Нарушение границ: возможное и невозможное
Подходит к концу двадцатое столетье - калейдоскоп событий, имен, научных открытий, противоречащих друг другу теорий. В литературе и искусстве - множество "нео" и "пост", питающихся за счет уже когда-то созданного. Слишком высока песчаная дюна1, наметенная человеческой мыслью и историей языка, чтобы можно было сразу увидеть красоту отдельного отблеска маленькой кварцевой частички. Вроде бы созданы все жанры, сложно выйти за их пределы. Сложно расширить привычное пространство, изо дня в день охватываемое взглядом.
Оригинальность Жоржа Батая - в его постоянном стремлении к невозможному и недостижимому. Выразить невыразимое с помощью языковых средств, доступных каждому, переступить черту, отделяющую сознательное от неосознанного и бессознательного, запретное от дозволенного, оказаться настолько высоко над этими понятиями, что границы исчезают из виду; либо стать на самой черте, слиться с ней, в ней раствориться, и тогда начинают колебаться четко очерченные контуры, и окружающий мир превращается в цепь лабиринтов Макса Эшера. где изнанка есть лицо.
"Как определить Жоржа Батая? Кто он. этот писатель - автор романов, поэт, эссеист, экономист, философ, мистик? Ответ был бы столь сумбурным, что обычно Батая предпочитают не упоминать в учебниках литературы, хотя на самом деле Батай написал много текстов, а впрочем, может быть, всего один или один и тот же"2.
Жорж Батай родился 10 сентября 1897 года в городке Вийон (департамент Пюи-де-Дом). Вскоре все семейство - отец Жозеф-Аристид, совсем больной и почти слепой (осложнения после сифилиса), мать Мария-Антуанетта, старший брат Марсьяль и маленький Жорж - переезжает в Реймс. По мере того как болезнь отца обостряется, обстановка дома становится все более невыносимой: рассудок Жозефа-Аристида мутнеет, он целыми днями кричит от нестерпимой боли. Жорж физически и духовно пытается уйти от кошмара наяву - он сам просит, чтобы его устроили в лицей-интернат, а затем обращается в католическую веру, противопоставляя себя атеистическому настрою в семье. Через три года Батай решит стать священником или монахом и прослушает ряд теологических лекций в Сент-Флуре, но будет долго сомневаться перед тем, как сделать окончательный выбор, и только в 1920 году, отправившись в Лондон, чтобы поработать в Британском Музее, и проведя несколько дней в аббатстве на острове Уайт, он осознает, что не сумеет провести жизнь за монастырскими стенами.
Накануне наступления германских войск в 1914 году отца оставляют одного в Реймсе на попечение сиделки. Старший брат в армии, но Жоржу удается избежать мобилизации из-за тяжелого легочного заболевания.
Оказавшись в Париже после войны. Батай поступает на первый курс Ecole des Charles (Историко-архивный институт), заканчивает его через три года и получает диплом специалиста по архивному делу и палеографии. Интерес к наскальной живописи побудит Батая к написанию статьи "Переход от животного к человеку и зарождение искусства" (1953) и книги "Доисторическая живопись, Ласко или Зарождение искусства" (1955). В июне 1922 года после недолговременной стажировки в Национальной библиотеке Батай получает там должность библиотекаря.
