V.
Литераторы по профессіи: Хиль-и-Сарате. -- Гарценбушъ. -- Бретонъ де Лосъ Эрреросъ, -- Гарсіа Гутьересъ. -- Ларра. -- Эспронседа.
Обратимся теперь къ писателямъ по профессіи и разсмотримъ сначала тѣхъ изъ нихъ, которые преимущественно посвящали себя драматической литературѣ. Здѣсь наше вниманіе останавливаютъ четыре главныя силы: Хиль-и-Сарате, Гарценбушъ, Бретонъ де Лосъ Эрреросъ и Гарсіа Гутьересъ.
Хиль-и-Сарате (1796--1861) былъ однимъ изъ самыхъ ревностныхъ и упорныхъ приверженцевъ классической школы, но общее увлеченіе поколебало наконецъ и его; послѣ 1833 года онъ рѣшился измѣнить своему прежнему направленію и выступилъ съ драмой, написанной уже въ чисто романтическомъ духѣ, -- Carlos II el Hechizado, которая имѣла большой успѣхъ и надолго удержалась на испанской сценѣ, благодаря оригинальности замысла и его художественному исполненію. Это -- живая и вѣрная картина мадридскаго двора въ концѣ XVII столѣтія, относящаяся къ царствованію послѣдняго представителя Австрійскаго дома. Авторъ, не уклоняясь отъ исторической правды, рисуетъ намъ этого околдованнаго короля именно такимъ, каковъ онъ былъ въ дѣйствительности: слабый, больной, обездоленный физически и умственно, онъ съ трудомъ влачитъ свою жалкую жизнь, безучастно взирая на разложеніе монархіи среди разгара честолюбивыхъ страстей, и, приближаясь къ могилѣ, не умѣетъ даже обезпечить своего наслѣдія, a только безпрерывно мучится тѣми еуевѣрными страхами, что сама-же его династія умышленно распространяла въ народѣ.
Въ этой-же драмѣ есть и другое лицо, еще болѣе жизненное и характерное, чѣмъ самъ король, это -- великій инквизкторъ Фруаланъ Діасъ, -- типъ совершенно аналогичный съ Клодомъ Фролло Виктора Гюго. Въ немъ авторъ совмѣстилъ все ехидство, все лицемѣріе и дьявольское коварство высшихъ духовныхъ властей, этихъ князей церкви, страхомъ порабощающихъ себѣ робкія души, этихъ тайныхъ развратниковъ, проповѣдующихъ цѣломудріе, этихъ ненасытныхъ честолюбцевъ, надменно взирающихъ, какъ цѣлая нація склоняетъ передъ ними колѣна и вручаетъ имъ свою совѣсть. Концентрируя все это въ одномъ лицѣ, Хиль-и-Сарате создаетъ вполнѣ законченный типъ на вѣчное назиданіе испанцамъ, чтобы, увидѣвъ ясно, они уже не захотѣли снова отдаваться во власть этихъ исчадій мрака и поняли наконецъ, что имъ нечего ждать отъ своего обветшалаго католицизма, всегда служившаго лишь тормазомъ въ развитіи національныхъ yмственныхъ силъ.
ѣрный и проч. Но ни въ одной изъ нихъ уже нѣтъ той энергіи таланта, той мощи и оригиналъности, какими изобилуетъ его Карлъ II, создавшій успѣхъ и славу автору не только въ высшемъ классѣ общества, но и во всѣхъ его слояхъ. Однакожъ, несмотря на выдающійся талантъ, Хиль-и-Сарате все-таки не могъ существовать однимъ литературнымъ заработкомъ, поэтому въ 1835 году онъ вынужденъ былъ принять очень незначительное мѣсто въ министерствѣ внутреннихъ дѣлъ, a потомъ, примкнувъ мало-по-малу къ партіи умѣренныхъ, вынесъ еще трехлѣтній искусъ за время регентства Эспартеро и только послѣ 1843 года получилъ наконецъ болѣе видное назначеніе. Въ царствованіе Изабеллы онъ уже участвуетъ въ измѣненіи закона объ общемъ образованіи; тогда-же было составлено имъ Руководство къ литературѣ, которое и понынѣ еще служитъ главнымъ учебнымъ пособіемъ для испанскаго юношества.
Имя Гарценбуша (род. въ 1806 г.) всегда соединяется съ его лучшимъ произведеніемъ -- Сердечная исторія въ Теруэлѣ. Это -- прелестная піеса, полная чувства, жизни и страсти, сразу доставившая автору вполнѣ заслуженную славу. Всецѣло преданный литературному дѣлу, по природѣ молчаливый, необщительный, Гарценбушъ жилъ затворникомъ въ своемъ кабинетѣ, не принимая почти никакого участія въ современныхъ интересахъ. Народившійся романтизмъ казался ему не болѣе, какъ возвратомъ къ старинной литературѣ "плаща и шпаги", но, стараясь примѣниться къ новымъ требованіямъ, онъ самъ сталъ писать въ томъ-же духѣ и продолжалъ до тѣхъ поръ, пока видимое утомленіе публики не принудило его остановиться. Впослѣдствіи недостатокъ матеріалъныхъ средствъ заставилъ Гарценбуша промышлять сочинительствомъ разныхъ феерій, дававшихъ ему гораздо больше денегъ, чѣмъ самыя лучшія изъ его литературныхъ произведеній, и такимъ образомъ этотъ крупный талантъ, постепенно мельчая, дошелъ-бы до полнаго паденія, еслибъ его не спасли нѣкоторыя вліятельныя лицща, доставивъ Гарценбушу завѣдываніе главной мадридской библіотекой. Съ той поры прежній драматургъ преображается въ ученаго критика, подъ его руководствомъ выходятъ въ свѣтъ полныя собранія сочиненій Тирсо де Молина и Рюиса Аларкона, которымъ и понынѣ придаютъ особенную цѣнность приложенныя къ нимъ изслѣдованія и примѣчанія издателя, точно также его обширный обзоръ золотого вѣка испанской литературы остается самымъ капитальнымъ изъ всѣхъ историческихъ трудовъ въ этомъ родѣ.
