ПОРТУГАЛЬСКАЯ ЛИТЕРАТУРА
Португалия вступила в XIX век чреватая кризисом. Эта маленькая и отсталая феодальная монархия еле удерживала в своих руках гигантскую колониальную империю. Наполеоновское нашествие послужило катализатором бурного процесса перемен. Бегство короля Жоана VI и двора в Рио де Жанейро (1806) вынудило снять ряд запретов во внутриполитической жизни и внешней торговле Бразилии, что привело к постепенному укреплению самостоятельности колонии и к провозглашению в 1822 г. независимой Бразильской империи.
В самой Португалии борьба против наполеоновского владычества, воздействие революционных событий в соседней Испании приблизили эпоху первых буржуазных революций. Сформировались два противостоящих общественных лагеря: буржуазно-либеральный, поддерживающий принца, а затем короля Педро IV, и феодально-клерикальный, группировавшийся вокруг другого претендента на престол принца Мигела. После гражданской войны 1831—1834 гг. мигелисты были изгнаны, в стране утвердилась конституционная монархия и началась длительная борьба за проведение буржуазных реформ, борьба, знавшая свои подъемы (сентябрьская революция 1836 г.) и поражения (военный мятеж 1842 г. и установление диктатуры Кабрала, подавление народного восстания 1846—1847 гг.).
— не только и не столько прямое воздействие испанского примера, сколько типологическое сходство социального развития. Однако в литературном развитии обеих стран при явном подобии заметны хронологические несовпадения и разные идеологические и эстетические акценты внутри близких по основным параметрам систем.
—XIX вв. и в первые два десятилетия нового века в Португалии еще господствует классицизм, но уже дают себя чувствовать и преромантические тенденции. Наряду с поэтом Барбозой ди Бокажи, чье творчество освещено в предыдущем томе «Истории всемирной литературы», предшественниками романтизма были Франсиско Мануэл ду Насименто (1734—1819), вступивший в литературное общество «Аркадия» под псевдонимом Филинто Элизио, и Леонор де Алмейда, маркиза Алорна (1750—1839). Оба пользовались признанием как поэты, но их роль — не столько творческая, сколько посредническая: они были первыми пропагандистами романтизма в Португалии. Оба провели немало лет в эмиграции, где установили тесные контакты с европейскими романтиками. Филинто Элизио дружил с Ламартином (тот даже посвятил ему стихотворение), переводил Шатобриана. Маркиза Алорна, женщина с поистине романтической судьбой (до 27 лет она была заключена родными в монастырь, затем бежала в Европу), близко сошлась с Ж. де Сталь, переводила Гёте, Юнга, песни Оссиана. Вернувшись в Лиссабон, она стала хозяйкой литературного салона, частыми посетителями которого были будущие вожди португальского романтизма.
В 20-е годы вызревание романтических тенденций происходило главным образом в эмигрантских кружках. Наконец, после окончания гражданской войны наступил самый плодотворный период в истории португальского романтизма. Выходит литературный журнал «Панорама», на страницах которого формулируются требования романтической эстетики, делаются попытки создания национального театра. Две выдающиеся личности всецело определяют литературную жизнь этих десятилетий: Алмейда Гарретт и Алейшандре Эркулано. Совершенно разные в психологическом и творческом плане, они исходили из общей теоретической установки. Оба осознавали и выражали центральную задачу португальского романтизма как задачу исследования и воссоздания национального характера в его историческом развитии. При этом в их понимании обращение к национальному прошлому, к средневековью — эпохе, когда португальский характер выявился наиболее полно и активно, отнюдь не было призывом к возвращению вспять, к отжившим общественным формам. Героика, которую оба писателя искали в прошлом, должна была послужить уроком и поддержкой обществу, вступившему в стадию необходимых перемен.
Жоан Баптиста да Силва Лейтан, принявший фамилию Алмейда Гарретт (1799—1854), был характернейшей личностью романтической эпохи. Еще в студенческие годы он руководил революционным движением в Коимбрском университете и привлекался к суду за «богохульную и безнравственную» поэму «Портрет Венеры». Заговорщик, эмигрант, затем солдат либеральной армии принца Педро, язвительный журналист и пламенный парламентский оратор в годы мира, он отличался незаурядной политической и исторической проницательностью. Замечательны суждения Алмейды Гарретта о России и декабристском движении, которым он восхищался. «Неудача этой попытки не умаляет ее значения. Говорят, что там аристократия борется за свои привилегии. Но это вульгарная ложь. Там, где есть угнетение, будет революция; там, где правительство препятствует духу времени, неминуемо состояние войны между правительством и управляемыми...» — пишет он в книге «Португалия в европейском балансе» (1830).