Увлечение философией начинается со случайного знакомства с Анри Бергсоном во время званого обеда. Чтобы не попасть впросак, Батай наскоро листает "Смех" и находит работу достаточно слабой. После Бергсона Батай погружается в Ницше и Фрейда. Интерес к Кьеркегору, Паскалю, Платону и Достоевскому возникает в разговорах со Львом Шестовым. В философской автобиографии Жорж Батай пишет: "Когда я работал в Национальной библиотеке, я поступил в Институт восточных языков. Я начал изучать китайский и русский, достаточно быстро бросил учебу, но мне удалось познакомиться с русским философом Львом Шестовым. Меня покоряло то, что Лев Шестов философствовал, исходя из Достоевского и Ницше. Вскоре у меня создалось впечатление, что я непоправимо отличаюсь от него основополагающей силой, влекущей меня. Тем не менее я его уважал. Он возмущался моей подчеркнутой неприязнью к занятиям философией, и я покорно слушал его, когда он очень разумно вводил меня в чтение Платона. Именно ему я обязан знанием основ философии, которые, не будучи тем, что обычно подразумевают под этим понятием, не потеряли в конечном итоге свою реальность. Спустя некоторое время, как и все мое поколение, я оказался близок к марксизму. Шестов был эмигрантом социалистом; несмотря на то, что я отделился от него, я остаюсь ему крайне признателен, ведь то, что он сумел сказать мне о Платоне, мне необходимо было услышать, и я не знаю, кто смог бы мне это сказать, если бы не он. С первых шагов лень и иногда максимализм отодвигали меня с прямого пути, на который он меня наставлял; я и сейчас с волнением вспоминаю все то, что я узнал, слушая его, в частности, что жестокость человеческой мысли - ничто, если она не является ее завершением. Мысль Льва Шестова отдаляла меня от этой конечной жестокости, конец которой я сразу увидел в Лондоне; так или иначе, я должен был отойти от Шестова, однако меня восхищает его терпение по отношению ко мне, в то время умевшему изъясняться в виде некоего печального бреда".
"Идея Добра у Толстого и Ницше", но осуществить задуманное он сможет только после смерти Шестова при помощи его вдовы. Затем начинается увлечение Гегелем, которое выльется через несколько лет в ряд статей, например "Критика основ гегелевской диалектики", и продолжится на новом уровне в 1934 году, когда Батай станет посещать знаменитые семинары Александра Кожева (Кожевникова), родившегося в Москве, учившегося вместе с Ясперсом и написавшего "Введение в чтение Гегеля" (1947), книгу, которой обязаны своим появлением не только "Бытие и Ничто" Сартра, психоаналитические штудии Лакана, но и многие труды Реймона Арона, Жана Валя и др. На семинарах Кожева, продолжавшихся до 1939 года, читали, переводили и комментировали "Феноменологию духа" Гегеля.
Середина 20-х годов. Париж. Скрещенье людей и культур. Возникновение школ, печатных изданий. Невероятное сочетание возобновленных традиций и отрицания прошлого. Фактически одновременно Батай помещает в шестом номере "Революсьон Сюрреалист" (первая и единственная публикация Батая в сюрреалистическом журнале) перевод на современный французский язык средневековых стихотворений, лишенных явного смысла; пишет статьи по вопросам искусствоведения и археологии для журнала "Аретуза", перечитывает Лотреамона и пытается создать новое литературное течение "Да", предполагающее приятие всех вещей и явлений в отличие от "нет" дадаистов.
Для Батая было невозможно покорно и слепо следовать за предводителями течений и главами школ: когда сюрреалисты пригласили его на коллоквиум по "делу Троцкого", он ответил: "Уж слишком много зануд-идеалистов" (что, впрочем, не мешало Батаю уважать литературные заслуги Бретона и Элюара и участвовать в изданиях с четко выраженной политической или художественной позицией).
В 1928 году Жорж Батай под псевдонимом Лорд Ош (в игре слов, его составляющих, - сочетание божественного и непристойного) опубликовал "Историю глаза", чем снискал себе громкую скандальную славу автора эротической повести. Ни один из напечатанных 134 экземпляров не был продан. Все разошлись среди друзей и знакомых. Идея описать глаз как символ сексуальности возникла у Батая, видимо, еще когда после защиты диплома он отправился в Мадрид для исследований в области испанистики. Там во время корриды он стал свидетелем несчастного случая: разъяренный раненый бык пронзил своим рогом череп юного торреро Мануэля Гранеро, выколов ему глаз. Эта сцена почти без изменений вошла в повесть, а за год до этого Батай придумывает некий глаз, расположенный на макушке и позволяющий смотреть на солнце "по вертикальной оси"; тогда же появляется "Солнечный анус" с "выколотыми глазами судей" и "человеческими глазами, не выдерживающими ни солнца, ни совокупления, ни трупа, ни темноты".