Бретонъ де Лосъ Эрреросъ (род. въ 1801 г.) отличался еще болѣе живымъ и оригинальнымъ умомъ. Избѣгая трагедіи и въ особенности мелодрамы, онъ избралъ своимъ поприщемъ комедію и въ этой формѣ старался изобразить на сценѣ всѣ смѣшныя и прискорбныя явленія своей эпохи. Всего онъ написалъ около шестидесяти пьесъ, правда, многія изъ нихъ только переведены или, по принятому тогда выраженію, передѣланы съ французскаго; но тѣмъ не менѣе онѣ такъ хорошо были приноровлены къ требованіямъ и нравамъ современнаго испанскаго общества, что нисколько не уступали оригинальнымъ и пользовались большою популярностью, какъ напр. El Tercero en la discordia (Посредникъ въ ссорѣ), Una de Tantas (Одна изъ многихъ), Un quarto de hora (Четверть часа) и проч. Его знаменитая комедія Марцела, явившаяся на сценѣ въ 1831 году, блещетъ такимъ остроуміемъ, такимъ живымъ, неподдѣльнымъ юморомъ, такою мѣткостью слова, что многія изъ ея изреченій вошли въ обиходный разговоръ и сдѣлались какъ-бы пословицами. Это истинный комическій талантъ своего временп: онъ клеймитъ развитіе ажіотажа въ обществѣ, осмѣиваетъ напускную страсть къ музыкѣ, нелѣпость модъ, подражаніе иностранцамъ, отсутствіе въ жизни естественности и простоты, -- смѣется и заставляетъ публику хохотать надъ ея-же собственными недостатками. Вы не найдете y него ни философскихъ мудрствованій, ни глубокаго анализа человѣческаго сердца, онъ не вдается ни въ какія отвлеченности, a только живо схватываетъ самыя характерныя черты, мастерски освѣщаетъ ихъ и рельефно ставитъ на видъ. Если въ цѣломъ его піесы и страдаютъ иногда отсутствіемъ внутренней связи, или глубины замысла, за то каждая отдѣльная сцена, полна блестящаго остроумія, жизни, движенія, и при этомъ его тонкая, граціозная сатира никого не язвитъ особенно больно и зло. На женщинъ Бретонъ де-Лосъ Эрреросъ смотритъ скорѣе съ французской точки зрѣнія, чѣмъ съ испанской: онѣ всегда y него неискренны, разсчетливо кокетливы, притворны даже въ любви и, сами не ощущая страсти, способны только разжигать ее въ своихъ поклонникахъ.
Съ цѣлью пополненія его скромныхъ средствъ, доставляемыхъ сценическимъ авторствомъ, ему, такъже, какъ и Гарценбушу, была предложена должность главнаго библіотекаря; но, послѣ 1840 года, онъ лишился ея, благодаря одной слишкомъ мѣткой сатирѣ, принятой на свой счетъ нѣкоторыми особами изъ мадридской національной гвардіи. Тогда, пользуясь его затруднительнымъ положеніемъ, реакція поспѣшила привлечь на свою сторону такого даровитаго пособника, предложивъ ему въ 1843 году редактированіе оффиціальной газеты. Съ тѣхъ поръ Эрреросъ былъ потерянъ для сцены, къ стыду испанской публики, не захотѣвшей даже обезпечить своего Скриба.
Гарсіа Гутьересъ (род. въ 1813 г.) -- четвертый изъ названныхъ нами писателей, обнаружилъ особенную склонность къ романтизму. Къ его творчеству принадлежитъ превосходная рыцарская драма Трубадуръ, изъ которой впослѣдствіи Верди создалъ свою оперу. Первое представленіе этой драмы, состоявшееея 1-го марта 1836 года, вызвало цѣлое событіе въ мадридскомъ обществѣ. Еще утромъ имя автора оставалось никому неизвѣстнымъ, a вечеромъ уже весь городъ только и говорилъ, что объ этомъ бѣдномъ молодомъ писателѣ, который, послѣ многихъ испытаній, явился изъ Кадикса, чтобы испробовать счастья въ столицѣ. Черезъ нѣсколько лѣтъ Гарсіа Гутьересъ поступилъ волонтеромъ въ одинъ изъ отрядовъ, дѣйствовавшихъ противъ карлистовъ, но и въ лагерной жизни онъ не переставалъ служить своему истинному призванію къ литературѣ. Послѣдующими произведеніями, не всѣми, конечно, a нѣкоторыми изъ нихъ, -- онъ вполнѣ оправдалъ ту славу, какую сразу доставилъ ему Трубадурь. Мы назовемъ здѣсь El Rey monje, El Encubierto de Valencia, Simon Boccanegra, какъ наиболѣе выдающіяся, остальнымъ-же не особенно посчастливилось, и это сильно раздражало огромное самолюбіе автора, уже избалованнаго первымъ блестящимъ успѣхомъ. Не замѣчая въ публикѣ прежняго энтузіазма, не видя, чтобы слава его увеличивалась, онъ самъ началъ охладѣвать къ своему дѣлу и задумалъ покинуть родину. Въ 1843 году Гутьересъ уже окончательно приводитъ эту мысль въ исполненіе и переселяется въ Америку навсегда. Сначала Гаванна, потомъ городъ Мерида на полуостровѣ Юкатанѣ открываютъ ему радушное гостепріимство, имъ онъ посвящаетъ всю силу своего таланта и воображенія, всѣ горячіе порывы своей творческой души. Такимъ потерямъ нерѣдко подвергаются народы, не дающіе должной цѣны своимъ національнымъ талантамъ. Гарсіа Гутьересъ бѣжитъ изъ отечества, чтобы искать себѣ счастія въ чуждой странѣ, донъ Маріано Хосе де Ларра, извѣстный болѣе подъ псевдонимомъ Фигаро, -- убиваетъ себя. Причина одна и та же: неудовлетворенная гордость, невниманіе общества къ дѣйствительнымъ заслугамъ. Пусть-же Испанія упрекаетъ себя за то, что она не сумѣла сохранить развившихся на ея почвѣ, такихъ крупныхъ умственныхъ силъ.