пессимизма и разочарования: Гарретт видел издержки капиталистического прогресса.
Литературное творчество Гарретта начиналось в русле аркадийского классицизма, но уже в предисловии к ранней трагедии «Катон» (1822) он заявляет, что «романтический и классический жанры, соединяясь и взаимообогащаясь, образуют новый жанр с ярко выраженной оригинальностью и неоспоримой красотой». Оказавшись в Англии после поражения революции, Гарретт усердно знакомится с английским романтизмом и пробует силы в разных романтических жанрах: пишет поэмы, лирические стихи, путевые очерки. Предисловие к сборнику «Лирика Жоана Маленького», изданному в Бирмингеме в 1828 г., можно уже рассматривать как ранний романтический манифест: «Если я выбираю сюжет национальный и современный, который нуждается в чудесном, но тоже национальном и современном, если вместо лиры древних поэтов я беру лютню менестреля или арфу барда, как могу я не быть романтиком?» Но и позже, ссылаясь на вторую часть «Фауста», Гарретт утверждал, что современную поэзию должно определять соединение классического и романтического.
«Романсейро», впоследствии расширенного. Выбирая исторические, нередко полулегендарные сюжеты для своих драм («Ауто о Жиле Висенте», 1838; «Дона Филипа де Вильена», 1840; «Оружейник из Сантарена», 1842; «Фрей Луиш ди Соуза», 1844), Алмейда Гарретт насыщает их фольклором или подражаниями фольклорной поэзии, так что, например, «Оружейник из Сантарена» скорее следует назвать народной оперой, нежели драмой.
Исторические сюжеты у Алмейды Гарретта сохраняют явственную связь с современностью. Показательна в этом смысле творческая история романа «Арка святой Анны» (т. 1 — 1845, т. 2 — 1850). Еще во время гражданской войны, попав в город Порто, писатель собрал в местном архиве материал для исторического романа в духе Вальтера Скотта, но вернулся к работе лишь значительно позже, под впечатлением актуальных событий. «Внезапно, в последние два года, церковная олигархия снова подняла голову. Пока только в мечтах, но она уже готова разжечь костры аутодафе и благословить виселицы на площади святой Анны... Поэтому сегодня стоит вспомнить, как в прошлом народ и короли объединялись, чтобы ослабить феодальную и церковную аристократию». Алмейда Гарретт, относя действие своего романа к XIV в., подчеркивал при этом, что его «страсть к готике» не имеет ничего общего с попытками реакции приспособить всеобщее увлечение средневековьем к своим политическим целям. «Стихами и легендами мы должны воспрепятствовать этой низкой уловке».
организованного возмущения, не теряющего, впрочем, специфической окраски средневекового бунта. Особенно выразительна и красочна сцена уличного шествия взбунтовавшихся ремесленников и лавочников. Однако хитрый и волевой епископ берет верх, заманив народ в ловушку, и только появление короля, высшего авторитета, перед которым склоняются все копья, спасает повстанцев от расправы, восстанавливает справедливость и обеспечивает счастье юных героев. Алмейда Гарретт видел слабость народного бунта, но после победы либеральной революции питал иллюзии относительно возможности союза королевской власти и демократии.
Драма Гарретта состояла в том, что, участник буржуазной революции, сознательно способствовавший реформам, т. е. преобразованию феодальной структуры страны в капиталистическую, он в то же время испытывал отвращение ко всему буржуазному. Эстетическое чувство влекло его к двум полюсам: народу и высшей аристократии. Сближение этих полюсов — его культурный идеал, который он пытался согласовать с политическим. Герои его — обычно люди из народа, гордые, цельные, активные. В изображении Гарретта все подлинно значительное в португальской истории достигалось благодаря объединению народа и лучших элементов аристократии, но объединению на основе признания народного суверенитета, уважения плебейской гордости, справедливой оценки бескорыстного народного патриотизма. Именно такова развязка «Оружейника из Сантарена», где после многих столкновений и тяжких испытаний дружески обнимаются два легендарных персонажа португальской истории: простой оружейник и коннетабль Нуналвареш, вместе отстоявшие независимость Португалии.