Всякий раз, когда Жорж Батай. обращаясь к эротической литературе, решал, что невозможно совместить собственный выход за пределы дозволенного общественным мнением и моралью с именем Батая-философа, Батая-экономиста, Батая-со-циолога, он придумывал разные псевдонимы: повесть "Мадам Эдварда" (1940) якобы принадлежала перу Пьера Анжелика. первое издание "Малыша" вышло под именем Людовика Тридцатого (возникшим еще раз в сборнике стихотворений "Могила Людовика Тридцатого"). И даже если автору не нужно было скрывать свое лицо, он сам чувствовал непреодолимость запретов, легко преступаемых в интимных отношениях писателя и его произведения и обращающихся в нечто постыдное, когда в эти отношения должно быть посвящено третье лицо - читатель: "Синь небес" - по определению Филиппа Соллерса. "ключевая книга всего современного мира" - появилась только в 1957 году, то есть спустя двадцать два года после ее написания, а повесть "Аббат Ц" спровоцировала очень резкие отклики литературной критики.
увлечение сюрреализмом вплоть до отрицания последнего. Именно Жорж Батай и Робер Деснос решили дать отпор Андре Бретону, оскорбившему своих друзей и коллег во "Втором манифесте сюрреализма". Ответ под названием "Труп" был составлен не только Десносом и Батаем, но и Жаком Превером, Реймоном Кено, Алехо Карпентьером, Мишелем Лейрисом (именно он ввел Батая в круг парижских поэтов и философов и познакомил с Андре Массоном - впоследствии одним из лучших друзей Батая), Роже Витраком и другими. В тексте "Трупа" Бретон охарактеризован как "склизкая душонка", "жулик", "пожиратель трупов", "старый набожный мочевой пузырь".
В начале 30-х годов, чувствуя необходимость противостоять быстро распространяющейся коричневой чуме, Батай присоединяется к "Коммунистическому демократическому кружку" и задумывает книгу о фашизме во Франции - замысел так и остался неосуществленным, но частично те же идеи высказаны в статье "Психологическая структура фашизма", опубликованной в "Критик сосьяль" (1933, сентябрь).
Имя Жоржа Батая ассоциируется со многими печатными изданиями. Это вышеупомянутый журнал "Аретуза", преобразованный в 1929 году в альманах "Докюман" (успели выйти 15 номеров), где сотрудничали коллекционер картин Жорж Вильденштейн, заместитель директора этнографического музея Трокадеро Анри Ривьер, поэт Карл Энштейн, написавший первую в мире работу о "черном искусстве", отколовшиеся от Бретона сюрреалисты-диссиденты Лимбур, Деснос, Витрак, Лейрис и прочие. В рекламном проспекте издания (составление которого приписывается Батаю) говорилось: "Самые раздражающие произведения искусства, еще не подвергшиеся классификации и до сих пор не замеченные некоторые разрозненные предметы станут объектами столь же тщательного и научного анализа, что и археологические изыскания. Здесь будут в основном рассмотрены самые удивительные факты, последствия которых не известны. В данных разнообразных опытах будет не замалчиваться, как это всегда случается, если сообразовываться с правилами добропорядочности, а, напротив, открыто выявляться с ненавистью к пошлости и с долей юмора характер этих результатов или методов". Все намеченное реализовалось на страницах журнала. Об этом свидетельствует одно только перечисление тем выходивших статей Батая: о древних галльских монетах, о рукописи "Апокалипсис Святого Севера", о языке цветов и большом пальце ноги (задиристый философско-антропологический анализ), о материализме и гнозисе, об африканском джазе. о Ван-Гоге, о жанре комикса и так далее и тому подобное.
Это "Критик сосьяль" с публикациями работ "Понятие траты", "Проблема государства", это участие накануне Второй мировой войны в журнале "Контр-Атак", где Батай призывал к необходимости немедленных действий; это создание непосредственно самим Батаем двух журналов: "Ацефал" и "Критик". В первом печатались исследования в области религии, социологии и истории. Второй (вышло сорок номеров) в 1948 г. получил премию лучшего журнала года. Высказываясь по поводу выхода первого номера "Критик", Батай подчеркивал, что ни одна из форм разума не имеет приоритета, и что "Критик" занимается отношениями, существующими между политической экономией и литературой, философией и политикой.