ѣ 24 марта 1809 г., т. е. въ самый разгаръ лихорадочныхъ броженій, вызванныхъ на всемъ Пиренейскомъ полуостровѣ событіями 2 мая 1808 года. Съ самаго ранняго возраста онъ уже отличался необыкновенными способностями къ наукамъ, прилежаніемъ, страстнымъ, горячимъ темпераментомъ и какой-то особой, не дѣтской вдумчивостью. Достигнувъ извѣстности еще юношей, онъ въ 1833 году становится уже надеждой и гордостью молодой испанской литературы; печать привѣтствуетъ его, какъ второго Квеведо, a цензура, испуганная мѣткими сатирами подъ заглавіемъ Cartas del pobrecito Habladoг, усиливаетъ противъ него свои ослабшія было гоненія.
Жизненный путь этого писателя очень коротокъ; онъ простирается только до 13 февраля 1837 года, -- до того рокового, несчастнаго дня, когда пистолетнымъ выстрѣломъ Ларра положилъ конецъ своимъ нравственнымъ страданіямъ. Говорятъ, что онъ былъ доведенъ до отчаянія намѣреніемъ любимой женщины разорвать съ нимъ связь; но мы полагаемъ, что раздраженная страсть, если она и существовала, была лишь предлогомъ или второстепенной причиной самоубійства Ларры; стоитъ только припомнить все, что онъ писалъ въ послѣдніе мѣсяцы своей жизни, чтобы видѣть, какъ слагался въ его душѣ мало-по-малу этотъ мрачный хаосъ разбитыхъ надеждъ, потерянныхъ иллюзій, апатичнаго унынія, глубокаго отчаянія, и самъ собою постепенно выяснялся единственный исходъ -- добровольная смерть.
Помимо памфлетовъ и сатиръ, прославившихъ въ потомствѣ имя Фигаро, онъ перевелъ съ французскаго нѣсколько выдающихся піесъ, ивіѣвшихъ большой успѣхъ на сценѣ; написалъ живую, полную интереса историческую повѣсть Пажь Генриха Слабаго, оригинальную драму Маціасъ и множество литературно-критическихъ статей, преимущественно на такія произведенія, которыя въ данное время привлекали къ себѣ наибольшее вниманіе читающей публики, какъ напр. Антони Александра Дюма, Возстаніе въ Венеціи Мартинеса де-ля Роза, Трубадуръ Гарсіи Гутьереса, Сердечная исторія въ Теруэлѣ Гарденбуша и другія. Здѣсь, какъ и во всемъ его творчествѣ, постоянно проявляется сила таланта съ ея обычными свойствами, -- трезвымъ сужденіемъ, легкимъ, изящнымъ слогомъ, ясностью выраженій и тонкой ироніей, всегда мѣтко попадающей въ цѣль.
Несмотря на свою молодость, Ларра не паддается обманчивой двусмысленности конституціонныхъ доктринъ; можетъ быть, скорѣе чувствомъ, чѣмъ разумомъ, но онъ все-таки понялъ, какая опасность угрожаетъ странѣ отъ системы, не имѣющей въ своемъ основаніи никакихъ твердыхъ принциповъ ему казалось, что эта искусственная система поведетъ лишь къ умноженію должностныхъ лицъ, которыя во всякомъ общественномъ дѣлѣ прежде всего будутъ усматривать свой частный интересъ. Потому-то онъ съ такой безпощадной ироніей осмѣиваетъ своихъ соотечественниковъ, стремящихся только рядиться въ конституціонную тогу, его пугаютъ плотоядные инстинкты, таящіеся въ обществѣ, и, глядя на все болѣе и болѣе возрастающее лихоимство, онъ предугадываетъ его послѣдствія въ будущемъ, -- видитъ смуты, продажность, безначаліе, монаховъ, превращающихся то въ таможенныхъ чиновниковъ, то въ контрабандистовъ.
Вообще, современная ему эпоха производитъ на него крайне неутѣшительное впечатлѣніе. Вотъ какъ онъ самъ характеризуетъ ее:
"Взгляните на Францію, -- что мы видимъ тамъ? Полусвободный народъ, только что совершившій полуреволюцію, на тронѣ полукороль съ полузаконнымъ правомъ; около трона полунаціональная палата, снова подчиняющаяся гнету полумонархической власти, ослабленной полуреволюціей, великая нація, полудовольная, полунедовольная этимъ положеніемъ, живетъ въ ожиданіи новаго потрясенія, можетъ быть близкаго, a можетъ быть и далекаго.
"Въ Италіи властвуетъ папа, почти никому ненужный; въ Голландіи -- король, почти бѣшеный, въ Константинополѣ -- почти умирающая имперія, въ Англіи -- почти невыносимая національная гордость. A вотъ и полудряхлая Испанія, -- то молодящаяся, съ подкрашенными волосами, то опять сѣдая, сгорбленная; страна, до сихъ поръ считающая себя недозрѣлой, хотя правильнѣе ее можно назвать перезрѣлымъ плодомъ, уже отпавшимъ отъ своей вѣтви. Въ провинціяхъ ея идетъ полувандейская война съ вождемъ, почти ничего не смыслящимъ, всюду безчисленное множество почти ни на что неспособныхъ людей; постоянное вмѣшательство полусоюзныхъ націй, какъ слѣдствіе полузабытыхъ полудоговоровъ. Словомъ, куда ни обернись, -- вездѣ царитъ это громадное полу или почти, заполонившее собой весь міръ".
Ничего не могло быть вѣрнѣе приведенной характеристики современнаго общества, руководимаго тогдашними доктринерами, -- этими творцами такъ называемой консервативной системы, или, лучше сказать, -- прирожденными врагами всякихъ положительныхъ началъ и всякой догмы. До 1870 года мы могли еще не придавать большого значенія такимъ безпринципнымъ порядкамъ, не вѣря предупрежденіямъ нѣкоторыхъ здравомыслящихъ людей и находя преувеличенными ихъ опасенія относительно прочности существовавшаго соціальнаго строя.
Но теперь, когда мы видимъ, куда низвели Францію эта потеря чистыхъ идеаловъ, это забвеніе самыхъ основныхъ началъ гражданственности и патріотизма, намъ уже ясно становится, что остроумная шутка сатирика была вовсе не шуткой, a вѣрнѣйшей фотографіей того болѣзненнаго состоянія, въ какомъ мы изнываемъ, благодаря нашему обожанію золотого телъца, поклоненію всякому успѣху и стремленію къ однимъ только матеріальнымъ интересамъ.