Но в реальности XIX в. такого рода надежды были иллюзорны — реформы, достигнутые в результате революций и гражданских войн, были куцы, цивилизация не меняла к лучшему жизнь нации, зато множились ненавистные Алмейде Гарретту внешние приметы буржуазного прогресса. Уже в драме «Фрей Луиш ди Соуза» звучат ноты, диссонирующие с мажорным, героическим звучанием «Оружейника из Сантарена». В этой драме Гарретт осуществил свой план слияния «романтического и классического»: среди персонажей нет злодея, герой и героиня принимают на свои плечи груз трагической вины, будучи, по сути дела, повинными лишь в неведении (они наслаждались счастливым супружеством, в то время как был жив первый муж донны Мадалены, которого считали погибшим в битве с турками). Но в нарастании напряжения, в контрастах счастья и мрачных известий, во взаимосвязанности личной драмы и фона общественных событий сказываются уроки романтической эстетики. Гибель недавно счастливой семьи сопутствует гибели страны: Португалия утрачивает независимость, правители предают страну испанцам, для государства, как и для героев, нет выхода и спасения. Романтическое начало усилено тем, что среди персонажей есть совершенно невинная жертва — ребенок, расплачивающийся страданием за невольное преступление родителей. Именно с ее уст срывается возглас: «Что же это за бог, который с высоты алтаря отнимает у дочери мать и отца?» Таких бунтарски-богоборческих нот ни раннее творчество Гарретта, ни вообще португальская литература той эпохи не знали.
«Поездка на родину» (1846). Это оригинальный и многообещающий опыт романа из современной жизни, причем проблемы, символически претворенные в «Фрей Луиш ди Соуза», здесь рассматриваются с полным и ясным осознанием их исторического генезиса — как проблемы, рожденные буржуазным развитием.
— история своего рода «лишнего человека» — вплетена в описание поездки автора на родину. Рассказчик непринужденно переходит от истории персонажа к дорожным впечатлениям и встречам, излагает местные легенды, рассуждает на литературные темы, зло издевается над злоупотреблениями эпигонов романтизма. Маленькие пародии на штампы романтического исторического романа и романтической драмы как бы подготовляют историю крушения романтика. И в том и в другом пласте повествования господствует ирония, выявляющая основную тему — расставания с иллюзиями, утраты надежд.
Гибнет прелестная Жоанинья, беззаветно любившая оказавшегося несостоятельным героя, а Карлос становится преуспевающим биржевым спекулянтом. Впрочем, по мнению автора, это та же смерть. Эта «обыкновенная история по-португальски» заканчивается сном автора: ему снится дождь разноцветных кредиток, изливающийся на родину. «Их были миллионы, миллионы и миллионы... Наутро я проснулся и ничего не увидел. Только бедняков, просивших милостыню у наших дверей».
Бунтарь-республиканец, ставший биржевиком, омертвевшие клише романтической литературы, осквернение и разрушение при неумолчной патриотической болтовне памятников старины — все это, соединяясь воедино в сознании автора, заставляет его воскликнуть: «Десять лет господства «баронов» (титул барона жаловался крупным банкирам. — И. Т.) — и от агонизирующего тела нашей Португалии отлетел последний вздох духа!»
Развенчание романтики, элементы трезво-аналитического подхода к общественной реальности заставляют говорить о движении Алмейды Гарретта к реализму. Но вместе с тем психологический анализ в романе — сугубо романтический, в значительной мере условный, с пунктирным соединением контрастных душевных состояний. Однозначны роли женских персонажей, да и сама стилистика романа, основанная на соединении естественной, ироничной речи рассказчика и несколько выспренных лирических излияний персонажей, по сути своей романтична.
«Опавшие листья» (1853). Душевная жизнь поэта предстает в его поздней лирике как серия противоречащих друг другу состояний, взлетов и падений, восторга и отчаяния. Одно из лучших стихотворений португалоязычной поэзии — элегия «Скалы» — рисует два момента жизни, разделенные годами, но объединенные горным пейзажем. В настоящем — опустошенность, апатия, безлюбие. В прошлом — полнота чувств, наслаждение, счастье. Оба состояния переданы с поразительной для португальской романтической поэзии простотой лексики. Но посредующие звенья опущены, перерождение никак не мотивировано.
В целом в своей прозе и лирике последнего десятилетия жизни Алмейда Гарретт, в значительной мере отойдя от задачи воссоздания национального характера и национального прошлого, сосредоточился на современной проблематике и анализе личности современного человека средствами романтического психологизма.
Алейшандре Эркулано (1810—1877) также был заговорщиком, эмигрантом, солдатом либеральной армии в гражданской войне. Затем он руководил журналом «Панорама», в котором печатал свои статьи на эстетические темы и исторические повести. Влиянием христианского социализма Ламенне проникнуты его стихи, собранные в книге «Арфа верующего» (1837). В 40-е годы Эркулано пишет все свои исторические романы, две пьесы: либретто оперы «Инфанты в Сеуте» и драму «Начальник пограничной стражи, или Три роковые ночи» и работает над многотомной «Историей Португалии», навлекшей на него яростные атаки клерикальных кругов. Он издает также: «Историю происхождения и учреждения инквизиции», занимается общественной и политической деятельностью. Разочарованный ее результатами, он с середины 60-х годов уединяется в своем поместье, лишь изредка публикуя статьи и заметки, и отказывается принимать какие-либо почести и награды властей.
