ИРВИНГ
Биография Вашингтона Ирвинга (1783—1859) говорит о том, что это был человек деятельный, энергичный, разносторонний и трудолюбивый. Младший из одиннадцати детей состоятельного нью-йоркского купца, Ирвинг был юристом и журналистом, редактором и издателем, представителем торговой фирмы в Лондоне, адъютантом (в чине полковника) губернатора в годы войны с Англией и дипломатом — послом в Мадриде. Он также был неутомимым путешественником, объехал многие незаселенные области США, совершил длительные поездки по Европе.
Творчество Ирвинга, как, впрочем, и вся история его жизни, отчетливо распадается на три периода. Пограничными пунктами между ними служат годы 1818-й (когда Ирвинг сделал литературу своей профессией) и 1832-й — год его возвращения в Америку после многолетнего пребывания в Европе.
По своим политическим убеждениям молодой Ирвинг был республиканцем, федералистом и, следовательно, противником джефферсоновской демократии. Подобно многим молодым американцам, он был увлечен английским XVIII веком, его дидактическим рационализмом, юмористической стихией, сатирическими нравоописаниями. Наиболее яркие тому примеры — серия очерков «Сальмагунди, или Причуды и мнения Ланселота Лэнгстаффа, эсквайра, и других», анонимно выпускавшихся Вашингтоном Ирвингом, его старшим братом Уильямом и их общим приятелем Джеймсом Полдингом в 1807—1808 гг., и написанная одним Ирвингом четырьмя годами ранее серия «Писем Джонатана Олдстайла, джентльмена» (1803). Эти очерки, взятые вкупе, представляют собой сатирическое обозрение разнообразных сторон жизни нью-йоркского общества, от политических конфликтов до дамской моды. При этом «Письма Джонатана Олдстайла» и «Сальмагунди» — не просто подражание, хотя бы и «модернизированное», английским нравоописательным очеркам и эссе, но одновременно и веселая пародия на них.
«Историю Нью-Йорка от сотворения мира до конца голландской династии», приписав ее ученому-историку Дидриху Никербокеру, эксцентрическому джентльмену в бархатных штанах, парике с косичкой и треугольной шляпе, который якобы внезапно исчез, оставив после себя лишь сундучок с рукописью. «История Нью-Йорка» — это бурлеск, пародия, сатира, перенасыщенная аллюзиями на современность, на большие и малые события в жизни города и страны, на те или иные поступки именитых сограждан. Она оснащена всеми аксессуарами ученого исторического труда. В ней обильно присутствует тот материал, который можно было встретить в ученых сочинениях о «Новых Нидерландах», включая жизнеописания губернаторов. Однако переизбыток учености и подчеркнутая серьезность в описании ничтожных событий как раз и порождали, как это было задумано автором, чисто комический эффект.
Диапазон событий, представлений, людей, подвергшихся едкому сатирическому осмеянию, пародированию или изящному ироническому «уничтожению» в «Истории Нью-Йорка», поистине безграничен: от наивных понятий о жизни ранних голландских поселенцев до государственной политики Томаса Джефферсона, от квазиученых исторических сочинений до поэм Вальтера Скотта, которыми зачитывались американцы. Историческое время формально простирается здесь от «сотворения мира» до конца XVII в., но по существу своему «История Нью-Йорка» — книга о современности, написанная для современников. Прошлое здесь представляет собой только повод для разнообразных иронических комментариев и намеков, но не предмет художественного исследования, как, например, в романах Вальтера Скотта. Ирвинг пока еще был далек от романтического освоения истории.
После «Истории Нью-Йорка» Ирвинг вступил в полосу затяжного идейного и творческого кризиса, в ходе которого произошли существенные изменения в его общественно-политических, философских и эстетических взглядах. Автор «Писем Джонатана Олдстайла», «Сальмагунди», «Истории Нью-Йорка» мыслил в рамках просветительской идеологии и творил в соответствии с нормами просветительской эстетики. Автор «Книги эскизов» и «Брейсбридж Холла» безоговорочно принадлежал уже к поколению романтиков, что особенно наглядно проявляется в «исторических» новеллах.
и благотворность прогресса буржуазной цивилизации и отказался от своих прежних предубеждений против буржуазной демократии как общественной системы.
Все это обусловило существенные перемены во взглядах Ирвинга на принципы и задачи художественного творчества, на историю и ее осмысление в литературе, на эстетику прозаических жанров и т. д. Немаловажным, очевидно, является и то, что Ирвинг имел возможность глубоко окунуться в стихию романтического искусства во время своего длительного пребывания в Европе (1815—1832 гг.).
«Книга эскизов» (1820), «Брейсбридж Холл» (1822), «Рассказы путешественника» (1824) и «Альгамбра» (1832). К этому же времени относятся испанские исторические штудии («История Колумба» и «Завоевание Гренады»).