В середине 30-х годов у Батая наступает глубокий внутренний кризис, он оставляет свою жену Сильви Маклес, но в том же 1934 году встречает Колетт Пеньо - "Лауру" - женщину, которой посвящены его основные произведения и которую он любил всю жизнь. Их объединяло стремление к нарушению границ. Они смотрели на окружающий мир одинаково, считая незыблемыми ценностями одни и те же вещи. Вместе они прожили недолго - всего неполных четыре года - Колетт умерла от туберкулеза в возрасте 35 лет. Остались ее рукописи "Коронация" и "История маленькой девочки", откомментированные Батаем и Лейрисом и тайно ими опубликованные. О силе чувства, связывавшего Жоржа Батая и его "Лауру", красноречиво говорят строки ее последнего письма, возможно, так и не прочитанного адресатом: "Пойми, Жорж, ты и я - мы можем жить по-настоящему только тем, что источается, и если вдруг в повседневной жизни оказывается, что это было не столкновение, а просто недостаток чего-то, что мы требовали друг от друга слишком многого... тем не менее это происходило, когда мы становились нагими и настоящими. Я люблю тебя за то, что ежесекундно ты напоминаешь мне о моей жизни и о том, что7 она должна выражать... Как бы то ни было, ничто не должно нас умалять, и никогда один не будет умалять другого... Я хочу сказать тебе: если из-за какой-то физической или нервной слабости я не смогу выполнить то, что обещала самой себе, предупреди меня, если я этого не замечу, но давай не будем соскальзывать в недопустимое... Я очень боюсь определенной формы отступления одного из нас перед другим: все, что привело меня к тебе, и все. что нас объединило, слишком замечательно, чтобы от этого отворачиваться и делать вид, что ничего нет".
"Лауре" он сказал: "Никто никогда не был столь чистым и самовластным".
Во время войны Батай не прекращает работу: в 1940 году он пишет "Внутренний опыт", в 1942 - "Орестею", в 1943 - "Виновного". Он по-прежнему окружен друзьями. С одними он постоянно сотрудничает (Бланшо, Лейрис), другие иллюстрируют его произведения (Андре Массон делает рисунки сухой кистью к "Истории глаза" и наброски к "Жертвоприношениям". Джакометти пишет офорты к "Истории крыс"), третьи становятся объектом его литературоведческих и критических исследований (Жан Жене. Жан Валь).
К концу 50-х годов становится понятно, что Батай - одна из фигур, определивших европейскую цивилизацию нашего века. Мартин Хайдеггер говорит о нем как о "лучшей мыслящей голове Франции". Корреспонденты (среди них Маргерит Дюрас) спешат взять у него интервью, в его честь выходят отдельные номера литературных журналов ("Критик", "Арк", "Ла Сигю"), не говоря уж о посвященных ему статьях и книгах.
Жорж Батай умер 8 июля 1962 года после мучительных приступов атеросклероза головного мозга. По разным причинам некоторые его исследования и художественные произведения увидели свет лишь после его смерти: интереснейшие автобиографические заметки "Сюрреализм изо дня в день", интимная повесть о детстве "Моя мать", рассказ "Мертвец", незаконченный "Учебник антихристианина" и другие.
Кажется, что невозможно собрать написанное Батаем так, чтобы получилось нечто цельное, но, как в простейшей геометрической задачке, решаемой выходом за пределы привычного квадрата из спичек, для решения этой проблемы нужно найти точку, из которой окружающий мир и внутреннее пространство человека видны в ином, необычном ракурсе. Единство творчества Батая и его оригинальность, по мнению Анн Маталон, объясняются тем, что всякий раз источник его творчества один и тот же: "желание выразить невозможное, немыслимое, неслышимое. желание довести язык до предела, стараясь испробовать границы мысли, пытаясь как можно точнее выразить смерть, экстаз, все, что является "потерей".
