«ВОЗМЕЗДИЕ»
Начало Второй империи, 1850-е годы, было временем лютейшей реакции, старавшейся истребить все пережитки революции 1848 г. Подвергались бесконечным репрессиям деятели революции и участники сопротивления декабрьскому перевороту. Империя преследовала передовых демократических писателей, обрекала на ссылку Пьера Дюпона и Пьера Лашамбоди. Многие писатели — Виктор Гюго, Феликс Пиа, Эжен Сю, Дюма-отец — предпочли эмигрировать, присоединившись к уже ранее бежавшим за границу поэтам и писателям 1848 г. В виде меры «воспитательного» воздействия на писателей Вторая империя в 1850-х годах подвергла судебным преследованиям Гюстава Флобера, Шарля Бодлера, обоих братьев Гонкур и других писателей.
Политическая поэзия лагеря демократии вынуждена была смолкнуть. При Второй империи ее заменили выступления рептильных поэтов вроде официального барда Империи, бездарного и заслуженно забытого ныне Бельмонте. Состязаться с ним пытался и Бартелеми, принявшийся подобострастно воспевать в своих одах и кантатах приход новой Империи («Второе декабря», «Глас народный», «Императрица» и др.), а далее славить военные авантюры Наполеона III, столь шумливо объявившего при своем воцарении, что «Империя — это мир».
Революционно-политическая поэзия в 1850-х годах оставалась лишь за рубежом. И тут всего громогласнее прозвучал сборник стихов Виктора Гюго «Возмездие» (1853), с начала до конца целеустремленной грозной книги гнева и мщения. Великий поэт-романтик, столь самозабвенно принимавший участие в борьбе французской республиканской демократии против декабрьского переворота 1851 г. и вынужденный затем бежать в Англию (за голову его назначено было 25 тыс. франков), излил в этой книге всю переполнявшую его ненависть к торжеству Наполеона III, убийцы Второй республики. Гюго-изгнанник1 превратился в некое непрерывно звучащее эхо всех бедствий своей родины. Преступления новых правителей Франции, безудержный разгул политической реакции, разнузданность бонапартистских «усмирителей» общественного недовольства, зловещая деятельность «смешанных комиссий» (созданных для судебной расправы), стоны ссыльных на понтонах, вопли их жен и сирот — все это мучительной болью отзывалось в душе поэта.
«Возмездие» — величественный художественный памятник финального этапа французской поэзии 1848 г.— ярко отражает верность Гюго заветам и надеждам февральской революции, а с другой стороны,— протест и волю к борьбе передовых слоев французской республиканской демократии, еще не переставших дышать воздухом свободы и всего общественного кипения 1848 г. Участие автора «Возмездия» в этой борьбе превратило Гюго в доблестнейшего защитника родины, революции, демократии и человеческого прогресса, в подлинного «поэта нашего столетия во всем значении этого слова», как выразился Беранже в одном из писем 1854 г., в «колосса в оковах, поющего среди бури», каким поэт представлялся молодому Золя. «Возмездие» создало Виктору Гюго в годы Второй империи громадную популярность, особенно среди французской революционной демократии: Жюль Гед знал стихи этой книги наизусть, а среди будущих коммунаров у поэта обнаружилось множество друзей и ценителей.
«Возмездие» — необычайно темпераментный, сокрушительно-сильный памфлет против Второй империи, ее реакционных общественных сил, ее главы Наполеона III Памфлетность эта проявляется уже в композиции сборника, названия отдельных разделов которого пародируют торжественные заявления новоявленного императора. Все полно здесь убийственной и печальной иронии поэта. «Общество спасено»,— провозглашала Вторая империя. Но чем же?— спрашивает Гюго. И отвечает: глубоким падением Франции, массами расстрелов, трупами убитых 4 декабря. «Порядок восстановлен» — благодаря тому, что ребенок получил две пули в голову. «Семья укреплена» — оргиями правящей клики и любовными похождениями императора. «Религия прославлена» — «смешанными комиссиями» и клерикальными писаками. «Власть освящена» — коронованием преступника 2 декабря и смертью благородной мученицы Полины Ролан2. «Устойчивость обеспечена» — мерзким буржуазным самодовольством, гнусной «моралью» делового успеха и обогащения.
