КНИГА ВТОРАЯ.
Романтизмъ въ эпоху первой гражданской семилѣтней войны и въ продолженіе регентства Эспартеро.
1833-1843.
I.
ѣтній періодъ.
Кортесы не сумѣли воспользоваться благопріятными условіями 1812 и 1820 гг., чтобы привлечь народъ къ дѣлу революціи посредствомъ радикальныхъ мѣръ, ѣе, то успѣшно совершилось въ теченіе десяти лѣтъ, слѣдовавшихъ за смертъю Фердинанда VII.
Упраздненіемъ монастырей и всякихъ духовныхъ общинъ, назначеніемъ къ продажѣ съ торговъ всѣхъ обширныхъ владѣній духовенства -- Мендисабалъ и его сотрудники подрыли до самаго корня основу стараго порядка, ѣдра націи и совершили настоящее перерожденіе испанскаго общества.
При внимательномъ взглядѣ на Пиренейскій полуостровъ послѣ долгой гражданской войны, тяготѣвшей надъ нимъ во все время регентства Христины отъ 1833 до 1840 года, и послѣ трехлѣтняго правленія Эспартеро (1840--1843), насъ поражаетъ необычайная нравственная перемѣна, совершившаяся во всѣхъ слояхъ населенія и наглядно проявляющаяся въ моментъ провозглашенія совершеннолѣтія юной королевы Изабеллы.
массы коснѣли въ своей неподвижности, съ тупымъ равнодушіемъ подчиняясь традиціямъ, завѣщаннымъ вѣками. Нѣтъ, въ эту эпоху передъ наблюденіемъ историка всюду являются новые типы людей съ иными взглядами, иными мыслями и стремленіями, -- словно какая-то свѣжая жизненная струя влилась во весь общественный организмъ и пробудила въ немъ дѣятельную силу. Не далѣе, какъ вчера еще, каждый спокойно оставался на мѣстѣ, опредѣленномъ ему отъ рожденія, не помышляя даже o возможности какихъ либо измѣненій къ лучшему въ своемъ жалкомъ прозябаніи изо дня въ день; a нынче -- и въ столицѣ, и почти во всѣхъ городахъ испанское населеніе разомъ встрепенулось, ощутило въ себѣ небывалую бодрость и энергію, всюду закипѣла оживленная дѣятельность, и внѣ этого общаго движенія могли оставаться развѣ только глухія деревни, гдѣ не наклеивались на столбахъ объявленія o pacпродажѣ монастырскихъ имуществъ. Но за исключеніемъ такой глуши, всюду возникали новыя надежды, измѣнялись и самыя понятія o значеніи труда. Вѣдь именно тунеядство монаховъ было источникомъ всѣхъ ихъ пороковъ, возбудившихъ наконецъ общественное негодованіе и сдѣлавшихъ предметомъ ненависти и отвращенія весь этотъ рой паразитовъ, корыстныхъ, сластолюбивыхъ, проникнутыхъ лицемѣріемъ. Возникшая реакція противъ духа созерцательной праздности, признанной главной причиной нравственнаго упадка, вызвала потребность дѣйствовать, промышлять, спекулировать, производить. Безсильная скорбь объ утраченной Америкѣ замѣнилась бодрымъ стремленіемъ къ плодотворной эксплуатаціи родной земли.
Вмѣстѣ съ внутренней перемѣной произошла и внѣшняя въ самомъ костюмѣ испанцевъ. Они отвергли парики, индійскія трости, штаны въ обтяжку, башмаки съ металлическими пряжками. Всѣ старыя моды исчезли, смѣнившись болѣе простой, однообразной одеждой современныхъ французовъ.
Жизнь общества еще полна лишеній, недостатокъ матеріальныхъ и умственныхъ средствъ ощущается всюду, но по крайней мѣрѣ оно уже не прозябаетъ, a начинаетъ жить всѣми фибрами.
ѣзкія измѣненія въ самыхъ нравахъ страны естественно должны отражаться на ея литературѣ, и дѣйствительно, ни одинъ изъ испанскихъ писателей той, эпохи не остается безучастнымъ къ общему движенію, они стараются уяснить его, анализируя и обсуждая со всѣхъ сторонъ.
ѣется, каждый смотритъ на совершающееся съ своей личной точки зрѣнія: одинъ жалѣетъ o прошломъ и не довѣряетъ будущему; другой съ презрѣніемъ отвергаетъ традицію и съ энтузіазімомъ привѣтствуетъ прогрессъ; но всѣ равно признаютъ вторженіе новыхъ началъ и ихъ несомнѣнное торжество надъ старыми.
