IѴ.
Bторой періодъ абсолютизма (1823-1830).
Высадка короля въ Пуэрто Санта-Маріа, послѣ сдачи Кадикса герцогу Ангулемскому 1-го октября 1823 года, производитъ новый переворотъ во внутренней жизни Испаніи. Въ это роковое число всѣ наиболѣе просвѣщенные люди, принимавшіе такъ или иначе участіе въ революціи 1820 г., поспѣшили скрыться, или совсѣмъ покинуть отечество. Шайки негодяевъ всякаго рода рыскали по всѣмъ городамъ, преслѣдуя такъ называемыхъ негровъ, т. е. приверженцевъ прогресса; восторжествовавшее духовенство съ дерзкимъ самодовольствомъ снова заняло преобладающее положеніе; все смолкло, ни одинъ голосъ не смѣлъ раздаться въ защиту попранной свободы, и въ этомъ могильномъ безмолвіи непроглядный умственный мракъ распространился по всему несчастному полуострову.
ѣлой націи въ одно мгновеніе могла совершиться такая рѣзкая перемѣна? Но стоитъ только внимателыю присмотрѣться къ тѣмъ ничтожнымъ результатамъ, какіе были достигнуты въ періодъ отъ 1820 до 1823 года, и это неожиданное отступленіе назадъ явится вполнѣ естественнымъ для тогдашней Испаніи; мы увидимъ, что, несмотря на полное измѣненіе политической системы въ государствѣ, умственная дѣятельность конституціоннаго режима въ сущности очень мало разнилась отъ неподвижной спячки предыдущихъ и послѣдующихъ годовъ.
ѣха, было однако, очень трудно, a если кому и удавалосъ обойти разныя преграды встрѣчаемыя печатью, тотъ достигалъ одной лишь несущественной цѣли, въ видѣ рукоплесканій публики, на соразмѣрное же матеріальное вознагражденіе нечего было надѣяться въ то время, когда и первостепенныя піесы не давали авторамъ болѣе 2,000 реаловъ.
Вслѣдъ за возстановленіемъ неограниченной ѣръ, Торрено, Истурисъ, Гальяно, Сааведра, Мартинесъ де-ля Роза и проч., -- бѣжали изъ отечества, a съ ними страна лишиласъ послѣдней нравственной поддержки. Некому было ни возбуждать умы, ни направлять ихъ дѣятельность. Что станется съ едва пробудившейся мыслью народа, какое направленіе примутъ его искусство и литература?
ѣ пристанище на чужбинѣ, знакомясь съ иными нравами и обычаями, усвоивая лучшіе плоды европейской цивилизаціи, испанцы старались придать хоть какое нибудь оживленіе своей общественной жизни.
ѣйствительности, жажда развлекающихъ удовольствій ощущалась сильнѣе, и мадридское населеніе настойчиво стало требовать празднествъ и зрѣлищъ, a такъ какъ прежнія артистическія общины распались, то буржуазія поспѣшила восполнить пробѣлъ, Сформировавъ новыя отдѣльныя труппы актеровъ изъ своей же среды. Само собою разумѣется, что эти импровизированные артисты не блистали ни умѣньемъ, ни талантами, но они все-таки поддерживали по мѣрѣ силъ эстетическое настроеніе публики въ пору всеобщей нравственной апатіи.
