ГЛАВА ТРЕТЬЯ.
Сцена.
I. Театры въ 1844 году. -- II. Сценическіе артисты. -- Ш. Томасъ Родригесъ Руби. -- IV. Гертруда Гомесъ де Авельянеда. -- V. Тамайо-и-Баусъ и Оредіано Фернандесъ Герра-и-Орбе. -- VI. Аделардо Лопесъ де Айяла. VII. Эгвидасъ, Олона, Серра, Діасъ, Принципе и ироч. -- VIII. Либретисты комической оперы. -- Кампродонъ.
Чтобы дать наиболѣе точное понятіе o состояніи мадридскихъ театровъ за первое время послѣ регентства Эспартеро, мы приводимъ здѣсь выдержку изъ записокъ Ксавье Дюрьэ, одного изъ тѣхъ немногихъ французовъ, которые долго жили въ Испаніи и слѣдовательно могутъ говорить o ней съ полнымъ знаніемъ дѣла. Записки эти помѣщались въ журналѣ Bevue des Deux-Mondes за 1844 г., и вотъ что сообщается въ нихъ между прочимъ:
"Мадридскіе театры существуютъ совсѣмъ при другихъ условіяхъ, чѣмъ англійскіе, или французскіе. Въ дни первыхъ представленій вы не увидите y подъѣздовъ de la Cruz и del Principe той разнохарактерной толпы людей всѣхъ возрастовъ, сословій, общественныхъ положеній, что въ безпо рядкѣ тѣснится y нашихъ театровъ, терпѣливо подвергая себя и дождю, и холоду, и вѣтру, вынося всѣ невзгоды и пытки, чтобы получить потомъ эстетическое наслажденіе. Испанскія театральныя кассы ежедневно открыты съ утра, и каждый своевременно можетъ заручиться желаемымъ билетомъ. Всѣ мѣста -- и дешевыя и дорогія -- тщательно занумерованы и раздѣлены, такъ что взявшій билетъ спокойно можетъ возвратиться къ своимъ дѣламъ, съ полной увѣренностью, что, какъ-бы ни запоздалъ, всегда найдетъ свое мѣсто свободнымъ.
"За исключеніемъ Circo, гдѣ танцуютъ наши балеты и поютъ наши оперы, всѣ остальные мадридскіе театры тѣсны, темны, неудобны {Послѣ разрушенія театра de la Cruz, ему на смѣну явились новые, уже болѣе обширные: Zarzuela, Variedades, Novedades и Lope de Vega.}. Не смотря на это, зрительныя залы почти всегда переполнены публикой, но такъ какъ даже лучшія мѣста продаются по крайне умѣреннымъ цѣнамъ, a между тѣмъ требуется постоянное обновленіе репертуара, то не было еще примѣра, чтобы драматическая антреприза не потерпѣла фіаско {Театръ del Principe, при полномъ сборѣ, не можетъ дать въ одинъ вечеръ болѣе десяти тысячъ реаловъ валового дохода, a вмѣстѣ съ тѣмъ никакая піеса не выдерживаетъ многихъ повтореній, потому что всего коренного населенія въ Мадридѣ тодько 300,000 душъ, приливъ же иностранцевъ по желѣзнымъ дорогамъ пока еще слишкомъ незначителенъ и далеко не приноситъ здѣсь такого обогащенія, какъ въ Парижѣ, Лондонѣ и другихъ европейскихъ центрахъ. Даже лучшія піесы не даютъ уже сбора, если были сыграны разъ двадцать или тридцать; a такъ какъ по заведенному обычаю, авторы имѣютъ право лишь на 20% изъ общей выручки съ первыхъ трехъ представленій и на 10% съ остальныхъ, то при самомъ блестящемъ успѣхѣ, драматическій писатель не получаетъ за свое произведеніе болѣе 10 т. франковъ.}. Въ блестящія времена монархизма въ Мадридѣ существовалъ колоссальный театръ, гдѣ при Филиппѣ III и Филиппѣ ІV давались тѣ великолѣпные спектакли, o которыхъ испанцы и до сихъ поръ еще вспоминаютъ съ такой же гордостью, какъ o побѣдѣ надъ маврами, o походѣ во Фландрію и проч. Но въ первые же дни непріятельскаго нашествія грандіозное зданіе обратилось въ груду развалинъ, и, можетъ быть, изъ всѣхъ бѣдствій войны -- это было самымъ чувствительнымъ для мадридскаго населенія. Послѣ 1823 года, на исходѣ царствованія Фердинанда VII, приступили къ сооруженію новаго театра; и теперь еще помнятъ многіе изъ жителей Мадрида, какъ работалъ надъ украшеніемъ ложъ и сталей молодой рѣзчикъ, -- сынъ простого нѣмецкаго гебаниста, сдѣлавшійся впослѣдствіи однимъ изъ самыхъ мощныхъ и вдохновенныхъ поэтовъ современной Испаніи. Мы говоримъ o донѣ Хуанѣ-Эженіе Гарценбушѣ, -- объ этомъ причудливо-геніальномъ талантѣ, главное произведеніе котораго Los Amantes de Teruel прославилось на всю Европу.
"Послѣ смерти Фердинанда VII, независимые кортесы сочли унизительнымъ для своей державной власти засѣдать въ тѣхъ самыхъ залахъ королевскаго дворца, гдѣ собирались въ прежнія времена по волѣ неограниченныхъ монарховъ; они непремѣнно хотѣли имѣть иное помѣщеніе и, въ ожиданіи окончанія постройки новаго грандіознаго зданія Палатъ {Мы разумѣенъ здѣсь тотъ роскошный дворецъ, что стоитъ теперь на соединеніи двухъ улицъ -- San Geronimo и Prado, обращенный своимъ фасадомъ къ той площади, гдѣ воздвигнута статуя въ честь дона Мигуэля де Сервантесъ.} безцеремонно присвоили себѣ на время залу театра. Вотъ почему и величественныя трагедіи, и cлезныя драмы, и бытовыя комедіи до сихъ поръ еще играются на такихъ тѣсныхъ, плохо cколоченныхъ подмосткахъ, какими неудовольствовались бы самыя послѣднія изъ нашихъ водевильныхъ труппъ.
"Въ дни первыхъ представленій всѣ мѣста сверху до низу бываютъ заняты зрителями. Полная пріятнаго ожиданія, толпа держитъ себя чинно, ничѣмъ не нарушая безмолвія, но она уже заранѣе рѣшила, что не потерпитъ ни одной минуты промедленія изъ за какой бы то ни было неисправности театральной администраціи. За четверть часа до опредѣленнаго начала спектакля происходитъ шумное передвиженіе размѣщающейся публики; затѣмъ всѣ глаза устремляются на занавѣсъ, и тишина водворяется снова, на этотъ разъ такая глубокая, что при сильномъ вѣтрѣ, можно явственно разслышать плесканье волнъ Мансанареса. Но иногда занавѣсъ остается неподвижнымъ долѣе, чѣмъ это положено, и старый комическій поэтъ -- донъ Леандро Моратинъ, изображенный на немъ между Кальдерономъ и Тирсо де Молина, все продолжаетъ глядѣть на недовольныхъ зрителей съ своей насмѣшливой улыбкой. Тогда по залѣ раздается тысячеустный крикъ -- нетерпѣливый, гнѣвный, проникающій въ самую дальнюю закулисную глубину, и вызываетъ къ отвѣту блѣднаго, растеряннаго директора. Да и нельзя не смутиться передъ такой грозой: всѣ -- отъ великосвѣтскихъ франтовъ до чернорабочихъ (manolos), старики и мододые -- одинаково приведены въ негодованіе; женщины и тѣ вскочили съ своихъ мѣстъ и, подавшись впередъ, съ открытой головой, съ сверкающимъ взглядомъ, грозно стоятъ, опираясь на борты балконовъ и ложъ. Вы услышите тогда, какъ изъ этихъ прекрасныхъ устъ вырываются тѣ граціозно-раздраженныя, чисто кастильскія восклицанія, которыми всякая уроженка Мадрида, какъ бы высоко она ни стояла на общественной лѣстницѣ, выражаетъ свое неудовольствіе или досаду.
