Светлана Блейзизен
Джакомо Леопарди
Giacomo Leopardi
Фигура Джакомо Леопарди в контексте итальянского (и не только итальянского) Отточенто - совершенно однозначно является одной из ключевых по философскому значению и качеству поэзии, и ее величина становится еще более значимой, если посмотреть на ту чисто географическую изоляцию, в которой Леопарди сформировался как поэт, и на одиночество, которое придало особенный характер всем его произведениям. Несмотря на некоторые попытки примкнуть к романтическому движению (которые, впрочем, носили скорее характер критики), Леопарди остался верен классике - от античности до Сеттеченто, попытавшись соединить античную мысль и свою уникальную эрудицию с примерами культуры Просвещения, которые больше подходили его критическому уму. Даже с точки зрения его политической позиции, Леопарди всегда "плыл против течения": в "Размышлениях о настоящем положении нравственности итальянцев" он в полной мере выразил свой скептицизм по отношению к умеренной идеологии, осудив недостаточность социального чувства, полностью растворенного в эгоизме, индивидуализме и культурном обеднении. В то время как широко распространяющийся возврат к католицизму времен Реставрации открывал горизонты опытам Мандзони, Леопарди отказался от религиозного решения проблемы путем компромисса, потому как видел в религии источник предрассудков, фанатизма и насилия. Несмотря на интеллектуальную дружбу с флорентийской группой, объединившейся вокруг "Антологии", с которой поэт некоторое время сотрудничал, Леопарди остался убежден в правильности своих позиций и никогда не принял связь либерально-умеренного мышления с социо-экономическим прогрессом, которая так вдохновляла редакторов этого журнала.
Джакомо Тальдегардо Франческо ди Салес Саверио Пьетро Леопарди (Giacomo Taldegardo Francesco di Sales Saverio Pietro Leopardi) родился 29 июня 1798 года в Реканати - маленьком центре папской провинции, в семье графа Мональдо и Аделаиды Античи. "Я родился в благородной семье неблагородного города" напишет он позднее. Сейчас этот "неблагородный город" весь напичкан памятными досками, посвященными Леопарди: "здесь проходил", "здесь сидел"... И в этой посмертной славе чувствуется сильная горечь: итальянская провинция всегда воздает хвалу своим умершим отпрыскам, отказывая им в признании, пока они живы. Все годы, что Леопарди провел в Реканати, он был известен его жителям лишь как "сын Графа" или, еще хуже - "горбун".
один из них не стал не то что Папой, но даже и Кардиналом. Дом, в котором все они рождались и умирали, был насквозь промерзшим, в котором, ради сохранения презентабельности, не было никаких удобств. Не было в нем и ни единого уголка для уединения. Единственной отдушиной в этом почти что гробу была библиотека.
В ней царствовал граф Мональдо, который питал к книгам страсть, граничащую с манией. В его библиотеке было около 16000 томов. Он откапывал их везде, где только мог, перемешивая классические тексты с книгами-однодневками, печатавшимися и в его время. Он никогда не выезжал за пределы Реканати и считал совершенно естественным то, что до восемнадцати лет ему не позволяли выходить одному из дома. Он все еще носил парик с косичкой и шпагу. Шпагой он дорожил больше всего, говоря, что при шпаге он приобретает чувство собственногоМональдо Леопарди, отец поэта достоинства. Был он совершенно неспособен к ведению собственного хозяйства: запустил все свои земли, дом же его был полон склеротичных дядюшек и тетушек, слуг, вышедших на покой, и древних священников, которых когда-то пригласили в качестве гувернеров и которые пережили своих воспитанников. Пойдя против воли своего семейства, граф Мональдо женился на маркизе Аделаиде Античи, которая оказалась для него «божественным благословением и божественной карой». Когда она поняла, что все семейное наследство испаряется с невероятной быстротой, она взяла управление финансами в свои руки, полностью устранив от дел мужа, и управляла всем с удивительной жадностью. Она не могла уволить работников, поскольку тогдашние законы это запрещали, но, когда крестьяне приносили ей, скажем, яйца, она измеряла их, пропуская через специальное кольцо: если они через него проходили, она заставляла заменять их на более крупные. Всю семью эта добрая женщина обрекла на спартанскую диету, носила она солдатские башмаки и одно-единственное платье с карманами, вечно раздутыми связками ключей, потому что в кладовые и в погреб лишь она имела доступ. Все в доме было взвешено и отмерено, даже дрова для камина. Муж, когда ему нужны были деньги, вынужден был исподтишка продавать бутылку вина или масла. Исключений не делалось даже для детей, у которых никогда не было ни единой игрушки, а одежда переходила от одного к другому. Джакомо позднее писал, что, когда один из детей заболевал (а из двенадцати родившихся семь умерло), Аделаида радовалась, потому что таким образом надеялась подарить Господу ангела. Расстроилась она только из-за одного малыша, который умер, не дожив до крещения, потеряв из-за этого право на крылья.