Одинъ изъ писателей того времени, Месонеро Романосъ, посвятившій себя исключительно характеристикѣ мадридскаго общества, очень удачно очертилъ въ своемъ произведеніи "Escenas matritenses" эти такъ называемыя домашнія комедіи -- Comedia Casera. Замѣшательство, безтолковая сутолока, полная неопытность, -- вотъ обычные спутники подобныхъ представленій, тѣмъ только и полезныхъ, что они еще ярче выдѣляютъ достоинства настоящаго сценическаго искусства съ его могучимъ, благотворнымъ дѣйствіемъ на зрителей. A между тѣмъ сколько требовалось хлопотъ веякаго рода, чтобы устроить даже такую пародію: прежде всего надо было подобрать полный комплектъ исполнителей, принадлежащихъ къ одному кружку, затѣмъ найти президента, и непремѣнно изъ правительственной сферы, такъ какъ высшее покровительство являлось необходимымъ условіемъ для всякаго любительскаго спектакля, словомъ, приходилось одновременно вербовать и актеровъ, и участниковъ въ расходахъ, и даже самихъ зрителей. Когда главныя препятствія были пройдены, общество дѣлилось на коммиссіи, принимавшія заботы o пріисканіи и устройствѣ мѣста для сцены, o декораціяхъ, освѣщеніи, костюмахъ, перепискѣ ролей и проч.; на президентѣ естественно лежала обязанность выхлопотать разрѣшеніе правительства; потомъ, послѣ безконечныхъ толковъ и пререканій при выборѣ самой піесы, шли безпорядочныя репетиціи, и наконецъ наступалъ великій день публичнаго представленія, завершавшійся иногда восторженными рукоплесканіями, a чаще полнымъ посрамленіемъ всей труппы, если она оказывалась неспособной удовлетворить ожиданіямъ публики.
ѣщались, по крайней мѣрѣ тою частью общества, которая, ради моднаго увлеченія итальянской оперой, заполонившей всѣ театры, не хотѣла измѣнять твореніямъ Лопе де-Вега, Кальдерона, Моратина и другихъ; относительный же успѣхъ драматическихъ представленій не замедлилъ возродить къ жизни распавшіяся артистическія товарищества и заставилъ театры de la Cruz и del Principe отворить свои двери сценическимъ писателямъ, поощряя ихъ къ новому творчеству.
Приведемъ здѣсь, ради иллюстраціи, краткую характеристику дона Карильо, главнаго театральнаго цензора, безъ санкціи котораго не могло пройти на сцену ни одно драматическое произведеніе. "Отецъ Каридьо, монахъ изъ обители della Victoria, былъ человѣкъ дородный, даже тучный, одинаково тяжелый какъ на поступь, такъ и на пониманіе. Опрятность видимо не входида въ число его добродѣтелей: всегда грязный, нечесаный, съ явными слѣдами нюхательнаго табаку на платьѣ, онъ однимъ уже своимъ внѣшнимъ видомъ производилъ отталкивающее впечатлѣніе. Вмѣстѣ съ театральнымъ цензорствомъ отецъ Карильо соединялъ обязанности духовника преступниковъ, осужденныхъ на смерть, и пріобрѣдъ извѣстность въ этой второй профессіи, рѣзко отличаясь даже отъ своихъ собратій безсердечностью и грубостью отношенія къ жертвамъ, когда онѣ въ послѣдній разъ склонялись передъ алтаремъ, желая, можетъ быть, излить въ покаяніи всю скорбь, разрывавшую сердце. Въ такія-то минуты, если духовникъ находилъ несчастнаго слишкомъ преступнымъ, онъ говорилъ ему съ угрожающимъ жестомъ: "Довольно, тебѣ прямая дорога въ адъ!".
И никогда ни единой искры сочувствія, или хотя-бы просто жалости! Какое ему было дѣло до того смертельнаго ужаса, отчаянія, тоски и нервнаго, болѣзненнаго смятенія, что испытываетъ человѣкъ въ виду предстоящей смерти? Пошлой моралью да грубыми, неумѣстными укоризнами онъ только усиливалъ нравственную пытку, потому-то его появленіе было еще ненавистнѣе для осужденныхъ, чѣмъ самого палача. Но отецъ Карильо съ особеннымъ рвеніемъ, даже съ какимъ-то наслажденіемъ исполнялъ эту мрачную обязанность, своими неугомонными рѣчами и движеніями онъ не давалъ покоя несчастной жертвѣ, и чѣмъ слабѣе оказывалась она, тѣмъ назойливѣе онъ ее мучилъ и тѣмъ полнѣе торжествовалъ. Какъ-то разъ, когда по обыкновенію онъ сопровождалъ одного изъ преступниковъ, не за долго до роковой минуты, на дорогѣ къ мѣсту казни показался вѣстникъ прощенія, еще издали махая бѣлымъ платкомъ и спѣша доскакать во время, пока палачъ не успѣлъ совершитъ своего страшнаго дѣла. Отецъ Карильо нахмурилъ брови, видимо недовольный такой развязкой. "Вотъ вѣдь несчастье, -- говорилъ онъ впослѣдствіи, -- кажется, никогда еще мнѣ не удавалось такъ хорошо подготовить осужденнаго, a его вдругъ оставляютъ жить!"
