Аветисян В. А.
Гете и итальянская литература XIX в.: (В свете концепции мировой литературы)
Известия Академии наук СССР. Серия литературы и языка
М.: Наука, 1993. — Т. 52. № 2: (март — апрель)
http://feb-web.ru/feb/izvest/1993/02/932-032.htm
Тема, вынесенная в заглавие, часто становилась объектом литературоведческого анализа, и многое здесь уже выяснено (см. [1—3; 4, с. 45—72]). Тем не менее один из ее важных аспектов изучен недостаточно: речь идет о восприятии поздним Гёте итальянской литературы первой трети XIX в., которое отличалось рядом особенностей [5 ]. Их рассмотрение — цель настоящего исследования.
Обратимся к одной из программных теоретических работ Гёте — статье «Классики и романтики в Италии в ожесточенной борьбе» (1820). Она построена на соотнесении развития немецкой и итальянской литератур в первые десятилетия XIX столетия и может рассматриваться в качестве этюда, выполненного поэтом в русле сравнительного литературоведения; ею Гёте откликается на имевший место в различных европейских странах спор классиков и романтиков. Понятно, что поэт, сам активно участвовавший в развернувшейся тогда в Германии полемике вокруг понятий классического и романтического (их генезис он возводил к своим теоретическим контроверзам с Шиллером в середине 1790-х годов), мог заинтересоваться ситуацией, складывавшейся в этой области в Италии, а впоследствии и в других странах, прежде всего во Франции.
Оценивая положение в итальянской литературе, Гёте отмечает: «Публика разделилась на две партии, и они воинственно противостоят друг другу. Если мы, немцы, вполне спокойно используем в нужном случае прилагательное „романтический" , то в Италии определения „романтизм" и „классицизм" обозначают две непримиримо враждебные секты. Ввиду того, что у нас этот спор — если есть вообще какой-то спор — ведется больше на практике, чем в теории, ввиду того, что наших романтических поэтов и беллетристов поддерживает их окружение и у них нет недостатка ни в издателях, ни в читателях, ввиду того, что мы уже давно оставили позади первые столкновения противоречий и обе стороны уже начинают достигать соглашений, мы можем спокойно наблюдать, как тот огонь, который мы зажгли, теперь полыхает за Альпами» [6, с. 441 ] (ср. [7, с. 99]).
Итак, по мнению Гёте, немецкая литература, возбудившая спор классиков и романтиков в Италии (здесь поэт явно преувеличивает степень влияния немецкой литературы на итальянскую), сама в этом отношении находится на пути к «соглашению сторон». Несомненное удовлетворение, с которым Гёте фиксирует это обстоятельство, объясняется своеобразием позиции, занятой им в конфликте классиков и романтиков: как известно, поэт настойчиво призывал враждующие «партии» к примирению, видя в нем пролог к синтезу классических и романтических традиций, обеспечивающему поступательное развитие литературы [8, с. 18-20].
Гёте надеется, что и в итальянской литературе события примут такой же оборот, но тут он весьма осторожен в своих прогнозах — слишком непримиримый характер носило в ней противостояние сторон.
Поэт все же стремится найти пути для преодоления этого противостояния. Среди итальянских теоретиков искусства и писателей наряду с Д. Торти, А. Мандзони, В. Монти Гёте называет и Э. Висконти, о котором сообщает следующее: «Этого молодого человека хвалят за весьма проницательный острый ум, совершенную ясность мыслей, глубокое изучение древних и новейших авторов. Он много лет изучал философию Канта, ради этого выучил немецкий язык и усвоил образ речи кенигсбергского мудреца. Не менее серьезно изучал он и других немецких философов, а также наших выдающихся поэтов. На Висконти надеются, что именно он уладит разгоревшийся спор и выяснит недоразумения, которые с каждым днем все более запутываются» [6, с. 443] (ср. [7, с. 101]).
Внимание, проявленное Гёте к Висконти, объясняется, думается, не только тем, что итальянский писатель «глубоко изучил древних и новейших авторов» (это должно было восприниматься поэтом как известная гарантия от впадения в губительную односторонность), но и тем, что он усвоил уроки немецкой культуры, в которой Гёте усматривал тенденции к примирению классиков и романтиков. Поэт вполне солидаризируется с мнением о желательности посредничества Висконти в конфликте классиков и романтиков в Италии. Как кажется, Гёте косвенно ставит здесь вопрос о возможности участия немецкой литературы в улаживании этого конфликта. Можно сказать больше: уже самим фактом создания данной статьи поэт предпринял конкретные шаги в этом направлении.
Об усилиях Гёте вскоре узнал и итальянский читатель: в 1825 г. гётевская статья была переведена на итальянский Г. Мейером, одним из ближайших друзей поэта и его постоянным консультантом в искусствоведческих вопросах, и под названием «Гёте и итальянские романтики» опубликована в издававшемся во Флоренции журнале «Антология» [9, с. 389—392].