***
"Литература и Зло" вышла в 1957 году в издательстве Галлимар одновременно с "Синью небес" (издательство Жана-Жака Повера) и "Эротизмом" (издательство Минюи). На четвертой странице обложки был помещен текст, написанный Батаем и представляющий собой суть данного литературоведческого труда: "Люди отличаются от животных тем, что соблюдают запреты, но запреты двусмысленны. Люди их соблюдают, но испытывают потребность их нарушить. Нарушение запретов не означает их незнание и требует мужества и решительности. Если у человека есть мужество, необходимое для нарушения границ, - можно считать, что он состоялся. В частности, через это и состоялась литература, отдавшая предпочтение вызову как порыву. Настоящая литература подобна Прометею. Настоящий писатель осмеливается сделать то, что противоречит основным законам общества. Литература подвергает сомнению принципы регулярности и осторожности.
Писатель знает, что он виновен. Он мог бы признаться в своих проступках. Он может претендовать на радость лихорадки - знак избранности. Грех, осуждение стоят на вершине. В судьбах восьми писателей, изучаемых в этой книге. Эмили Бронтэ, Бодлера, Мишле, Уильяма Блейка, Сада, Пруста, Кафки, Жене мы предчувствуем опасное, но по-человечески важное устремление к преступной свободе".
1957 год. Прошло десять лет с момента выхода литературоведческого манифеста Жана-Поля Сартра "Что такое литература?", где утверждалось: художественная критика имеет право на существование, если в ней четко определена политическая позиция автора. Прошло десять лет со времени написания довольно резкой реплики Сартра на эссе Батая "Внутренний опыт", названное "вымученным". Там же Батай был обвинен Сартром в "ненависти к языку", в презрении к читателю и в небрежном отношении к философским терминам. "Литература и Зло", во всяком случае главы, посвященные Бодлеру и Жене, - не только ответ на подобные обвинения, но и изложение собственного мнения о связи истинной литературы с политикой, диаметрально противоположного мнению знаменитого экзистенциалиста. Возвышение над текущей жизнью, зависание во времени, переход в пространство, где не действуют обычные законы, осуществимы лишь при отказе от реальной власти, так как "тот, кто отверг принуждение, если он и оказался в конце концов победителем, становится, в свою очередь, для себя и окружающих похожим на тех, кого он победил и кто принуждал его". В статье-некрологе ("Кайе дю Сюд" 1962, декабрь) Жак Реда пишет, что в книге "Литература и Зло" Батай "со свойственными ему тонкостью и четкостью анализа продолжает поиски тех драматичных условий, при которых истина человеческого существа возрождается из собственного пепла".
по которому взлетает его философская мысль. Порой Батая обвиняют в неровности и эклектичности: высокая культура и эрудиция соседствуют в его статьях со сложными долгими периодами, допускающими различные толкования, и тогда сам автор вынужден возвращаться к вышесказанному. Рассуждения Батая не подчиняются законам логики и правилам классической риторики. Поэтому Морис Бланшо определяет рассуждения Батая как стремящиеся к некоему бесконечному утверждению, неспособные состояться ни в форме спора, ни в форме предлагаемых вопросов и ответов на них. Они исключают всякую дискуссию, презирают любые контроверсы и ту работу, что проделывают два человека с разными мнениями, желающие прийти к диалектическому примирению.
Для того чтобы определить истинность поэзии, литературы и творчества вообще, Батай часто использует термины, по мнению Жака Дерриды взятые у Гегеля из "Феноменологии духа", а именно Souverainete' (Herrschaft) и transgression (Aufhebung). Эти два понятия особенно важны для понимания концепции Батая, поскольку первое есть некая конечная точка, состояние, в котором всю жизнь, некоторое время или одно мгновенье пребывает существо, и качество, которым могут быть наделены субъекты и явления. И тут в переводе должны слиться значения верховной власти и высшей независимости, выразиться в едином слове-знаке, имеющем историческую огласовку и не воспринимающемся как заимствование из чужого языка. Было найдено слово "самовластность", означающее, по утверждению В. И. Даля, неограниченную власть, силу, волю или право распорядка, ничем не стесняемые, ощущаемые и воспринимаемые как право или качество. Второе понятие - переход, преодоление, "преступанье" сложившихся в организованном обществе законов и запретов. Человек, преступающий эти границы, считается отмеченным печатью Зла. Вслед за Гегелем, Кантом и Ницше Батай возвращается к этой вечной проблеме. Каждый из авторов, анализируемых Жоржем Батаем (равно как и их произведения), переходит границы дозволенного, влекомый своим особым порывом. У каждого из них своя "неправильность", они сметают барьеры и оказываются в ином измерении, где "пропадают и сливаются противоположности", ведущие к истине.