ѣкоторыя черты: непроходимое невѣжество, страсть къ изысканнымъ яствамъ, доходившую до обжорства, и желаніе во что-бы то ни стало прослыть знатокомъ въ литературѣ. Таковъ былъ этотъ человѣкъ, передъ которымъ поневолѣ преклонялись директора всѣхъ театровъ. Къ счастію, они скоро изучили его главныя слабости и не преминули обратить ихъ въ свою пользу: при всякомъ удобномъ случаѣ они предлагали отцу Карильо обильное угощеніе, такъ что въ концѣ концовъ театръ получилъ для него особенную притягательную силу, онъ даже сталъ напускать на себя восхищеніе талантомъ Тирсо де Молина, a дирекція, пользуясь его невѣжествомъ, выдавала ему за произведенія этого автора множество различныхъ піесъ изъ стараго репертуара; тогда строгій цензоръ безпрепятственно допускалъ на сцену каждую, каково-бы ни было ея содержаніе.
ѣпости: такъ, напримѣръ, слова -- бѣднякъ, бѣдность, нищета -- были изгнаны изъ употребленія, на томъ глубокомысленномъ основаніи, что они могутъ возбудить антагонизмъ къ богатымъ, выраженія -- мой ангелъ, обожаю тебя и т. п. допускались не иначе, какъ въ религіозномъ смыслѣ: a сказать -- побѣда (ѵictoria) мнѣ ненавистна -- нельзя было ужъ ни въ какомъ случаѣ, такъ какъ, по мнѣнію цензора, театральная публика легко могла отнести такую фразу къ монастырю de la Victoria, къ которому принадлежалъ самъ отецъ Карильо. Если вздумаютъ. поставить какую нибудь старую трагедію, напр. Клитемнестра, гдѣ въ заключеніе Орестъ убиваетъ мать, цензоръ тотчасъ-же налагаетъ свое veto, требуя, чтобы развязка была измѣнена такъ или иначе, потому что матереубійца не долженъ появляться на сценѣ {Galería de la litteratura Española. A. Ferrer del Rio.}.
Проложить себѣ свободный путь въ эти трудныя времена удалось только одному писателю, имѣющему очень много общаго съ нашимъ остроумнымъ Скрибомъ. То былъ Бретонъ де-Лосъ Эрреросъ, родившійся въ 1801 году. Еще юношей онъ выступилъ съ своими первыми комедіями и началъ вводить на сцену новый прелестный репертуаръ, полный игривости, граціи и тонкой наблюдательности, по его произведеніямъ можно шагъ за шагомъ прослѣдить всѣ перепетіи нравовъ испанскаго общества въ этотъ періодъ броженія и рѣзкихъ переходовъ.
ѣе посчастливилось другому писателю тогоже времени, -- Хилю-и-Сарате, его трагедіи Бланка Бурбонская и Родриго такъ и не пробились на сцену: благочестивый цензоръ нашелъ, что нельзя выставлять передъ публикой нецѣломудренныхъ монарховъ (tan aficionados à las muchachas, какъ онъ выражался).
