во внутреннюю ее суть и в душевный мир людей. Новизна самого предмета изображения естественно сочетается здесь с новизной формы. Новая структура ибсеновской драматургии, способствовавшая преобразованию в большей или меньшей степени всей мировой драматургии и не только драматургии, была как бы сама собой порождена новым углом зрения на окружавший Ибсена мир. А этот новый угол зрения, порожденный, конечно, своеобразием художественного гения Ибсена, был вместе с тем обусловлен и новизной самой действительности.
Поток ибсеновских пьес, начавшийся «Столпами общества», был завершен в 1899 г. драмой «Когда мы, мертвые, пробуждаемся», носившей многозначительный подзаголовок «драматический эпилог». Все пьесы создавались в ровном ритме — почти всегда с интервалом в два года. Обычно их делят на три группы, по четыре в каждой. Первая группа, в которой особенно четко и прямо намечена социальная проблематика, — это «Столпы общества», «Кукольный дом» (1879), «Привидения» (1881), «Враг народа» (1882). Ко второй, также изображающей обстоятельства реальной жизни, но больше сосредоточенной на конфликтах в душе человека, принадлежат «Дикая утка» (1884), «Росмерсхольм» (1886), «Женщина с моря» (1888), «Гедда Габлер» (1890). Пьесы третьей группы исследуют глубины человеческой души в некоей экспериментальной отвлеченности («Строитель Сольнес», 1892; «Маленький Эйольф», 1894; «Йун Габриэль Боркман», 1896, и уже упоминавшийся драматический эпилог 1899 г.). В них еще явственнее нарастают обобщенно-символические черты, в немалой мере присутствовавшие в пьесах второй группы.
Подобная группировка не лишена серьезных оснований. И вместе с тем она все же в высшей степени приблизительна и условна. Социальная проблематика отнюдь не уходит и из более поздних пьес Ибсена, а душевная жизнь человека стоит в центре и его подчеркнуто социальных пьес. Поэтому необходимо конкретно рассмотреть те основные черты, которыми ибсеновская драматургия оказалась столь значимой, выделяя их не только в его драматургии 70—80-х годов (для краткости будем называть ее «новой драмой»), но и в его философско-символических пьесах.
Еще при жизни Ибсена поэтика его драмы признавалась новаторской. С полным правом он был объявлен создателем в XIX в. аналитических пьес, возродивших традиции античной драматургии. Композиционные принципы драм Ибсена связывались с построением «Царя Эдипа» Софокла. Все действие этой трагедии посвящено раскрытию тайн — выяснению некогда происшедших событий. Постепенное приближение к раскрытию тайны и образует сюжетное напряжение пьесы, а окончательное раскрытие — развязку, одновременно определяющую как подлинную предысторию главных персонажей, так и их дальнейшую судьбу.
драматургических произведений вопросом, что будет, т. е. что произойдет в этой ситуации, но и перед вопросом, что было. Его приглашают заинтересоваться не только тем, как будет развертываться данная ситуация, но также — и в первую очередь — тем, что же лежало в ее основе, чем она была вызвана. Вернее, ожидание ответов на вопросы «что же будет?» и «что же было?» сплетено здесь в единое целое, потому что выяснение прошлого, предыстории, совершается — часто с внезапными бросками и сдвигами — на глазах у зрителя.
Недаром параллелью к аналитической драме оказывается детектив. Шерлок Холмс Конан Дойля возникает, кстати, примерно тогда же, когда создаются аналитические драмы Ибсена. Черта, которая решительно отделяет эти жанры, сводится в конечном счете к различию в итогах аналитического процесса. В детективе итог — это обнаружение прежде неизвестного факта, разъясняющего загадочное событие. А в аналитической драме Ибсена итог — это раскрытие подлинной внутренней сути той ситуации, которая была показана в начале пьесы, выяснение истинных отношений между персонажами пьесы и их настоящей природой. В детективе главный заключительный эффект состоит в неожиданности, в кажущейся непредсказуемости обнаруживаемого факта. В драме Ибсена драматизм ситуации заключается в том, что обнаруживается полная противоположность между видимостью жизни и ее подлинной сутью. Дискредитация показанного в пьесе мира намечается чаще всего уже по ходу действия — в деталях, в отдельных и, казалось бы, случайных репликах и т. д. В конце же пьесы происходит полное крушение иллюзий, выяснение истины.
