САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ
На правах рукописи
Коротков Дмитрий Михайлович
Отношение Ницше к романтизму
Специальность: 09. 00. 03 – история философии
АВТОРЕФЕРАТ
Диссертации на соискание ученой степени
кандидата философских наук
Санкт-Петербург
2011
Работа выполнена на кафедре истории философии философского факультета
Санкт-Петербургского государственного университета
Научный руководитель:
кандидат философских наук, доцент
Рукавишников Алексей Борисович
Официальные оппоненты:
доктор философских наук, профессор
Перцев Александр Владимирович (УрГУ)
доктор философских наук, профессор
Ведущая организация:
Российский государственный педагогический университет им. А. И. Герцена
Защита состоится 30 июня 2011 года в 16 часов на заседании Совета Д 212. 232. 05 по защите докторских и кандидатских диссертаций при Санкт-Петербургском государственном университете по адресу: 199034, Санкт-Петербург, В. О. Менделеевская линия, дом. 5, философский факультет, аудитория 167.
Автореферат диссертации разослан: «___»_________ 2011 года.
Ученый секретарь совета,
д. п. н., профессор
Стребков А. И.
ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ
Актуальность исследования.
XIX век, которому принадлежал Ницше, навряд ли представим без того стремящегося за пределы философии течения, которое принято называть романтизмом. Не задумываясь о том, чтобы четко себя обозначить, уже с момента своего появления это течение имело свое прочное место в культуре, выступая здесь в качестве оппозиции просветительской рациональности. Так было в самом начале, когда йенский романтизм противопоставлял себя немецкой классике; так было и дальше по ходу его развития, когда то символизм во Франции, то Ницше или Маркс в Германии продолжали критиковать старую рациональность, продлевавшую себе жизнь в позитивизме или реализме. Тем самым, выявилась странная картина: сторонясь любого рода определенности, выступая против рациональности, в которой эта определенность только и могла состояться, романтизм, тем не менее, был как-то с ней незримо связан, удерживая всю эту связь тем средством, от которого он самоустранялся. Ведь чтобы быть чем-то в культуре, ему нужна была рациональность, в критике которой он состоялся и себя продлевал. Но не имея возможности ее открыто принять, он вынужден был удерживать ее в себе тайно, закрываясь от очевидного своими ссылками на иррациональность, хаос или ночь, на необходимость растворения собранной в рациональном субъективности или на удержание себя в «состоянии перед мыслью»: двусмысленность, требовавшая специального рассмотрения.
Принадлежа романтизму и вступая через него в философию, Ницше очень быстро осознает, что его цели выходят за пределы наивных мечтаний романтиков, предполагавших изменить рациональную культуру средствами самой этой культуры, с которой они, на деле, были прочно связаны. Ницше требовалась не просто критика. Он рассчитывал на разрушение всей прежней культуры и на будущее построение новой. Ему необходимо было, как минимум, выявить начало этой новой культуры, забытую рациональность, не имевшую ничего общего с рациональностью предданной, ту рациональность, которой романтизм так и не коснулся. Необходимо было выйти за пределы романтизма. От романтизма Ницше перешел к позитивизму в надежде здесь найти искомое за счет холодного «негрезящего» взгляда, который позитивизм предлагает. Однако этот взгляд вышел в случае Ницше тем же романтическим и даже еще в большей степени. Ницше понял позитивизм по-своему, вложив в него не изживаемый в нем романтизм. Тем самым, следующим движением стало расставание с позитивизмом и дальнейший поиск свободной от романтизма области. Ницше находит эту область в идее вечного возвращения, осмысление которой он проживает на личном опыте, описывая его в работе «Так говорил Заратустра». Теперь только найдена область, куда не проникает навязчиво сопровождавший его романтизм: область вне-культурного, где под культурой понимается все поле истории, поскольку это поле в любом случае создано разумом, развитие которого разрешается романтизмом. Таким образом, найдена чистая область, – но основание нового не совершается. Напротив, совершается расставание с обнаруженным, и Ницше возвращается к культуре ради ее критики с новых позиций, что в очередной раз заставляет ставить вопрос о романтизме Ницше.