Эркулано не раз, подчеркивал нравственное значение исторической темы в литературе: «... вспоминать прошлое — это род морального служения, похожего на священнослужение». Как и для Алмейды Гарретта, обращение к прошлому было для него ответом на требования современности. Наилучший урок современным португальцам могло, по его мнению, преподать средневековье — эпоха, когда португальцы освободились от арабского нашествия, отстояли свою независимость от посягательств Кастилии и подготовились к будущим мореплаваниям и географическим открытиям. В средневековье Эркулано привлекает крупность характеров, энергия своеволия и страстей, большая свобода, которая, по его мнению, была тогда предоставлена личности. В средневековых хрониках он находил материал для создания образов по своему вкусу: «В романах мне нравятся герои и героини, когда в их характерах есть нечто глубокое и страшное. Они похожи на кошмар, только не приснившийся, а описанный. Ведь нередко кошмар доставляет нам некое наслаждение ужасом, и это меня привлекает». Таковы загадочные и страстные герои романов Эркулано: отрекшийся от любви и счастья, чтобы стать Черным Рыцарем, грозой мавров, пресвитер Эурико из одноименного романа (1842—1844), шут-политик Дон Бибас и хранящая верность и мужу и возлюбленному Дулсе («Шут», 1843), юноша Васко, который даже монашеским обетом не может заглушить ревность и жажду мести обидчику («Монах-цистерцианец», 1841—1848).
характерологические особенности рыцаря, монаха, шута и т. п., соблюдая при этом дух и колорит каждой эпохи. Наиболее удачен в этом смысле роман «Монах-цистерцианец»: его населяет множество прекрасно обрисованных фигур, представляющих все сословия феодального общества, все, как традиционные, так и едва нарождающиеся, социальные типы: от короля до менялы-банкира, от кардинала, канцлера и аббата до цехового старшины, еще робкого, но уже предчувствующего свое будущее значение вожака «третьего сословия». Менее убедительно воспроизведен склад мыслей и чувств человека VIII в. в романе «Пресвитер Эурико». В роман включены своего рода документы — письма и стихи Эурико, однако язык и слог писем чуть архаизированы, а стихи являются подражаниями поддельным песням Оссиана.
«Шуте» можно расслышать сюжетные отголоски «Айвенго», а в «Монахе-цистерцианце», кроме того, и «Квентина Дорварда». Но чувствуются и другие влияния: исторические повести Эркулано, с их полусказочной, полулегендарной атмосферой, мавританским колоритом, восходят скорее к немецкой романтической повести. Однако Эркулано отнюдь не ограничивался освоением авторитетных образцов: «Пресвитер Эурико» свидетельствует о целенаправленном эксперименте с жанром исторического романа. Эркулано попытался создать лирическое повествование на сугубо историческую тему: фабульное развитие ослаблено, внутренний мир героя раскрывается в лирических монологах — стихах и письмах. Биографы считают, что в этом романе чрезвычайно силен автобиографический элемент: в молодости писатель отказался от любви, дабы ничто не мешало литературному призванию, и лишь на склоне лет соединился с женщиной, которую любил в юности.
Однако в «Эурико», как и во всех других произведениях Эркулано, любовные переживания героев занимают подчиненное место, оттеснены на второй план. Главное — судьба родины и мера участия человека в этой судьбе. Эркулано всегда выбирает поворотные пункты национальной истории и заставляет своих персонажей участвовать в событиях, определяющих жизнь на столетия вперед (битва при Гуадалете в «Пресвитере Эурико», битва при Алжубарроте в «Монахе-цистерцианце»). Государи, политики, воины — все они оцениваются по степени их патриотической дальнозоркости и преданности национальным интересам. Те же чувства пламенного патриотизма и скорби из-за того, что пик могущества Португалии — в прошлом, выражены в стихах и драмах Эркулано. «Инфанты в Сеуте» напоминают фабулой «Стойкого принца» Кальдерона, но решается тема иначе: для Эркулано главное в его героях — патриотическая солидарность.
Эркулано, с его сосредоточенностью на выявлении и утверждении национальной самобытности, на создании портрета нации, понятой как индивидуальность, как исторически развивающийся характер, воплотил своеобразие первого и наиболее плодотворного этапа португальского романтизма. Лишь с большим запозданием португальские романтики приступили к освоению иного круга проблем — к анализу общественного положения и мироощущения романтически трактованной личности.