для их построения. Аналитическая композиция означает постепенное раскрытие внутреннего неблагополучия и трагизма, скрывающегося за вполне благополучной внешней оболочкой изображаемой действительности. Элементы такой структуры чрезвычайно сильны в «Кукольном доме». Они состоят в организующем всю пьесу постижении внутренней сути семейной жизни адвоката Хельмера, на первый взгляд весьма счастливой, но основанной на лжи и эгоизме. При этом раскрывается подлинный характер как самого Хельмера, оказавшегося себялюбцем и трусом, так и его жены Норы, которая сначала выступает как легкомысленное создание, но на самом деле она человек сильный, способный на жертвы и желающий самостоятельно мыслить. Аналитическая структура пьесы определяется и ролью предыстории, раскрытием сюжетных тайн как важной движущей силы в развертывании действия. Постепенно выясняется, что Нора, чтобы получить взаймы от ростовщика Крогстада деньги, необходимые для лечения мужа, подделала подпись своего отца. Весьма насыщенным и напряженным оказывается и внешнее действие: постоянная угроза разоблачения Норы, ее попытка отсрочить момент, когда Хельмер прочитает письмо Крогстада, лежащее в почтовом ящике, и т. д.
Пьеса «Кукольный дом» вызвала бурные дискуссии, в которых участвовали и критика и зритель. Волновала острая постановка проблемы положения женщины в буржуазной семье и ложных, ханжеских основ, на которых покоится эта семья. Но как и в других пьесах, Ибсен не ограничивается только социальным аспектом проблематики, задумываясь об обязанностях личности перед миром и общества перед личностью, о правах личности и внутреннем достоинстве человека.
На тех же аналитических принципах построены и «Привидения». Выясняется подлинное существо той жизни, которая выпала на долю фру Альвинг, вдовы богатого камергера; обнаруживается, что ее сын Освальд болен, обнажаются подлинные причины его душевной болезни. Все отчетливее вырисовывается облик покойного камергера, развратного, спившегося человека, грехи которого — и при жизни и после его смерти — фру Альвинг пыталась скрыть, чтобы избежать скандала и чтобы Освальд не знал, каким был его отец. Нарастающее ощущение неминуемой катастрофы подтверждается пожаром приюта, только что построенного фру Альвинг, чтобы увековечить память о никогда не существовавших добродетелях ее мужа, и явными симптомами неизлечимого заболевания Освальда. И здесь внешнее и внутреннее развитие сюжета взаимодействуют органически, объединяясь точно выдержанным общим колоритом (всю пьесу идет, например, непрекращающийся дождь).
«Привидениях» подлинная правда о будто бы счастливом браке фру Элене Альвинг с камергером Альвингом полностью выступает наружу уже в первом действии, в диалоге фру Альвинг с пастором Мандерсом. Уже в этом диалоге семейная жизнь Альвингов получает точное определение: «замаскированная пропасть».
Но тем самым «Привидения» вообще частично выпадают из круга «новых пьес» Ибсена с аналитическим сюжетным построением. Потому что в подлинных аналитических пьесах истинная суть того, что было, до конца разъясняется в развязке и для зрителя, и для главных персонажей. Между тем в «Привидениях» в одной из заключительных сцен настоящая правда о камергере Альвинге впервые открывается только Освальду. Впрочем, на Освальда это открытие производит мало впечатления. Он слишком потрясен выпавшей на его долю судьбой — страшной, доставшейся ему в наследство болезнью. И именно на этот мотив перекладывается необычайное напряжение в развязке.