Поэт беспощаден в изображении Наполеона III, который так бесконечно подл, что способен запачкать самую грязь, и в лице которого коронованы все французские преступники прошлого и настоящего. Поэт пророчит императору ожидающий его удел — стать каторжником в Тулоне: там был увенчан победой его дядя, но там закончится карьера племянника.
«Возмездии» ту ошибку, которую он допустил в памфлете «Наполеон Малый» (1852), где декабрьский переворот изображен как бы результатом злой воли одного человека. «Он не замечает, — писал по этому поводу Маркс, — что изображает эту личность великой вместо малой, приписывая ей беспримерную во всемирной истории мощь личной инициативы»3. В «Возмездии» Наполеон III остается инициатором и главой переворота, но поэт уже несколько шире ставит вопрос, обрисовывая активное или пассивное пособничество перевороту со стороны различных социальных сил 1851 г.
Так, после Наполеона III поэт обрушивает свою ярость на всех его ближайших сподвижников, на всех этих маньянов, тролозов, барошей, руэров, сент-арно и многих других высокопоставленных авантюристов, запутавшихся в долгах накануне 2 декабря и только и мечтавших обогатиться за счет восстановленной Империи. Гневно громит Гюго и клерикальную реакцию, главную в его глазах вдохновительницу переворота. Архиепископ Сибур, торжественно призывавший 1 января 1852 г. в Нотр-Дам благословение небес на Луи Наполеона, освятивший вместе с папой Пием IX клятвопреступление и массовые убийства, все продажные писаки клерикальных листков во главе с Вейо, все воинствующие церковные ханжи во главе с Монталамбером, все явные и тайные иезуиты — все они страстно разоблачены поэтом. Горькие слова обращает Гюго и к армии, пособнице переворота, забывшей традиции 1792 г., традиции патриотизма и свободы, и превратившейся в декабре в «убийц Родины», нападавших на нее из засады.
Возмущенно бичует Гюго и всех тех, кто, не являясь ни вдохновителем, ни активным участником переворота, проявил по отношению к нему равнодушие, пассивность или трусливое беспокойство за собственное благополучие Таковы в его глазах ренегаты республики, таковы угодливо подчинившиеся перевороту несменяемые судьи, такова и буржуазия, отлично знающая цену Наполеону III, как проходимцу и бандиту, но жаждущая «сильного правительства», способного задушить пугающий ее «красный призрак».
В «Возмездии» бушует пламя революционного романтизма. Все полно здесь неудержимых, необузданно-жарких обвинений, кажущихся даже порою преувеличенными (в чем поэта тенденциозно обвиняла бонапартистская критика). Так и опаляет клокочущая ярость Гюго, накаленная резкость и оскорбительность его проклятий. Все это было рвущейся из его души святой ненавистью к врагам Франции и свободы, отчаянным протестующим воплем Второй республики, побежденной, но еще живой. Могучая сила гневного, бушующего лиризма — главное оружие Гюго в «Возмездии»: поэт стремился взволновать своих читателей, заразить их своим патриотическим негодованием, разбудить в них чувство справедливости, внушить им презрение, законную ненависть к новым поработителям Франции. Риторическое, ораторское начало поэзии Гюго и в «Возмездии» сбивается порою на путь расплывчатых и многоречивых рассуждений, однако оно по большей части воодушевлено впечатлением жизненной правды, а лиризм поэта полон великой, покоряющей искренности. «В этих стихах много какой-то наивной напыщенности, но чувствуется в них все же веяние революции», — передавала Н. К. Крупская отзыв Ленина о «Возмездии»4.