Поэт не только проецирует события, имевшие место в немецкой литературе, на литературную жизнь Италии, но и пытается взглянуть на развитие отечественной литературы сквозь призму ситуации, складывавшейся в итальянской литературе. «Мы поступим очень благоразумно,— подчеркивает Гёте,— если будем внимательно следить за обстановкой в Италии, потому что таким образом, как бы глядя в зеркало, распознаем свои прошлые и нынешние дела куда лучшег чем если по-прежнему будем судить о себе, оставаясь в пределах нашего узкого круга. Поэтому следует, например, присмотреться к тому, что предпринимают в Милане некоторые образованные и любезные деятели, которые намерены с помощью нравственных пристойных манер сблизить между собой различные партии и направить их к истинной точке зрения. Они объявили, что будут издавать журнал, который назовут „Посредник"...» [6, с. 445] (ср. [7, с. 102]).
Наблюдения Гёте относительно итальянской литературы можно рассматривать как его пожелания применительно к литературе немецкой. Ситуация носит парадоксальный характер: поэт советует немецким литераторам, уже оставившим позади «первые столкновения противоречий», присмотреться к намерениям их итальянских «коллег», которые, действуя в условиях острого конфликта классиков и романтиков, эти противоречия пока лишь намереваются разрешить.
Тем не менее эта ситуация достаточно проста: по Гёте, задача «сблизить между собой различные партии и направить их к истинной точке зрения» (можно не сомневаться в том, что имеет здесь в виду поэт) остается актуальной и для немецкой литературы. Такая позиция была, безусловно, продиктована заботой Гёте о ее продуктивном развитии.
Что же касается сочувственного упоминания поэта о намерениях итальянских литераторов создать журнал под многозначительным названием «Посредник», способствующий примирению враждующих сторон (речь идет о журнале «И Сопciliatore» (1818—1820), издававшемся Сильвио Пеллико в Милане), то известный аналог этого издания в немецкой литературе уже наличествовал — гётевский журнал «Об искусстве и древности», который поэт выпускал начиная с 1816 г. и на страницах которого он опубликовал большое количество рецензий и статей по различным аспектам литературы и искусства; лейтмотивом многих из них был призыв к широкому международному культурному сотрудничеству, основанному на принципах взаимности и доброжелательства [10, с. 128—139]. В этом журнале, в частности, увидела свет и анализируемая статья.
В нем же в 1827 г. была напечатана заметка «Современные гвельфы и гибеллины», где Гёте на примере поэмы В. Монти «О мифологии» и полемических по отношению к ней «Поэтических размышлений» К. Тедальди-Фореса возвращается к не затихающему в Италии спору классиков и романтиков. Рассматривая проблему в плане преемственного развития европейской литературы, Гёте нащупывает приемлемый для обеих сторон путь к согласию и предупреждает их о возможности деградации в случае продолжения конфликта: боги классиков «станут фразой», а произведения романтиков «утратят свою характерность» [7, с. 113]. Тематически эта заметка примыкает к статье «Notice sur la vie et les ouvrages de Goethe par Albert Stapfer», опубликованной поэтом несколько ранее в связи с выходом французского издания его драматических произведений; в ней Гёте свободно переходит от рассмотрения рецепции своего творчества во Франции к немецкому литературному влиянию в Европе, в том числе и в Италии [6, с. 558—561; 12, с. 52] (ср. [7, с. 250, 253; И, с. 52]).
Осмысление актуальных проблем литературного развития в контексте взаимодействия различных литератур постепенно становится характерной чертой методологии Гёте-критика. Это обстоятельство знаменательно; оно свидетельствует о вызревании в гётевской эстетике концепции мировой литературы [5; 8; 12; 14; 15, с. 531—614; 16; 17, с. 405—442; 18, с. 122—150].
период с середины 1820-х годов до начала 1830-х, само понятие мировой литературы было выдвинуто Гёте в январе 1827 г. [5, с. 369]. В гётевской концепции отразился тот процесс интернационализации духовного развития человечества, который наступил в начале XIX в. и исторически был связан с французской революцией, ее ближайшими и отдаленными последствиями. С особой интенсивностью он протекал в Европе. Литературы европейских народов приходят во все большее соприкосновение друг с другом, налаживаются и крепнут связи между литераторами разных стран, стремительно возрастает количество переводов внутри европейского региона и с восточных языков на европейские. Начинают выходить периодические издания, информирующие о развитии как национальной, так и инонациональных литератур, на авансцену выдвигается своеобразный тип интеллигента-космополита, берущего на себя функцию установления контактов и взаимопонимания между различными народами.