Есть и другие «новые пьесы» Ибсена с почти полностью снятой или ограниченной сюжетной аналитичностью. Да и в аналитических пьесах весьма велико напряжение, создаваемое непосредственно развивающимся на сцене действием. Кстати, частичные «узнавания» были существенной частью развития пьесы и в античной драме. И все же элемент аналитичности сохраняется в развязке «новых пьес» Ибсена, пожалуй, всегда. Только иной аналитичности — не сюжетной, а интеллектуальной. Ведь развязка приносит с собой у Ибсена обычно особое раскрытие внутренней сути того, что было, и того, что есть, а именно раскрытие-осмысление. Чаще всего это происходит в форме диалога, как бы подытоживающего в углубленном анализе все, что было пережито и постигнуто героями. Поэтому термин «аналитический» представляется недостаточным для обозначения существа поэтики «новых пьес» Ибсена. Точнее было бы назвать их интеллектуально-аналитическими, используя термин, который нередко употребляется в применении к роману.
Ибсеновская аналитичность отлична от аналитичности античной, глубоко погруженной в стихию мифологическую. Недаром для построения «Царя Эдипа» так важны предсказания оракула. Между тем у Ибсена року противостоит совсем другая детерминированность — детерминированность законами природы и общества и внутренними законами человеческой души. Ибсена не зря сближали порой с натурализмом. Особенно в первых из «новых пьес» его детерминизм подчеркнуто обусловлен естественнонаучными факторами. Более того, в какой-то своей части естественнонаучно само раскрытие внутренней сути изображаемого мира. В двух случаях Ибсен использует анализ в самом буквальном, химическом смысле этого слова. В «Кукольном доме» тяжело больной, но умело скрывающий это доктор Ранк ждет результатов лабораторного анализа, чтобы узнать, как долго еще он проживет, и узнаёт о своей скорой гибели. А во «Враге народа» лабораторный анализ пробы морской воды объясняет причину многочисленных заболеваний среди тех, кто лечился на том маленьком курорте, где происходит действие, и тем самым дает толчок борьбе доктора Стокмана за принятие решительных мер для — говоря современным языком — охраны окружающей среды.
Впрочем, лабораторными анализами дело и в этих пьесах отнюдь не ограничивается и сближение с натурализмом носит скорее внешний характер. Проводится и анализ поведения и души героев — и в последующих пьесах Ибсена такой анализ становится все более углубленным и виртуозным.
«Столпов общества» душевный строй главных персонажей обычно становится иным под влиянием событий, происходящих на сцене и в результате «заглядывания в прошлое». И этот сдвиг в их внутреннем мире оказывается часто едва ли не главным во всем сюжетном развитии. Из жестокого дельца консул Берник постепенно превращается в человека, осознавшего свои прегрешения и решившегося на покаяние, и это составляет важнейший итог «Столпов общества». Окончательное разочарование Норы в ее семейной жизни, осознание ею необходимости начать новое существование, чтобы стать полноценным человеком, — вот к чему приводит развитие действия в «Кукольном доме». Во «Враге народа» важнейшую роль играет тот путь, который проходит мысль доктора Стокмана от одного парадоксального открытия к другому, еще более парадоксальному, но еще более широкому в социальном смысле. Несколько сложнее обстоит дело в «Привидениях». Внутреннее освобождение фру Альвинг от всех догм привычной буржуазной морали произошло еще до начала драмы, но по ходу пьесы героиня приходит к пониманию той трагической ошибки, которую она совершила, отказавшись перестроить свою жизнь в соответствии со своими новыми убеждениями и трусливо скрыв от всех подлинное лицо своего мужа.
Ибсеновская аналитичность мощно воздействовала на драматургию XX в. В частности, она проявилась в широком распространении после второй мировой войны пьес и фильмов, построенных как судебное заседание, доискивающихся до причин преступления. Особенно благоприятными для оживления аналитической структуры были в XX в. те периоды, когда катастрофические социальные потрясения сменялись полосой сравнительно спокойной, благополучной жизни.
Интеллектуальная заостренность диалога была свойственна еще ранней ибсеновской драматургии, продолжавшей в этом отношении традиции немецкого и датского романтизма. В монологах «Бранда», в диалогах и во всей символике «Пер Гюнта» особая интеллектуальность порождается величайшим углублением в основные формы существования человеческого духа, в его внутренние законы.
