ПЬЕР-ЖАН БЕРАНЖЕ
Духовный сын Великой французской революции Пьер-Жан Беранже (1780—1857) был не единственный из вдохновленных ее освободительными идеями французских писателей первой половины XIX в. Несмотря на все усилия термидорианской реакции и Первой империи, некоторые традиции, заветы и предания революционной поры (как, например, присущее многим писателям, словно уже врожденное, чувство вражды к дворянству и к католическому духовенству или разбуженное революцией в массе «третьего сословия» могучее патриотическое чувство) не исчезли из последующей литературы. Духовными детьми революции помимо Беранже были также Нодье, Стендаль и Гюго, не говоря уже о множестве демократических поэтов.
Наиболее стойкими хранителями заветов и преданий революции были народные массы, которые прошли в ее пору столь большую выучку политической сознательности и общественной активности. Беранже прекрасно понимал, сколь многим он обязан как художник связям с народной средой, сколько раз после визитов к богачам он отдыхал душой в обществе простых бедняков. «Мой стих и я — мы из народных масс»,— писал поэт. И он недаром укорял в предисловии к сборнику своих песен, изданному в 1833 г., современных ему писателей, живописцев и историков за то, что они либо вовсе игнорируют существование народа, либо относятся к нему свысока и пренебрежительно, потому что он представляется им только «грубою толпой, не способной к возвышенным, благородным и нежным ощущениям».
«С 1793 г. народ принял участие в политических событиях своей страны, его понятия и политические идеи возвысились, наша история доказывает это», — писал Беранже в том же предисловии. Подчеркивая эту большую роль возросшей народной сознательности, поэт говорил далее, что его восхищает народ, душа которого в великие дни истории «объята пламенем», и добавлял знаменитые слова: «Народ — это моя муза».
Политический и культурный рост народа, отмеченный поэтом, очень ярко дал себя знать в одном отношении: в 1820-х, а особенно в 1830—1840-х годах во французской литературе появилась целая плеяда талантливых поэтов из рабочей и ремесленной среды, «поэтов-рабочих», как их тогда называли. «Беранже, — писала Жорж Санд,— был первым и самым удивительным из чудес этого быстрого приобщения народа к литературе».1
* * *
Беранже родился в Париже 19 августа 1780 г.; мать его была модисткой, отец — служащим, сыном трактирщика. Вскоре после брака родители будущего поэта разошлись, и ребенок попал на воспитание к своему деду, портному, у которого и находился первые десять лет, а впоследствии некоторое время жил в провинции у своей тетки, владелицы кабачка.
Девятилетним мальчуганом Беранже видел с крыши дома штурм парижанами ненавистной тюрьмы — крепости Бастилии 14 июля 1789 г. На всю жизнь запомнились ему тот знойный день, шум, крики, снующая толпа, братание войска с восставшим народом. Так началась Великая французская революция.
Ребенком и подростком Беранже был свидетелем того, как возникла, отбивалась от чужеземного врага, крепла и мужала та новая Франция, которая на деле была уже буржуазной, но в сознании его оставалась страной свободы. Могучее патриотическое чувство, владевшее этой революционной Францией, отвечало гордости прежде бесправного, а ныне освободившегося «третьего сословия», свергнувшего феодальный строй, абсолютную монархию, власть былых привилегированных сословий — духовенства и дворянства — и готового освобождать все другие страны Европы, сметая старые королевские династии и господство феодалов-крепостников. Это гордое патриотическое чувство, усвоенное Беранже с детства на всю жизнь, стало, по словам поэта, его «преобладающей страстью».
В годы Империи Беранже долго искал свою литературную дорогу, наивно веруя, что поэзия имеет местожительство лишь в области «высоких жанров» классицизма и преромантизма; он только начинал слагать первые песни, к которым влекло его душу. Эти песни носили пока лишь анакреонтический характер и ратовали, в духе некоторых материалистических традиций века Просвещения, за земное счастье «естественного человека», которому добрый бог разрешил свободно наслаждаться всеми радостями жизни: свободой, весельем, вином, любовью, дружбой. Деист по своим религиозным воззрениям, Беранже полагал, что бог, создав Вселенную, словно бы раз навсегда заведя ключом ее механизм, больше уже не вмешивается в земную жизнь, предоставляя людям самим устроить ее; но он все-таки на стороне простых людей, жизнерадостных, чистых сердцем бедняков, и он враг всякого лицемерия, ханжества и чванства.
В одной из ранних своих песен, в «Бедноте» (созданной между 1807—1809 гг.), Беранже писал:
Чертоги — подобие клеток,
Где тучный томится покой.
А можно ведь есть без салфеток
И спать на соломе простой.
Житье наше жалко и хмуро!
Но кто улыбается так?
То, дверь отворяя, амура
К себе пропускает бедняк.
Чудесно справлять новоселье
Где Дружба встречает
Веселье
С янтарным стаканом в руке!