Къ сожалѣнію, -- кто привыкаетъ видѣть во всемъ лишь смѣшную или безобразную сторону, кто всюду ищетъ только повода къ порицаніямъ да ироніи, тотъ навѣрное обрекаетъ себя на полное разочарованіе. Сердце его черствѣетъ, исчезаетъ вѣра въ идеалъ, и скоро самая жизнь утрачиваетъ для него всякую прелесть. Забудетъ онъ все, что есть лучшаго и возвышеннаго въ мірѣ человѣческихъ чувствъ, что есть чистаго и отраднаго въ семейныхъ привязанностяхъ, мощнаго и жизненнаго въ духѣ всякой націи, даже спустившейся до глубокаго паденія, усомнится онъ наконецъ и въ существованіи высшей справедливости, и въ непреложности естественныхъ законовъ, управляющихъ нами. Такъ было и съ Ларрой: расположенный болѣе, чѣмъ кто-либо, видѣть однѣ лишь мрачныя стороны, онъ не уберегъ себя отъ паденія въ пропасть. Семейная жизнь обращается для него въ непрерывную муку, потому что, женатый по любви, отецъ двухъ прелестныхъ и горячо любимыхъ имъ дѣтей, онъ вступаетъ въ другую, незаконную связь; общественныя бѣдствія, не перестававшія тяготѣть надъ его отечествомъ, вызываютъ въ немъ только желчное раздраженіе и полную безнадежность, потому что онъ потерялъ вѣру въ свой народъ, погрязшій въ невѣжествѣ, въ возможность для него иной -- свободной и разумной жизни.
ѣ! Развѣ мы -- французскіе республиканцы, менѣе вынесли въ тяжелую годину франко-прусской войны, послѣ всѣхъ пораженій, пожаровъ, убійствъ, внутреннихъ неурядицъ? Однако эти бѣдствія не убили въ насъ бодрости духа и вѣры въ будущее, напротивъ, мы только поучаемся горькимъ опытомъ и выносимъ изъ него убѣжденіе, что правильная, принципіальная организація необходима для всякаго общества. Народныя массы, когда онѣ не подчинены твердымъ законамъ, -- это не что иное, какъ безпорядочное стадо, не защищенное ни отъ вторженія иноземныхъ враговъ, ни отъ разгула своихъ самыхъ худшихъ инстинктовъ.
Любопытно прослѣдить, какъ мало-по-малу слагалось въ душѣ нашего сатирика его глубокое презрѣніе къ обществу и къ собственной жизни.
"Что болѣе всего дѣлаетъ человѣка несчастнымъ? -- спрашиваетъ онъ и отвѣчаетъ: отсутствіе сноровки въ жизни, незнаніе такихъ непреложныхъ истинъ, что интрига есть необходимое орудіе для обдѣлыванія всякихъ дѣлишекъ, что успѣха надо добиваться не личными дарованіями, a посредствомъ вліятельныхъ связей. Чтобы жить и благоденствовать, надо самому кричать o своихъ достоинствахъ, хотя-бы и не имѣлось таковыхъ; надо лгать, когда не выгодно говорить правду, клеветать на безотвѣтныхъ, нападать на беззащитныхъ, ратовать, но не противъ рожна, a за рожонъ, надо презирать всякія убѣжденія и, не имѣя внутренно ни одного, все-таки держаться тѣхъ, которымъ предстоитъ близкое торжество, чтобы потомъ, улучивъ минуту, провозгласить ихъ громко и умѣстно; надо познать людей, чтобы легче было наигрывать на слабыхъ струнахъ дружиться, если это выгодно, эксплуатировать женскую привязанность, какъ одну изъ самыхъ благодарныхъ почвъ. Чувства любви, чести, долга и другія иллюзіи -- все это лучше выбросить изъ головы; жениться надо только по разсчету, и главное -- никогда не влюбляться иначе, какъ слегка и мимоходомъ".
Грустно дойти до такого мрачнаго понятія o человѣческой нравственности, но еще грустнѣе, что всѣ эти ироническіе совѣты вызваны самой-же дѣйствительностью. Не видимъ-ли мы на каждомъ шагу ихъ разнообразныхъ примѣненій къ обыденной жизни? Дѣло только въ томъ, что, взятыя отдѣльно, эти характерныя черты нерѣдко заключаютъ въ себѣ всю житейскую мудрость такъ называемыхъ практичныхъ людей, a сгруппированныя въ одно цѣлое -- онѣ представляютъ самый неприглядный, отвратительный типъ. Да, Ларру нельзя упрекнуть въ недостаткѣ наблюдательности: напротивъ, какъ нашъ Бальзакъ, онъ скорѣе страдалъ избыткомъ ея.
Съ 1836 года горькая иронія Фигаро стаяовится для него смертельнымъ ядомъ, и это само собою, послѣдовательно выражается въ его ежедневныхъ бесѣдахь съ публикой по обязанности газетнаго фельетониста. Именно къ тому времени относятся скорбныя стравжцы, написанныя имъ въ день поминовенія умершихъ и озаглавленныя Фигаро на кладбищѣ; въ нихъ уже сказывается полная душевная усталость, безысходная тоска, увеличенная, вѣроятно, общимъ унылымъ видомъ населенія, погребальнымъ звономъ колоколовъ, воспоминаніями, соединенными съ этимъ мрачнымъ торжествомъ.
ѣльно бродилъ по Мадриду и всюду, куда-бы ни направлялся, ему мерещились могилы. На дворцѣ чудилась надписъ: здѣсь погребена монархія, на артиллерійскомъ музеѣ: здѣсь почіетъ мирно испанская доблесть; представлялась то инквизиція при своемъ послѣднемъ издыханіи, то коммерція, блуждающая блѣдной тѣнью по опустѣлымъ улицамъ, когда-то полнымъ шумнаго движенія, оживленной дѣятельности торговаго люда. На зданіи биржи -- опять эпитафія: здѣсь погребенъ испанскій кредитъ. Громадная столица будто вся облечена въ саванъ и мечется въ предсмертной агоніи.