священником узнать все его секреты. Поскольку он был первым ребенком, за столом он сидел по правую сторону от отца, который разрезал ему еду в тарелке, причем продолжал он это делать и когда Джакомо исполнилось 25 лет и вся Италия уже считала его великим поэтом. В воспитатели ему достался воспитатель отца - старый испанский иезуит, которого сам отец называл «убийцей моих штудий», но на самом-то деле воспитанием Джакомо занимался сам отец, который, с того момента, как его отстранили от домашних дел, не отваживался выходить из дома и все свои дни проводил в библиотеке. Здесь-то Джакомо и вырос под неусыпным взглядом отца, по-своему привязанного к сыну, который, впрочем, не сомневался, что Джакомо должен был стать его точной копией: эрудированным педантом, ревностным сторонником Папы, короче говоря - истинным графом Леопарди.
Мальчик читал все подряд - жадно и беспорядочно - поскольку ничего другого ему не оставалось: как и его отцу, ему было запрещено до достижения совершеннолетия выходить из дома в одиночку. Он ничего не знал о современной литературе, поскольку библиотека заканчивалась книгами раннего Сеттеченто. Зато он стал профессионалом в латинском и греческом, вплоть до того, что писал превосходные подражания классическим поэтам. Единственными его друзьями были брат Карло и сестра Паолина, которые родились почти сразу же после него. С матерью у него были исключительно «дисциплинарные» отношения. Она никогда не интересовалась и не одобряла его штудии, а его успехи казались ей сущими пустяками. Когда, после смерти Джакомо, один из его почитателей пришел к ней, чтобы выразить свои соболезнования и поблагодарить за то, что она подарила миру такого Поэта, она ответила ему одной короткой сухой фразой: «Да простит его Господь».
- продолжил династию) делает свои первые шаги в учебе под руководством аббата Себастьяно Санкини, сразу же выказав свои исключительные способности. В этот же период он пишет и свои первые работы: сонет «Смерть Гектора» (La morte di Ettore) и перевод Од Горация. В 1811 году из-под его пера появляются трагедия «Индийская добродетель» (La virtu indiana), первые «Философские диссертации» (Dissertazioni filosofiche) и перевод «Ars poetica» Горация. В 1812 году начинаются «семь лет безумного и отчаяннейшего учения», как назвал их сам Леопарди, в течение которых он в одиночестве закапывается в фамильную библиотеку.
Накрывая колени шерстяной шалью, чтобы защититься от холода, скрючившись за маленьким столиком в темном углу, Джакомо искал спасения в книгах. Он почти ничего не знал о внешнем мире - разве что только то, что видел в маленькие квадратные окошки своего дома-тюрьмы. Однажды он увидел лицо девочки - Нерины; потом - Сильвию, которым посвятил стихотворения. Нерина скорее всего была маленькой крестьянкой, которую на самом деле звали Мария Белардинелли; Сильвия же совершенно точно звалась в действительности Терезой и была дочерью извозчика. Обе девочки умерли в очень раннем возрасте. Но о чувствах, кипевших в душе Джакомо, никто в его семье не догадывался: мораль семьи Леопарди предписывала не замечать вещи неприятные или вызывающие смущение. Как не заметили и того, что его позвоночник, бывший почти постоянно в скрюченном положении, искривился практически до появления горба. Когда же дядя Джакомо Античи - брат Аделаиды написал Мональдо, что мальчик нуждается в лечении и предложил прислать его для этого в Рим, Мональдо ответил, что его сын прекрасно себя чувствует и прямо-таки цветет, после чего эгоистично добавил, что, поскольку Джакомо является его единственным другом, он не намерен лишать себя его общества.