"Когда, посредствомъ умоляющихъ жестовъ, несчастный директоръ добьется наконецъ, чтобы его выслушали; онъ заикаясь проситъ подождать еще нѣсколько минутъ ради какой нибудь знаменитости. И что же, къ удивленію своему, вы часто видите, что публика мгновенно успокоивается и затихаетъ. Вотъ при такихъ-то случаяхъ всего лучше опредѣляется степень значенія и популярности того или другого артиста: если почему нибудь замедлитъ выходомъ любимая пѣвица, или танцовщица, ее терпѣливо ждутъ полчаса и болѣе, но къ драматическимъ актрисамъ относятся далеко не такъ благосклонно, -- тутъ исключенія допускаются развѣ только для такихъ свѣтилъ, какъ Матильда Діесъ и Теодора Ламадридъ. Иногда, чтобы умѣрить нетерпѣніе публики, ей обѣщаютъ роскошные костюмы, невиданныя декораціи; но это ужъ отчаянное средство, потому что пылкое южное воображеніе мгновенно можетъ представить себѣ такія чудеса, -- передъ которыми померкнетъ всякая дѣйствителъность, хотя бы въ обѣщанныхъ костюмахъ сіяли всѣ брилліанты кастильскихъ коронъ, a декораціи равнялись великолѣпіемъ съ той волшебной панорамой, что развертывается во всю неоглядную ширину съ вершинъ Гибралтара, простираясь черезъ синее море до горныхъ цѣпей Атласа".
II.
Ксавье Дюрьэ говоритъ здѣсь o томъ счастливомъ времени, когда въ испанскомъ обществѣ еще не остывало его горячее увлеченіе сценическимъ искусствомъ, вызванное драмой герцога де Ривасъ Альваро или Сила Судьбы. Потребность въ эстетическихъ наслажденіяхъ, доставляемыхъ театромъ, была тогда одною изъ самыхъ существенныхъ для мадридскаго населенія, и оно съ восторгомъ рукоплескало Бретону де Лосъ Эрреросъ, Гарценбушу, Гутьересу, Хилю-и-Сарате, a ихъ заслуженный успѣхъ поддерживалъ благородное соревнованіе между множествомъ молодыхъ писателей, стремивпшхся достигнуть извѣстности на поприщѣ сценическаго творчества.
Въ то же время, среди различныхъ труппъ, являлись первостепенные артисты, которые высоко держали знамя драматическаго искусства и своими блестящими дарованіями неослабно возбуждали энтузіазмъ въ испанской публжкѣ во весь періодъ двадцатипятилѣтняго царствованія Изабеллы II. Дюрьэ часто говоритъ въ своихъ запискахъ o геніальной игрѣ Матильды Діесъ и Теодоры Ламадридъ, не зная, кому изъ нихъ отдать преимущество; и дѣйствительно, равныя силой таланта, онѣ были одинаково хороши, но каждая въ своемъ родѣ: Матильда, всего лучше олицетворявшая Селимену со всѣми оттѣнками ея характера, имѣла очень много общаго съ нашей М-elle Марсъ; a Теодора, несмотря на нѣкоторые недостатки, -- излишнюю слезливость и монотонность дикціи, -- скорѣе напоминала М-elle Жоржъ, или M-me Дорваль, достигая въ своихъ лучшихъ роляхъ такого же изумительнаго совершенства.
ѣсь лишь o главныхъ любимцахъ публики, наиболѣе прославившихъ свои имена. То были: Юліанъ Ромеа, Архона, Валеро, Фердинандъ Оссоріо, Маріо и братья Каталина.
ѣ, вызывая несмолкаемые громы рукоплесканій. Это былъ артистъ вполнѣ законченный, глубоко изучившій свое искусство во всѣхъ его деталяхъ: любой типъ, любое лицо изъ новаго, или стараго репертуара онъ воплощалъ въ себѣ съ одинаковой жизненностью и правдой, при чемъ его комическій талантъ не рѣдко смѣнялся потрясающимъ драматизмомъ. Мелодичный голосъ, прекрасно выработанная дикція, изящество и грація въ каждомъ жестѣ, въ каждомъ движеніи, дополняли достоинства этого замѣчательнаго артиста. Съ нимъ часто являлся вмѣстѣ не менѣе блестящій исполнитель -- Архона; но, обладая равносильнымъ талантомъ, они настолько разнились между собой самымъ характеромъ игры, что никогда не могли затмѣвать другъ друга: Архона былъ однороденъ съ нашимъ Буффе, тогда какъ Ромеа принадлежалъ всецѣло къ школѣ лучшихъ артистовъ Comêdie-Francaise.
Между тѣмъ въ другихъ городахъ Испаніи, очень многіе цѣнители предпочитали имъ обоимъ дона Хосе Валеро, появлявшагося сначала на провинціальныхъ сценахъ. То былъ дѣйствительно выдающійся артистъ, съ горячимъ, страстнымъ темпераментомъ, сильно напоминающій своей игрой нашего Фредерика-Леметра; но мадридская публика, отличаясь, разумѣется, болѣе развитымъ и тонкимъ вкусомъ, никогда не раздѣляла этого предпочтенія.
Юліанъ Ромеа долго стоялъ во главѣ артистическаго товарищества, державшаго тогда въ своемъ исключителъномъ владѣніи сцену del Principe. Во все время его управленія, небольшое фойе этого театра постоянно служило сборнымъ пунктомъ лучпіей испанской интеллигенціи, т. е. тѣхъ немногихъ, что оставались вѣрными чистымъ идеаламъ искусства и литературы въ эту эпоху преобладанія денежныхъ интересовъ. Намъ лично не разъ выпадало счастье встрѣчаться здѣсь и бесѣдовать съ нѣкоторыми изь писателей, чьи имена стоятъ теперь на первомъ планѣ въ нашемъ обзорѣ, a среди этого избраннаго кружка, гдѣ не существовало никакихъ отличій, кромѣ превосходства таланта, Ромеа являлся во всемъ блескѣ своего чарующаго обаянія: веселымъ, общительнымъ, полнымъ иекренняго одушевленія и неистощимаго юмора. Надо было слышать, какъ онъ разсказывалъ, напримѣръ, какую нибудь сцену изъ народной арагонской жизни, воспроизводя съ фотографической вѣрностью всѣ характерныя особенности мѣстнаго нарѣчія, жестовъ, выраженій.
Фердинандъ Оссоріо, слишкомъ рано отнятый смертью y драматическаго искусства, помимо крупнаго дарованія въ своей спеціальности, отличался еще другимъ -- необыкновенной способностью къ живописи, тоже не мало прославившей его среди мадридской публики.
ѣ, гдѣ преимущественно собирались актеры, всѣ мраморныя доски столовъ были разрисованы имъ прелестными типичными головками, и трактирная прислуга бережно сохраняла эти рисунки, по строжайшему приказанію посѣтителей.
ѣстные часы, почти ежедневно можно было встрѣтить его талантливаго собрата -- Эмиліе Маріо. Съ коварной улыбкой на губахъ, онъ внимательно присматривался къ такъ называемымъ pollos {Юнцы отъ 15 до 20 лѣтъ.}, чтобы потомъ съ изумительнымъ сходствомъ изображать ихъ на сценѣ.