Хвала беднякам!
Голодные дни
Умеют они
Со счастьем сплетать пополам!
Хвала беднякам!
Пер. Вс. Рождественского2
Первый сборник песен Беранже «Песни нравственные и другие» был издан в 1815 г. Эти песни отличались жизнерадостной и беспечной веселостью автора, любившего каламбуры, скоромные шутки и скабрезные сюжетные ситуации, о которых он и повествовал в довольно фривольной манере, как бы подмигивая читателю. Все это было данью молодого автора старинным национальным литературным традициям «галльского духа», традициям средневековых фабльо, «Сотни новых новелл», бесконечно любимых им Рабле, Мольера, Лафонтена и, наконец, характерной манере предшествующих песенников классицизма XVII—XVIII вв.
Присущее зрелому творчеству Беранже сатирическое начало еще не сильно дает себя знать в этом сборнике — разве лишь в форме снисходительного высмеивания общечеловеческих слабостей: чревоугодия, пьянства, волокитства, супружеских измен, любви к сплетням и т. д. Политическая сатира ограничилась единственной песней, содержащей иносказательную критику Империи («Король Ивето»). Но так как полиция немедленно бросилась разыскивать автора этой не столь уж крамольной песни, то Беранже вынужден был признать свое авторство, чтобы не навлекать подозрения на кого-либо другого из тогдашних шансонье.
После падения Империи во Францию возвратилась — «в обозе интервенции» — старая королевская династия Бурбонов вместе с непримиримо реакционной частью эмигрантского дворянства и духовенства. Несмотря на «дарованную», под нажимом союзников, Людовиком XVIII конституцию, несколько ограничивающую права монарха, правящие круги Реставрации, контролируемые дворянско-клерикальной реакцией, только и помышляли о том, чтобы возвратить Францию к отношениям «старого режима». Клерикальная реакция в особенности старалась стереть всякие завоевания революции, все следы свободомыслия, все, что оставалось дорого простым людям, все мечты Беранже о счастье «естественного человека». После Ста дней и вторичного (опять-таки при помощи чужеземных войск) установления Реставрации ее реакционные устремления еще усилились. Произошла чистка офицерства от всех бонапартистски настроенных кадров, был расстрелян маршал Ней, духовенство пыталось захватить в свои руки дело народного просвещения, крестьяне трепетали за свое право владения земельными участками, приобретенными во время революции: бывшие помещики-феодалы претендовали теперь на возвращение себе этих земель. Правительством был, наконец, выдан миллиард франков эмигрантам, «пострадавшим» от революции. Реакция железной рукой подавляла всякие заговоры и волнения и домогалась восстановления абсолютизма.
В этой обстановке и появилось на свет воинствующее начало поэзии Беранже, его политическая сатира, как-то сразу созревшая и развернувшаяся во всем своем блеске с изданием двухтомника «Песни», вышедшего в 1821 г. С этого времени поэт стал признанным певцом оскорбленного Реставрацией патриотического чувства французской демократии, выразителем заветных дум, волновавших широчайшие низы былого «третьего сословия».
Прежнее представление о божестве как воплощении разума, снисходительности, терпимости, человеколюбия, веры в будущее, как высшем оплоте простых людей продолжало вдохновлять Беранже в его борьбе с реакцией 1820-х годов. В знаменитой песне «Добрый бог» поэт заявлял, что господь, создавший землю и все-таки иной раз поглядывающий на нее, крайне огорчается, потому что никак не уполномочивал каких-то карликов в сутанах или других пигмеев, дерзко объявляющих себя королями, править от его имени, угнетая всех прочих людей; удрученный творящейся на земле несправедливостью, добрый бог может посоветовать людям только одно — не очень-то бояться своих вельмож и ханжей...
Увы, я, дети, не при чем,
Я — в тех, кто с сердцем и умом,
И я всегда был чужд злословью.
Живите счастьем и любовью
И, ненавидя звон цепей,
Пер. Вс. Рождественского
Это был совет бороться с существующим злом — и политические песни Беранже периода Реставрации звучат как единая песнь борьбы. Общественную оппозицию этого времени пытались возглавить и вести за собой либералы, политическая партия крупной буржуазии и блокировавшиеся с ней бонапартисты. Но Беранже называл себя при Реставрации республиканцем — в знак того, что он против монархического принципа и что он на стороне широких масс, а не своекорыстной верхушки «третьего сословия».
В песне «Пятое мая» он осудил Наполеона, унизившего свое величие, свою гениальность, пожелав стать монархом. В других песнях поэт резко и прямо ставил вопрос о вечном противоречии между монархом и боязливо ненавидящими его простолюдинами; пример — песня «Людовик XI», которую Беранже считал одним из самых лучших своих творений:
Старик король, укрывшись в башне-келье, —
О нем нам страшно и шепнуть, —
Решил на наше скромное веселье
Сегодня издали взглянуть.