Брат поэта ПьерфранческоВ 1813 году он начинает самостоятельно изучать греческий и пишет «Историю астрономии» (Storia dell’astronomia), получив от отца разрешение изучать книги, запрещенные церковью. В 1814-1816 годах для него начинается период филологических и научных штудий. Его первой работой была монография о «De viris doctrina claris» Эзихия Милезия, за которой следуют работа о «Porphyrii de vita Plotini et ordine librorum eius», «Commentarii de vita et scriptis rhetorum». Также он переводит с греческого «Fragmenta Patrum Graecorum». В 1815 году он пишет «Эссе о народных заблуждениях в античности» (Saggio sopra gli errori popolari degli antichi) и «Речь к итальянцам» (Agl’Italiani) по случаю освобождения Пичено, которая носила еще реакционных характер, потому что в тот период Джакомо еще находился под влиянием отца. Кроме того он переводит идиллии Моско и «Батракомиомахию». В 1816 году он пишет «Речь о жизни и произведениях М. Корнелио Фронтоне» (Discorso sopra la vita e le opere di M. Cornelio Frontone), обнаруженных Анджело Маи - кардиналом и филологом, с которым Леопарди будет общаться в течение нескольких лет; затем заканчивает и публикует в миланском журнале «Spettatore italiano e straniero» («Итальянский и иностранный очевидец») «Мнение о еврейской Псалтыри» (Parere sopra il Salterio ebraico), исследование «О славе Горация у древних» (Della fama di Orazio presso gli antichi) и перевод Первой книги Одиссеи. Вскоре после этого он переводит «Греческие триопейские вписывания», а в конце лета 1816 года - Энеиду, которую в следующем году публикует в Милане. Именно этот перевод позволил ему наладить связь с миром. Он послал копию, сопровожденную изысканными посвящениями, трем самым известным литераторам того времени: Монти, Маи и Джордани. Первые двое ответили ему довольно сдержанно, Джордани же прислал ему письмо с горячими похвалами. За него-то Леопарди и схватился, как утопающий за соломинку, засыпав Джордани письмами и уговорив его приехать в Реканати. Священник поневоле, человек с либеральными убеждениями, слегка склонный к риторике, но щедрый и полный человеческим теплом, Джордани сразу же понял трагедию Джакомо и подбил его вырваться из удушающей атмосферы семьи. Позднее МональдоПаолина, любимая сестра Леопарди обвинил Джордани в злоупотреблении гостеприимством и в том, что тот «украл» у него сына. Джордано открыл для Джакомо новые горизонты, заставив его еще более сильно ощутить свое положение пленника. Леопарди был настолько вдохновлен своим новым другом, что в сентябре 1817 года написал две патриотические оды: «К Италии» (All'Italia) и «На памятник Данте» (Sopra il monumento di Dante). Эти два произведения были вскоре напечатаны и по достоинству оценены всей Италией. Джозуэ Кардуччи писал, что, будучи еще мальчиком, он был потрясен этими стихами; добровольцы в 1859 году кричали: «В церковь - с Мандзони, на войну - с Леопарди». Единственным, кто не разделял всеобщих восторгов, был Мональдо, для которого слово «Италия» было ругательством. Но это уже события 1817 года. В этот же период (а точнее – в 1816 году) Джакомо начинает свою полемическую деятельность в литературе, вмешавшись в прения между классиками и романтиками, он пишет и отсылает в «Итальянскую библиотеку» («Biblioteca Italiana»)письмо в ответ на полемику, открытую Мадам де Сталь (которое, к сожалению, так и не было опубликовано).
«О характере и пользе переводов» (Sulla maniera e sulla utilita delle traduzioni). Статья эта весьма соответствовала характеру журнала, который был проавстрийским и открыто реакционным. В частности, задача его заключалась в том, чтобы убедить итальянцев в их культурной отсталости от других европейских стран и ослабить тем самым их патриотический пыл. Редактору журнала, автору ученых трудов Джузеппе Ачерби, которого итальянцы называли австрийским шпионом, и губернатору Ломбардии графу Соро статья мадам де Сталь показалась как нельзя более подходящей для этой цели, но на прогрессивные круги она подействовала иначе. Де Сталь не умаляла исторического значения итальянского народа, его культуры и художественных талантов, но советовала итальянцам ближе познакомиться с европейской литературой – от «Илиады» Гомера и трагедий Расина до произведений современных немецких писателей. Итальянские критики, писала де Сталь, постоянно ворошат пепел своего прошлого, чтобы найти в нем какую-нибудь песчинку золота, а поэты, пользуясь гармонией своего языка, ищут звонких созвучий, не задумываясь о смысле слов. Она хотела познакомить итальянцев с прогрессивными и вместе с тем национально-освободительными тенденциями современной Европы для обновления итальянской литературной культуры.