***
"Литература и Зло" собраны критические статьи Жоржа Батая. написанные в разное время по разным поводам, публиковавшиеся в основном в "Критик". Во французском издании непосредственно критические очерки сопровождаются подробным текстологическим комментарием, где сравниваются рукопись предварительной статьи, рукопись книги "Литература и Зло" и два текста, опубликованных в "Критик", - один с последующими поправками Батая. другой - без. В русском издании нам показалось возможным отказаться от текстологического комментария в пользу комментария реального.
В заключение хотелось бы выразить искреннюю признательность Кристин Амон и Кристиану Шпирингу за любезно присланные материалы для комментариев и оформления книги, а также Сергею Бунтману и Франсуа Эве, чьи консультации существенно помогли переводчикам в прояснении сложностей французского текста.
Я принадлежу к бурному поколению.
Оно вошло в литературу под шквал сюрреалистических бурь. Через несколько лет после того, как закончилась первая мировая война, возникло некое переполняющее всех чувство. Литература задыхалась в своих границах. Она казалась беременной революцией.
Для меня важно, что они появились (по крайней мере, в первом варианте) в "Критик" [1] - журнале, создавшем себе репутацию серьезными публикациями.
Но я должен заметить, что если я иногда вынужден был их переделывать, то потому, что из-за моей бурной жизни я никак не мог ясно выразить свои мысли. Буря - это основное понятие, смысл этой книги. Однако пришло, наконец, время достичь ясности сознания.
Пришло время... Порой кажется даже, что времени не хватает. Во всяком случае, времени очень мало.
высшей ценностью. Этот догмат предполагает не отсутствие морали, а наличие "сверхнравственности".
Литература есть общение. Общение предполагает соблюдение правил игры: в данной ситуации строгая мораль исходит из единого взгляда на понимание Зла, на чем и основано интенсивное общение.
Литература не безобидна, и в конечном итоге она должна была признать себя виновной. Только действие обладает правами. Литература (я давно уже хотел это показать) - вновь обретенное детство. Но если бы детство вдруг оказалось у власти, осталась бы его истина в сохранности? Перед честным Кафкой, считавшим, что у него нет никаких прав, вставал вопрос о необходимости действия. Каким бы ни был посыл книг Жене, обвинения, выдвинутые против него Сартром, не обоснованы. Литература должна была бы вынести обвинительный приговор сама себе3.
Примечания.
"По правде говоря, несогласие так и осталось бы бессильным внутри нас, если бы ограничилось речью и драматическим экзорцизмом. Песок, в который мы погружаемся, чтобы не видеть, состоит из слов, и, если я перейду от одного образа к совершенно другому, несогласие, вынужденное использовать слова, вызывает ассоциацию с барахтающимся человеком, погружающимся тем глубже, чем сильнее его усилия выбраться: действительно, в словах <...> есть что-то от забытых песков" (Bataille G. Oeuvres completes. Т. V. Р. 26).
"Revue d'esthétique", 1974, № 24.
3. В этой книге не хватает исследования о "Песнях Мальдорора". Впрочем, оно настолько самодостаточно, что было бы лишним. И нужно ли подчеркивать, что "Стихотворения" Лотреамона [2] совпадают с моей позицией. Разве это не литература, "выносящая себе обвинительный приговор"? "Стихотворения" поражают, а если их смысл понятен, то не в свете ли моих идей?