Но та интеллектуальность, которая побуждает нас назвать «новую драму» Ибсена интеллектуально-аналитической, зависит от той роли, которую играют интеллектуально значимые реплики в построении сюжета. В «новой драме» Ибсена именно интеллектуальный диалог является как бы плацдармом разрешения коллизий и способом их разрешения. Сама логика действия приводит героев к необходимости осмыслить свою жизнь, себя самих, своих близких, свою среду, а иногда и все то общество, в котором они живут. Притом осмыслить не только для того, чтобы просто что-то понять, но и для того, чтобы сделать какие-то выводы и принять решения, потому что дальше жить так, как жилось прежде, больше нельзя.
Огромная роль интеллектуального начала отнюдь не снижает адекватности ибсеновской драматургии тому миру, который в ней изображен. Герой Ибсена — это «не рупор идей», а человек, обладающий всеми измерениями, свойственными природе человека, в том числе и интеллектом, и стремлением к активности. Этим он решительно отличается от персонажей, характерных в конце XIX в. для натуралистической и неоромантической литератур, в которых роль интеллекта, контролирующего человеческое поведение, была значительно ослаблена. Это не означает, что ибсеновским героям совершенно чужды интуитивные поступки. Они вообще никогда не превращаются в схемы. Но их внутренний мир интуицией не исчерпывается, и они способны действовать, а не только сносить удары судьбы.
воли воплотить свою мысль в действие, он жестоко расплачивается за это.
Само осмысление (вернее, переосмысление) себя и своей жизни отнюдь не привязано целиком к развязке пьесы. Там происходит решающий этап переосмысления, его кульминация. А процесс постепенного, настойчивого переосмысления часто занимает значительную часть пьесы, иногда он начат уже в предыстории (например, в «Привидениях», «Росмерсхольме»).
Но особенно примечательны все же пьесы Ибсена, в которых и сюжетная аналитичность, и интеллектуальное осмысление сосредоточены в последних сценах произведения, в его развязке, где в диалоге (порой полумонологическом) происходит подлинное и до известной степени неожиданное переосмысление персонажами своей прежней жизни и себя самих. Такие пьесы и являются в структурном плане классическими интеллектуально-аналитическими пьесами Ибсена, в которых внешнее действие полностью подчинено интеллектуально-аналитическому началу.
Может быть, в самом полном и чистом виде, как бы парадигматически этот принцип построения драмы воплощен в «Кукольном доме». Дело здесь не только в том, что развязкой в пьесе служит беседа между Норой и Хельмером — первая за всю их совместную жизнь, в которой Нора производит трезвый и пристальный анализ подлинной сути их отношений, отчасти вглядываясь и в социальное содержание этой жизни. И Нора, и Хельмер, и вся их жизнь предстают в этой беседе совсем по-новому — и именно новизна придает особый драматизм заключительной сцене «Кукольного дома», которую порой современники обвиняли в чрезмерной рассудочности и холодности. Между тем здесь просто происходит переключение до того нараставшего внешнего сюжетного напряжения на напряжение интеллектуальное, напряжение мысли, из которого и вырастает решительный сюжетный поворот, завершающий развитие действия в пьесе.
По замыслу автора, конфликт разрешают не фабульные случайности, а, как говорит фру Линне, «объяснение начистоту», осмысление всего, что произошло. Именно поэтому «новые пьесы» Ибсена и являются в самом глубоком смысле этого слова интеллектуально-аналитическими произведениями.
— героя, который наиболее близок автору. В образе Стокмана критика буржуазного общества дана в предельно заостренном, сверхпарадоксальном виде. В XX в. традиции интеллектуального искусства Ибсена нашли свое продолжение, представ, как это вообще характерно для нашей эпохи, в еще более заостренном виде. Достаточно назвать имена Томаса Манна и Бертольта Брехта. Т. Манн с необычайной виртуозностью создает роман, в котором извилистый путь мысли, постепенное приближение к сути вещей составляют едва ли не основное познавательное напряжение. А Брехт прямо ставит перед своей драматургией задачу обращаться к разуму людей и воздействовать на него, изменяя для достижения такой цели всю формальную структуру драмы.