в плену старых догм. В журнале «Novelle letterarie» («Литературные новости»), появилась статья, перепечатанная в «Spettatore italiano e straniero», полная оскорблений в адрес де Сталь, затем в том же роде две статьи в «Corriere delle Dame» («Дамский курьер»; майский и июньский номера) и др. «Biblioteca Italiana» пыталась потушить скандал и в апрельском номере напечатала статью де Сталь, в которой она оправдывалась и выражала свои симпатии к Италии вообще и к ее культуре в частности. Наконец, в том же 1816 году появилась брошюра Лодовико ди Бреме «О несправедливости некоторых итальянских суждений о литературе» (Intorno all’ingiustizia di alcuni giudizi letterari italiani). В ней ди Бреме отвергает правила тысячелетней давности, созданные для другой публики, не имеющей ничего общего с современной итальянской, требует современного языка, чтобы выражать новые мысли и понятия, свободного творчества, идущего из глубоких недр души. Литература должна работать для сегодняшнего дня, для теперешней Италии, жаждущей освобождения от иностранных завоевателей. И ди Бреме указывает на другие европейские литературы, сбросившие классические путы, вернувшиеся «к себе», к своему народу и к своей современности.
Но брать пример с иностранцев не значит им подражать. Международный обмен идеями не уничтожает национального своеобразия, а развивает его, делает культуру народа более оригинальной и помогает ему решать свои задачи. Это последнее особенно важно, а потому нельзя ориентироваться на одну только древнюю литературу, но нужно изучать и новые, народные, - ведь народности и национального своеобразия как раз и не хватает итальянской литературе. Пора наконец понять, что итальянцы XIX века еще ничего не сделали для развития новой науки и новых идей. Нужно изучать современных ученых и философов, Бэкона, Локка, Канта, Фихте, Ансильона и других, чтобы двигать науку и подняться до уровня современной мысли.
Этому мешает итальянский литературный язык классической школы, повторяющий язык Бокаччо. Итальянцы не только пишут, но и мыслят на этом языке, - темно, неотчетливо и очень учено, они высоко ценят случайное, не замечая существенного. Классические правила, ставшие привычкой, превращают критиков и писателей в ремесленников и убивают творчество. В этом несчастье Италии. Нужно писать и мыслить на родном языке народа, которым можно выразить то, что волнует современного итальянца.
Леопарди, несомненно, читал этот манифест и другие статьи за и против романтизма; во всяком случае, он имел более или менее отчетливое представление об этих спорах, хотя относился с пренебрежением к классикам, так же как к романтикам, потому что любил античных авторов, а не современных, им подражавших. Романтики раздражали его, потому что выбрасывали из современной культуры непреходящие художественные ценности античного искусства и всю систему древнегреческого восприятия. Но свое негодование Леопарди выскажет лишь два года спустя после начала спора, по поводу статей Лодовико ди Бреме о Байроне.
«Приближение смерти» (Appressamento della morte), которое, собственно, и можно назвать началом его истинной литературной и поэтической деятельности.
1817 год был решающим в литературной жизни поэта: он начал писать журнал-дневник "Zibaldone" («Мешанина». В русской традиции его обычно называют «Дневником размышлений»). Также он переводит «Римские древности» Дионисия Аликамасского и «Титаномахию» Гесиода. Затем завершает «Сонеты, написанные сиром Пекора, флорентийцем против Гульельмо Манци, библиотекаря Римской библиотеки Барбериана» (Sonetti in persona di ser Pecora fiorentino contro Guglielmo Manzi, bibliotecario della Barberiniana di Roma) и сонет «По прочтении жизнеописания Альфьери, написанного им самим» (Letta la vita dell'Alfieri scritta da esso).
В 1818 году Леопарди пишет «Рассуждения итальянца о романтической поэзии» (Discorso di un italiano intorno alla poesia romantica), которые не были изданы вплоть до 1906 года.