A внутри себя, въ своемъ собственномъ сердцѣ, -- что видитъ онъ? О, все ту-же могилу, только съ еще болѣе зловѣщей надписью: здѣсь погребена надежда!
Въ праздникъ Рождества Фигаро опять говоритъ своимъ читателямъ o снѣдающей его тоскѣ; на этотъ разъ онъ проводитъ сравненіе между собою и своимъ слугой, -- неотесаннымъ Санчо, a самъ, упавшій духомъ, извѣрившійся Донъ-Кихотъ, взываетъ къ тѣни Вертера, какъ-бы въ предвидѣніи близкаго мрачнаго конца.
Черезъ полтора мѣсяца послѣ этого душевный недугъ его усиливается еще болѣе: давно грозившій ему разрывъ съ любимой женщиной совершился, и подъ этой послѣдней тяжестью окончательно склонилась чаша вѣсовъ. Ларра уступаетъ скопленію роковой силы: онъ, -- любимый мужъ, отецъ семейства, прославленный писатель, который долженъ-бы чувствовать въ своей груди біеніе сердца всей Испаніи, служить ей свѣточемъ, -- онъ покидаетъ поле битвы, признаетъ себя побѣжденнымъ.
Смерть его производитъ удручающее впечатлѣніе на всю страну, и она то-же словно теряетъ вѣру въ самое себя; энергія ея ослабѣваетъ, она уже не хочетъ идти далѣе по пути, намѣченному Мендисабаломъ, a только старается сохранить одни начала, положенныя этимъ государственнымъ дѣятелемъ.
ѣтъ другого поэта. Среди общей печали, -- изъ толпы вдругъ выступилъ молодой человѣкъ, подошелъ къ незарытой еще могилѣ и съ глубокимъ волненіемъ проговорилъ стихи, возбудившіе тогда (зачеркнуто:невыразимый) единодушный энтузіазмъ:
И гудитъ, и стонетъ благовѣстъ печальный.
Сердце надрывая скорбью и тоской;
То рыдая плачетъ и привѣтъ прощальный
Онъ несетъ къ могилѣ мрачной и сырой.
Тамъ почіетъ мирно тотъ, кто въ жизни этой
Вѣрить разучился въ свѣтлый идеалъ;
ѣснею пропѣтой, --
Чуждый упованья, счастьемъ несогрѣтый,
Смѣло ея цѣпя онъ навѣкъ порвалъ.
Онъ увялъ, какъ вянетъ и цвѣтокъ душистый,
Истомленный зноемъ солнечныхъ лучей;
ѣдно, какъ источникъ чистый,
Влагу потерявшіи въ почвѣ каменистой,
Иль въ пескѣ сыпучемъ посреди степей.
Нѣтъ, слѣды оставилъ и цвѣтокъ сожженный,
ѣ дальней высохшій ручей:
Въ нѣжномъ ароматѣ и въ травѣ зеленой,
ѣ, влагой напоенной,
Путника чаруя свѣжестью своей.
Спи, боецъ сраженный! Жалкое забвенье
ѣ:
Вспомнятъ и прочтутъ ихъ наши поколѣнья,
Силы истощая въ жизненной борьбѣ.
Спи въ покоѣ вѣчномъ, но храня сознанье,
Чтобъ повѣдать міру всѣ твои страданья,
Скорбь души усталой, муки отрицанья, --
Все, что ты извѣдалъ, покидая свѣтъ.
ѣтъ забвенья въ этой сторонѣ,
И царитъ всевластно тамъ любовь святая, --
Видя, какъ я плачу, гробъ твои провожая,
ѣ! {*}
{* Ese vago clamor que rasga el viento
Vano remedo del postrer lamento
áver sombrío y macilento
Que en sucio polvo dormirá mañana.
Acabo su mission sobre la tierra;
ños y de gloria,
Y se entrego a ese sueño sin memoria,
Que nos lleva á otro mundo á despertar.
Era una flor que marchito el estio,
-----
Ya no se siente su murmullo vano,
Ya esta quemado el tallo de la flor,
ía su aroma se percibe,
Ese manto de yerba y frescura
Hijos son del arroyo criador.
Donde no llegue á tu cegado oido
ía
Que otro poeta cantará por ti.
á una ofrenda de cariño
Mas grata, si, que la oracion de un hombre,
Pura como la lagrima de un niño,
í!
Hay un recuerdo de ayer,
Una vida como aquí
Detrás de ese firmamento...
Como el que tengo de ti!}
То былъ Соррилья -- почти юноша, съ длинными волнистыми волосами, съ печальнымъ взоромъ, съ мелодичнымъ голосомъ, проникающимъ въ душу. Публика горячо приняла его и привѣтствовала въ немъ новый, нарождаюіційея талантъ, можетъ быть, еще болѣе сильный, чѣмъ тотъ, который только что схоронили. Но, увы, вскорѣ пришлось убѣдиться, что это не болѣе, какъ пѣвецъ въ духѣ древнихъ Romanceros, труверъ, повторяющій старинныя баллады. Увлеченный первымъ успѣхомъ, онъ слишкомъ легко поддался неумѣреннымъ похваламъ тѣхъ реакціонеровъ, что отреклись уже отъ современныхъ идей и старались врскресить отжившіе типы рыцарской католической Испаніи. Правда, въ эту эпоху отреченія и нравственной слабостк Соррилья дѣлается моднымъ поэтомъ, но за то первый-же теряетъ мало-по-малу и самоуваженіе, и вѣру въ свои силы. Онъ, -- когда-то полный блестящихъ надеждъ, встрѣченный съ энтузіазмомъ, какъ достойный преемникъ Ларры, -- теперь, по прошествіи нѣсколькихъ лѣтъ, уже не чувствуетъ себя способнымъ оправдать этихъ ожиданій и, въ порывѣ отчаянія, даже оскорбляетъ дорогую память, называя "проклятымъ" свой талантъ, родившійся на могилѣ "нечестивца".
Соррилья сказалъ это въ стихахъ, написанныхъ около 1844 года, и какой-же рѣзкій, печальный контрастъ представляютъ они съ той сердечной рѣчью, которой внималъ весь Мадридъ, провожая въ могилу своего Фигаро!