Народ поет, смеется, веселится...
Король чурается людей.
Вельмож, народа, бога он боится,
Наследника — всего сильней.
Но он не рад веселью... Повернулся,
Сердито хмурясь, к нам спиной.
Страшась его, мы скажем: улыбнулся
Он детям, как отец родной.
Пер. В. Дмитриева
В своей антимонархической сатире поэт иной раз вынужден был, по цензурным условиям, прибегать к иносказаниям, но их язвительный эзопов язык был понятен читателям, высмеивал ли Беранже Священный союз европейских монархов-крепостников («Священный союз варваров»), иронизировал ли над самим королем Людовиком XVIII («Дамоклов меч», «Октавия») или позднее над Карлом X («Коронация Карла Простоватого»). Но там, где объектом его сатиры уже не являлись сами коронованные особы, там Беранже давал полную волю своему сарказму, уничтожающе высмеивая обывателей, ослепленных блеском трона («Наваррский принц»).
Реалистическая песенная сатира Беранже с огромной силой обрушивается на эмигрантское легитимистское дворянство, одну из опор реакции 1820-х годов. Для этого дворянства, учил поэт, победа войск европейской коалиции над наполеоновской Францией была только радостью, залогом классового благополучия («Белая кокарда»), и оно нахально выплясывает на могиле нестрашного больше Наполеона («Мелюзга, или похороны Ахилла»). Энгельс с похвалой отметил «меткость», т. е. типическую точность, Беранже в изображении этих «мирмидонян легитимизма».3 Поэт создал ряд сатирических типов эмигрантского дворянства, «ничего не забывшего и ничему не научившегося», по выражению Талейрана. Вот поглупевший от старости и обнищавший на чужбине чванный маркиз, наивно уповающий обрести на родине старые феодальные порядки, послушных крепостных мужичков и их дочерей, готовых подчиняться «праву первой ночи» («Маркиз де Караба»). Вот молодой вертопрах, растерявший в эмиграции свои феодальные грамоты и надеющийся восстановиться в «дворянских правах» на том основании, что предками его были всякие прожигатели жизни («Отпрыск знатного рода»). Вот величественная и распутная аристократка с целой свитой любовников («Маркиза де Претентайль»).
в свои руки школу и черной силой властвовать над запуганными людьми («Святые отцы»):
Вы гнали нас когда-то вон,
Но возвратились мы с кладбища
Для школ, где пестуем детей,
И сечь больней,
И бить сильней
Мы будем ваших малышей!
Пер. Вс. Рождественского
В дальнейшем развитии антиклерикальной темы поэт будет высмеивать и обличать французских кардиналов, которые лицемерно предают анафеме его песни, хотя потихоньку и смакуют их фривольные темы («Кардинал и песенник»), и даже самого римского папу («Папа-мусульманин», «Свадьба папы», «Сын папы»). Всем этим реакционным силам католической церкви поэт противопоставлял образ добродушного и терпимого кюре, истинного слугу божества и гуманного друга людей («Наш священник»).
Одним из великолепных взлетов политической сатиры Беранже была песня «Плач о Трестальоне». Беранже вылепил здесь отвратительный тип активнейшего прислужника Реставрации, ожесточенного организатора «белого террора», убийцу множества людей, святошу, распутника и пьяницу. Песня иронически описывает похороны этого верноподданного Реставрации, которого так торжественно хоронит христианнейшее духовенство в уверенности, что он со всем почтением будет принят в царстве небесном.
В ряде типических образов сатира Беранже беспощадно разоблачала всех других слуг и приверженцев Реставрации, равнодушных к судьбам родины и заботящихся лишь о своих эгоистических интересах. Таковы продажные парламентарии Реставрации, всячески старающиеся угождать власть имущим («Пузан на выборах 1819 г.»). Такова вся палата пэров, тщетно возносящая к небесам моления по случаю начала своей сессии: небеса никоим образом не намерены ее благословить («Месса святому духу»). В песне «Паяц» поэт уничтожающе бичевал всякого рода перебежчиков, вчера еще угодливо служивших Наполеону, а теперь с лакейским подобострастием низенько гнущих спину перед Бурбонами. Не менее типичен образ трусливого обывателя, панически напуганного бесстрашными песнями поэта («Я с вами больше не знаком!»).
В язвительных сатирах поэт высмеивал полицию, преследующую и запрещающую песни, толкуемые ею вкривь и вкось, иной раз вовсе их не понимая («Злонамеренные песни»). Ненавидел он сыщиков и провокаторов, убийственно разоблаченных в песне «Господин Иуда» (в знаменитом переводе Курочкина — «Господин Искариотов»). Высмеивал оп суды и тюремные узилища («Действие вина»). Неистощимо изобретательный в формах смеха, поэт иногда делал вид, что и сам до смерти пугается своих крамольных песен («Стой, или способ толкований»), что якобы готов остепениться и гнать от себя всякое вольномыслие («Свобода»).