В начале 1819 года он пишет еще несколько канцон, наиболее известные из которых «Женщине, страдающей долгой и смертельной болезнью» (Per una donna inferma di malattia lunga e mortale) и «На смерть женщины и ее плода, прижитого от соблазнителя, зверски убитой рукой и искусством хирурга» (Nella morte di una donna fatta trucidare col suo portato dal corruttore per mano ed arte di un chirurgo). Затем он предпринимает попытку (неудачную) бегства из Реканати, написав перед этим письмо отцу, в котором жестко осуждает его реакционные и подавляющие взгляды (на счастье старого графа, это письмо до него не дошло). Интересны его письма, относящиеся к этому периоду, которые он посылает в Мачерату Саверио Брольо, пытаясь получить паспорт для поездки в Милан. К несчастью, одно из этих посланий было перехвачено отцом, который был скорее безмерно удивлен, чем разгневан подобным поведением сына, которому он до сих пор разрезал мясо в тарелке и который так страстно желал избавиться наконец от его общества.
в эти месяцы безысходности он пишет свои первые настоящие стихи – «Идиллии» (Idilli). Он и сам признавался, что вдохновила его на их сочинение скорее литература, чем непосредственный опыт, а Томмазео (лингвист, писатель и патриот, современник и противник Леопарди) ядовито сравнивал эти стихотворения с потрескавшимися и многократно использованными палимпсестами, в которых через новые письмена проступают античные фразы. И в этом есть доля правды. В «Идиллиях» чувствуется вкус греческой лирики, с изысканностью и легкостью, достойными Теокрита. Позднее Леопарди напишет, что в этих своих стихах он стремился к простоте и естественности, и это подтверждают многочисленные наброски, свидетельствующие о постоянной его борьбе со всем поверхностным.
«Воспоминания о детстве и отрочестве». В 1820 году в печати появляется его канцона «К Анджело Маи» (Ad Angelo Mai), а в 1821 - 1822 гг. - и другие, за исключением «К своей Донне» (Alla sua donna), которую он опубликует в Болонье в 1824. В этот период активизируется и его работа над «Zibaldone»: с марта 1820 по октябрь 1822 (до поездки в Рим) он пишет 2500 страниц из общих 4526.
Мало кто осилил весь «Zibaldone», но, не зная хотя бы основных его идей, нельзя узнать Леопарди. Этот журнал-дневник является своего рода чуланом, в который Джакомо сваливал все: мелкие события своей жизни, бедной оными, фантазии, планы, сны, критические комментарии к литературным произведениям (своим и чужим), воспоминания, признания, сожаления, мысли мелкие и грандиозные, которые приходили ему в голову...
Когда этот сборник был опубликован, современники восхищались в основном филологическими и философскими пассажами, наполняющими книгу. Сен-Бёв, будучи несколько более проницательным, увидел в «Zibaldone» документ, свидетельствующий о «вкусе» Леопарди, и был прав. Леопарди действительно был великим филологом, но этим его величие не ограничивается. Что же до философии, она не была его коньком. Его основной любовью была литература. И стоит сразу оговориться: не весь «Zibaldone» является первосортной литературой. В этом монументальном произведении есть гениальные заметки, открытия и озарения, но встречаются и скучнейшие повторения, длинноты, совершенно неинтересные темы, жалобы и жалкие попытки сатиры. В общем, в нем – весь Леопарди: великий создатель «Стихов» и посредственный автор «Нравственных очерков».
"Сравнение высказываний Брута младшего и Теофраста незадолго до смерти" и несколько канцон («К весне» (Alla Primavera), «Последняя песнь Сафо» (Ultimo canto di Saffo), «Гимн праотцам» (Inno ai Patriarchi), Леопарди наконец-то уезжает из дома (с согласия отца) и отправляется в Рим - путешествие, о котором он столько мечтал - навестить родственников: семейство Античи. Путешествие в карете заняло шесть дней. Джакомо впервые покинул Реканати и смог увидеть тот мир, который так его тревожил. И тем не менее, он ни разу на него не взглянул. Всю дорогу он просидел, склонившись над греческим текстом, вгрызаясь в страницы, совершенно глухой к мистическому очарованию Умбрии и торжественности Агро. Через несколько дней по приезде в Рим он пишет брату письмо, полное разочарования. Город ему не понравился (а лучше сказать - это он не понравился Риму: он ожидал горячего приема в салонах и академиях, на самом же деле его признали лишь немногие, да и эти немногие не придавали ему особого значения), очень скоро он кажется ему педантичным и негостеприимным, несмотря на знакомство с несколькими немецкими дипломатами (такими как Ниебур и Бунсен), которые высоко оценят исключительное филологическое дарование Леопарди. Он страстно желал встретиться с Кановой, которому Джордани представил его в письме, но с отчаянием обнаружил, что он умер за несколько дней до приезда Леопарди в город. Единственным удовольствием, которое ему выпало в Риме (и о котором он писал брату Карло 20 февраля 1823 года), было посещение могилы Тассо, которое несколько утешило его после неудачных попыток получить место библиотекаря. Вернувшись в Реканати в мае 1823 года, Леопарди возвращается к своим ученым занятиям: он полностью посвящает себя созданию «Zibaldone» (к концу года им написаны уже 4006 страниц), переводу с латыни «Сатиры против женщин» Симонида и сочинению канцоны «К своей Донне» (Alla sua Donna).