что и разум, и право, и жалость, и песня — все они бегут с его родины, где богом стали насилие и золото.
Такова Франция Второй империи, завоеванная и покоренная венчанным преступником. На что же надеяться поэту, когда все в ней подавлено, придушено, безмолвно?
Мысль поэта-романтика привычно обращается к божеству. В поэме «Искупление» Гюго пишет о том, что все беды и несчастья, свалившиеся в конце концов на Наполеона I, были не чем иным, как возмездием небес за то, что он задушил революцию XVIII в. Восемнадцатое брюмера — вот причина божьего гнева, покаравшего Наполеона и злополучным московским походом, и разгромом при Ватерлоо, и ссылкой на остров Святой Елены.
Но, признавая зависимость человеческих судеб от потусторонней силы, Гюго, как революционный романтик, отвергает старого бога клерикалов, иезуитов и ханжей. Нет, бог на стороне прогресса, демократии и революции, на стороне народных страданий и попранной правды, на стороне всех угнетенных, ссыльных и эмигрантов, и если вспыхнет революция — в ней примет участие архангел с огненным мечом. В сборнике немало различных библейских и евангельских мотивов. По поводу стихотворения «Гремите день и ночь, о трубы мысли гневной!», где Гюго воссоздал образ Иисуса Навина, нельзя не вспомнить иронических слов Маркса о мелкобуржуазных демократах 1848 г., наивно верующих «в силу трубных звуков, от которых пали иерихонские стены», и надеющихся, стоя «перед стеной деспотизма [...] повторить это чудо»5. В другом стихотворении, «Охранитель перед возмутителем», Гюго с печалью писал, что, случись Христу жить в современности, деятельность его представляла бы собой одну крамолу в глазах реакции 1850-х годов и завершилась бы его повой казнью.
силу для борьбы со Второй империей. Природа становится у него одушевленным существом, разделяющим его скорби и упования, разговаривающим с ним голосами волны, моря, звезд. Природа — в вечном движении, бегут реки, клокочут вулканы, журчат подземные ручьи, бушует океан, и вся эта неустанная ее деятельность убеждает поэта в неизменности и тех других потаенных сил, которые рано или поздно подточат властвующее зло и подготовят возвращение свободы.
Гюго ищет в природе и другие вооружающие его символические образы. Могучий океан, умеющий быть и ласковым и грозным, всегда у поэта символ народа. Лев, могучее рычание которого перекрывает визг всякого хищного ночного зверья,— это тоже народ, перед голосом которого смолкнут шакалы 2 декабря. Луна, солнце и звезды, восходящие на горизонте,— символы свободы и прогресса. Романтические упования Гюго на бога и природу дополняются верой в общий прогресс, а особенно верой в родину, в ее силу и достоинство, в величие ее славного прошлого. Вера эта непоколебима, и если поэт горестно призывает Ювенала взглянуть, до какой степени пала Франция, где ныне попрано все прекрасное, то он и тут не утрачивает веры в родину:
... О родина моя! Из пропасти твоей
Ты выйдешь изменясь и во сто крат светлей!6
Политический опыт Гюго, приобретенный им за годы Второй республики, когда он из сторонника конституционной монархии превратился в республиканца-демократа, позволяет поэту поставить и важный вопрос: какова же та реальная земная сила, от которой зависит освобождение его родины? Гюго знает, что много сил готово работать для этой цели: и свободолюбивые традиции Франции, и стойкость ссыльных, и непреклонность эмигрантов-революционеров. Но самая главная сила, ясно ему, — это народ.