III.
Комическіе писатели: Руби (донъ Томасъ Родригесъ) и Бретонъ де Лосъ Эрреросъ.
На этомъ мы закончимъ свой бѣглый очеркъ испанскихъ театровъ съ ихъ выдающимися артистами и обратимся къ главному предмету настоящаго отдѣла, т. е. къ обзору сценической литературы и ея дѣятелей.
ѣстность пріобрѣлъ довольно поздно, хотя не задолго до революціи 1868 г. ему даже удалось занять высокій постъ министра народнаго просвѣщенія.
ѣдамъ Бретона де Лосъ Эрреросъ и послѣ него считался первымъ комическимъ писателемъ во все продолженіе царствованія Изабеллы II, пользуясь постояннымъ успѣхомъ и неизмѣннымъ сочувствіемъ публики.
Главный недостатокъ его комедій заключается въ томъ, что онѣ слишкомъ односторонни, слишкомъ приноровлены къ требованіямъ высшихъ классовъ. Такъ и видно, что онъ писалъ только для небольшого числа избранниковъ, оставляя всторонѣ все остальное общество. Однакожъ, было время когда его одушевляли совсѣмъ другія стремленія въ своихъ первыхъ двухъ піесахъ Del mal el menos и Toros y Cañas онъ проявляетъ наклонность стать живописцемъ народныхъ нравовъ, a нѣсколько позднѣе старается ввести въ сценическую литературу какой-то своеобразный жанръ, возсоздавая въ новой формѣ духъ ея стараго репертуара. Такія попытки особенно замѣтны въ комедіяхъ: Quien mas pone pierde mas и Капитанъ Рибера. Но эти задатки не развивались далѣе, и вскорѣ онъ совершенно оставилъ намѣреніе выработать изъ себя второго Рамона де-ля Крусъ, сосредоточивъ всѣ помыслы лишь на томъ, чтобъ преуспѣть въ своей каръерѣ. A когда, послѣ 1843 года, доктринаризмъ восторжествовалъ окончательно, Руби, уже нисколько не колеблясь, направился по теченію и сталъ писать такъ называемыя высокія комедіи съ дѣйствующими лицами изъ высшихъ Сферъ.
ѣтской жизни: дипломатовъ, министровъ, придворныхъ, интриги знатныхъ дамъ, треволненія просителей, пронырливость дворецкихъ, уступчивость камеристокъ и проч. Въ то время, когда мадридская публика почти исключительно была занята придворными: происками да политическими компромисами, все это, конечно, имѣло еще нѣкоторый смыслъ. Но, когда въ обществѣ совершается нѣчто иное, болѣе серьезное, чѣмъ всѣ эти бури въ стаканѣ воды, a между тѣмъ авторъ продолжаетъ сосредоточивать свое вниманіе лишь на пустыхъ, поверхностныхъ, узкихъ интересахъ, тогда и самое творчество его является намъ такимъ же ничтожнымъ и жалкимъ, далеко не заслуживающимъ тѣхъ похвалъ, какія расточались ему. Несравненно большая отзывчивость и болѣе обширный кругозоръ Бретона де Лосъ Эрреросъ даютъ несомнѣнное преимущество его произведеніямъ.
ѣе сложной завязкой, такъ называемыхъ комедій интриги, выдѣляются долго не сходившія съ репертуара Bandera negra и Rueda de la Fortuna, хотя критики почти единогласно отдаютъ предпочтеніе его двумъ послѣднимъ піесамъ: El arte de hacer fortuna и El Giran Filon.
Вообще же, изъ всѣхъ этихъ довольно многочисленныхъ произведеній трудно было бы извлечь какой нибудь опредѣленный, типичный характеръ; Руби, видимо, не заботился объ этомъ; напротивъ, съ тѣхъ поръ, какъ онъ достигъ извѣстности, все его стараніе было направлено къ тому, чтобы прилаживать своихъ дѣйствующихъ лицъ къ отличительнымъ способностямъ тѣхъ актеровъ, которымъ предназначалось ихъ изображать. Потому-то въ большинствѣ его комедій замѣчается такое однообразіе и главныхъ и второстепенныхъ ролей, прямо разсчитанныхъ на сценическіе эффекты, уже заранѣе извѣстные публикѣ, но тѣмъ не менѣе всегда вызывающіе ея дружныя рукоплесканія.
ѣгать къ подобнымъ пріемамъ, чтобы выдерживать борьбу съ такимъ опаснымъ соперникомъ, какъ Бретонъ де Лосъ Эрреросъ да цѣлымъ сонмищемъ другихъ, болѣе или менѣе ловкихъ переводчиковъ и передѣлывателей французекихъ піесъ.
Бретонъ де Досъ Эрреросъ родился въ первомъ году текущаго столѣтія и прожилъ болѣе семидесяти лѣтъ, не переставая работать на поприщѣ сценической литературы, чуть ли не до послѣдняго дня своей долгой жизни. Больше всего ему удалось угодить испанской публикѣ безчисленными передѣлками съ французскаго, которыя онъ прикрывалъ такою оригинальностью, такимъ блестящимъ остроуміемъ чисто національнаго характера, что въ нихъ еще труднѣе было распознать заимствованіе, чѣмъ въ работахъ Вентуры де-ля Вега. Этотъ родъ писательства послужилъ Бретону такимъ же неисчерпаемымъ кладомъ, и онъ пользовался имъ, насколько могъ, съ совершенно спокойной совѣстью.
ѣдко случалось выводитъ въ своихъ піесахъ типы, совсѣмъ неизвѣстные и даже непонятные испанцамъ, что, конечно, объясняется несходствомъ нравовъ и условій жизни различныхъ націй, однако публика не обращала вниманія на такія странности, и онѣ нисколько не уменьшали ея восхищенія. Но всего удивительнѣе то, что какъ Бретонъ де Досъ Эрреросъ, такъ и Вентура де-ля Вега, кажется, не сознавали сами, что эта система передѣлокъ, извинительная еще для какого нибудь новичка въ литературѣ, значительно роняетъ достоинство писателя, уже занимающаго въ ней почетное мѣсто.
ѣшнимъ видомъ, и характеромъ: первый былъ очень невзраченъ, -- тощъ, угловатъ, и вся его длинная неуклюжая фигура производила нѣсколько непріятное впечатлѣніе; въ разговорѣ онъ не обнаруживалъ особенно блестящаго ума и вообще выдѣлялся только необыкновенной подвижностью, какимъ-то порывистымъ проворствомъ, напоминающимъ бѣлку. Впрочемъ, въ обществѣ Руби держалъ себя не безъ достоинства и самъ глубоко былъ убѣжденъ въ превосходствѣ своего таланта.
Бретонъ де Лосъ Эрреросъ былъ живой, округлый толстякъ, небольшого роста, съ пріятнымъ добродушнымъ выраженіемъ лица. Въ обращеніи и въ разговорѣ онъ иногда выказывалъ даже преувеличенную скромность; но при первомъ же возраженіи, при малѣйшемъ противорѣчіи, -- маленькіе глазки его сверкали молніей; говорилъ онъ бойко, скоро, горячо, и въ рѣчахъ его нерѣдко прорывалась тонкая, но ѣдкая иронія. На изреченія Руби почти никто не обращалъ вниманія, a каждое острое словцо Бретона подхватывалось и производило фуроръ. Для примѣра, мы приведемъ здѣсь одну изъ его эпиграммъ, направленную противъ извѣстнаго врача. Въ данномъ случаѣ она не могла повредить уже установленной репутацш, a лишь послужила къ вящему прославленію остроумія автора.