ѣ Соррильи испанская революція не создала истиннаго поэта, за то она по справедливости можетъ гордиться другимъ, хотя менѣе плодовитымъ, но несравненно болѣе крупнымъ талантомъ, по силѣ мысли и слова. Мы разумѣемъ здѣсь дона Хосе де-Эспронседа, дающаго намъ уже не безсодержательныя мелодіи, не сцены изъ религіозныхъ преданій, не описанія боя быковъ да воинственныхъ вызововъ и дуэлей, какъ Соррилья, a жизнь со всѣми ея современными треволненіями. Это поэтъ школы Байрона, Альфреда де Мюссе, Леопарди; онъ проникнутъ всѣми нашими идеями, всѣми нашими лучшими чувствами, ему не чужды ни наши стремленія, ни вѣрованія, ни сомнѣнія, мы находимъ въ немъ откликъ на все, что печалитъ насъ, волнуетъ, радуетъ, возбуждаетъ въ душѣ негодованіе, симпатію, или ненависть. Никакія полумѣры невозможны по отношенію къ его творчеству, -- Эспронседа можетъ быть или другомъ, иди врагомъ своего читателя, -- средины тутъ нѣтъ. Порвавъ со всѣми предразсудками своей страны, онъ не щадитъ и католической вѣры, -- этой древней супруги испанскаго народа, называя ее "старой вѣдьмой", цѣлые вѣка сжимающей въ своихъ дряхлыхъ объятіяхъ "отважнаго, мощнаго богатыря". Его знаменитая легенда, подъ заглавіемъ Студентъ Лисардо, открываетъ передъ нами всю глубину той пропасти, куда погрузила Испанію ея всесильная церковь.
ѣдомой женщиной подъ непроницаемымъ покрываломъ, онъ слѣдуетъ за ней, ему чудится страстное волненіе, слышатся подавленные вздохи любви, и онъ идетъ, идетъ все дальше, до самой глубины преисподней. Юноша однако не смущается, оправившись отъ перваго изумленія, онъ срываетъ покрывало съ таинственной незнакомки, увлекшей его, и вмѣсто воображаемой молодой красавицы, видитъ скелетъ. Испанія точно такъ-же цѣлые вѣка со страстью слѣдовала за своей католической церковью и нашла въ ней смерть.
Эспронседа, какъ и Ларра, впервые увидѣлъ свѣтъ при звукахъ набата, пробудившаго Испанію вначалѣ девятнадцатаго вѣка. Отецъ его состоялъ на службѣ кортесовъ и командовалъ арміей во время войны за независимость; a геніальный сынъ родился въ 1810 году, въ маленькомъ городкѣ Эстрамадуры, среди лагернаго шума, подъ звуки боевой трубы, -- и эта воинственная обстановка словно отпечатлѣлась на самой натурѣ поэта; вся жизнь его была непрерывной эпопеей за освобожденіе народовъ.
Отъ 1820 до 1823 года Эспронседа еще полусознательно присутствуетъ при всѣхъ событіяхъ этого революціоннаго періода, закончившагося, какъ извѣстно, вторженіемъ герцога Ангулемскаго; но уже во время наступившей затѣмъ реакціи онъ, вмѣстѣ съ другими членами союза Нумантины, заключенъ въ Гвадалаксарскій монастырь на четырнадцатомъ году отъ рожденія. Здѣсь будущій знаменитый поэтъ составляетъ планъ своей первой поэмы Пелайо, намѣреваясь изобразить въ ней борьбу христіанской Испаніи съ магометанскимъ нашествіемъ.
ѣдованія полиціи вскорѣ принудили его покинуть отечество. Сначала онъ отправился въ Гибралтаръ, потомъ въ Лиссабонъ; a когда приближался къ воротамъ этой столицы, въ карманѣ y него, за путевыми издержками, оставалось не болѣе двухъ франковъ; такая сумма показалась ему слишкомъ ничтожной для начала жизни въ богатомъ городѣ, и онъ предпочелъ бросить свои мелкія монеты въ волны рѣки Тахо.
Конечно, это доказываетъ крайнюю безпечность и непредусмотрительность юноши; но при гордомъ сознаніи своей душевной силы, беззавѣтной отваги, молодости и красоты, -- онъ чувствовалъ себя обладателемъ цѣлаго міра; такъ могло-ли устрашить его временное безденежье?
ѣло слишкомъ близкаго сосѣдства своихъ политическихъ эмигрантовъ и потому потребовало отъ Португаліи, чтобы Эспронседа былъ удаленъ изъ ея предѣловъ. Тогда онъ переселяется сначала въ Лондонъ, потомъ въ Парижъ, гдѣ въ 1830 году впервые примѣняетъ къ дѣлу свои убѣжденія и, со всею пылкостью страстной, великодушной натуры, геройски отстаиваетъ свободу на польскихъ баррикадахъ. Затѣмъ онъ участвуетъ въ пиренейскомъ походѣ и, наконецъ, вступаетъ въ ряды защитниковъ Польши, стремившейся въ то время стряхнуть съ себя иго Россіи.
ѣ амнистіи, объявленной Фердинандомъ VII, Эспронседа однимъ изъ первыхъ возвраoается въ свое отечество и здѣсь, подъ покровительствомъ министра Cea Бермудеса, поступаетъ даже въ королевскую гвардію. Впрочемъ, очень не на долго: стихи, произнесенные имъ на какомъ-то банкетѣ; разомъ лишаютъ его службы и правительственной благосклонности.
Въ 1833 году молодой поэтъ становится журналистомъ, но это повело лишь къ тому, что журналъ El Siglo (Вѣкъ), гдѣ онъ былъ принятъ въ число сотрудниковъ, подвергся запрещенію за его статьи. Въ 1835 году и въ началѣ 1836-го онъ болѣе, чѣмъ кто либо, старался поддержать возбужденное состояніе въ народѣ, которое такъ неожиданно разрѣшилось событіями въ Гранхѣ. Эспронседа, какъ и Ларра, въ смущеніи останавливается передъ ними, даже не пытаясь противодѣйствовать мирному соглашенію, послужившему прелюдіей къ конституціи 1837 года. Но онъ воспрянулъ снова, какъ только правительство вознамѣрилось посягнуть на муниципальныя вольности, и всей душой отдался движенію 1840 г., въ надеждѣ на скорое провозглашеніе республики.