Все эти явления в той или иной форме нашли свое отражение в концепции мировой литературы; приведем здесь лишь два высказывания Гёте — ее автора. В письме кельнскому коллекционеру и искусствоведу С. Буассере от 12 октября 1827 г. поэт указывает: «То, что я называю мировой литературой, возникнет преимущественно благодаря тому, что разногласия, господствующие внутри одной нации, будут сниматься суждениями и мнениями о ней других наций» [18, с. 28 ]. В относящемся к 1830 г. наброске введения к переводу «Жизни Шиллера» Т. Карлейля (факт перевода на немецкий язык написанной английским автором биографии великого поэта Германии выразительно характеризует интенсивность взаимообщения в ту эпоху европейских литератур) читаем: «Для нас имеет важнейшее значение не только то, что именно такие мужи (речь идет об англичанах.— В. А.) говорят о нас, но мы должны учитывать также то, как они относятся к другим нациям, к французам и итальянцам. Потому что лишь из этого может возникнуть, наконец, всеобщая мировая литература — из того, что все нации узнают, каковы отношения всех ко всем, и тогда каждая из них найдет у каждой другой и нечто приемлемое, и нечто отвергаемое, такое, чему следует подражать, и такое, чего нужно избегать» [6, с. 576] (ср. [19, с. 444]).
«Классики и романтики в Италии в ожесточенной борьбе» руководствовался принципами, методологически весьма близкими сформулированным здесь положениям. Мы вправе взглянуть на эту статью как на документ генезиса концепции мировой литературы поэта.
Гёте — творец этой концепции — с большой похвалой отзывался об издававшихся тогда в различных европейских странах журналах, освещавших опыт иностранных литератур, и рассматривал их в качестве форпостов на пути формирования «эпохи мировой литературы»; их совокупность давала поэту возможность наиболее оперативным образом следить за обеими сторонами участия той или иной национальной литературы в процессе международного литературного взаимообщения: рецепцией в ней других литератур, с одной стороны, и ее восприятием в них — с другой. «Эти журналы, по мере того, как они постепенно приобретут все больше читателей,— пишет Гёте в 1828 г.,— будут деятельно способствовать развитию всеобщей мировой литературы, с которой связано столько надежд» [6, с. 543] (ср.[7, с. 159]).
Поэт подразумевает здесь английские журналы «Эдинбург ревью» и «Форин куотерли ревью», но в одном ряду с ними он называет и другие издания. В письме к берлинскому композитору К. Цельтеру от 21 мая 1828 г. Гёте замечает: «Призванная мной мировая литература устремляется на меня, желая утопить, как ученика чародея. Шотландия и Франция изливаются почти ежедневно, в Милане издается в высшей степени значительный журнал, озаглавленный „Эко"... К этому могу добавить, что мне стало известно, как принимают мою „Елену" в Эдинбурге, Париже и Москве. Очень поучительно ознакомиться с тремя различными образами мышления» [20, с. 101 ]. Тут поэт, рассматривающий проблему мировой литературы в связи с рецепцией собственного творчества за рубежом, называет итальянский журнал «Эко», а ведя речь о восприятии своей «Елены», имеет в виду, помимо уже упоминавшегося «Форин куотерли ревью», французский «Глоб» и русский «Московский вестник», опубликовавшие рецензии на его произведение [21, с. 30—54].
Нас в данном случае интересует отношение Гёте к миланскому журналу «Эко», активно знакомившему своих читателей с иностранной (в том числе и немецкой) литературой. Обнаружив в присланных ему номерах свои переведенные на итальянский язык стихотворения, поэт обращается к его редакторам со взволнованным письмом, в котором, сообщая, что он уже на протяжении многих лет выпускает подобное издание — журнал «Об искусстве и древности» (его экземпляры Гёте обещает выслать в их адрес), пишет: «Своим содержанием и приятной формой, которую вы сумели ему придать, он (т. е. журнал.— В. А.), несомненно, будет способствовать той всеобщей мировой литературе, которая все более оживленно распространяется повсюду, и я могу обещать вам мою самую искреннюю поддержку» [20, с. 108 ].
И в качестве «приложения» поэт посылает издателям небольшое стихотворение, озаглавленное «Уподобление», где в символической форме выражено гётевское понимание сущности художественного перевода:
Задумавшись, медленно нес я домой.
Пришел и увидел — поникли цветки,
Согреты теплом их державшей руки.
Я поставил их в чашу с прохладной водой,
И чудо такое же я испытал —
На другом языке свою песню узнал.
(Перевод Е. Лепко) [17, с. 414].
Это стихотворение Гёте послал также Карлейлю, в деятельности которого как посредника между немецкой и английской литературами поэт видел подтверждение наступления провозглашенной им «эпохи мировой литературы» [22 ]. «Уподобление» было в июне 1828 г. напечатано в «Эко» с пояснительными замечаниями издателей, не осталось фразой и заверение Гёте в «искренней поддержке»: в «Искусстве и древности» (т. VI, вып. 2, 1828) поэт опубликовал рецензию, на которой в контексте рассматриваемых вопросов целесообразно остановиться, тем более что она, насколько мы знаем, еще не переводилась на русский язык.