ѣдствѣ съ врачомъ, по фамиліи Мата; a такъ какъ входныя двери ихъ смежныхъ квартиръ приходились рядомъ на одной площадкѣ, то посѣтителямъ Бретона нерѣдко случалось по ошибкѣ звонить къ врачу и тѣмъ подвергать непріятнымъ разочарованіямъ его ожиданіе кліентовъ. Наконецъ, выведенный изъ терпѣнія, онъ рѣішілъ начертить y своего входа такую надпись:
Не смѣшивать врача съ писатеіемъ Бретономъ.
Драматургу не понравился тонъ этого предостереженія, и онъ не замедлилъ отвѣтить на него язвительной эпиграммой, тоже написавъ ее съ наружной стороны своей двери:
ѣдъ мои -- лучшій изъ врачей, --
Чья жизнь печалями богата,
ѣй:
Онъ на рецептахъ пигеетъ Mata {*}
ѣренъ подписи своей.
IV.
Гертруда Гомесъ де Авельянеда.
Въ первое время послѣ провозглашенія совершеннолѣтія Изабеллы II, наибольшимъ успѣхомъ на мадридскомъ театрѣ пользовалась трагедія Алонсо Муніо; съ которой выступила на драматическое поприще Гертруда Гомесъ де Авельянеда.
ѣвшей пріобрѣсти почетную извѣстность сборникомъ своихъ прекрасныхъ лирическихъ стихотвореній и двумя романами Сабъ и Двѣ женщины, написанными, очевидно, подъ вліяніемъ Индіаны Жоржъ-Занда.
Сюжетъ Алонсо Муніе взятъ изъ національной исторіи и сильно можетъ подѣйствовать на воображеніе приверженцевъ старины. Эта трагедія, правда, не обладаетъ тѣми существенными качествами, какими обезпечивается долговѣчностъ пьесы въ сценическомъ репертуарѣ, въ ней нѣтъ особенно яркихъ рельефныхъ характеровъ, мало движенія, мало театральныхъ эффектовъ, за то она вся согрѣта истинной страстью, богата мыслью и чувствомъ, силой и граціей стиха. Всего этого было бы совершенно достаточно для эпической поэмы, но такъ какъ сцена требуетъ егце многого другого, то блестящій успѣхъ первыхъ представленій Алонсо Муніе долженъ быть объясненъ исключительностью условій: во первыхъ, авторомъ являлась женщина, a во вторыхъ, направленіе піесы какъ разъ было то самое, какое преобладающая партія желала придатъ театральному искусству въ началѣ новаго царствованія.
ѣхъ опасностей, какія представляетъ сцена, a врожденное рыцарское великодушіе испанцевъ не могло не поддержать такого начинанія, дѣлающаго честь всей націи.
ѣйствительно, чтобы овладѣть сценической формой, одною пзъ самыхъ трудныхъ въ литературѣ, -- требуется значительное напряженіе творческихъ силъ, a Гертруда Авельянеда твердо и строго выполнила свою задачу, такъ какъ же было не поощрить ея, особенно въ такое время, когда театръ заполонялся съ одной стороны -- тенденціозными піесами съ политической подкладкой, лишенными всякой художественыости, съ другой -- необузданными произведеніями крайняго романтизма, или же, наконецъ, передѣлками французскихъ драмъ и комедій, иногда самыхъ посредственныхъ?
ѣ, стремившейея достигнуть высшаго драматическаго искусства, въ то время, когда такія крупныя силы, какъ Руби и Бретонъ де Лосъ Эрреросъ ограничивали свою дѣятельность лишь воспроизведеніемъ на сценѣ мелкихъ распрей да интригъ придворныхъ партій, враждовавшихъ между собой изъ-за преобладанія?
Какъ было не привѣтствовать ее, когда среди всеобщей шаткости и умственныхъ колебаній, которыхъ не чуждъ былъ даже Соррилья, она такъ твердо выступала на борьбу съ романтизмомъ, давно уже не дававпшмъ публикѣ ничего, кромѣ драмъ, скроенныхъ по образцу пресловутой La Copa, de Marfil, преисполненной всевозможныхъ ужасовъ и прееступленій?
ѣйствіе постоянно возраставшему наплыву французской легкости нравовъ? За то, наконецъ, что она возвратилась къ излюбленнымъ, чистѣйшимъ національнымъ источникамъ. и въ нихъ обновила самый духъ своего творчества?
ѣхъ этого произведенія, несомнѣнно обладающаго многими достоинствами, но не настолько, однако-же, сильнаго, чтобы произвести реакцію въ пользу классицизма, благоразумно изгнаннаго еще съ 1830 года. Если при такомъ восторженномъ отношеніи къ Алонсо Муніе и явилась y нѣкоторыхъ приверженцевъ классической школы надежда на возвращеніе старыхъ трагедій, то очень не надолго, Только одинъ драматическій писатель, Тамайо-и-Баусъ, рѣшился было послѣдовать за Гертрудой де Авельянеда, но и его попытка осталась безслѣдной, потому что не въ этомъ направленіи должна была развиваться сценическая литература въ продолженіе царствованія Изабеллы II.
ѣхъ Алонсо Муніе вредно повліялъ на всю будущность таланта его автора: вмѣсто того, чтобы черпать свое вдохновеніе въ тѣхъ идеяхъ и чувствахъ, какими были проникнуты первыя произведенія Авельянеды, она уклонилась въ другую сторону, и послѣдующіе ея романы -- Espatolino и Guatimozin были навѣяны уже совершенно инымъ духомъ. Затѣмъ явились еще двѣ трагедіи: El Principe de Viana и Saul, но онѣ могли понравиться развѣ только самымъ ярымъ приверженцамъ старины. И такъ, вотъ еще одинъ крупный талантъ, неумѣвшій ужиться съ своимъ вѣкомъ!
ѣ Кубѣ, и первыя ея поэтическія произведенія, вначалѣ сороковыхъ годовъ, появлялись въ Мадридѣ за подписью Иностранка; поэтому Америка, пожалуй, имѣетъ нѣкоторое основаніе оспаривать ее y Испаніи. Авельянеда два раза была замужемъ, но второе супружество оказалось особенно несчастнымъ: мужъ ея умеръ черезъ нѣсколько мѣсяцевъ послѣ свадьбы, и это горестное событіе до такой степени потрясло весь нравственный организмъ писательницы, что она почувствовала себя неспособной оставаться среди общества и удалилась въ монастырь, гдѣ безвыходно провела взаперти нѣсколько печальныхъ лѣтъ. Однако, время и тутъ оказало свое цѣлительное дѣйствіе; успокоенная мало-по-малу и примиренная съ своей судьбой, Гертруда возвратилась въ литературный міръ, a вскорѣ потомъ начали появляться ея произведенія, задуманныя и подготовленныя, вѣроятно, еще въ монастырскомъ одиночествѣ. Приведемъ ихъ заглавія: Recaredo; La Verdad vence les apariencias, Errores del corazon Las Glorias de España, El Donativo del Diablo, La Hija de las flores, La Aventura; Hortensia; La Somnambula.
V.
Тамайо-и-Баусъ и Герра-и-Орое.
Тамайо-и-Баусъ -- писатель еще не старый, начавшій свою дѣятельность не болѣе, какъ лѣтъ за двадцать до настоящаго времени. Почти сразу принятый въ кружокъ академиковъ, онъ считалъ уже своей обязанностью оставаться достойнымъ такой чести и неизмѣнно держался того рода литературы, который называется высокимъ.