Но более всего мучаясь за судьбы Франции, Беранже с горькой насмешкой предсказывал: горячо любимая им родина, уже ставшая после Наполеона страной пигмеев, настолько измельчает под властью Реставрации, что чужеземному врагу не составит никакого труда завоевать ее («Бесконечно малые»); поэт подчеркивал при этом, что у Бурбонов ни в малейшей степени нет чувства национального достоинства — им бы и под властью чужеземцев только править своими забитыми подданными, как они правят и ныне.
Все измельчало так обидно,
Что кровли маленьких домов
Движенье крошечных голов.
Уж тут свободе места мало,
И Франция былых времен
Пигмеев королевством стала, —
Вдруг, в довершение картины,
Все королевство потрясли
Шаги громадного детины,
Гиганта вражеской земли.
Всё королевство спрятал он.
И ничего - хоть из кармана,
А все командует Бурбон!
Пер. В. Курочкина
реакции 1820-х годов поэт противопоставлял дорогой ему мир простых людей, низов «третьего сословия», широких народных масс. Центральным здесь является образ простолюдина, впервые введенный Беранже во французскую поэзию XIX в.
Если в сборнике 1815 г. образ простолюдина представал обычно в чертах мелкого буржуа, порою хранящего память о революции XVIII в., благоговейно сберегающего ее трехцветную кокарду, и если поэт чаще обрисовывал этого простолюдина в его человеческих и обывательских слабостях, то здесь уже встречались и люди из мира городской бедноты, труженики, обитатели мансард.
В сборниках 1820-х годов образ простолюдина заметно усложняется. Его обывательские черты, вроде трусости и угодливости, становятся в условиях Реставрации предметом резкого сатирического осмеяния. В других же таких образах проступают даже черты санкюлота минувшей революции. В песне «Простолюдин» Беранже вызывающе противопоставляет человека из народа, как патриота, былым насильникам и сеятелям гражданских раздоров, феодалам и представителям католической церкви:
Мои прапрадеды не жали
Последний сок из мужиков,
Проезжих грабить средь лесов.
Потом, натешась в буйстве диком,
Не лезли в камергерский чин
При... ну, хоть Карле бы Великом.
—да, простолюдин,
Совсем простолюдин.
Они усобицы гражданской
Не разжигали никогда;
Не ими леопард британский
В крамолы церкви не вдавался
Из них никто, и ни один
Под лигою не подписался.
Простолюдин я, —да, простолюдин,
Пер. М. Михайлова
Эта песня — своего рода манифест народной темы, принимающей в сборниках Беранже 1820-х годов уже наступательный характер. Перед читателем появляются образы простых людей, размышляющих о благом и терпимом божестве, враге католического изуверства («Бог простых людей»), появляются то скрипачи-патриоты, не желающие развлекать своей музыкой интервентов, то острые па язык уличные актеры, когда-то участвовавшие во взятии Бастилии, то, наконец, меланхолические старьевщики, скупающие парадные одежды павшего режима («Разбитая скрипка», «Тюрлюпен», «Старье берем!») и др. Это уже люди из народной массы, как и сама муза поэта, простая гризетка Лизетта, которую горячо любит поэт, несмотря на все ее проказы, даже измены; ведь, подобно ему, она так любит родину и свободу, так неистощима в насмешках над монахами, полицией и над высокомерными придворными дамами, которые в прошлом служили осведомительницами у Фуше.
Во французской поэзии XIX в. Беранже был первым певцом народа, по-сыновьи восхищавшимся его прямотой, бескорыстием и честностью, его самоотверженным патриотизмом и тем чувством собственного достоинства, которым народ обогатился в бурную пору Великой французской революции.
Наиболее передовыми и героическими народными образами поэту в пору Реставрации представлялись старые солдаты, ветераны армий революции и Наполеона. Видя в них политически развитую часть народа, Беранже воспевал их стойкую верность трехцветному знамени революции и Империи, символу свободы для порабощенных народов Европы.
им императором-демократом4 («Старое знамя», «Старый сержант», «Маркитантка», «Два гренадера»). Он патетически изображал этих солдат как народных агитаторов против ненавистной им Реставрации («Новый приказ») и поэтизировал их конфликты с новым, дворянско-эмигрантским офицерством Реставрации, порою приводившие этих ветеранов к трагическому концу («Старый капрал»).