«Им (т. е. сотрудникам и редакторам журнала.— В. А.) в высшей степени свойственно ясное, духовно просветленное свободомыслие,— пишет Гёте,— они достаточно полно обозревают новейшую зарубежную литературу и вообще рассматривают проблему с высокой точки зрения, не допуская ни в чем ни принуждения, ни скрытности, но проявляя во всем при серьезных намерениях сдержанность. Они опираются на античность и свою древнюю литературу, и вместе с тем, можно понять, как общаются сейчас между собой итальянцы, что они хотели бы сообщить иностранцу, в чем и каким образом мы, немцы, воспринимаемые ими с особой доброжелательностью, можем быть им полезными, как они относятся к французам, англичанам, испанцам... Если издание будет продолжено в том же духе, это послужит также развитию мышления и языка нации и расширит ее эстетический кругозор» [7, с. 164].
В трактовке поэта «Эко» выступает едва ли не идеальным журналом «эпохи мировой литературы»: освещая опыт иностранных литератур, он содействует продуктивному развитию итальянской литературы. В особую заслугу сотрудникам «Эко» Гёте ставит их «сдержанность» — то этически значимое качество, которое он настойчиво и в большинстве случаев безуспешно искал у представителей враждовавших в Италии «партий» и которое для Гёте — автора концепции мировой литературы — много значило. Рецензию поэт заканчивает призывом использовать при обучении иностранцев итальянскому языку материалы журнала, отличающиеся «легкостью изложения». Гёте, сам свободно владевший итальянским, мог судить о предмете со знанием дела.
Факты растущей известности в Италии немецкой литературы и его собственного творчества должны были восприниматься Гёте, ценителем итальянской литературы и искусства, создателем «Тассо», «Римских элегий», «Венецианских эпиграмм», «Итальянского путешествия», как доказательство расширения межлитературной рецепции, иными словами, как сигнал наступления чаемой им «эпохи мировой литературы»: испытавшая на себе сильное воздействие итальянской литературы, немецкая в свою очередь начинала все более активно влиять на нее. С этой точки зрения осмыслял поэт и становившиеся ему известными факты рецепции в итальянской литературе других национальных литератур.
Воспринимаемая таким образом итальянская литература наряду с другими иностранными литературами иногда выступала для Гёте в функции посредника; это имело место тогда, когда по итальянским переводам, как и по переводам на другие известные ему языки, поэт знакомился с литературой, языка которой он не знал. По сообщению Н. М. Рожалина, пропагандиста творчества Гёте и переводчика «Вертера», посетившего поэта в 1829 г., «Гёте интересуется всем, что касается до России, читал все, какие есть, французские, немецкие, английские и итальянские переводы наших стихотворений...» [23, с. 565].
Такое восприятие поэтом русской литературы означало ее осмысление в ракурсе концепции мировой литературы [24, с. 43—54 ]. Характерно, что к числу журналов, «распространителей» мировой литературы, Гёте причисляет и «Московский вестник», откликнувшийся на выход «Елены» большой теоретической статьей С. П. Шевырева [25, с. 131—134]. В журнале также был опубликован (в оригинале и по-русски) ответ поэта Н. И. Борхардту, русскому немцу, посреднику между литературами России и Германии, переславшему Гёте ее немецкий перевод [26, с. 10—19]. Писомо поэта получило известность в русских литературных кругах, о нем, в частности, сочувственно отозвался Пушкин [27, с. 21 ]. Шевырев, лично знакомый с Гёте, был и переводчиком фрагмента «Елены» [28, с. 450—476; 29, с. 378—384]. Наряду с французским историком литературы Ж. -Ж. Ампером и Т. Карлейлем, авторами двух других ставших ему известными рецензий на «Елену», поэт рассматривает Шевырева в плане своей концепции мировой литературы (ср. здесь заметку Гёте под многозначительным названием «Елена в Эдинбурге, Париже и Москве» [7, с. 269]).
из основателей отечественной итальянистики, автором первой русской монографической работы о Данте; его труд, озаглавленный «Дант и его век. Исследование о „Божественной комедии"» печатается в 1833—1834 гг. в «Ученых записках Московского университета» [30, с. 215—225; 31, с. 461—462]. Находясь в Италии, он содействовал ознакомлению с творчеством Пушкина выдающегося итальянского писателя Алессандро Мандзони. Его роман «Обрученные» (читанный им во французском переводе) русский поэт знал и ценил [32, с. 183].
«разнообразно и удивительно проявляет свое многостороннее действие мировая литература» [33, с. 309].