Мечты эти, однако, не осуществились, потому что не настала еще пора для республики въ Испаніи. Эспронседа ѣлаться отъ такого опаснаго и безпокойнаго человѣка, удалила его въ Гагу, назначивъ секретаремъ посольства; a сырой, холодный климатъ этой страны убійственно отразился на его уже надломленномъ организмѣ, которому больше всего были нужны жаркіе солнечные лучи. Потомъ, когда жители Аликанте избрали Эспронседу своимъ депутатомъ на конгрессѣ, онъ снова возвратился въ Мадридъ и съ энтузіазмомъ былъ встрѣченъ тамъ свободомыслящей молодежью, но въ то время ему уже не долго оставалось жить: внезапная острая болѣзнь подкосила поэта, не достигшаго еще и 32 лѣтъ, 23-го мая 1842 года Испанія лишилась въ немъ одного изъ своихъ лучшихъ сыновъ.
Въ нашемъ общемъ обзорѣ мы, конечно, не могли дать полнаго понятія o томъ лихорадочномъ, бурномъ волненіи, o тѣхъ непрерывныхъ тревогахъ, въ какихъ Эспронседа изводилъ свою жизнь. Къ безостановочной подвижности при самыхъ исключительныхъ внѣшнихъ условіяхъ, къ постояннымъ перемѣнамъ мѣста, среды, общественныхъ отношеній, прибавьте еще врожденную пылкость натуры и неутолимую жажду сильныхъ ощущеній, что скорѣе всего способствуетъ прожиганію жизненныхъ силъ. Азартныя игры, кутежи, разгулъ, война со всѣми ея бѣдствіями и пагубными случайностями, горячая вѣра въ политическіе принципы при полномъ безвѣріи религіозномъ, дѣятельное участіе въ различныхъ заговорахъ, мимолетныя, но сильныя увлеченія женщинами, изъ которыхъ даже самыя добродѣтельныя не могли противостоять его неотразимому обаянію, его страстной, патетической рѣчи, -- вотъ что наполняло всю жизнь поэта и привело ее къ преждевременному концу.
Во второй главѣ своей прекрасной поэмы Diablo -- mundo (Дьяволъ -- это міръ) Эспронседа вспоминаетъ объ одной изъ этихъ женщинъ, называемой имъ Терезой, и сосредоточиваетъ всю силу своего таланта въ посвященныхъ ей строфахъ. Онѣ заканчиваются сжатымъ, но мощнымъ стихомъ, полнымъ скорби и ужаса:
Que haya un cadaver mas, que importa al mundo? {*}
ѣло міру,
Что явится еще одинъ ничтожный трупъ?...}
Достойно вниманія, что въ этой поэмѣ, въ этихъ мелодичныхъ стихахъ, изобилующихъ поэтическими мыслями и образами, какъ-то невольно чувствуется, насколько сильнѣе и великодушнѣе любовь этой женщины, умирающей отъ ея избытка и вмѣстѣ отъ раскаянія, что ею нарушена святость семейнаго долга, -- насколько она выше и чаще любви самого поэта, правда, страстной, но не глубокой, непрочной, исключитедьно чувственной любви Донъ Жуана по натурѣ, хотя и ужасающагося иногда жалкой роли соблазнителя и тоскливо ищущаго въ своемъ увлеченіи чего-то болѣе возвышеннаго, чѣмъ простое удовлетвореніе страсти.
Эспронседа написалъ сравнителъно немного; все его творчество ограничивается небольшимъ томомъ лирическихъ стихотвореній, нѣсколькими журнальными статьями да отрывками двухъ поэмъ, уже названныхъ нами: Реіауо и Diablo -- mundo. Первая изъ нихъ была задумана и начата еще въ ранней юности, но такъ и осталасъ недоконченной; вторая имѣетъ много общаго съ поэмой Байрона Донъ Жуанъ; тѣ-же въ ней поэтическія чувства, тѣ-же сомнѣнія, та же горячность сердца, та же возвышенность мыслей.
ѣ сложившійся человѣкъ, въ умственномъ -- младенецъ. Обращенный изъ дряхлаго старика въ мощнаго, полнаго жизни юношу, онъ вступаетъ въ міръ со всѣми задатками страстей и желаній, свойственныхъ человѣческой природѣ, но безъ малѣйшаго понятія o нравственныхъ и общественныхъ законахъ. Имя его -- Адамъ, съ перваго-же своего появленія въ цивилизованномъ мірѣ онъ подвергается преслѣдованію за свою наготу, затѣмъ попадаетъ въ тюрьму, гдѣ имъ плѣняется одна изъ заключенныхъ и посвящаетъ его во всѣ тайны порока и преступленія, при чемъ онъ попрежнему остается чуждымъ всякаго понятія o различіи между добромъ и зломъ. По выходѣ изъ тюрьмы, юноша все такъ-же безсознательно готовъ совершить кражу, но на пути ему встрѣчается женщина, несравненно болѣе прекрасная, чѣмъ его первая подруга, и имъ овладѣваетъ глубокое, еще не испытанное до той поры душевное водненіе. Здѣсь поэтъ уже даетъ полный просторъ своей необузданной, могучей фантазіи; не стѣсняясь никакими условными правилами, онъ на протяженіи цѣлыхъ семи пѣсенъ непрерывно увлекаетъ насъ разнообразіемъ впечатлѣній, яркой живописью картинъ, силою выраженія чувствъ, неожиданными переходами отъ одного драматическаго положенія къ другому. Смерть не дала ему окончитъ эту непереводимую поэму, -- это печальное, но дивное созданіе своего смятеннаго ума.
ѣхъ поръ не перестанутъ повторяться на немъ пѣсни Пирата, Козака, стихотворенія Нигцш, Палачъ и проч. Ни одинъ изъ поэтовъ еще не владѣлъ этимъ благозвучнымъ языкомъ съ такимъ блескомъ, съ такой силой и граціей.