Поразительным по своей популярности явлением была во французской литературе 1820-х годов политическая песня Беранже, которая с такой громогласной плебейской резкостью и непримиримостью высмеивала, разоблачала и дискредитировала Реставрацию. Против поэта было дважды возбуждено судебное преследование, два раза подвергался он тюремному заключению. И что же? Поэт стал каким-то кумиром всей свободолюбивой Франции: его без конца навещали в тюрьме единомышленники, молодые поэты обращались к нему с восторженными посланиями, охотники доставляли ему настрелянную ими дичь и т. п. Именно в эту пору Беранже и стал прославленным народным поэтом эпохи буржуазно-демократических революций. Его песни были на устах всей Франции, потому что давали оценку событиям современности под углом зрения широчайших народных масс, тех еще не расслоившихся окончательно (частью трудовых, частью мелкобуржуазных) «низов» прежнего «третьего сословия», где городские рабочие и ремесленники, будущий авангард трудовой Франции, еще не овладели пониманием своих классовых задач и веровали, что с падением Реставрации для них наступят лучшие дни. Ничего нет удивительного и в том, что песни Беранже быстро приобрели большую известность в порабощенных Священным союзом странах Европы и в России.
Песни Беранже неутомимо подготавливали приход Июльской революции. «Едва ли кто-нибудь имел такое сильное влияние на исход тогдашних событий, как он,— писал Чернышевский. — Его песни были действительно любимы народом. Он ненавидел Бурбонов, и народ постепенно привыкал к чувству, которое внушал ему певец его лишений, его надежд».5 В пору Реставрации Беранже представлял собой, по словам Белинского, «великого и истинного поэта современной Франции [...] выражение своего народа и потому его исключительного любимца».6 «низкий» жанр песни, исстари любимой народом, был в руках Беранже послушным инструментом его замечательного по своей доходчивости пропагандистского искусства. Следуя традициям старой народной песни, вдохновляясь примером политических песенников Фронды, считая себя учеником благоговейно любимого им Руже де Пиля, творца «Марсельезы», Беранже вместе с тем как бы заново создавал этот жанр, находившийся в пренебрежении у предшествующих ему шансонье XVIII в., мирившихся вдобавок с ролью песни как некоего десертного дополнения к веселому обеду. Беранже не только поднял общественно-политическое значение песни, сделав ее выразительницей высших человеческих стремлений, но и полностью уравнял ее в художественных правах с «высокими» жанрами поэзии. Работая над песней с той заботливостью и тщанием, которые дотоле были ее авторам совсем не присущи, он стремился к единству идеи, которая предстает в отдельных строфах лишь в разных своих аспектах, выработал великолепный по ясности, красочности и сжатости язык, заботился о «богатой» рифме с опорной согласной (в отличие от «приблизительной» рифмы классицистов), а также о рефрене, призванном оттенять и усиливать главную мысль песни для большей ее доходчивости. Столь высокая требовательность поэта приводила к тому, что и в наиболее плодотворные свои годы Беранже не писал более двенадцати песен за год.
Реалистическое искусство Беранже, выковавшееся в непримиримой борьбе поэта с бесконечно обветшалыми, полностью оторванными от интересов современности, но еще очень стойкими традициями классицизма, достигло своего расцвета в пору Реставрации. Сложилось оно в годы утверждения французской романтической школы, но отстаивало свои эстетические принципы и от ее влияний. Выражая до некоторой степени сочувствие поэтам прогрессивного романтизма, Беранже всю жизнь был противником реакционных романтиков и доктрины «искусства для искусства». Как реалист, поэт оказался во многих отношениях предшественником Бальзака, Стендаля и Мериме, творчество которых высоко ценил.
Наличие реалистического искусства Беранже в литературном лагере его времени объясняется стихийным материализмом воззрений поэта, а главное — теснейшей связью его творчества с вопросами политического «сегодня», потребностью живо откликаться на эти вопросы, будить, организовывать и учить своих сограждан, быть, наконец, застрельщиком их борьбы против эмигрантской монархии и принесенных ею угроз.
Реализм Беранже объяснялся и его политическим опытом, приобретенным за время столь быстро сменявшихся и столь непохожих друг на друга периодов истории Франции (Директория, Консульство, Империя, Реставрация, Сто дней, вторая Реставрация). Поэт научился разбираться в социальной обстановке и понимать, как ему вести себя среди различных борющихся сил, служа интересам народных масс. В песне «Четырнадцатое июля», написанной в тюрьме незадолго до Июльской революции, Беранже славил день взятия народом Бастилии, и его песня звучала как ода в честь революции 1789 г. и как обещание успеха, если такая революция повторится. Цели борьбы демократии 1820-х годов были отчетливо ясны поэту: он видел их не в стремлении к чему-то новому и хоро шенько еще не известному (в отличие от последующего левореспубликанского революционного движения 1830-х годов), но лишь в окончательном отвоевании того, что уже было завоевано революцией конца XVIII в.
Реализм Беранже, наконец, немало был обязан жизненной конкретности самого песенного жанра: по всем своим стародавним традициям песня менее всего способна уходить от окружающей действительности к каким-либо отвлеченностям, например к историческим, экзотическим, мистическим и фантастическим темам, которые так дороги были сердцу романтиков. Такие темы у Беранже имеются лишь как редкое исключение или как условный прием для иносказаний, связанных с реальной современностью («14 июля», «Смерть короля Кристофа», «Красный человечек», «Смерть сатаны» и др.).