Гёте отнесся к Мандзони с большим интересом [5, с. 256—262; 17, с. 438—441; 34, с. 394—418; 35, с. 123—129; 36]. В письме берлинскому поэту и переводчику А. Штрекфусу от 27 января 1827 г. он говорит о своей убежденности в том, что возникает мировая литература, что все нации склонны к этому и посему дружески способствуют ее созданию. «Немец может и должен действовать здесь наиболее решительно, он будет играть выдающуюся роль в ходе этой великой встречи... Поэтому примите мою глубокую благодарность за работу над „Адельгизом"; я хорошо знаю, что нужно очень любить этого автора, чтобы полностью слиться с его творениями» [7, с. 28 ]. И далее Гёте подробно останавливается на характеристике трагедии Мандзони «Адельгиз».
Своеобразие рецепции Гёте творчества итальянского писателя открывается при ознакомлении с теорией перевода, являющейся интегральной частью его концепции мировой литературы [17, с. 406—442]. В письме к Карлейлю от 20 июля 1827 г. Гёте указывает: «Каждого переводчика следует рассматривать в качестве посредника во всеобщем обмене духовными ценностями, который способствует такому обмену. Ибо, что бы ни говорилось о недостатках перевода, он есть и будет одним из важнейших и достойнейших средств всеобщего мирового сотрудничества.
Коран гласит: „Бог дал каждому народу пророка, вещающего на его собственном языке". Так и каждый переводчик пророк в своем народе» [7, с. 270]. В другом письме Карлейлю (от 1 января 1828 г.) поэт отмечает: «Именно связи оригинала с переводом наиболее ясно выражают отношения одной нации к другой, и именно их необходимо глубоко изучать и уметь ценить для того, чтобы содействовать приближению всеобщей мировой литературы» [18, с. 222].
«эпохи мировой литературы» и трактует перевод как важный фактор ее формирования. Под этим углом зрения рассматривает он деятельность Штрекфуса, обратившегося по совету Гёте к переводу трагедии Мандзони, а ранее переводившего Данте, Ариосто, Тассо и внесшего тем самым весомый вклад в сближение немецкой и итальянской литератур. Переведенная Штрекфусом пьеса Мандзони выступает для Гёте в качестве феномена мировой литературы.
Об этом свидетельствует и его письмо С. Буассере от 12 ноября 1827 г., в котором идет речь о романе «Обрученные». «С эстетической стороны роман Алессандро Мандзони действительно составил для меня эпоху,— указывает Гёте.— Если Вы имеете обыкновение читать „Глоб", чем не должен пренебрегать ни один образованный человек, интересующийся образом жизни и делами наших западных соседей, то Вы имеете достаточное представление об этом выдающемся произведении; не упустите возможность познакомиться с ним в оригинале или по какому-нибудь переводу. Сейчас выходят два немецких перевода, берлинский больше придерживается способа изображения оригинала и позволяет нам почувствовать характер происходящего, лейдцигский, во всяком случае, дает также исторические сведения о том, что происходит. Но в лучшем положении, безусловно, окажется тот, кому доступен подлинник и кто получит ожидаемый вскоре французский перевод» [18, с. 163].
Для Гёте — автора концепции мировой литературы, выдвинувшего парадоксальную на первый взгляд идею обратной связи перевода с оригиналом (перевод открывает новые грани в самом. оригинале), оптимальным является такое восприятие литературного произведения, которое опирается на знакомство с ним в возможно большем количестве переводов (каждый из которых уже сам по себе должен был рассматриваться поэтом как импульс формирования мировой литературы) . Гёте фактически рассуждает здесь об идеальной рецепции литературного материала в условиях «эпохи мировой литературы». В данном случае речь идет о восприятии произведения инонациональной литературы, но этот принцип характеризует и отношение поэта к сочинениям немецких авторов и к собственным творениям: Гёте с большим интересом читал их переводы на другие языки [6, с. 533—535; 539—542, ср. 38, с. 472—474; 460—461; 7, с. 265—268; 445—446]. Заметим, что рецепция иностранного произведения в оригинале — а это, между прочим, тоже факт мировой литературы в ее гётевском понимании — вполне сохраняет свое значение для поэта.
Гёте и сам переводит Мандзони — его оду «Пятое мая», посвященную Наполеону, и фрагмент «Адельгиза». В беседе с канцлером Ф. фон Мюллером от 20 сентября 1827 г. поэт замечает: «Если бы я был моложе, то перевел бы „Обрученных" так, как когда-то перевел Челлини» [39, с. 168 ]. Многое из написанного о Мандзони Гёте включил в свое предисловие к «Поэтическим произведениям» итальянского писателя, изданным в оригинале в 1827 г. при его самой деятельной поддержке [42].