ѣру Авельянеды, или скорѣе -- французскихъ писателей -- Понсара и Латуръ де Сэнтъ-Ибара, то-же стремившихся воскресить на сценѣ отжившую трагедію, онъ избралъ своимъ сюжетомъ то событіе, что положило конецъ могуществу римскихъ децемвировъ, a именно -- умерщвленіе центуріономъ Виргиніемъ своей дочери Виргиніи, обезчещенной Аппіемъ Клавдіемъ. Содержаніе не новое, давно исчерпанное Ла-Гарпомъ, Альфіери, Латуръ де Сэнтъ-Ибаромъ, не говоря уже o второстепенныхъ драматургахъ.
Самъ по себѣ этотъ сюжетъ сцениченъ и въ обработкѣ такого мощнаго, энергичнаго писателя, какъ Альфіери, можетъ произвести огромное впечатлѣніе на зрителей, но онъ совершенно не подходитъ къ характеру Тамайо, -- человѣка, въ сущности вполнѣ равнодушнаго къ политическимъ идеямъ, нисколько не сочувствующаго стремленіямъ демократіи и гораздо болѣе тяготѣвшаго къ высшему классу, въ то время, когда онъ былъ главнымъ руководителемъ испанскаго общества. Вообще, такіе сюжеты скорѣе могутъ служить матеріаломъ для писателей въ духѣ Шекспира и Кальдерона, чѣмъ для послѣдователей Корнеля, или Вольтера; и намъ кажется, что Тамайо могъ бы достигнуть несравненно большаго значенія въ литературѣ, если-бы отдался вліянію современнаго романтизма, не пытаясь воскресить давно отжившихъ формъ.
Но, исключительно поглощенный извѣстными классическими традиціями, онъ сосредоточиваетъ всѣ усилія на торжественности слога, на строгой изысканности выраженій, забывая o болѣе существенныхъ условіяхъ художественнаго творчества, o жизненности и правдѣ. Пусть авторъ дѣйствительно воскресилъ бы передъ своими современниками могучій духъ римскихъ плебеевъ, ихъ глубокое уваженіе къ праву, ихъ неукротимую ненависть ко всякой тираніи. Но какъ можетъ онъ проникнуться республиканскими идеями и чувствами, когда самъ живетъ подъ сѣнью королевской власти, чая отъ нея великихъ и богатыхъ милостей; когда всѣ его тайные помыслы направлены къ тому, чтобы попастъ въ число академическихъ свѣтилъ, и вкогда онъ знаетъ въ тоже время, что двери этого святилища открыты лишь для защитниковъ полусгнившаго трона да старой, разлагающейся вѣры?
ѣкоторыми критиками панегиристами испанскихъ авторовъ, мы все-таки не можемъ согласиться съ ними, не можемъ найти въ ней такихъ существенныхъ достоинствъ, которыя ставили-бы ее выше всѣхъ трагедій, написанныхъ на тотъ-же сюжетъ.
ѣнію, сдѣлалъ важную ошибку, женивъ на Виргиніи трибуна Ициліуса, который былъ лишь ея женихомъ. По римскимъ законамъ отецъ имѣлъ право жизни и смерти надъ своей дочерью только до тѣхъ поръ, пока она не вступала въ бракъ; такъ зачѣмъ же было отнимать y Виргинія это отеческое право и тѣмъ умалять высокое значеніе его поступка, тогда какъ все дѣло въ томъ, что Аппій Клавдій, злоупотребивъ своей властью правителя, нарушилъ именно то самое право, которое долженъ былъ охранять и защищать.
ѣнными достоинствами, и мы вовсе не хотимъ навлекать на себя нареканія въ несправедливомъ отношеніи къ почтенному писателю, -- добросовѣстному, одаренному талантомъ, хотя не настолько сильному духомъ, чтобы идти противъ современныхъ общепринятыхъ взглядовъ и условій жизни.
ѣ съ Ореліано-Фернандесомъ Герра-и-Орбе, a именно, историческую драму подъ заглавіемъ La Rica Hembra (Магнатка). Если вообще мы считаемъ трагедію устарѣлой, отжившей формой, за то глубоко вѣримъ въ будущность исторической драмы, и намъ кажется, что этотъ послѣдній родъ литературнаго творчества долженъ крѣпнуть и развиваться по мѣрѣ того, какъ исторія, расширяя свою область, все глубже проникаетъ въ общественные иравы минувшихъ временъ.
Если писатель, обращаясь къ событіямъ прошлаго, вникнетъ въ ихъ внутренній смыслъ, изучитъ всѣ тѣ жизненныя условія, при которыхъ они совершались, -- y него не будетъ недостатка ни въ поразительныхъ драматическихъ эффектахъ, ни въ яркихъ картинахъ, полныхъ богатаго матеріала для художника и великаго поученія для толпы. Вѣдь въ одной драмѣ можно изобразить цѣлую эпохуN здѣсь есть гдѣ развернуться творческимъ силамъ, a дѣло разумной критики -- поощрять ихъ въ этомъ направленіи.
ѣсь къ прежнему духу Лопе де Вега и Кальдерона, не забывая въ то-же время нашихъ современныхъ требованій, то-есть, строго соблюдая историческую правду и реальность фактовъ. То было хорошее намѣреніе, и къ чести Тамайо надо сказать, что онъ проявилъ и умственяую и нравственную независимость, когда въ 1854 году рѣшился пуститъ на сцену подъ своимъ именемъ это произведеніе, навѣянное скорѣе романтизмомъ, чѣмъ классицизмомъ; a другой сотрудникъ -- Герра-и-Орбе, уже извѣстный въ литературѣ своими двумя драмами въ прозѣ: Дочь Сервантеса и Алонсо Кано, -- внесъ въ него съ своей стороны, помимо глубокихъ историческихъ знаній, еще замѣчательное мастерство въ обрисовкѣ характеровъ, что какъ нельзя лучше согласовалось съ художественными достоинствами Тамайо.
ѣсь является на первомъ планѣ очень рельефный типъ средневѣковой знатной женщины, до мозга костей проникнутой предразсудками своей касты, готовой, ради поддержанія родового величія, ножертвовать самыми глубокими, самыми завѣтными чувствами, -- и вмѣстѣ съ тѣмъ натуры возвышенной, безукоризненно честной, непоколебимо твердой. Этотъ типъ выбранъ удачно: можетъ быть, онъ уже давно исчезъ въ другихъ націяхъ, но въ Испаніи еще до сихъ поръ встрѣчаются такія женщины, соединяющія въ себѣ съ закоренѣлыми предразсудками удивительную душевную мощь и чистоту, какую-то своеобразную, величавую стойкость въ исполненіи законовъ чести, нравственности и человѣколюбія. Въ наше время крайней распущенности и упадка общественныхъ нравовъ, полезно иногда поічазывать людямъ такіе мощные типы былыхъ временъ; это невольно заставляетъ оглянуться на самихъ себя и во всякомъ случаѣ дѣйствуетъ благотворно, a въ кажущейся неправдоподобности этихъ типовъ заключается самое сильное осужденіе нашему современному нравственному складу.
Донья Хуана де Мендоза (La Rica Hembra) живетъ въ своемъ укрѣпленномъ замкѣ, окруженная многочисленными вассалами. Но вотъ сосѣдніе сеньоры, завидуя могуществу магнатки, идутъ на нее войной, со всѣхъ сторонъ вторгаясь въ ея владѣнія. Тогда для защиты отъ враговъ донья Хуана собираетъ сильное войско и ставитъ во главѣ его молодого пажа, котораго она любитъ втайнѣ и желала бы возвысить до себя, давъ ему возможность отличиться на войнѣ. Между тѣмъ король давно уже рѣшилъ отдать огромныя богатства доньи Хуаны, вмѣстѣ съ ея рукою, одному изъ своихъ вѣрныхъ приверженцевъ, котораго и посылаетъ къ ней для объявленія монаршей воли. Этотъ избранникъ облеченъ въ званіе главнаго начальника кастильскаго флота и вмѣстѣ съ твмъ приходится нѣсколько сродни королю, какъ незаконный сынъ его побочнаго брата. Не зная, что женихъ самъ лично принесъ ей королевское повелѣніе, донья Хуана тутъ-же, въ присутствіи посла, даетъ полную волю своему негодованію и страшно оскорбляетъ предназначеннаго ей жениха, болѣе всего возмущаясь тѣмъ, что онъ незаконнорожденный сынъ прелата и жидовки. Королевскій посланникъ уязвленный до глубины души, вспыхиваетъ гнѣвомъ и, не помня себя, наноситъ ударъ въ лицо доньѣ Хуанѣ, при чемъ объявляетъ ей свое имя. Полная невыразимаго негодованія, она приказываетъ стражѣ схватитъ обидчика и въ первую минуту готова предать его смерти; но потомъ, одумавшись, измѣняетъ свое рѣшеніе.