В 1824 году он читает Лукиана Самосатского и снова принимается за написание «prosette satiriche» (то есть «сатирических рассказиков»), обещанных Джордани еще в 1820 году, что приводит в конце концов к написанию (в период с января по ноябрь) первых двадцати «Нравственных очерков» (Operette morali). В них чувствуется его желание взглянуть на жизнь со всеми ее горечами с веселым отстранением. С улыбкой. Но Леопарди не умел улыбаться. Юмор, ирония и скептицизм не входили в его репертуар, и когда он решил себя в них попробовать, он потерпел фиаско. Леопарди не был знаком с Шопенгауэром, Шопенгауэр же знал Леопарди (хотя и только по книгам), и дал ему очень точное определение: поэт боли, точно так же, как сам Шопенгауэр был ее философом. И в этом определении – весь Леопарди.
«Размышления о настоящем положении нравственности итальянцев» (Discorso sopra lo stato presente dei costumi degl’Italiani), которые будут опубликованы лишь в 1906 году. В Болонье он издает десять «Канцон с Примечаниями», затем переводит «Нравственные сочинения» Изократа.
В 1825 году для Леопарди начинается череда путешествий, которые прерываются частыми возвращениями в Реканати, вплоть до 1830 года, когда он решает окончательно отделиться от семьи. В этот период он бывает в Милане (где Стелла намеревается поручить ему управление изданием сочинений Цицерона, для которого Леопарди пишет два Манифеста и Библиографическое примечание), а также в Болонье, где получает известие о том, что при посредничестве Бунсена он назначен преподавателем ораторского искусства греческого и латинского в римском университете Sapienza. Впрочем, он отказывается от этого места. Переводит он в это время и «Учебник» Эпиктета, а также принимается, по просьбе все того же Стелла, за комментарии к стихам Петрарки, написанным им на итальянском (как он писал Луиджи Стелла 13 января 1826 года, работа «столь же длительная и трудная, сколь и скучная (однозначно - самая скучная из всех, что я перепробовал в своей жизни)»). Затем он завершает «Апокрифический фрагмент» Стратона Лампсакского, который будет опубликован в «Нравственных очерках» в издании 1845 года. И наконец он возвращается к поэзии с посланием «Графу Карло Пеполи» (Al conte Carlo Pepoli), написанным в марте 1826 года. В том же году в «Антологии» Вьессо печатается часть «Нравственных очерков»: «Диалог Торквато Тассо со своим фамильным Гением», «Диалог Кристофора Колумба с Пьетро Гутьеррецем» и «Диалог Тимандра с Элеандром». В Болонье, в издательстве «Stamperia delle Muse» печатаются его «Стихи» (Canti).
«Нравственных очерков», которые издаются Стеллой в июне того же года. Он же издает и «Итальянскую хрестоматию» - богатую антологию итальянской прозы. Затем Леопарди уезжает в Болонью, за которой следует Флоренция, где он встречается с литературной группой, вращавшейся вокруг «Антологии». Вьессо – незадолго до этого «открывший» Леопарди и пригласивший его сотрудничать с «Антологией» - принимает его с распростертыми объятиями. В залах палаццо Буондельмонти он знакомится со Стендалем. В этой группе царила свободная атмосфера, исключающая церемонии и формальность. И именно из-за этого Джакомо сразу почувствовал себя не в своей тарелке. Он не привык к таким простым и открытым отношениям, при которых участники группы общались друг с другом так, как будто были знакомы сто лет, хотя могли увидеться впервые. Там царили искренние разговоры и взаимные подшучивания. И ко всему этому членом этого кружка был и заклятый недруг Леопарди – Никколо Томмазео, который не сдерживался и не раз подвергал тяжким испытаниям застенчивость и обидчивость Джакомо. Он не мог простить Леопарди критики в адрес его переводов Цицерона, которые он сделал для изданий Стеллы. И теперь он накидывался на только что опубликованные «Нравственные очерки». И он был не единственным в своей антипатии к Леопарди: Каппони и Коллетта также считали Леопарди неприятным человеком, недостойным своей славы. Когда во Флоренцию прибыл Мандзони, незадолго до этого закончивший «Обрученных», был организован банкет, на который пригласили и Леопарди. Два самых великих итальянских гения своего века встретились, но не узнали друг друга и не нашли общих тем для разговора. Через много лет Мандзони признался Де Санктису, что он так и не смог понять – почему Леопарди считался великим поэтом.