Восприятие Гёте творчества Мандзони в ракурсе концепции мировой литературы имеет свою историю, любопытный в этом отношении материал обнаруживается в статье «„Don Juan" Байрона», опубликованной в «Искусстве и древности» (1821). «Если мы до этого не решились привести цитату из вполне, как думается, поддающегося переводу „Графа Карманьолы", а вот сейчас делаем дерзкую попытку перевести непереводимого „Дон Жуана", то в этом легко можно усмотреть известную, непоследовательность,— пишет Гёте,— поэтому-то мы и считаем своим долгом указать на имеющуюся здесь разницу. Господин Мандзони у нас еще очень мало известен, а потому надо сперва ознакомиться с его достоинствами во всей их полноте, что возможно сделать, лишь обратившись к оригиналу; и только после этого будет вполне уместно появление перевода его произведений, сделанного одним из наших молодых друзей. Талант лорда Байрона нам достаточно известен; и наш перевод ке принесет ему ни вреда, ни пользы: ведь оригинал находится в руках всех образованных людей. Нам же подобная попытка, хотя бы это предприятие было само по себе безнадежным, все же принесет некоторую пользу. Если неправильное отражение в зеркале и не передаст черты оригинала, то тем более привлечет к себе внимание само зеркало и его более или менее существенные недостатки» [41, с. 333] (ср. [38, с. 345]).
«Граф Карманьола» (с ней он познакомился в 1820 г. и тогда же откликнулся на нее положительной рецензией) в плане проблемы интернациональных литературных связей, но гётевская трактовка проблемы еще только начинает обретать характерные черты концепции мировой литературы.
Главное отличие отношения поэта к Мандзони в данной статье от рассмотренной выше рецепции им этого писателя заключается в специфике подхода Гёте к восприятию его произведений в оригинале и в переводе в их сопряженности друг с другом. В 1821 г. оптимальной для поэта является рецепция Мандзони прежде всего в подлиннике и лишь затем в переводе на немецкий язык. В 1827 г. таковой для Гёте выступает синхронно протекающая рецепция итальянского художника в оригинале и в переводе на немецкий и другие языки. И если в 1821 г. поэт настаивает на восприятии «малоизвестного» тогда в Германии Мандзони (как, впрочем, и «достаточно известного» Байрона) в подлиннике, то, в 1827 г. он прилагает усилия к тому, чтобы предоставить немецкой публике возможность ознакомиться с итальянским автором, который к этому времени уже обрел известность как в оригинале, так и в переводе. Изменяется отношение поэта к восприятию произведения и в подлиннике, и в переводе, но масштабы изменения во всяком случае больше.
В 1821 г. Гёте рассматривает чтение в оригинале как привилегию «образованных людей». А в 1827 г. он будет связывать формирование мировой литературы с «соответствующей» деятельностью «каждого». «Я охотно знакомлюсь с тем, что имеется у других народов,— говорит поэт Эккерману 31 января 1827 г.,— и каждому советую со своей стороны делать то же самое. Национальная литература сейчас не много значит, на очереди эпоха мировой литературы, и каждый должен теперь содействовать быстрейшему ее наступлению» [42, с. 278 ]. И тут без переводов уже не обойтись.
Для Гёте — автора статьи «„Don Juan" Байрона» на передний план выходит проблема адекватного восприятия подлинника. Неизбежные при переводе «существенные недостатки» побуждают поэта отдать предпочтение рецепции в оригинале. Преимущества же перевода как «одного из важнейших и достойнейших средств всеобщего мирового сотрудничества», иными словами, его коммуниктивно-функциональные потенции, к глубокому осознанию которых Гёте придет во второй половине 1820-х годов, пока остаются для него в тени.
Знаменателен, однако, сам факт концентрации внимания Гёте на проблеме международных литературных контактов. Этот факт представляется тем более примечательным, что наряду с Мандзони поэт будет впоследствии воспринимать в ракурсе концепции мировой литературы и Байрона, о чем свидетельствует его беседа с Эккерманом от 15 июля 1827 г. (в ней, к слову сказать, упоминается и Мандзони в плане немецко-итальянских литературных связей). Характерно и то, что статью о «Дон Жуане» Байрона Гёте начинает так, как закончит свой опубликованный в 1827 г. очерк об «Адельгизе» Мандзони — переводом фрагмента произведения.
«Классики и романтики в Италии в ожесточенной борьбе» как на документ эволюции концепции мировой литературы Гёте (кстати, в этой статье поэт достаточно подробно останавливается на «Священных гимнах» Мандзони — произведении, с которого в 1818 г. началось его знакомство с творчеством итальянского писателя). В этом ряду следует назвать и этюд Гёте о Байроне.