Правда, вряд ли здесь можно говорить о прямом влиянии Ибсена. Т. Манн воспринимал творчество Ибсена в своем особом ключе, хотя и относился к нему чуть ли не с благоговением. А Брехт был во многом прямым противником Ибсена и видел одну из задач своей драматургии в том, чтобы преодолеть всю прежнюю, в том числе и ибсеновскую, драму. Но объективно высокая роль интеллектуального начала в пьесах Ибсена была той почвой, которая подготовила расцвет особой линии «интеллектуального» искусства в XX в.
В начале 80-х годов на первый план в ибсеновском творчестве выдвигается сложный внутренний мир человека: издавна волновавшие драматурга проблемы цельности человеческой личности, возможности осуществления человеком своего призвания.
В «Дикой утке» заново поднимаются вопросы, которым в свое время был посвящен «Бранд». Но брандовское требование абсолютной бескомпромиссности лишается здесь героики, выступает даже в нелепом, комическом обличье. Проповедующий брандовскую мораль Грегерс Верле вносит только горе и смерть в семью своего старого друга фотографа Ялмара Экдала, которую он хочет морально возвысить и избавить от лжи. Брандовская нетерпимость к людям, не решающимся выйти за рамки своей повседневной жизни, сменяется в «Дикой утке» призывом подходить к каждому человеку с учетом его сил и возможностей. Грегерсу Верле противостоит доктор Реллинг, который лечит «бедных больных» (а больны, по его мнению, почти все) с помощью «житейской лжи», т. е. самообмана, который делает осмысленной и значительной их неприглядную жизнь. Вместе с тем концепция «житейской лжи» отнюдь не утверждается в «Дикой утке». Прежде всего ей противостоит чистая девочка Гедвиг, полная любви и готовая к самопожертвованию — и действительно жертвующая собою. Концепция «житейской лжи» опровергается и во всей последующей драматургии Ибсена, и прежде всего в «Росмерсхолме», где побеждает неуклонное стремление героя к истине, его отказ от всякого самообольщения и лжи.
и гуманистического начал в человеческой душе, больше не подчиняющейся нормам религиозной морали. Основной конфликт пьесы — конфликт между слабым и далеким от жизни Иоганнесом Росмером, бывшим пастором, отказавшимся от своих религиозных убеждений, и живущей у него в доме Ребеккой Вест. Эта бедная и невежественная женщина, носительница хищнической морали, считает, что она вправе любой ценой добиваться своей цели. Ребекка любит Росмера и с помощью безжалостных и хитрых приемов добивается того, что жена Росмера кончает жизнь самоубийством. Однако Росмер, не приемлющий никакой лжи, стремящийся к воспитанию свободных и благородных людей и желающий действовать только благородными средствами, при всей своей слабости сильнее Ребекки и, хотя он тоже любит ее, отказывается принять счастье, купленное ценой гибели другого человека.
«Росмерсхольма» — это проблема тех опасностей, которые таятся в стремлении человека к полному осуществлению своего призвания. Такое стремление само по себе естественно, а для Ибсена даже обязательно, но иногда его можно достичь лишь за счет счастья и жизни других людей. И вот тогда возникает трагический конфликт. Эта проблема с наибольшей силой развернута в «Строителе Сольнесе» (1892) и в «Йуне Габриэле Боркмане» (1896). Герои обеих пьес для осуществления своего призвания решаются принести в жертву судьбу других людей, но терпят крушение. В отличие от Сольнеса и Боркмана, у Гедды Габлер, героини несколько более ранней пьесы Ибсена «Гедда Габлер», нет подлинного призвания. Но она обладает сильным характером и, чувствуя себя глубоко неудовлетворенной мещанской обстановкой, однообразным течением жизни в доме своего мужа, бездарного ученого Тесмана, стремится вознаградить себя, бессердечно играя судьбой других людей и пытаясь добиться, хотя бы ценой величайшей жестокости, чтобы произошло что-то яркое и значительное. А когда ей и это не удается, Гедде начинает казаться, что за ней всюду так и следует по пятам смешное и пошлое, и она кончает жизнь самоубийством.