В январе 1828 года выходит «Поэтическая итальянская хрестоматия». Леопарди в этот момент находится в Пизе, где проведет всю зиму. Пиза произвела на него приятное впчатление и именно здесь он пишет «Шутку» (Scherzo), «Пробуждение» (Il risorgimento) и «К Сильвии» (A Silvia). Мягкий климат, дешевое жилье и пропитание, этот городок гораздо больше подходил ему – все-таки провинциалу – нежели помпезный Рим или свободолюбивая Флоренция. Кроме того, в Пизе у него неожиданно появилась поклонница – Тереза Лучиньяни, девушка большой культуры, веселая и жизнерадостная, которая одарила Джакомо своей симпатией. Даже в глубокой старости (она прожила более девяноста лет) Тереза с большой нежностью вспоминала этого молодого человека – бледного и уродливого, вечно одетого в черное, который практически никогда не переодевался и ходил, заляпанный шоколадом, и умудрялся улыбаться, лишь, глядя на нее. Именно Тереза вдохновила его на написание «Пробуждения», которое не имеет ничего общего со знаменитым итальянским Рисорджименто. Это одно из немногих нетрагичных стихотворений Леопарди. Но этот относительный покой длился недолго – из-за неожиданной смерти брата Луиджи Джакомо решает вернуться в Реканати.
С 1829 по 1830 Леопарди живет в Реканати; этот период покажется ему бесконечным и в письме к Колетте от 2 апреля 1830 года он назовет его «шестнадцать месяцев ужасной ночи». Тем не менее за эти месяцы он пишет «Воспоминания» (Le ricordanze), «Покой после бури» (La quiete dopo la tempesta), «Суббота в деревне» (Il sabato del villaggio) и «Ночная песнь пастуха, кочующего в Азии» (Canto notturno di un pastore errante dell'Asia), законченное в апреле 1830 года. Кроме того, из Флоренции он получает письмо от издателя Коллетта с очень щедрым и тактичным предложением: некий благотворитель, пожелавший остаться неизвестным, положил ему ежемесячную выплату, которая позволила бы Джакомо жить более или менее достойно. Это оказалось последней каплей, Леопарди покидает Реканати (на сей раз – навсегда; его отец не вышел попрощаться с ним, как это случалось в его предыдущие отъезды, поскольку и он понимал, что это – окончательное прощание. Человек, разрушивший судьбу своего сына, он и сам был раздавлен страхом потерять его.) и направляется во Флоренцию, где снова встречается с «друзьями из Тосканы», готовыми профинансировать издание его «Стихов», которые и выходят в издательстве «Piatti» в апреле 1831 года. Осенью того же года Леопарди знакомится (вернее – вновь встречается, потому что они уже мельком встречались за три года до того) с неаполитанским изгнанником Антонио Раньери, «содружество» с которым продлится до конца Антонио Раньеридней поэта. Раньери был молодым неаполитанцем, красивым и с хорошими манерами, шумным, темпераментным, страстным и весьма поверхностным, отправленным в изгнание правительством Бурбонов за его либеральные взгляды. Благодаря богатству своего семейства, он совершал длительные поездки по Франции, Швейцарии и Великобритании и общался с интеллектуалами своего времени, что позволило и ему самому приобрести некий налет интеллектуальности и культуры. Состояние, в котором он нашел Леопарди – стесненного в средствах, удрученного и впавшего в отчаяние – растрогало его до такой степени, что он, повинуясь одному из своих обычных порывов, решил поселиться с ним вместе и взять на себя заботу о поэте.