Однако, при своемъ враждебномъ отношеніи ко всякаго рода новшествамъ, отецъ Карильо почему-то былъ менѣе строгъ къ переводамъ французскихъ трагедій, a это уже являлось большимъ счастіемъ, особенно, когда испанская сцена разомъ обогатилась двумя крупными артистическими талантами, -- Латорре и Концепціонъ-Родригесъ, шедшихъ по слѣдамъ великаго Майкеза и возвратившихъ трагедіи ея утраченный блескъ. Въ продолженіе всего этого періода мадридская публика переполняла театральныя залы при каждомъ представленіи Андромахи, Ифигеніи, Митридата, Маріи Стюартъ, Дѣтей Эдуарда и проч. Нужно замѣтить, что всѣ эти пьесы переводились лучшими литературными силами, такъ какъ, вслѣдствіе гоненія на оригинальное творчество, испанскіе писатели, въ томъ числѣ Сарате и Бретонъ -- волей-неволей должны были посвящать себя переводамъ. Такимъ образомъ, если y публики были отняты Корнель и Вольтеръ, то взамѣнъ она пріобрѣла Расина, Казимира Делавиня и другихъ, дававшихъ здоровую пищу ея уму и сердцу. Къ тому-же не безполезно было ознакомиться со многими дѣйствительными красотами нашего классическаго репертуара въ то время, когда во Франціи народившійся романтизмъ уже вступалъ въ ожесточенную борьбу съ классицизмомъ. Слѣдя съ полнымъ пониманіемъ за этой борьбой, испанская интеллигенція могла сознательно выбрать для себя то или другое направленіе.
ѣвица Тосси, прибывшая въ то время въ Мадридъ, возбудила такой филармоническій энтузіазмъ, что Талія со всѣми ея талантливыми служителями разомъ была покинута и забыта публикой, всѣ только и говорили, что o новомъ оперномъ Фениксѣ да o дивныхъ созданіяхъ Россини. Главный impresario Гримальди, -- мужъ актрисы Концепціонъ Родригесъ, -- сама она, Латорре и другой замѣчательный актеръ Капрара тщетно старались противостоять этому неистовому увлеченію мадридскаго общества, они вынуждены были удалиться въ Севилью и тамъ выжидать болѣе благопріятныхъ временъ. За ними послѣдовалъ и Бретонъ де-Лосъ Эрреросъ, предварительно написавъ злую сатиру на мадридское населеніе, полную горькихъ упрековъ за его непостоянство и жалкую измѣну своему національному театру. Въ порывѣ негодованія, онъ не сообразилъ, что такое увлеченіе не могло быть продолжительнымъ уже вслѣдствіе своей крайней напряженности, что къ тому-же оно являлось вполнѣ естественнымъ и свидѣтельствовало лишь объ успѣхѣ современной цивилизаціи въ развитіи эстетическаго чувства.
ѣ еще служитъ необходимой принадлежностью всякой библіотеки, молодые поэты группировались вокругъ бывшаго директора коллегіи Санъ-Матео, закрытой, какъ мы уже говорили, въ 1823 году, въ силу измѣнившихся политическихъ обстоятелъствъ. Вынужденный оставить преподавательскую дѣятельность въ основанной имъ коллегіи, Альберто Листа радушно открылъ двери своего дома для тѣхъ изъ учениковъ, въ которыхъ замѣчалъ особенное дарованіе и наклонность къ истинному поэтическому вдохновенію. Подъ его руководствомъ и при его участливомъ содѣйствіи Хосе де Эспронседа, Вентура де-ля Вега, Патриціо де-ля Эскозура, еще въ школьномъ возрастѣ, учредили между собой въ 1824 году академію изящной словесности подъ названіемъ El Mirto, гдѣ они не только обсуждали важнѣйшіе вопросы литературной критики, но и сообщали другъ другу свои первыя произведенія.