С этим кругом проблем, занимавших одно из центральных мест в драматургии Ибсена почти на всем протяжении его жизни, связан один аспект, немаловажный не только для литературы, но и для всей идейной жизни века — уже XX.
Используя современный термин, суть этой проблематики можно определить как борьбу против конформизма, т. е. против обезличенности человека, против того, чтобы им как угодно манипулировали силы, господствующие в обществе. Конечно, конформизм, против которого выступал Ибсен, конформизм в узких рамках отсталой, провинциальной среды, оторванной от жизни большого мира, совсем не похож на конформизм в обществе «массовой культуры». Но следствия любого конформизма одни и те же: потеря человеком своей индивидуальности, цельности, неповторимости.
— это сила. Чтобы противостоять стремящемуся обезличить и поработить его обществу, человек должен обладать мощным духом. И его сила должна быть целенаправленна — чтобы стать подлинным героем, он должен иметь свое призвание, в которое он верит и за которое он готов бороться, не останавливаясь ни перед чем. Самым полным воплощением такого героя был Бранд, подобный же герой стоит в центре и многих других пьес Ибсена — вплоть до самых последних. Ведь по-своему одержимы своим призванием и финансист Йун Габриэль, и скульптор Арнольд Рубек из пьесы ««Когда мы, мертвые, пробуждаемся».
Но осуществить свое призвание можно, только вступая в сложное взаимодействие с другими людьми. И вот тут-то и возникает великая опасность, подстерегающая нонконформистских героев Ибсена. Утверждая себя, они — пусть поневоле — наносят ущерб другим людям, дальним и близким, ставят под угрозу их счастье и даже жизнь. И чаще всего исполнение своей миссии трагически противоречит нравственным требованиям, моральным законам.
«Кукольном доме» в ответ на слова Хельмера, что Нора не смеет оставить семью, потому что у нее есть священные обязанности перед мужем и детьми, она говорит: «У меня есть и другие, столь же священные... обязанности перед самой собой». И по логике пьесы Нора права. Максимально однозначна и правота доктора Стокмана, в одиночку выступившего во «Враге народа» против тупого, своекорыстного большинства жителей того городка, в котором он работает курортным врачом. Конечно, неоспоримо мнение А. Блока, когда он пишет о пьесе «Строитель Сольнес», называя ее «загадочной трагедией»: «... как и все остальные, она лишена тенденции, лишена навязчивости, ибо Ибсен — прежде всего и главнее всего — художник». Да и сам драматург заявлял, что его собственное призвание — не давать ответы, а ставить вопросы, что его задачей всегда было лишь «изображение людей». Но уже в отборе ибсеновских вопросов, в том, как они ставятся, да и в самой логике его пьес, обычно не только явственно проступает обращенность автора к определенной проблематике, но и то предпочтение, которое он выказывает тому или иному решению вопроса; однако во многих случаях он сознает невозможность дать однозначный и исчерпывающий ответ.
Степень неразрешимости коллизии, изображенной в пьесе, степень неоднозначности того разрешения проблемы, которое подсказывается ее логикой, во многом зависят от размеров беды, что приносит другим людям осуществление призвания героя.
«Кукольного дома» основана на том, что уход Норы из дому, как это всячески подчеркивается, не составит несчастья для ее детей. Нора говорит: «Я не буду прощаться с детьми. Я знаю, что они в лучших руках, чем мои. Такой матери, как я теперь, им не нужно». Те страдания и испытания, которые должны выпасть на долю людей, когда переступается грань конформизма, должны постигнуть здесь только саму Нору и Хельмера, полностью заслужившего своим эгоизмом и бесчувствием такую участь.
А во «Враге народа» всевозможные лишения и невзгоды вообще должны поразить (а частично уже поразили) лишь самого героя — и именно поэтому «Враг народа» наиболее однозначен. Но в большинстве других пьес Ибсена положение сложнее — и страшнее, и неразрешимее.