"Нѣтъ, -- говоритъ Хуана, -- если ты будешь поверженъ мертвымъ къ моимъ ногамъ; если прольется твоя кровь, она не смоетъ того позора, которымъ ты заклеймилъ мое лицо. Пусть-же совершится велѣніе судьбы, -- я покорюсь ему и буду твоей женой; тогда никто по крайней мѣрѣ не скажетъ, что чужой человѣкъ, a не законный супругъ, дерзнулъ поднять на меня руку".
Между тѣмъ, послѣ блестящихъ побѣдъ, одержанныхъ надъ врагами, пажъ вернулся изъ своего похода, и его затаенная любовь помимо воли вырывается наружу, когда онъ узнаетъ o совершившемся бракѣ. Это, конечно, не можетъ поколебать Хуану, a тѣмъ менѣе совратить ее съ пути долга и чести, но мужъ все-таки подозрѣваетъ измѣну, и въ немъ пробуждается яростная ревность. Отсюда начало драматической борьбы между женщиной, любящей другого, но остающейся вѣрной своему долгу; ревнивымъ мужемъ, готовымъ въ первое время растерзать своего соперника, но потомъ, подъ вліяніемъ несомнѣннаго убѣжденія въ высокой нраветвенности Хуаны, обращающимся мало-по-малу къ болѣе великодушнымъ чувствамъ; и, наконецъ, молодымъ пажомъ, полнымъ любви, жизни и страсти, который уже могъ надѣяться на взаимность, когда роковая случайность разбила впрахъ всѣ его мечты и навѣкъ разлучила съ той, для кого только и билось его сердце. Положеніе, какъ нельзя болѣе, благодарное для авторовъ, и они хорошо съумѣли воспользоваться имъ.
Въ цѣломъ эта драма представляетъ живую и яркую картину того анархическаго состоянія народа, которое, начинаясь въ среднихъ вѣкахъ, проходитъ черезъ всю исторію Пиренейскаго полуострова и, можетъ быть, является первой причиной тѣхъ смутъ и неурядицъ, что угнетаютъ Испанію до нашихъ дней. Приведемъ, для иллюстраціи, еще одинъ монологъ: "О, кто-же защититъ родную землю, кто спасетъ ее отъ раззоренія? Долго-ли будемъ терпѣть гоненія, злобу, неправду и войны, войны безъ конца!... Неужели намъ вѣчно суждены однѣ кровавыя битвы вмѣсто мирныхъ празднествъ, проклятія и ненавистъ вмѣсто любви, безсонныя, тревожныя ночи вмѣсто спокойнаго сна? Къ оружію, къ оружію!... Но гдѣ враги? Откуда грозитъ бѣда? Никто не знаетъ, никто не считалъ ихъ силъ. Одни говорятъ одно, другимъ кажется другое, и всѣ дѣйствуютъ вразбродъ, бросаются въ разныя стороны. Куда ни оглянись, -- всюду зарева пожаровъ кровавымъ отблескомъ освѣщаютъ горизонтъ. Люди спятъ на гнилой соломѣ, пьютъ воду изъ зловонныхъ лужъ и вѣчно дрожатъ, въ ожиданіи нападенія; обезумѣвшія толпы ихъ бѣгутъ въ паническомъ страхѣ, но изъ тысячи спасается одинъ. По ночамъ барабанный бой, еще до зари боевая труба поднимаетъ тревогу, и снова рѣзня, струится кровь, упитывая землю, умножаются груды мертвыхъ тѣлъ... Господи, сойди съ небесъ и разсуди насъ!"
ѣковъ миновало съ тѣхъ поръ, a несчастная Испанія все еще не избавилась отъ подобныхъ картинъ, карлисты воспроизводятъ ихъ и понынѣ во многихъ ея провинціяхъ.
VІ.
Послѣ сентябрьской революціи 1868 года, Айяла играетъ важную роль въ политической жизни Испаніи. Примкнувъ къ прежнему союзу либераловъ, т. е. къ партіи, наиболѣе дѣятельной и энергичной, онъ сталъ однимъ изъ главныхъ участниковъ того движенія, которымъ былъ разрушенъ тронъ Изабеллы II.
ѣсь, конечно, не мѣсто для оцѣнки его политической дѣятельности; съ этой точки зрѣнія мы предполагаемъ взглянуть на него въ другомъ нашемъ трудѣ Новая Исторія Испаніи, гдѣ намъ придется опредѣлять степень участія каждой партіи въ этомъ національномъ возстаніи; въ настоящемъ же очеркѣ мы отмѣтимъ лишь одинъ фактъ: потому-ли, что Айяла еще ранѣе принадлежалъ къ заговору герцога де-Монпансье, или потому, что былъ возмущенъ, какъ и большинство его партіи, несправедливой ссылкой на Канарскіе острова Серрано и Дульце, но въ 1868 году онъ пришелъ къ убѣжденію въ немедленной необходимости низвергнуть правительство Изабеллы II и съ этой цѣлью примкнулъ къ прогрессистамъ и либераламъ.
Приверженцы генерала Прима -- республиканцы Хереса и Кадикса горячо отозвались на его призывъ и своимъ дружнымъ, энергичнымъ содѣйствіемъ сразу обезпечили успѣхъ предпріятія. Нечего и говорить, что если бы уніонисты вздумали дѣйствовать одни лишь своими собственными силами, имъ никогда не удалось-бы ничего достигнуть.
ѣ послѣ революціи 1868 г. Айяла былъ назначенъ министромъ колоній и занималъ этотъ постъ до самаго восшествія на престолъ принца Амедея.
ѣренія Айялы нисколько не клонились въ пользу ни пьемонтской династіи, ни республики; всѣ его симпатіи были на сторонѣ герцога де-Монпансье, a когда невозможность этой агитаціи стала очевидной, онъ перешелъ на сторону приверженцевъ сына Изабеллы, отказавшись отъ всякаго содѣйствія итальянскому принцу, возведенному кортесами на испанскій престолъ. Затѣмъ, во все время, пока власть оставалась въ рукахъ республиканцевъ, Айяла не выдвигался впередъ, сохраняя выжидательную позицію; но лишь только военная революція возстановила вліяніе его единомышленниковъ, онъ снова выступилъ на политическое поприще и, въ царствованіе Альфонса XII, занялъ тотъ самый министерскій постъ, какой былъ ввѣренъ ему послѣ революціи.
Надо замѣтить, что наружность человѣка играетъ въ Испаніи далеко не послѣднюю роль и значительно способствуетъ его успѣхамъ, особенно на такомъ видномъ поприщѣ, какъ политическое; Айяла же въ этомъ отношеніи былъ не обиженъ природой. Эскричъ, въ одномъ изъ своихъ послѣднихъ романовъ, рисуетъ намъ его, въ полномъ разцвѣтѣ молодости, мужественной силы и красоты. Онъ былъ высокаго ро ста, съ черной продолговатой бородкой, съ роскошными волнистыми волосами и открытымъ, яснымъ лицомъ, отмѣченнымъ, по словамъ романиста, печатью таланта и серьезной мысли.