«Веселая жизнь» противопоставлял оргиям правящей клики Второй империи зрелище народной нищеты. Поэт вспомнил здесь о тех потрясающих впечатлениях, которые ему довелось, как члену правительственной комиссии Июльской монархии, видеть в 1830-х годах при обследовании жизненных условий бедноты города Лилля. Вот что он пишет:
—
А там, где юный стыд раздавлен мертвой хваткой
И голода, и зла, —
Отец, впуская дочь из-под ночного неба,
Спросить: «Где ты была?»
Подвалы лилльские! Их своды гробовые!
Там, плача, слышал я хрипенье агонии
Средь полной темноты;
Ребенка-призрака у мертвой груди... Это,
Дант, видывал ли ты? О принцы!
Эта скорбь — источник наслаждений
Для вас. О богачи! Вас кормят эти тени!
По каплям собран он, поток богатств позорных —
Вот с этих стен сырых, вот с этих сводов черных,
Из этих вот сердец!
Да, народ бесконечно измучен и обездолен. Но ведь этот же народ был творцом Июльской революции, как и революции 1848 г.! Пусть он теперь в нищете, скован и порабощен по вине Второй империи. Он должен проснуться и спасти Францию от ее насильников. В стихотворении «Народу» поэт обращает к нему страстный призыв:
Так что ж ты спишь во тьме бездонной?
Ты мертв? Не верю! Не понять!
Так что ж ты спишь во тьме бездонной?
Нельзя в такое время спать.
— одна из важных задач «Возмездия». И в эти призывы поэт вкладывает всю силу простых, ясных и убедительных доводов:
Вы безоружны? Вздор! А вилы?
Берите камни! Хватит силы
Из двери тяжкий вырвать крюк!
Великой Францией, как прежде!
Парижем вольным станьте вновь!
Свершая праведное мщенье,
Себя избавьте от презренья,
И с торжественной уверенностью звучат знаменитые строки «Возмездия», столько раз перепечатывавшиеся прессой героических бойцов Сопротивления в годы борьбы с гитлеризмом:
Живые — борются! А живы только те,
Чье сердце предано возвышенной мечте,
Кто, цель прекрасную поставив пред собою,
И, точно факел свой, в грядущее несут
Великую любовь или священный труд!
Высказывания Гюго о народе обычно беглы. В некоторых из них поэт еще не чужд высокопарных романтических представлений о нем, как о «пророке» и «мессии», но другие уже создают в своей совокупности конкретный образ труженика мастерской или полей: народ — это кузнец, выковывающий права всего человечества, это бескорыстный баррикадный боец-рабочий, который всегда боролся за правду и тем более не должен, по мнению поэта, складывать оружия, когда заветы Христа о любви попраны ненавистью реакционеров. Сама революция воплощается для Гюго в образах простого труженика, бедняка в лохмотьях.
В этих общих, суммарных, очень беглых очертаниях и предстает в «Возмездии» образ народа как будущего и, по-видимому, главного участника такого восстания, которое свергнет Вторую империю. А так как «Возмездие» только и призывает к ее свержению, то Гюго предоставляет народу высокую и прекрасную миссию освободителя своей родины.
—1840-х годов, которое должно было заставить его приглядеться к рабочим и их нуждам. Для автора «Клода Гё» уже не были тайной социальные противоречия, борьба труда и капитала, эксплуатация, которой подвергаются рабочие. Но в «Возмездии» этих тем Гюго не касается даже мимоходом. Если народ страдает от ужасающей нищеты, то она истолкована здесь лишь существованием монархии, Второй империи. Таким образом, Гюго призывает народ только и единственно к восстанию против политического гнета Империи во имя свободы, республики и достоинства Франции.
Эта позиция поэта отвечала требованиям буржуазно-демократической революционности на этапе ее возрождавшейся борьбы за республиканский строй, и Гюго, вслед за Беранже, назначал народу роль борца за те общенациональные цели, которые не являлись чуждыми для трудовых масс, но уводили их в сторону от все более определявшихся задач собственной революционной борьбы. Вдобавок Гюго мечтал о воскрешении республики 1848 г. со всеми ее великодушными надеждами, в неосуществимости которых давно уже убедился трудовой народ, но которые продолжали хранить для поэта свое прежнее мечтательное очарование.