Жертвами Бранда с его сверхчеловеческой волей и целостностью оказываются самые близкие ему люди — сначала погибает его сын, затем жена. И сомнительным оказывается тот подвиг, которому Бранд посвятил свою жизнь.
«драматическом эпилоге» с бессознательным эгоизмом художника переступает через живое человеческое чувство, когда он с «легким сердцем берет живое теплое тело, молодую человеческую жизнь и вырывает из нее душу», тогда его постигает «неудовлетворенность, разочарование». А потом, после встречи с Иреной, приходит и раскаяние — но уже слишком поздно.
— и тематические, и в развязке — здесь чрезвычайно разнообразны. Иногда, в последнюю минуту, осознав свою вину перед другими людьми, подчинившись своей совести, герои Ибсена успевают спасти и других и себя. Например, в «Столпах общества». Чаще, однако, развязка трагична.
Невыносимость конформизма и нравственная невозможность проявить свою индивидуальность ценой счастья и жизни других людей — эта главная коллизия Ибсена предвосхитила один из существенных конфликтов человеческого существования в XX в., когда необычайно возросла опасность как небывалого по своим масштабам конформизма, так и необузданного разгула людей, решивших, что для выполнения вообразившейся им миссии они вправе обрекать на гибель целые народы.
Ибсен был не единственным пророком, предвидевшим ту непомерную значимость, которую эта дилемма приобретет в XX в. Опираясь на разные философские традиции, исходя из различных социально-исторических предпосылок, к ней обратились и Достоевский и Ницше. Достоевский, особенно начиная с «Преступления и наказания», видит главное зло, вырастающее в недрах современного общества, в присвоении себе отдельным человеком права распоряжаться судьбами других людей. Основной враг писателя — непомерность человеческого своеволия, вседозволенность. Ницше, напротив, видел главное зло в конформизме — в косной обезличенности, в самодовольстве и поверхностности людей современного ему общества. Он восхвалял грядущего сильного человека, который беспощадно выполнит то, к чему он внутренне предназначен, и переступит пределы обычного людского существования.
Особенно примечательно, что XX век показал со всей очевидностью и сильнейшую взаимосвязь между этими полярными опасностями. Выяснилось, что максимальный разгул вседозволенности, власти отдельных людей влечет за собой и максимальный (притом принудительный) конформизм, однотипность, обезличенность угнетенного человека. Хотя порой именно страшная сила гнета вызывает у отдельных людей и особую силу бесстрашного протеста.
колеблющейся соотнесенности.
Интеллектуально-аналитический строй «новых пьес» Ибсена сочетается со стремлением сохранить естественность и достоверность всего сценического действия, максимальную жизненность персонажей. С этим связано и своеобразие языковой ткани его пьес, которая создается с помощью крайней экономии. Поскольку функциональная нагрузка текста исключительно велика и многопланова, каждая реплика, фраза включается в текст лишь потому, что она действительно нужна — для осуществления одной, а нередко даже нескольких художественных задач. Но такая немногословность не снимает свободу, непринужденность диалога, не стесняет его рамки. Господствует в высшей степени ненавязчивая лаконичность, естественная сдержанность.
Истоки такой художественной экономии известны. Это — древняя исландская сага с ее лаконичностью и величайшей скрытностью в изображении чувств. В своих «Воителях в Хельгеланде» Ибсен, сознательно стилизуя, успешно воспроизвел многие особенности языка древних саг. Затем они в творчестве Ибсена исчезают и снова возрождаются в языке «новых пьес», но уже не как прямая стилизация, а как некая тенденция, слегка просвечивающая сквозь ткань диалога, хотя он далеко не всегда краток. Порой в отдельных эпизодах появляются персонажи на вид словоохотливые, даже болтливые. Достаточно припомнить повышенную разговорчивость Норы в ряде сцен второго действия «Кукольного дома». Но за этим потоком фраз, порой совсем незначащих и несвязанных друг с другом, скрывается глубочайшая внутренняя тревога Норы, ее напряженное ожидание.