Нѣтъ сомнѣнія, что искренній энтузіазмъ этого юнаго тріумвирата благотворно отразился-бы на его дальнѣйшей дѣятельности, если-бы тутъ не вмѣшалась слишкомъ прозорливая и не по разуму усердствующая полиція, къ несчастію, она усмотрѣла въ основаніи литературной ассоціаціи зловредныя политическія цѣли, вслѣдствіи чего академія El Mirto распалась, и названные нами поэты пошли различными путями. Вентура де-ля Вега, по своимъ врожденнымъ наклонностямъ болѣе тяготѣвшій къ высшей сферѣ общества, сталъ вырабатывать изъ себя поэта джентльмена, и это удалось ему въ такомъ совершенствѣ, что вскорѣ онъ нашелъ возможнымъ опоэтизировать даже самого Фердинанда VII, a потомъ, въ 1828 году, онъ восхвалялъ уже въ красивыхъ, изящныхъ стихахъ усмиреніе Каталоніи послѣ войны Агравіадосовъ.
Патриціо де-ля Эскозура не столько мечталъ o пріобрѣтеніи литературной славы, сколько o возможности играть въ своемъ отечествѣ какую нибудь выдающуюся политическую роль, но онъ не успѣлъ, какъ его собратъ Вентура де-ля Вега, заручиться покровителъствомъ всесильныхъ людей, a потому, при распаденіи Нумантины, вынужденъ былъ покинуть страну и на нѣкоторое время присоединиться къ испанскимъ эмигрантамъ въ Парижѣ. Благодаря своей юности, не внушавшей серьезныхъ опасеній правительству, онъ вскорѣ получилъ разрѣшеніе вернутъся на родину, гдѣ, поступивъ на службу въ артиллерійскій полкъ, совсѣмъ покинулъ свою музу ради изученія военнаго искусства.
ѣдній изъ этого тріумвирата и, можетъ быть, единственный, дѣйствительно достойный названія поэта, -- донъ Хосе Эспронседа, подвергся наибольшему гоненію, еще не оправившись отъ недавней болѣзни, онъ сначала былъ вынужденъ укрыться въ монастырѣ, a потомъ, когда силы возстановились, -- бѣжать заграницу. Преслѣдованія полиціи, при недостаточности матеріальныхъ средствъ, заставляютъ его вести бродячую жизнь то въ Парижѣ, то въ Лисабонѣ, то въ Лондонѣ, перебиваясь изо дня въ день, терпя всевозможныя лишенія, и какъ рѣзко должно было дисгармонировать это бѣдственное положеніе съ его красивой, изящной наружностью, отмѣченной природнымъ величіемъ, съ его блестящимъ талантомъ! Подобно Байрону и Альфреду де Мюсcэ, Эспронседа являетея яркимъ представителемъ того поколѣнія, въ которомъ антирелигіозный скептицизмъ не исключалъ гуманныхъ чувствъ и самыхъ возвышенныхъ рыцарскихъ идей. Байронъ всей душой отдается борьбѣ за свободу Греціи, Эспронседа сражается въ Парижѣ на іюльскихъ баррикадахъ 1830 г., вступаетъ волонтеромъ въ ряды защитниковъ Польши, рискуетъ жизнью въ борьбѣ противъ Священнаго Союза. Въ то время онъ былъ извѣстенъ только немногимъ любителямъ, но хвалебные отзывы Листы вскорѣ прославили его имя.
ѣ есть какое-то заразительное свойство: то самое общество молодыхъ писателей, что до тѣхъ поръ подавало однѣ только надежды, вскорѣ уже могло гордиться появленіемъ въ своей средѣ крупнаго сатирика -- Хосе-Маріано де Дарра, вполнѣ достойнаго преемника Квеведо. Вентура де-ля Вега первый прозрѣлъ въ немъ задатки блестящей будущности и съ горячностью, исключительно свойственной молодости и таланту, создалъ ему славу даже ранѣе, чѣмъ она была заслужена. Да, счастливая участь выпала молодежи 1830-хъ годовъ! Какъ во Франціи, такъ и въ Испаніи, она была проникнута стремленіемъ къ идеалу, горячо увлекалась поэзіей и съ благоговѣйнымъ уважевіемъ относилась къ таланту. A теперь, -- не замѣнилось-ли все это низменной страстью къ чувственнымъ наслажденіямъ да жаждой пріобрѣтенія матеріальныхъ богатствъ?