темой Бальзака; возможно, впрочем, что с точки зрения народа это была лишь та распря в лагере хищников, которой народ и не интересовался. С другой стороны, Беранже, с недоверием относившийся к либералам и не раз лично страдавший от их предательского поведения при Реставрации, не сложил против них ни одной песни, хотя такое желание не раз овладевало им. По его словам, он не хотел ослаблять общий фронт оппозиции, выступая против этих двурушников, но основная причина была в другом: он еще не освободился от «третье-сословных» иллюзий, от представления о том, что верхи и низы былого «третьего сословия» еще не разъединились окончательно. Такого рода иллюзии, очень характерные для буржуазно-демократической революционности, помешали поэту и в дальнейшем затронуть тему антагонизма между буржуазией и трудовыми народными массами.
Новый этап творчества великого французского поэта наступает после Июльской революции 1830 г., в событиях которой Беранже принимал и личное участие. Однако из опасения гражданской войны он в дни революции подал голос не за республику, а за конституционную монархию, желанную либералам.
Поэт не замедлил осознать, что сделанный им второпях шаг был ошибочным («Совет бельгийцам»), но не примкнул к левым республиканцам, возглавлявшим далее революционную борьбу против монархии Луи Филиппа: он страшился неминуемой, как ему казалось, гражданской войны. Горячо воспев Июльскую революцию и ее погибших безымянных героев («Июльские могилы»), поэт хотел видеть ее значение лишь в том, что она снова возвещает человечеству о величии Франции, сеющей во всем мире благотворные семена свободы. Но тут он решительно расходился с революционным республиканским авангардом, объявлявшим, что «Июльская революция еще не закончена», расходился и с некоторыми молодыми республиканскими поэтами, дотоле его преданными учениками.
Первые шаги буржуазной монархии, не пожелавшей, например, поддержать польскую революцию, вызвали негодование Беранже («Поспешим!», «Понятовский») и дали новый толчок развитию его политической сатиры. Ряд насмешливых песен против Июльской монархии («Реставрация песни», «Отказ», «Моим друзьям министрам») обозначал, что поэт снова с народом, участь которого, как он видел, нисколько не облегчилась после «трех славных дней» революции, на которую народные массы возлагали столько жарких упований. В этих песнях и в целом цикле позднейших антибуржуазных песен (опубликованных частью в 1847 г., а главное — в посмертном сборнике) Беранже снова поднимался к большой теме — к сатирическому изображению всего нового строя Июльской монархии. Поэту не удалось обрисовать этот строй столь же полно, как Реставрацию, но он очертил его основные стороны с прежней силой реалистических красок.
Буржуазия предстает в глазах поэта носительницей аморализма и общественной коррупции. Он писал о том, что власть денег, циничная жажда обогащения любыми средствами и во что бы то ни стало калечат человека, развивают в нем эгоизм, гнуснейшую продажность, равнодушие к общественному благу, к судьбам родины. В песнях «Улитка», «Девичьи мечты», «Королевская куртизанка», в иронических стихотворениях «Голуби биржи», «Розан», «У каждого свой вкус», наконец, в чрезвычайно резкой песне-памфлете «Бонди» Беранже почти с отчаянием говорил о том, что погоня за наживой заражает своим тлетворным духом всё общество Июльской монархии — от короля до последнего тряпичника. И по его словам, в жаркие дни Июльгкой революции родились на свет те отвратительные черви, которые с тех пор неустанно подтачивают прекрасное, цветущее древо Франции («Июльские черви»).
теперь место людям из трудовой народной массы — воплощению обездоленности, нищеты и горя. Таковы типизированные образы задавленных тяжким трудом, бедностью и налогами крестьян («Жак»), горемычных, нищих крестьянок («Рыжая Жанна»), безработных, бездомных, гонимых бродяг, которые— к ужасу поэта — заявляют, что у бедняка нет родины («Старик бродяга»). Лишь редкие из народных образов обрисованы поэтом светлыми, радостными красками: так, он горячо, умиленно желает счастья дочери могильщика, выходящей замуж за другого труженика («Клара»).
Бросается в глаза, что в 1830—1840-х годах, когда в творчестве поэтов-рабочих все более утверждался в качестве основного персонажа рабочий люд, обрисованный в его многоразличной трудовой деятельности, Беранже лишь чуть прикоснулся к этой теме в песне «Фея рифм», говоря, что именно он смог ввести поэзию в жилища бедняков, а также в мастерские рабочих, где она озаряет их угрюмую жизнь, облегчает их труд и побуждает их самих к поэтическому творчеству:
Как богачи ей жадно смотрят в очи!