Комментарии:
"Критик" ("Critique") - фрацузский литературный журнал; сведения о нем см. во вступительной статье
2. Лoтpeaмoн, граф де (настоящее имя Изидор Дюкасс; 1846-1870) - французский поэт, одна из самых своеобразных и трагических фигур в литературе XIX века. Автор сборника стихотворений в прозе "Песни Мальдорора" (1869) и книги максим и критических заметок "Стихотворения" (1870). Творчество этого "удивительного незнакомца", "необыкновенно и неожиданно оригинального, с больным, безумным гением" (Реми де Гурмон), действительно дает материал для обсуждения интересующих Батая проблем. "Во всем мире он видит только себя и Бога - и Бог стесняет его", - писал о Лотреамоне Реми де Гурмон, считавший "Песни Мальдорора" явлением гениальным, почти необъяснимым. "Свирепая, демоническая, беспорядочная, полная гордых видений безумия, книга Лотреамона скорее пугает, чем очаровывает" Щит. по изд.: Р. де Гурмон. Книга масок. Пер. с фр. Е. М. Блиновой и М. А. Кузмина. [СПБ.], 1913. С. 58, 61, 59). Основные темы "Стихотворений", перефразирующих и обыгрывающих знаменитые максимы Паскаля, Ларошфуко и пр., - назначение поэзии. Бог и человек, добро и зло. Позиции Лотреамона определены фразой "Я пришел в мир, дабы защитить человека":
"Я не принимаю зла. Человек совершенен. <...>
Не несовершенный, не падший, человек больше не является великой тайной. Я не позволю никому, даже Богу, сомневаться в моем чистосердечии. Мы вольны делать добро. Это суждение непогрешимо. Мы не вольны делать зло. <...>
Вера - некая естественная добродетель, благодаря которой мы принимаем истины, открываемые нам Богом через сознание.
Я не знаю иной милости, кроме милости быть рожденным. Беспристрастный ум находит ее полной.
Второе содержит первое. <...> Бог создан по образу человека. <...>
<...> Бороться против зла - значить оказывать ему слишком много чести".
Говоря о назначении поэзии, Лотреамон отстаивал по-своему понятую доктрину полезности:
"Поэзия должна иметь целью практическую истину. Она выражает соотношение, существующее между первичными основами и вторичными истинами жизни. Каждая вещь остается на своем месте. Миссия поэзии трудна. Поэзия не вмешивается в политические события и в способы управления каким-либо народом, не содержит намеков на исторические периоды, государственные перевороты, цареубийства, придворные интриги. Она не говорит о борениях, в которые вовлечен человек, за исключением его борьбы с самим собой, со своими страстями. Она раскрывает законы, вызывающие к жизни теоретическую политику, всеобщий мир, опровержения Макиавелли, гудки, из которых состоят сочинения Прудона, психологию человечества.
Поэт должен быть полезнее любого гражданина своего племени. Его творчество - кодекс для дипломатов, законодателей, наставников молодежи".
"Плагиат необходим. Его подразумевает прогресс. <...>
Суждения о поэзии имеют большую ценность, чем поэзия. Они суть философия поэзии. Философия, понятая таким образом, охватывает поэзию. Поэзия не смогла обойтись без философии. Философия смогла обойтись без поэзии. <...>
Идеал поэзии изменится. Трагедии, поэмы, элегии не будут больше занимать первых мест. На первом месте окажется холодность максимы!" (В кн.: Lautreamont, Germain Nouveau. Oeuvres completes. Textes e'tablis. presentes et annotes par Pierre-Oliver Walzer. - Bibliotheque de la Pleiade, Gallimard, 1970. P. 275-286).
"Бунтующий человек" Альбера Камю (1951), "Бодлер" Жана-Поля Сартра (1947), книги Мориса Бланшо "Ложный шаг" (1943), "Жертвуемая часть" (1949) ."Лотреамон и Сад"(1949; см. особенно главы "Лотреамон и Бог" и "Невозможность границ"). На выход последнего из перечисленных изданий Батай откликнулся статьей в "Критик" (№ 35, апрель 1949 - № 36, май 1949).