Скрытые смыслы делают семантическую структуру диалога в высшей степени многослойной. Свойственная всякой речевой цели множественность значений используется Ибсеном максимально. Конечно, в мировой драматургии это не ново. Плоскостная, семантическая однозначность речевой цепи вообще вряд ли возможна в произведениях словесного искусства, за исключением экспериментальных опытов. Но мера многослойности у Ибсена крайне велика. В отдельных отрезках текста содержатся, в частности, скрытые указания на то, что уже произошло или же должно произойти, на то, что неясно самим говорящим.
— система значений, которые не даны сразу, вербально, в диалоге, но подспудно существуют в глубине смысловой структуры пьесы и которые осознаются лишь по мере развертывания действия, но порой так и не раскрываются до конца.
«Дикой утки» в пьесах Ибсена еще более усиливается многоплановость и емкость образов. Все менее оживленным во внешнем смысле этого слова становится диалог. Особенно в самых поздних его пьесах все более длительными становятся паузы между репликами и персонажи все чаще не столько отвечают друг другу, сколько говорят о своем. Аналитизм композиции сохраняется, но для развития действия теперь важны не столько постепенно обнаруживающиеся прежние поступки персонажей, сколько их постепенно раскрывающиеся прежние чувства и мысли. Усиливается и символика, причем она подчас становится очень сложной и создает перспективу, ведущую в какую-то неясную колеблющуюся даль. Порой здесь выступают и странные фантастические существа, происходят необычные труднообъяснимые события (особенно в «Маленьком Эйольфе»). Нередко позднего Ибсена называют символистом и неоромантиком. Однако не приходится говорить о переходе драматурга за грань которая отделяет его прежнее творчество.
важнейшей частью общего колорита и эмоционального строя, но и придают им особую смысловую емкость. В ряде случаев носителями символики становятся какие-либо осязательные, чрезвычайно конкретные предметы, которые соединены множеством нитей не только с общим замыслом, но и с сюжетным построением пьесы. На чердаке в доме Экдаля живет дикая утка с пораненным крылом: она воплощает судьбу человека, которого жизнь лишила возможности устремиться ввысь, и вместе с тем играет важную роль в развитии действия в пьесе. Даже название ее — «Дикая утка» — исполнено глубокого смысла.
Многослойность художественной ткани «новых пьес» Ибсена предваряет одну из важнейших линий в искусстве слова в XX в. С одной стороны, множественность «запрятанных», в той или иной мере шифрованных значений, которая в своем крайнем виде предстает у таких писателей, как Дж. Джойс и Т. Элиот, но в более умеренных формах распространена очень широко. С другой стороны, ту огромную роль, которую с конца XIX в. начинает играть в мировой литературе подтекст, выступающий в своем более классическом, но весьма различном обличье уже у младших современников Ибсена — А. Чехова и К. Гамсуна, а затем, например, у Э. Хемингуэя и Т. Манна.
«нового искусства», как, с одной стороны, Уайльд и д’Аннунцио, и с другой — Гамсун, Метерлинк, Брюсов, видел существеннейший признак ибсеновского творчества в простоте стиля, которая, однако, отнюдь не равносильна упрощенности, а связана с особой, неуловимой содержательностью реплик: «В „Строителе Сольнесе“ есть, например, почти двадцатиминутный диалог между Гильдой и Сольнесом, диалог, казалось бы, очень обыденный, и, однако, в нем есть нечто, что заставляет вслушиваться в него с возрастающим напряжением. Еще Морис Метерлинк пытался когда-то открыть секрет этого диалога, дать ключ к искусству Ибсена — и не мог добиться».
В 1898 г. торжественно отмечалось семидесятилетие великого норвежского драматурга. Его имя было в это время во всем мире одним из самых знаменитых писательских имен, его пьесы ставились в театрах множества стран.
«властителей дум» передовой молодежи начиная с 90-х годов, но особенно в начале 900-х. Многие постановки его пьес, которые шли едва ли не во всех театрах страны, оставили значительный след в истории русского театрального искусства: «Доктор Штокман» («Враг народа») во МХАТе, 1900; «Кукольный дом» в театре В. Ф. Комиссаржевской, 1904; «Привидения» в Малом театре, 1909.