Весь этотъ десятилѣтній періодъ (1833--1843) не что иное, какъ естественное развитіе зародыша, вынесеннаго Испаніей изъ ея увлеченія романтизмомъ въ 1830 году; но такіе моменты усиленнаго народнаго движенія никогда не поддаются характеристикѣ въ общихъ чертахъ, потому что они представляютъ не опредѣленную физіономію цѣлаго, a множество разнообразныхъ дѣятельныхъ силъ и умовъ, стремящихся по различнымъ направленіямъ.
Избрать исключительнымъ представителемъ эпохи какого нибудь одного писателя и сгруппировать вокругъ него всѣхъ другихъ -- было-бы пріемомъ не вѣрнымъ, не подходящимъ къ дѣйствительности. Кто-жъ въ самомъ дѣлѣ могъ совмѣстить въ себѣ всѣ идеи, всѣ надежды и стремленія націи въ пору ея кипучей дѣятельности и выразить ихъ во всей полнотѣ?
ѣнію, наиболѣе яркими литературными выразителями этого періода испанской жизни являются памфлетистъ Ларра и поэтъ Эспронседа. Оба они полны того глубокаго, страстнаго негодованія, какое побудило Испанію стряхнуть съ себя разомъ иго клерикализма, такъ долго тяготѣвшее надъ ней всею тяжестью; для нихъ обоихъ была видна та бездна нравственнаго и умственнаго растлѣнія, въ какую погружали испанскій народъ его духовные и политическіе руководители. Но смерть слишкомъ рано унесла обоихъ, когда ихъ молодыя, горячія силы еще не успѣли окрѣпнуть и уравновѣситься зрѣлымъ сужденіемъ. Вотъ почему во всемъ творчествѣ этихъ писателей нѣтъ ни опредѣленно сложившихся идеаловъ, ни поученій, ни указаній для ихъ современниковъ, -- ничего, кромѣ скептическаго духа отрицанія. Они лишь протестуютъ и разрушаютъ въ то время, когда дѣло критики уже окончено, и на очереди стоитъ другая существенная задача, -- согласить коренныя національныя чувства и вѣрованія воспріимчиваго народа со всѣми открытіями науки, со всѣми требованіями разума.
ѣ даннаго періода хотя одинъ дѣятель, проникнутый сознаніемъ этой насущной необходимости и достаточно сильный, чтобы дать вѣрное направленіе своимъ соотечественникамъ въ ихъ тревожномъ исканіи прямого пути? Нѣтъ, среди представителей испанской мысли, въ пору ея смутнаго броженія, мы не находимъ ни одного, удовлетворяющаго такому требованію. Всѣ писатели, какихъ намъ предстоитъ назвать, -- и скептики, и эклектики, и католики, и классики, и романтики, -- сами являются лишь болѣе или менѣе вѣрными отголосками общества, выразителями его неустойчивыхъ идей, стремленій и чувствъ, но ни одинъ не въ силахъ привести ихъ въ стройный порядокъ и направить къ единой, разумной цѣли. Оставляя общественное мнѣніе бродить впотьмахъ, въ какомъ-то полунаучномъ туманѣ, его призванные вожди не исполнили своего назначенія и тѣмъ приняли на себя отвѣтственность передъ будущимъ за всѣ послѣдствія этихъ умственныхъ колебаній.
Но, если писатели того времени и не отличаются ни логичностью, ни глубиною, ни силою мысли, за то почти всѣ стремятся расширить свое творчество, не ограничиваясь тѣсными рамками какого нибудь спеціальнаго рода литературы, какъ это бываетъ большею частію въ періоды ея упадка. За немногими иеключеніями, они скорѣе вдаются въ противоположную крайность, поэтому, при оцѣнкѣ ихъ дѣятельности, оказывается непримѣнимой обычная классификація на поэтовъ, прозаиковъ и проч. Здѣсь будетъ вѣрнѣе иное дѣленіе, сообразное съ высотой положенія, занимаемаго въ обществѣ каждой группой, и степенью ея значенія въ немъ, -- тѣмъ болѣе, что это наивно-преувеличенное чувство собственнаго значенія сильно вліяло и на умственный складъ самихъ писателей, и на характеръ ихъ произведеній.
Итакъ, мы займемся послѣдовательно тремя группами: литераторовъ-аристократовъ, литераторовъ, являвшихся въ роли политическихъ дѣятелей, и, наконецъ, литераторовъ по профессіи, -- тѣхъ, кому умственное творчество, помимо иныхъ цѣлей, служило и средствомъ къ жизни.