Изъ всѣхъ литературныхъ дѣятелей Испаніи, Эспронседа и Ларра наиболѣе ярко отражаютъ въ себѣ ея стремленіе освободиться наконецъ отъ пеленокъ, окрѣпнуть нравственно, возмужать, но ихъ творчество не принадлежитъ къ данному періоду 1823--1830, -- оно только нарождается и слѣдовательно не можетъ вліять на теченіе общественной жизни, полное развитіе его силы еще впереди, и если мы упоминаемъ теперь объ этихъ писателяхъ, то лишь потому, что считаемъ необходимымъ отмѣтить тѣ условія, при которыхъ они появились.
ѣваемое театромъ отъ цензурной строгости, должно казаться милостью сравнительно съ тѣмъ, что выносила журналистика. Буквально нельзя было написать ни одной строчки политическаго содержанія безъ особаго правительственнаго разрѣшенія, печать вся находилась во власти клерикаловъ и служила исключительно интересамъ церкви.
ѣе серьезной, научной литературѣ, такъ какъ Мадридъ вообще никогда не отличался наклонностью къ глубокому философскому мышленію. Онъ не любитъ слишкомъ тяжеловѣсныхъ или отвлеченныхъ произведеній, -- вотъ почему, въ то время, какъ, при энергичномъ содѣйствіи Листы, тамъ растутъ и развиваются беллетристическіе таланты, -- мыслители и философы все-таки отсутствуютъ. Можно подумать, что сухой, удушливый, измѣнчивый климатъ испанской столицы не благопріятствуетъ правильному развитію мозговыхъ функцій.
ѣятельности, мы находимъ въ Барцелонѣ, гдѣ, до печальныхъ событій, отмѣтившихъ владычество графа Испанскаго, подъ вліяніемъ французскихъ и итальянскихъ (зачеркнуто:кальвинистовъ) начала было формироватъся новая каталонская школа. Въ 1824 г. Арибо и Лопецъ Солеръ, вмѣстѣ съ другими писателями, предприняли изданіе философскаго обозрѣнія, подъ заглавіемъ El Europeо; но послѣдовавшія затѣмъ событія разсѣяли эту маленькую группу прежде, чѣмъ она успѣла окрѣпнуть. Лопецъ Солеръ, извѣстный своими попытками распространить въ Испаніи нѣмецкую теорію эстетики, болѣе другихъ обратилъ на себя всеобщее вниманіе, но, по независящимъ отъ него обстоятельствамъ, вскорѣ вынужденъ былъ прекратить свою пропаганду.
ѣ стремленія, какими были одушевлены издатели El Europeo. "Арибо, -- говоритъ онъ, -- и въ особенности Лопецъ Солеръ отличались какимъ-то одухотвореннымъ выраженіемъ лицъ. Глубоко изучивъ эстетическія теоріи. преимущественно Шиллера, они были проникнуты ими, такъ-же, какъ и духомъ средневѣкового рыцарства, горячо увлекались искусствомъ, итальянской оперой, современнымъ романтизмомъ, придавали важное значеніе воспитанію отдѣльной личности, съ уваженіемъ относились и ко многимъ обычаямъ своей родины, тѣсно связаннымъ съ ея религіей, законами, условіями самой природы и другими общественными элементами, a все это, вмѣстѣ взятое, ясно показываетъ, насколько живительно и благотворно должно быть ихъ дѣйствіе на общество, особенно-же на такое, какъ наше, съ давнихъ поръ исключителыю поглощаемое лишь религіозными да политическими заботами".