Постараемся дать приблизительное понятіе o его Пѣснѣ Пирата, гдѣ такъ мощно выражается идея безграничной человѣческой власти, изолированной отъ общества и порвавшей съ нимъ всякую связь. Мы приводимъ здѣсь только вступленіе и первый куплетъ самой пѣсни, такъ какъ главнымъ содержаніемъ ея послѣдующихъ многочисленныхъ строфъ является все тотъ-же надменный вызовъ и людямъ и стихіямъ.
По высокимъ бортамъ бригантина
И зіяютъ, и смертью грозятъ.
Не страшитъ она мощь исполнена;
Поражаетъ врага, словно громомъ изъ тучъ,
И не дологъ съ нимъ пагубный бой.
ѣтъ въ облакахъ,
Отразился въ лазурныхъ волнахъ;
Ихъ играючи вѣтеръ вздымалъ,
Раздувалъ онъ на мачтѣ вѣтрила;
Въ освѣщенный луною безбрежный просторъ,
На кормѣ горделиво стоялъ.
За туманною далью, направо,
ѣвалъ онъ мечтою своей
Блескъ и роскошь восточной страны;
A налѣво -- предъ нимъ величаво
Вольный воздухъ пиратъ полной грудью вдохнулъ
ѣлъ средь ночной тишины:
Лети, корабль, летя впередъ!
И ярость гнѣвныхъ, бурныхъ водъ,
И мощь вражды людской.
ѣ нашей мѣры нѣтъ,
ѣтъ силы, равной намъ,
A слава доблестныхъ побѣдъ
Гремитъ по всѣмъ морямъ.
Не даромъ ты Гроза всѣхъ странъ, --
ѣть насъ могь?...
Знамена гордыхъ англитанъ
Лежатъ y нашихъ ногъ.
И корабль несется, съ буйнымъ вѣтромъ споря,
ѣ отчизна -- море,
Дорогая воля -- мой единый Богъ!... {*}.
{* Con diez cañones por banda,
á toda vela,
No corta el mar, sino vuela
ín;
Bajel pirata, que llaman
En todo mar conocido,
Del uno al otro confín.
Y alza en blando movimiento
Olas de plata y azul.
Y ve el capitán -- pirata,
Asia á un lado, al otro Europa
Y allà á su frente Stambol.
Navega, velero mio,
No tormenta, ni bonanza
Tu rumbo á torcer alcanza
á sujetar tu valor.
Veinte presas
A despecho
Y han rendido
Sus pendones
ên naciones
Oue es barco mi tesoro
Es mi Dios la libertad,
Mi ley, la fuerza y el viento,
única patria, la mar.}
Въ оригиналѣ -- это прелестное стихотвореніе съ припѣвомъ послѣ каждаго куплета, какъ y Беранже; но при всемъ нашемъ восхищеніи его поэтической формой, мы все таки должны замѣтить, что воспѣваемое имъ величіе духа не подходитъ къ идеалу современныхъ обществъ, самое существованіе которыхъ зиждется на взаимной связи людей и на ихъ самоотверженной преданности отечеству.
Въ противоположность лирическимъ произведеніямъ, проза Эспронседы оставляетъ желать очень многаго; видно, что этотъ человѣкъ родился стихотворцемъ и не можетъ хорошо выражать своихъ мыслей иначе, какъ стихами.
Здѣсь мы ограничимся одними крупными писателями, достаточно характеризующими литературное движеніе въ десятилѣтній періодъ отъ 1833 до 1843 г., и не станемъ перечислять всѣхъ второстепенныхъ талантовъ, проявившихся въ то-же время; такъ какъ ихъ дѣятельность продолжается и въ послѣдующіе годы, то намъ кажется болѣе удобнымъ отнести ее къ царствованію Изабеллы II. Тогда въ нашемъ обзорѣ займутъ должное мѣсто между выдающимися лицами своей эпохи -- драматическій писатель Руби, юрис-консультъ Пачеко, поэтъ Вентура де-ля Вега, публицисты Донозо Кортесъ, Ферминъ Кавальеро и многіе другіе. Если не достоинствомъ произведеній, то уже одной своей численностью они могутъ доказать, что движеніе 1830 г. не осталось безплоднымъ, что оно возбудило умственную дѣятельность въ обществѣ и привлекло къ участію въ литературѣ не одни только высшіе классы, считавшіе ее до тѣхъ поръ своимъ исключительнымъ достояніемъ.
ѣнно, что каждый изъ новыхъ благодѣтельныхъ элементовъ въ жизни испанской націи является прямымъ слѣдствіемъ торжества ея революціи. Однако, не будемъ слишкомъ увлекаться. Въ литературномъ движеніи этой эпохи мы должны отмѣтить одну очень печальную сторону, которую уясняетъ намъ слѣдующая выдержка изъ наблюденій Месонеро Романоса:
"Освобожденіе мысли, подъемъ всѣхъ жизненныхъ силъ и энергіи, всегда проявляющійся въ эпохи политическихъ смутъ и борьбы, ослѣпительный блескъ новыхъ идей и вызванныя ими такія-же блестящія надежды, -- все это произвело въ нашемъ молодомъ поколѣніи какоето лихорадочное стремленіе къ дѣятельности, a вмѣстѣ съ тѣмъ и къ популярности всякаго рода, политической, литературной, артистической...
"Къ сожалѣнію, эти чистые, безкорыстные порывы оказались недолговѣчными: вполнѣ законная жажда литературной славы вскорѣ обратилась y нашихъ писателей въ простое честолюбіе, въ стремленіе къ матеріалънымъ благамъ, къ высокому положенію на іерархической лѣстницѣ; правительство-же ловко воспользовалось этой слабостью: посредствомъ усиленнаго поощренія, -- наградъ и почетныхъ назначеній при посольствахъ да министерствахъ, оно заглушило во многихъ поэтахъ всѣ прежнія идеальныя чувства и заставило ихъ служить своимъ цѣлямъ. Но что еще хуже, -- эти блестящія перспективы и открытіе всевозможныхъ карьеръ породили не мало бездарныхъ писателей, которымъ нужны были уже не лавры, a лишь служебныя должности съ высокимъ окладомъ да отличія въ видѣ орденовъ. И всего этого они легко добивались лестью въ плохихъ стихахъ и прозѣ, всякаго рода лакействомъ въ литературной формѣ".