Но, их минуя, предпочтет она
Скупой огонь в простой семье рабочей,
Пусть прост обед и темный угол тесен, —
Чтоб здесь жилось бедняге веселей,
Она его из пригоршни своей
Поит вином и дерзким хмелем песен.
Она поет, чтоб каждый видеть мог —
В цветах кирку, лопату и рубанок,
Стихи без рифм и славу без сапог.
А с нею в такт поет рабочий молот,
Меж тем, как трон внимает, присмирев,
Как там, внизу, отплясывает голод. 7
Пер. Вс. Рождественского
Образ рабочих и других тружеников мельком проходит и в песне «Вильгему», где речь идет о рабочих хоровых обществах и о той большой пользе, которую Беранже видит в их деятельности:
В долину бьющий водопад!
Упоены волной певучей
Рабочий, пахарь и солдат.
Объединить концертом стройным
Звучи! В сердцах не место войнам,
Коль голоса слились в одно.
Над девственным пластом народа,
Чей разум темен, резок нрав,
Покров лазурный разостлав.
И звуки, властные сильфиды,
Овеют молот, серп и плуг,
И смертоносный нож обиды
Пер. А. Кочеткова
Развитие темы народных бедствий и появление антибуржуазной темы значительно обогащали творчество Беранже и были новым шагом его реализма.
Перечисленные песни о крестьянах, рабочих и безработных бродягах появились у Беранже, возможно, уже не без воздействия со стороны многочисленных поэтов-рабочих, возмущенно противопоставлявших изнуряющему труду и нищете рабочей массы праздных, эгоистических богачей. Так резко ставить вопрос Беранже не мог в силу своих неизжитых «третьесословных» иллюзий. Вот почему своих учеников, поэтов-рабочих, он настойчиво пытался удерживать от революционных призывов, требуя, чтобы они только просвещали свой класс, смягчали его нравы и умиротворяли мятежные настроения. Народ для Беранже был велик как участник революции конца XVIII в., ее освободительных войн, наполеоновской эпопеи, как участник справедливой патриотической борьбы против Реставрации, как беззаветный боец Июльской революции. Душа этого народа, «объятая пламенем», и восхищала поэта, но он считал, что народ еще не созрел для социальной революции.
При всем том Беранже, конечно, видел, как углублялись при Июльской монархии социальные противоречия сравнительно с периодом Реставрации. Но, мучительно раздумывая о судьбе народных масс и отвергая путь республиканских восстаний, поэт стал склоняться к романтике утопического социализма.
утопической школы. В знаменитой песне «Безумцы» он восславил вождей утопического социализма, таких, как Сен-Симон, как Фурье, как сен-симонист Анфантен, но в этой и в других «социалистических» песнях («Четыре эпохи» и др.) он воспевал скорее общую мечту утопистов о том гармоническом строе, который основан на отношениях любви, альтруизма, демократизированного «социального христианства», который положит конец милитаризму и войнам, умиротворит классовую вражду и смягчит нравы развитием искусств («Четки горемыки», «Вильгему»). Этот будущий мир, созданный по божественным законам, будет так совершенен и прекрасен, что «нашим голосам никогда но подняться до его высоты» («Будущность великих писателей»).
Беранже познакомился с утопическим социализмом еще до Июльской монархии. Одно из первых воздействий утопического социализма на поэта можно видеть уже в его песне «Священный союз народов» (1818), к которой относятся слова Маркса о бессмертном Беранже.8 Противопоставляя эту песню Священному союзу монархов-крепостников, поэт выразил в ней свою заветнейшую мечту о прекращении войн на земле, о братском объединении народов Европы и о приходе цветущей эры мирного, созидательного и плодотворного человеческого труда. Реальной исторической основой этой песни был уход из Франции войск антинаполеоновской коалиции в 1818 г. Песню увенчивает романтическая мечта о прекрасном будущем освобожденного от войн человечества, мечта, как знает поэт, пока еще неосуществимая и которую провозгаашает лишь аллегорический персонаж, богиня мира.
Жизнеутверждающему перспективному началу поэзии Беранже был присущ в пору Реставрации реалистический характер, столь отчетливо проявившийся в обрисовке поэтом стремлений его народных героев, старых солдат, мужественных противников эмигрантской монархии. Песня «Священный союз народов» — единственный случай в творчестве поэта до 1830 г., когда это начало выразилось в романтической форме.
«Социалистические» песни Беранже 1830—1840-х годов и последующего времени придали его творчеству уже по преимуществу романтический характер. Поэт настойчиво декларирует веру в лучшее будущее, в моральное перерождение и облагораживание человека, но все эти мысли выражены им лишь в форме довольно пассивных и расплывчатых упований.
бродяги. Он осознавал, что его мечты чересчур оторваны от жизни. Песню «Четыре эпохи» поэт и закончил словами о тщетности своих упований на объединение народов в одну семью: какое там! — кругом стоят вооруженные армии, кругом назревают новые войны...