В плане формирующейся концепции мировой литературы раскрываются и другие аспекты восприятия Гёте Мандзони: типологические соотнесения итальянского автора с современными ему выдающимися писателями Франции и Англии, интерес к освещению его произведений в иностранной прессе, его защита от нападок итальянских и зарубежных критиков, продиктованная ламерением снять «разногласия» в сфере международного культурного сотрудничества (ср. здесь цитированное ранее письмо к С. Буассере о специфическом пути формирования мировой литературы посредством взаимной коррекции), параллельное прослеживание своей рецепции Мандзони и восприятия собственного творчества в зарубежных литературах [42, с. 248, 345—349; 38, с. 412—423, 475—480].
Более подробно стоит остановиться на стремлении Гёте установить с Мандзони «дружеские» отношения. Свое предисловие к «Поэтическим произведениям» итальянского автора, красноречиво названное «Участие Гёте в Мандзони» (Teilnahme Goethes an Manzoni), поэт начинает фразой: «Это заглавие позволяет наилучшим образом выразить чувство, испытываемое мной от длительного общения с Мандзони...» [38, с. 399]. «Участие» Гёте помимо литературной и эстетической стороны дела выразилось и в интересе к личности итальянского художника, и во внимании к сообщениям друзей и знакомых о его жизни, и в публикации адресованного ему Мандзони письма, свидетельствовавшего, что «участие поэта было с благодарностью и признательностью воспринято» [42, с. 279, 509—510; 38, с. 423—425].
Такого рода «участие» не было случайностью. В одной из заметок 1828 г. Гёте, «решившись возвестить создание общеевропейской и даже всемирной литературы», подчеркивает: «Речь идет о том, что ныне живущие и действующие литераторы все ближе узнают друг друга и свои взаимные склонности, и общие взгляды побуждают их к общественной деятельности. Это достигается в большей мере поездками, чем перепиской, ибо только непосредственное личное общение может создать и в дальнейшем укреплять настоящую связь между людьми», [6, с. 569] (ср. [43, с. 449]). Как известно, «личное общение» между двумя великими поэтами не состоялось, но с тем большей настойчивостью Гёте — автор концепции мировой литературы, доминантой которой выступала идея гуманизма, стремится наполнить свои отношения с Мандзони теплом живого человеческого «участия».
Главное состоит в следующем: Гёте — автор концепции мировой литературы, будучи уверенным в высоких эстетических и этических достоинствах произведений Мандзони (его и Байрона поэт рассматривал в качестве наиболее выдающихся представителей современной литературы), стремится к тому, чтобы они оказались приобщенными к контексту «эпохи мировой литературы» как периода интенсивного международного литературного взаимообщения и сделались достоянием других народов. Наиболее эффективным способом такого приобщения поэт считал перевод.
в 1827 г. вышли итальянский перевод «Участия Гёте в Мандзони» и отдельное французское издание рецензии поэта на «Графа Карманьолу». В 1829 г. увидел свет ее русский перевод [44, с. 201—212; 258—267]. Есть доля правды в словах немецкого литературоведа Ф. Штриха, что именно Гёте стоял у истоков известности Мандзони в Германии и Европе [5, с. 260].
Активное восприятие творчества Мандзони в других литературах характеризовало одну из сторон «участия» итальянской литературы в формировании «эпохи мировой литературы»; вторую — составляла рецепция в ней инонационального литературного материала. Такая двусторонняя вовлеченность итальянской литературы в процесс интернационального литературного взаимодействия обеспечивала ей в глазах Гёте статус полноправной «участницы» этой «эпохи».
Итак, поздний Гёте осмыслял итальянскую литературу в плане своей концепции мировой литературы. Такой вывод, однако, нуждается в уточнении, поскольку очевидно, что в этом ракурсе поэт воспринимал и другие литературы [5; 8; 24, с. 43—54]. Решающее значение тут имеют два обстоятельства.
Во-первых, с рецепцией Гёте итальянской литературы (точнее, вспыхнувшего в ней в середине 1810-х годов и продолжавшегося длительное время спора классиков и романтиков) связано вызревание идеи классическо-романтического синтеза.— принципиально важного компонента концепции мировой литературы поэта [8, с. 18—20]. В коррелирующей с этой концепцией «Елене. Классическо-романтической фантасмагории. Интермедии к Фаусту» (1827), будущем третьем акте второй части «Фауста», идея такого синтеза опосредована гениальной художественной практикой [45, с. 21—30]. Демонстрируя «Еленой» возможность создания классическо-романтического произведения, Гёте будто снимает саму проблему спора классиков и романтиков как непримиримых антагонистов.
мировой литературы и в ее русле. Здесь особое значение имеет рецепция Гёте творчества Мандзони, которая и по другим параметрам органично вписывалась в контекст этой концепции.
— и здесь мы не только уточняем, но и дополняем сделанный выше вывод — означало ее «участие» в формировании гётевской концепции. Заострим внимание на диалектическом характере процесса: Гёте осмыслял современную ему литературу Италии в ракурсе концепции мировой литературы, а ее восприятие под этим углом зрения форсировало поступательное развитие самой концепции.