Можетъ быть, портретъ нѣсколько и прикрашенъ, но онъ во всякомъ случаѣ объясняетъ, почему Айяла успѣлъ пріобрѣсти такое быстрое вліяніе на общественныя дѣла, и какъ этотъ писатель, занятый до тѣхъ поръ исключительно драматическимъ творчествомъ, вдругъ, съ первыхъ-же дней революціи 1868 года, становится однимъ изъ самыхъ значительныхъ государственныхъ людей на Пиренейскомъ полуостровѣ.
ѣ своей эпохи Айяла выдѣляется изъ толпы другихъ ея представителей особенно тѣмъ, что произведенія его всегда строго согласуются съ современными требованіями и отражаютъ въ себѣ вполнѣ реальную жизнь во всемъ ея разнообразіи; a такія свойства, въ соединеніи съ крупнымъ талантомъ, ставятъ его, no нашему мнѣнію, несравненно выше Тамайо, Авельянеды и Руби, которые витали большею частью въ отвлеченной области творчества, повторяя въ немъ уже давно извѣстные мотивы.
ѣло значительный успѣхъ на сценѣ, но лучшими изъ нихъ считаются піесы: El Tejado de Vidrio и El Tanto por Ciento, ocoбенно горячо была принята мадридской публикой послѣдняя, доставившая автору огромную популярность. Поэтому и мы остановимея на ней.
El Tanto por Ciento (Большой Процентъ) -- трехъ-актная комедія въ стихахъ. Во Франціи, на сценѣ Thêátre--Francais или Gymnase, ей навѣрное не вызвать-бы особаго энтузіазма, потому что ажіотажъ, противъ котораго направлены ея стрѣлы, слпшкомъ ужъ глубоко укоренился въ нашемъ обществѣ. Но совсѣмъ другое дѣло въ Испаніи тамъ она появилась въ такое время, когда вся нація страдала отъ горячечной спекуляціи и развитія всевозможныхъ аферъ, характеризующихъ царствованіе Изабеллы II. Охваченное маніей подражанія, все еще слѣпо воспринимая французскіе нравы, испанское общество, безъ капиталовъ, безъ спеціальной подготовки, безъ необходимой стойкости въ трудѣ, рѣшилсь вдругъ, по нашему примѣру, пуститься въ коммерческія и промышленныя предпріятія. Вмѣсто того, чтобы поставить дѣло на твердыхъ, прочно выработанныхъ началахъ, изучивъ предварительно всѣ условія современнаго производства, испанцы увидѣли тутъ одно лишь удовлетвореніе своей исконной страсти къ азартной игрѣ. Айяла ярко освѣтилъ этотъ общественный недугъ, представилъ въ живомъ изображеніи всѣ его характерныя особенности.
ѣкѣ и чувство чести, и совѣсть, и справедливость отношенія къ людямъ затронулъ одну изъ самыхъ жгучихъ язвъ современной нравственности, a такъ какъ испанское общество не совсѣмъ еще погрязло въ этомъ омутѣ, то оно горячо выразило свою признательность автору за его полезное предостереженіе.
эксплуатаціи природныхъ богатствъ. Надо было показать это различіе и въ контрастъ спекуляціи поставить свѣтлый образъ разумно-предпріимчиваго, здороваго труда. Но это, очевидно, не входило въ задачу Айялы; онъ зналъ, что испанцы слишкомъ далеки отъ достиженія такихъ идеаловъ, a потому, какъ истый доктринеръ, счелъ за лучшее воздержаться отъ всякихъ отвлеченныхъ соображеній, которыя могли-бы только повредить успѣху его піесы.
VII.
Эгвилацъ, Олона, Серра, Діасъ, Аскерино.
ѣка, за то оно богато второстепенными дѣятелями по всѣмъ отраслямъ литературы, и преимущественно сценической. Это объясняется тѣмъ, что въ періодъ отъ 1830 до 1813 г. литературная извѣстность служила, помимо всего прочаго, еще главнымъ источникомъ блестящихъ политическихъ карьеръ, а, въ виду такой заманчивой перспективы, испанская молодежь естественно воспылала страстью къ писательству, ставшему самымъ вѣрнымъ орудіемъ для достиженія высшихъ ступеней на общественной лѣстницѣ. Но когда, послѣ 1843 года, правительство Изабеллы II окрѣпло окончательно, случилось то, чего слѣдовало ожидать: политика отвернулась отъ литературы. Тогда всѣмъ писателямъ карьеристамъ волей-неволей приходилось оставить мечты o почестяхъ и думать только o насущныхъ потребностяхъ жизни; a такъ какъ театръ и журналистика представляли сравнителыю болѣе матеріальныхъ выгодъ, то большинство устремилось именно на эти два поприща и буквально заполонило ихъ.
И такъ, вотъ что породило въ данный періодъ огромное количество драматическихъ произведеній, o которыхъ мы, конечно, упомянули-бы въ нашемъ обзорѣ, еслибъ не были увѣрены, что ни для кого не можетъ быть интересно перечисленіе всѣхъ этихъ заурядностей, въ большинствѣ даже не оригинальныхъ, a передѣланныхъ съ французскаго и теперь уже забытыхъ.
ѣ де Варрамеда. Это одинъ изъ самыхъ плодовитыхъ авторовъ, писавшихъ для сцены съ 1853 года, но особенно выдѣляется своими достоинствами только одна его комедія: La Cruz del Matrimonio, имѣвшая такой успѣхъ на мадридскихъ театрахъ, что ее и теперь еще повторяютъ очень часто. Въ ней довольно искусно подобраны и ярко освѣщены тѣ мелочныя столкновенія, что отравляютъ почти каждую супружескую жизнь, но авторъ старается доказать, что лучше терпѣливо перенести всевозможныя семейныя невзгоды, чѣмъ разорвать священный союзъ. Есть въ этой піесѣ и теплота, и нѣжность чувства, -- вообще она лучше всѣхъ другихъ произведеній того-же автора, хотя многія изъ нихъ можно назвать удачными. По фантазіи, впрочемъ, довольно оригинальной, онъ далъ своей первой піесѣ заглавіе, соотвѣтствующее его фамиліи, которая на бискайскомъ нарѣчіи состоитъ изъ двухъ отдѣльныхъ словъ: egui -- правда и latz -- горькій. Такъ и окрестилъ Эгвилацъ свою комедію; переведя ихъ значеніе на кастильскій языкъ: Verdades amargas (Горькая Правда).
Послѣ Эгвилаца слѣдуетъ упомянуть объ Олонѣ, -- писателѣ нерѣшительномъ и лѣнивомъ, отъ котораго ожидали гораздо большаго, чѣмъ онъ далъ. Его двѣ піесы: Se acabarán los enredas и El Primo y el relicario несомнѣнно свидѣтельствуютъ, что изъ него могъ-бы выработаться недюжинный авторъ называемыхъ комедій интриги, но, къ сожалѣнію, онъ остановился на своихъ первыхъ опытахъ и далѣе не пошелъ.
ѣе дѣятеленъ, но его постоянно угнеталъ физическій недугъ. Болѣзненный съ самой юности, онъ рано умеръ, успѣвъ создать лишь нѣсколько прелестныхъ комедій да галерею литературныхъ портретовъ, писанныхъ имъ въ томъ-же Швейцарскомъ ресторанѣ, -- среди дружескаго кружка. Его недолгая жизнь была непрерывной пыткой; по цѣлымъ годамъ онъ не могъ подняться съ постели и угасъ въ страданіяхъ, оставивъ по себѣ глубокое, единодушное сожалѣніе.