В своем провинциальном уединении (с начала 1830-х годов поэт переехал из Парижа в провинцию) Беранже не нашел покоя: противоречивые раздумья терзали его беспрестанно. Сегодня ему казалось, что еще надо, необходимо верить великим учителям утопического социализма, потому что больше как будто некому верить, сегодня он отрицал революционный путь народной борьбы, но завтра... завтра он думал уже другое.
Отвергаемый теперь и осуждаемый лагерем левых республиканцев как замолчавший поэт, не откликнувшийся даже на затеянный правительством в 1835 г. грандиозный судебный процесс над участниками республиканских восстаний 1834 г., Беранже втайне, противореча сам себе, приходил к мысли о святости и красоте неумирающего, мятежного, революционного начала жизни («Идея»), тем самым как бы выражая запоздалое сочувствие бойцам восстаний 1830-х годов, а в песне «Апостол» восславил человека-борца, который не может не нести людям то слово правды, за которое его будут преследовать и бросать в тюрьму защитники царящего зла.
Но если Беранже, колеблясь между мечтами утопистов и зовами живой жизни, и нашел в себе мужество предсказать в 1847 г. грядущую гибель Июльской монархии то лишь в плане общей борьбы европейской демократии против повсеместного в тогдашней Европе монархического строя («Потоп»). Обуревавшую народные массы вражду против «короля-банкира» Беранже все еще стремился обратить, как и прежде, против коронованных деспотов вообще, и в ликвидации тронов он хотел видеть залог победы всемирной республики, интернационального братского объединения европейской демократии и расцвета ее мирного, созидательного труда.
Революция 1848 г. с самого начала не вызвала в душе поэта ничего, кроме тревоги. Он видел, как назревает страшный, неотвратимый конфликт между буржуазией и пролетариатом, завершившийся кровавым подавлением июньского рабочего восстания 1848 г. В песне «Барабаны» Беранже с горечью признал, что тщетно он пел о братстве: только кровь враждебных партий братается на мостовой. Верой в победу рабочего класса поэт еще не обладал, но в июньской бойне погибли и его буржуазно-демократические иллюзии, которым он был так верен всю жизнь...
Но пленник своих «третьесословных» иллюзий, Беранже не решился при Реставрации заговорить о внутреннем антагонизме в рядах бывшего «третьего сословия», в годы же Июльской монархии он ограничился моральным осуждением принесенной буржуазией общественной коррупции и, горячо сочувствуя бедствиям народных масс, тщетно пытался искать примирения общественных противоречий в учениях утопического социализма. Так, реалистическое искусство поэта не смогло развиться во всей полноте. Но ученики Беранже, особенно некоторые поэты-рабочие, мощно содействовали дальнейшему развитию политической поэзии
Примечания.
1 George Sand. Questions d'art et de littérature. P., 1882, p. 161.
2 Песни Беранже цитируются по изданию: Беранже Сочинения. М., «Художественная литература», 1957 (в этом издании помещена и автобиография Беранже). Избранные письма поэта см. в издании: Беранже. Полное собрание песен, т. II. М., Academia, 1935. Из литературы о Беранже на русском языке укажем нашу книгу «Беранже и его песни» (М., «Художественная литература», 1958; второе издание — 1973 г.), а также книгу З. А. Старицыной «Беранже в России» (М., «Высшая школа», 1969).
3 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 8. стр. 220.
«Народная память» Беранже тоже поэтизировал Наполеона как императора-демократа, не брезговавшего зайти в любую крестьянскую хижину, чтобы утолить жажду и поделиться с крестьянкой своими тревогами за Францию. Если в этих песнях Беранже правдиво отражал крестьянскую веру в Наполеона и любовь к нему, то такие песни в немалой степени способствовали укреплению «наполеоновской легенды», сыгравшей столь роковую роль в появлении Второй империи.
5 Н. Г. Чернышевский. Избранные философские сочинения, т. II. М., 1950, стр. 395.
6 В. Г. Белинский. Полн. собр. соч., т. II. М., 1953, стр. 142.
7 В поэтическом переводе абсолютная точность передачи оригинала редко достижима. Так и в прекрасном переводе Вс. Рождественского вольно передана последняя строка. В ней идет речь о том, как с высоты трона обеспокоенно восклицают: «Voici les voix d'en bas qui montent». В этих словах— намек на книгу стихов поэта-рабочего Савиньена Лапуанта «Голос снизу» («La Voix d'en bas»), вышедшую в 1843 г. Слова «стихи без рифм» тоже не совсем точны: у Беранже сказано «l'art sans étude», т. е. «искусство без учености» или, вольнее, «стихи самоучек». В любом другом из цитируемых в нашей книге стихотворных переводов тоже могут быть свои недочеты. Вот почему во многих случаях мы ограничиваемся прозаическим переводом.
8 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 4, стр. 537.