немного возместит ему расходы, помогая корректировать его «Историю Неаполя». Но Леопарди возвратил ему черновики без изменений и вдобавок даже забыл послать ему в подарок копию своих «Стихов», которые вышли из печати как раз в это время. И Коллетта, который и сам не утопал в роскоши и к тому же был серьезно болен, перестал выплачивать Леопарди его месячное «жалование».
«цикла Аспазии» («Консальво» (Consalvo), «Неотвязная мысль» (Il pensiero dominante), «Любовь и смерть» (Amore e morte), «К себе самому» (A se stesso), «Аспазия» (Aspasia). Помимо уже упомянутого издания «Стихов» он начинает работу над Паралипоменами «Батракомиомахии», которую вскоре прервет и возобновит во время пребывания в Неаполе. После короткой поездки в Рим (в 1832 году) Леопарди снова возвращается во Флоренцию, где планирует издательство литературного журнала «Lo Spettatore fiorentino», для которого пишет интересную «Преамбулу», а также создает последние два «Нравственных очерка»: «Диалог продавца альманахов и прохожего» и «Диалог Тристана и его друга». После чего начинает работу над «Размышлениями» (Pensieri).
В 1833 году он уезжает в Неаполь вместе с Раньери, отец которого сумел добиться отменыПосмертная маска Леопарди изгнания для сына, в то время как во Флоренции выходит второе издание «Нравственных очерков». Леопарди договаривается с издателем Старита о публикации своих произведений: в 1835 году выходит второе издание «Стихов» (третье издание «Нравственных очерков», вышедшее в январе 1836 года, но помеченное 1835-ым, будет немедленно изъято цензурой). В это время он пишет сатирическое стихотворение «Новые верующие» (I nuovi credenti). В апреле 1836 года, дабы избежать эпидемии холеры, которая разражается в Неаполе, Леопарди и Раньери перебираются в местечко Торре дель Греко, на виллу делла Джинестра, принадлежавшую свояку Раньери - к подножию Везувия. Здесь Леопарди заканчивает (с помощью Раньери, которому диктует тексты) «Закат Луны» (Il tramonto della luna) и «Дрок, или цветок пустыни» (La ginestra) - настоящее интеллектуальное завещание. В конце концов Леопарди устает от хозяев приютивших его, начинает их даже ненавидеть и возвращается в Неаполь – в самый разгар эпидемии холеры. Сцены, разыгрывающиеся на улицах города, жуткие выкрики могильщиков «У кого есть мертвые, вытаскивайте!» привели его в ужас. Его хроническая астма обострилась (так и осталось загадкой – что вызывало ее: деформированная грудная клетка, сдавливавшая бронхи, или же расшатанные нервы). К ней добавились отеки ног. Раньери уговорил Джакомо вернуться в Торре дель Греко, но когда пришла карета, больной не смог подняться с постели из-за приступа удушья. То немногое время, что ему оставалось, он посвятил тому, что продиктовал своим слабым голосом (который и в лучшие времена казался шепотом) на ухо Раньери последние строфы «Заката Луны», который он не успел закончить. Затем прошептал: «Я больше тебя не вижу», и его сердце остановилось 14 июня 1837 года. Леопарди было тридцать девять лет.
Памятник на могиле Джакомо Леопарди в Парке ВергилияИ даже после смерти он не нашел покоя. Из-за кошмарной эпидемии в Неаполе был издан приказ сжигать всех умерших. Раньери стоило огромных трудов доказать, что его друг умер не от холеры, и добиться разрешения на погребение. Охранники квартала Пьедигротта прервали похороны, вскрыли гроб и, обнаружив на теле следы двух порезов, открыли дело об убийстве. Лишь благодаря свидетельствам врача и священника удалось все уладить и завершить ритуал погребения. Изначально Леопарди нашел свое последнее пристанище в маленькой церкви San Vitale, но позднее его прах был перенесен в Парк Вергилия, который стал местом паломничества истинных поклонников Леопарди и итальянской литературы.
На надгробной плите высечены слова:
filologo ammirato fuori d'Italia
scrittore di filosofia e di poesia altissimo
da paragonare solamente coi greci
ì di XXXIX anni la vita
fece Antonio Ranieri.
Per sette anni fino all'estrema ora congiunto
MDCCCXXXVII
в 39 лет / из-за постоянной презренной болезни. / Поставил Антонио Раньери. / В течение семи лет, вплоть до смертного часа, бывший при / своем обожаемом друге. MDCCCXXXVII)
© Светлана Блейзизен