"Бѣдный Нарциссо, -- говоритъ Эскричъ въ своихъ запискахъ, -- сердце сжимается при одномъ воспоминаніи o тебѣ, и слезы выступаютъ на глаза. Ничего отраднаго не видалъ ты въ жизни! Не было для тебя ни аромата цвѣтовъ, ни лазури неба, ни ясныхъ лѣтнихъ дней, ни благодатной вечерней свѣжести. Не наслажденія давала тебѣ жизнь, a однѣ лишь тяжкія непрерывныя муки. Какъ ни боролся твой мощный духъ съ бренной плотью, она все-таки побѣдила его!"
Донъ Хосе-Маріа Діасъ написалъ нѣсколько драмъ: Эльвира де-Альборносъ, Филиппъ II, Хуанъ де-Эскобедо, Королева -- не заговорщица; но онѣ не настолько способствовали его извѣстности, какъ двѣ трагедіи: Юній Брутъ и Іевфай, особенно восхваленныя критиками классической школы.
Несравненно менѣе посчастливилось дону Мигуэлю Августину Принципе: критика, напротивъ, упрекала его за то, что онъ не развиваетъ своего таланта, a съ каждымъ новымъ произведеніемъ становится все слабѣе. Это, положимъ, дѣйствительно было такъ, но причина тутъ заключалась не въ умственной лѣни, a тоже въ физическомъ недугѣ.
ѣетъ за собой то достоинство, что никогда не подлаживался къ господствующимъ понятіямъ и писалъ въ болѣе строгомъ, серьезномъ тонѣ, чѣмъ тотъ, къ какому привыкли его соотечественники. На сценѣ онъ такъ же стойко и мужественно поддерживалъ свои политическія идеи, какъ и въ журналистикѣ. Поэтому, конечно, ему не апплодировали въ первыхъ рядахъ ложъ и креселъ, занимаемыхъ обыкновенно высшими гражданскими и военными чинами, но за то плебейская публика всегда съ увлеченіемъ слушала смѣлыя и сильныя тирады изъ его піесъ: Благо народа -- важнѣе всего, Филиппъ Красивый, Истинно честный человѣкъ, Два трибуна.
VIII.
Мы оставили-бы замѣтный пробѣлъ въ нашемъ обзорѣ сценической литературы за время царствованія Изабеллы II, еслибъ не упомянули o томъ важномъ значеніи, какое пріобрѣла въ Испаніи комическая опера. Неизвѣстная еще въ концѣ прошлаго и въ началѣ текущаго столѣтія, она мало-по-малу вошла въ привычки и обычаи мадридскаго населенія и заняла одно изъ первыхъ мѣстъ въ общественныхъ удовольствіяхъ столицы. Распространеніе игры на фортепьяно въ высшихъ и среднихъ классахъ, сооруженіе большого опернаго театра, необычайный успѣхъ нѣкоторыхъ знаменитыхъ пѣвицъ, учрежденіе консерваторіи во время регентства королевы Христины; наконецъ, деспотическое вліяніе моды, дѣлавшей какъ-бы обязательнымъ посѣщеніе Восточнаго театра, -- все это вмѣстѣ сильно способствовало увлеченію музыкальнымъ искусствомъ.
ѣ явился капиталистъ, рискнувшій построить въ Мадридѣ особый театръ, исключительно для постановки такъ называемыхъ Zarzuelas, т. е. комическихъ оперъ, которыя время отъ времени появлялись уже въ театрѣ Circo и постоянно привлекали многочисленную публику. Однако, упомянутый капиталистъ не безъ колебанія принимался за свою колоссальную спекуляцію, хотя выгодность предпріятія вполнѣ обезпечивалась исконной страстью мадридскаго населенія ко всякаго рода зрѣлищамъ. Дѣйствительно, роскошный новый театръ, устроенный въ улицѣ Ховельяносъ со всѣми удобствами и современными приспособленіями, сразу привлекъ все великосвѣтское общество, которое въ извѣстные дни недѣли бывало тамъ на столько-же многолюдно, какъ и въ Восточномъ (большомъ оперномъ), и въ del Principe. Названіе улицы перешло и къ новому театру, но гораздо чаще его называли просто Zarzuela. Съ той поры комическая опера окончательно акклиматизировалась въ Мадридѣ и во всей Испаніи, стала одною изъ главныхъ эстетическихъ потребностей общества.
Въ настоящее время тамъ уже все приспособлено къ полному процвѣтанію этого рода сценическаго искусства: нѣтъ недостатка ни въ хорошихъ актерахъ-пѣвцахъ, ни въ музыкантахъ, ни въ либреттистахъ.
ѣлились своими блестящими дарованіями, что оба перешли почти сразу отъ скромнаго положенія актеровъ къ должности главныхъ распорядителей труппы.
ѣтимъ четырехъ наиболѣе талантливыхъ композиторовъ: Барбіери, Арріету, Гастамбиде и Удрида, которые избавили Испанію отъ прежней необходимости поетоянно заимствовать y другихъ странъ ихъ музыкальное творчество и дали ей національный репертуаръ, -- правда, не обширный, но за то проникнутый чисто-народнымъ духомъ и настолько своеобразный, что невозможно забытъ этихъ мелодій, если услышишь ихъ хоть разъ. А когда подумаешь, какое богатство заключаетъ въ себѣ испанская музыка съ ея хотами, качучами, очаровательными мотивами андалузскихъ и гаваннскихъ пѣсенъ, что наигрываются и распѣваются въ народѣ по всему Пиренейскому полуострову, -- становится непонятнымъ, почему только за послѣднее время, a не раньше, почувствовалась потребноств въ такомъ театрѣ, который сгруппировалъ-бы всѣ эти національнвія сокровища и представилъ ихъ во всей оригинальной красотѣ?
Что-же касается либреттистовъ, то въ нихъ не могло быть недостатка: извѣстно, какъ звученъ самъ по себѣ испанскій языкъ, и какъ легко поддается его просодія всѣмъ музыкальнымъ требованіямъ, поэтому въ Испаніи всегда было большое обиліе стихотворцевъ, a дирекціи театра Zarzuela оставалось лишь выбирать наиболѣе подходящихъ къ характеру новаго искусства. Но въ первое время она отдавала предпочтеніе передъ всѣми другими одному каталонцу -- дону Франциско де-Кампродонъ, автору двухъ драмъ Flor de un Dia и Espinas de una Flor, имѣвшихъ въ 1851 и 1852 годахъ довольно основательный успѣхъ. Ему было поручено примѣнить къ испанской сценѣ тѣ французскія комическія оперы, что представляли y насъ неисчерпаемый источникъ наслажденія для многихъ поколѣній: le Domino nou, le Cháleteles Diamants de la Couronne, le Prêaux Oleres и проч.
Съ помощью то одного, то другого композитора, Кампродонъ выдѣлывалъ изъ французской комической оперы тоже самое, что Вентура де-ля Вега изъ нашихъ драмъ, Бретонъ де-Лосъ Эрреросъ -- изъ комедій, a менѣе извѣстные писатели -- изъ мелодрамъ театровъ Ambigu и Gaítê, или волшебныхъ піесъ Porte Saint-Martin.
ѣлокъ и примѣненій нашего сценическаго творчества, которыми болѣе четверти вѣка почти исключительно пробавлялась Испанія, -- можно-ли удивляться, что французская цивилизація оказываетъ такое сильное вліяніе на ея нравы? Въ сущности, мы уже съ незапамятныхъ временъ являемся образцами для испанцевъ, и волей-неволей они не перестаютъ подражать намъ.