В том, что Гюго не захотел «осложнять» образ народа присущими ему социальными требованиями, отразилось то же неверие поэта в путь самостоятельной народной борьбы, которое владело им в июне 1848 г. и которое определит его позицию в дни Парижской Коммуны.
Однако неполнота обрисовки поэтом образа народа не представляет ущерба для «Возмездия». Пусть политическая лирика Гюго 1853 г. оказывалась запоздалым воскрешением национально-патриотической темы и в области идейной отставала от революционной мысли лучших поэтов-рабочих 1848 г. В силу необъятно великого таланта Гюго «Возмездие» стало из ряда вон выходящим памятником политической поэзии, шедевром, способным по своей художественной силе почти что затмить всю революционную поэзию 1848 г. Политическая лирика Гюго звучала с тем большей силой, что прочие поэты 1848 г. вынуждены были теперь смолкнуть. В безмолвии 1850-х годов голос «Возмездия» был громоподобен, а книга эта становилась огнезарным маяком неумирающей революционной поэзии. «Возмездие» сыграло громадную роль в воспитании и духовном вооружении новой смены революционно-демократических поэтов, таких, как Луиза Мишель, Эжен Вермерш, Кловис Гюг, Андре Жилль и многие другие.
Читательский успех «Возмездия» определялся не только могучим талантом Гюго, неисчерпаемой силой его боевого темперамента, его лирического воодушевления, его разящей и полной драматизма сатиры, страстной искренностью его призывов, пламенностью его веры в победу, но и тем важным обстоятельством, что Гюго необыкновенно обогатил политическую поэзию, мобилизовав на помощь своему делу решительно все поэтические жанры. Дотоле политические поэты ограничивались обычно жанрами песни, сатиры, послания, басни. Виктор Гюго использовал помимо мажорных песен-призывов, помимо едких басен и ювеналовски-сумрачной сатиры также и жанры эпической поэмы, описательной поэзии, интимной лирики с ее западающими в душу признаниями, баллады и монументальные дифирамбические фрески, воплощающие собой его революционно-романтическую мечту. На протяжении семи тысяч строк «Возмездия» поэту удавалось все время разнообразить средства своей беседы с читателем, быть грозным и нежным, мечтательным и насмешливым, поднимать читателя на высоты своей мечты или забавлять его хлесткой пощечиной врагу.
1 Мы не останавливаемся на биографии Гюго: она общеизвестна. На русском языке немало книг о великом французском поэте. Но шаль, что к числу этих книг пока не присоединен перевод выдающейся книги: Pierre Angrand. Victor Hugo raconté par les papiers d'État. P., 1961. Эта книга написана французским историком Анграном на основании ранее не доступных опубликованию государственных документов министерства иностранных дел, создающих яркую картину жизни Гюго и эмиграции и тех преследований со стороны Второй империи, которым он там подвергался: поэт был окружен целой стаей французских сыщиков, следивших за каждым его шагом; по настоянию Правительства Второй империи, требовавшего от Англии выдачи поэта, он вынужден был уехать на о. Гернсей; о каждом новом его литературном выступлении французскому правительству немедленно доносилось, и оно принимало самые изобретательные, хоть и остававшиеся бесплодными, меры для недопуска во Францию памфлетов Гюго против второй империи.
2 Полина Ролан (1810—1852) — французская писательница-республиканка) за участие в создании рабочих организаций была после декабрьского переворота приговорена к ссылке, где вскоре и погибла.
4 Н. К. Крупская. Воспоминания о Ленине. М.—П., 1931, стр. 188.
6 Переводы из Гюго цитируются по изданию: Виктор Гюго, «Возмездие». Пер. Георгия Шенгели. М., «Художественная литература», 1953.