Уже в первых опытах, особенно в сочинениях, вошедших в «Книгу эскизов», писатель отказывается от четких жанровых разграничений, узаконенных раннепросветительской эстетикой. В его «эскизах» абстрактная медитативность эссе смешалась с конкретными описаниями очерка нравов, живописная картинность — с динамической сюжетностью народных легенд и преданий, отвлеченная универсальность просветительских образов — с романтической индивидуализацией характера. Нарастание роли исторических, фольклорных, сюжетных, характерологических элементов повествования содействовало кристаллизации нового жанра. Наряду с очерками, эссе, «зарисовками», в той или иной степени отклоняющимися от жанровых традиций, мы найдем в его сборниках ряд произведений, которые без колебаний могут быть названы романтическими новеллами.
«Альгамбра») дала ему Испания. При этом он всегда оставался национальным американским писателем. Он трактует и оценивает европейский материал с чисто американской точки зрения, которая нередко оказывалась неожиданной для европейцев и открывала новые возможности эстетического осмысления европейской действительности. С этим связан и своеобразный юмор Ирвинга, привлекавший его многочисленных читателей в странах Старого Света.
Особый интерес для нас представляют, естественно, «американские» новеллы Ирвинга, такие, как «Рип Ван Винкль», «Легенда Сонной Лощины», «Дойльф Хейлигер» или цикл о кладоискателях. Мировоззрение и эстетические позиции Ирвинга-романтика раскрылись в них с наибольшей полнотой. Эти новеллы — вершина художественного мастерства писателя, в них нетрудно увидеть типичные образцы созданного им жанра. Именно они существенным образом определили пути дальнейшего развития новеллы в американском романтизме.
Действие всех «американских» новелл отнесено в прошлое. Авторство вновь доверено неугомонному Дидриху Никербокеру. Новый Никербокер, по мысли Ирвинга, был «истинным», т. е. романтическим, историком. Его влекли к себе предания и легенды, в коих он находил запечатленными нравы, обычаи, верования, предрассудки, вкусы, интересы, образ жизни и образ мыслей минувших времен.
«рассказы Никербокера» не отличаются оригинальностью. Это ставшие в романтическую эпоху тривиальными истории необычайных приключений, поисков клада, истории с привидениями, таинственными совпадениями, любовью с первого взгляда и т. п. Иногда Ирвинг попросту использовал американские, английские и немецкие фольклорные сюжеты. Достоинство и ценность его новелл не в событиях, а в исторической картине жизни и нравов Манхэттена и Олбэни, в пейзажах прибрежной полосы Гудзона, в «портретах» рядовых граждан изображаемой эпохи, наконец, в особой авторской интонации, где ироническая насмешка над исконным корыстолюбием и эгоизмом голландских бюргеров, их ограниченностью, леностью ума и консерватизмом смешивается с ностальгическим сожалением о безмятежном спокойствии ушедших времен. Новеллы отличаются особой живописностью и графической четкостью. Ирвингу бесспорно принадлежит заслуга создания американской школы литературного пейзажа.
«Американские» новеллы Ирвинга вполне отвечали духу времени. Молодому национальному сознанию, искавшему опоры в своих американских национальных традициях, в историческом прошлом, в природе своей страны и ее неповторимых легендах, Ирвинг дал именно то, чего оно жаждало.
В картинах прошлого, нарисованных «пером Никербокера», содержался еще один смысл, менее очевидный, но не менее важный. Ирвинговская оценка действительности осуществлялась путем сопоставления с неким условным идеалом — ретроспективной утопией, идеализированным миром ранних голландских поселений, который «не открыли еще и не успели заселить неугомонные обитатели Новой Англии. Все было спокойно и на своем месте; все делалось не спеша и размеренно: никакой суеты, никакой торопливости, никакой борьбы за существование». Мир Никербокера призван был противостоять циничным формулам буржуазной морали XIX в. и жестоким издержкам капиталистического прогресса. Но идеал, как сказано, был условен, и сам писатель отчетливо это понимал. Рисуя умилительные картины «идеального» прошлого, он в то же время иронизировал над ними и над собой, ибо сознавал, что пороки современности родились не сегодня, а уходят корнями в эту самую идеализированную жизнь. Отсюда и особая полуироническая тональность при описании «идеального» прошлого.
Романтическая двойственность ирвинговского историзма в том и состоит, что прошлое предстает в его новеллах и как условный мир, противостоящий современности, и как реальность, неразрывно связанная с настоящим, как один из источников достижений и пороков буржуазной Америки XIX в.
Возвращение Ирвинга в Америку в 1832 г. ознаменовалось началом нового затяжного идейно-творческого кризиса, из которого писателю так и не удалось выбраться до конца своих дней. В то время, как его современники — Купер, По, Готорн, Мелвилл — все более глубоко и сурово критиковали американскую буржуазную цивилизацию, Ирвинг сдавал свои критические позиции и склонялся к безоговорочному приятию всего, что сопутствует капиталистическому прогрессу в экономической, общественной, политической и духовной сферах. Он безуспешно пытался использовать романтическую стилистику для воплощения идейных замыслов, антиромантических по своему существу. «Золотые дни Дидриха Никербокера и Рипа Ван Винкля остались далеко позади. Перо Ирвинга лишилось своей волшебной силы...» (Паррингтон).