В указанном ракурсе он должен был рассматривать и величайшего из итальянских поэтов — Данте [46; 47, с. 353—490], хотя бы потому, что многообразно протекавшая филиация его творчества в европейские литературы начала XIX в. имела непосредственное отношение к консолидации контекста «эпохи мировой литературы» [31; 47—48]. Изучение этого вопроса, на который, как кажется, еще не обращали должного внимания, представляется многообещающим и перспективным.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Baldensperger F, Friederich W. P. Bibliography of Comparative Literature. N. Y., 1960.
2. Goethe-Bibliographie. Bearb von H. Pyritz. B. 1—2. Heidelberg, 1965—1968.
—1965). Firenze, 1972.
4. Fancelli M. Dreissig Jahre Goethe-Forschung in Italien (1945—1974)//Goethe-Jahrbuch. 1975. B. 92.
5. Strich F. Goethe und die Weltliteratur. 2. Aufl. Bern, 1957.
6. Гёте И. В. Об искусстве. М., 1975.
7. Goethes samtliche Werke. In vier Hauptbanden und einer Folge von Erganzungsbanden. Hrsg. von. Th. Friedrich. B. 16. (32 Teil.). Lpz., 1922.
9. Klein J. Uber Goethes «Classiker und Romantiker in Italien...»//Goethe-Jahrbuch, 1986. B. 103.
10. Hahn К. -Л. Goethes Zeitschrift «Uber Kunst und Altertum» // Goethe-Jahrbuch. 1975. B. 92.
11. Baldensperger F. Bibliographie critique de Goethe en France. P., 1907.
12. Weltliteratur. Festgabe fur Fritz Strich zum 70. Geburtstag. Bern. 1952.
14. Goethe-Jahrbuch. Neue Folge. B. 32. 1971.
15. Weber P. Die Herausbildung des Begriffs Weltliteratur // Literatur im Epochenurabruch. Funktionen europaischer Literaturen im 18. und beginnenden 19. Jahruhundert. В.: Weimar, 1977.
16. Тураев С. В. Гёте и формирование концепции мировой литературы. М., 1989.
17. Копелев Л. 3. Гёте; художественные переводы и «мировая литература» // Мастерство перевода. Сб. 9. М., 1973.
19. Goethes Werke. In 12 Bd. Bibliothek deutscher Klassiker. Berlin und Weimar, 1981. B. 11.
21. Натт Я. Die Aufnahme von Goehtes «Helena» — Zwischenspiel in Deutschland und im Ausland // Weimarer Beitrage. 1981. № 12.
22. Correspondence between Goethe and Carlyle. N. Y., 1970.
24. Аветисян В. А. Восприятие Гёте русской литературы//Вести. Удмурт, ун-та. 1991. № 2.
25. Жирмунский В. М. Гёте в русской литературе. 2-е изд. Л., 1982.
26. Ziegengeist G. N. Borchardt — ein friiher Propagandist Puschkins und der russischen lileratur // Zeitschrift fiir Slawistik. 1963. B. VIII. H, 1.
27. Пушкин А. С. Поли. собр. соч. В 16 т. М.; Л., 1937—1949. Т. 14.
—6. М., 1932..
29. История эстетической мысли. В 6 т. М-, 1986. Т. 3.
30. Шекспир и русская культура. М.: Л., 1965.
31. Голенищев-Кутузов И. Я. Творчество Данте и мировая культура. М., 1976.
32. Сто лет со дня смерти А. С. Пушкина. Труды Пушкинской сессии Академии наук СССР. М.; Л., 1938.
34. Montinari M. Goethe und Manzoni. Zur Problematik ihrer geistigen Begengung // Studi Germanic! (N. S.). 1971. № 9.
35. Puppo M. Due note manzoniane // Italianistica. 1980. № 9.
36. Blank Я. Goethe und Manzoni. Heidelberg, 1988.
37. Goethe J. W. Werke, Sophien-Ausgabe, Abt. 4. B. 42. Weimar, 1907.
39. MMler F. Unterhaltungen mit Goethe. Weimar, 1956.
40. Opere poetiche dl Alessandro Manzoni con prefazlone di Goethe. Jena, 1827.
41. ГётеИ. В. Собр. соч. в 10 т. М., 1980. Т. 10.
42. Goethes Gesprache mit Eckermann. В., 1955.
44. Галатея. 1829. 4. 5. № 25—26.
45. Muhlher R. Goethes «Helens» und die klassischt-romantlsche Synthese // Chronik des Wiener Goethe- Verelns. 1957. B. 61.
46. Sulger-Gebing E. Goethe und Dante. Studien zur vergleichenden Iiteraturgeshichte. В., 1907.
47. Farinelli A. Dante in Spagna, Francia, Inghllterra, Germanla (Dante e Goethe). Torino, 1922.
—1850. Roma, 1950.