Итак, после «Заратустры» Ницше говорит о своем нахождении «по ту сторону» культуры и, стало быть, прежней рациональности. Ницше, как ему кажется, находится «по ту сторону» романтизма. Он бесстрастно вскрывает его суть, поскольку он от него окончательно отстранен. Однако если для Ницше романтизм есть бессилие открыто принять мир и обустройство в мире за счет полагания здесь иллюзий, спасающих нас от тяжести мира, тогда весь этот выход за пределы романтизма оказывается все так же под вопросом: не есть ли метод обнаруженный Ницше и понятый им как его путь, как проживание на себе и преодоление любых попадающихся ему по пути культурных форм, все та же, хотя и более изощренная иллюзия, которую незримо для себя он внедряет в культуру ради своего в ней пребывания? Именно этот вопрос кажется важным и ставится здесь в центр.
Работа посвящена творчеству Ницше как цельному проекту. Хотя Ницше уходил от всякой цельности, поскольку видел в ней препятствие для мысли, к высвобождению которой он больше всего стремился, он в этом ускользании нашел для себя то, от чего стремился уйти. Он определим через свое ускользание, через саморазрушение, всегда подлежащее продолжению, позволяющее на себя рассчитывать, спасающее от культуры, видимое как иллюзия романтика.
Степень научной разработанности проблемы.
Пожалуй, нет никакой другой актуализированной Ницше темы, которая была бы также же хорошо проработана в литературе, как тема нигилизма: ею занимались непосредственно М. Хайдеггер, Э. Юнгер, М. Бланшо, О. Финк, К. Кампер, Д. Фигаль, ее касались М. Фуко, Ж. Делез, П. Клоссовски, Ж. Батай. Позиции делятся: Ницше преодолевает нигилизм, на чем настаивал, к примеру, Э. Юнгер, ссылаясь на слова Ницше о том, что он есть «первый совершенный нигилист Европы, но уже переживший в себе до конца этот самый нигилизм»1; или другая позиция: Ницше не преодолевает нигилизм, что выражено, скажем, у М. Хайдеггера или М. Бланшо. Эта вторая точка зрения небезосновательна, и именно она выводит нас впервые на заявленную здесь проблему: если нигилизм не преодолен, то не преодолены никакие в нем сохраняющие себя формы, из которых романтизм для Ницше был едва ли не самой важной формой работы этого отрицания.
Другим, тесно связанным с романтизмом моментом, для Ницше был социализм. Социалистические идеи ко времени Ницше уже были не просто высказаны, но систематизированы в трудах многих европейских социальных мыслителей, в первую очередь таких, как Сен-Симон, Фурье, Оуэн. Их имена встречаются во фрагментах Ницше, однако Ницше видит социализм, прежде всего, глазами Рихарда Вагнера, чьи работы в данном случае важны прежде всего. Кроме того, коль скоро не собственно социализм здесь важен, но пути его преодоления, то важна та яркая его критика, которая разворачивалась в работах Маркса и Энгельса, как равно в тех, писавшихся в XX веке трудах, которые продолжали эту критику. Здесь важны работы Л. Альтюссера, Д. Лукача, Ж. Бодрияра, М. Бланшо, М. Энаффа.
Настоящая работа не состоялась бы без исследований той области до-культурного, которую Ницше видит как возможное начало преодоления романтизма. К ней обращаются философы предела, среди которых можно назвать М. Бланшо, Ж. Батая, отчасти М. Фуко. При проведении настоящего исследования, кроме того, были важны авторы, выявляющие связь Ницше и философии предела, среди которых стоит указать на Р. Шара, Ж. Брюно, Б. Сишера, С. Н. Зенкина, С. Л. Фокина, И. С. Короткова.
М. Хайдеггера и М. Бланшо. Анализ диалектического мышления проводился с учетом работ Гегеля, Маркса и Энгельса, а также Ж. Валя и К. Ясперса, видевших диалектическое мышление у Ницше магистральным. Возможность экзистенциального мышления, как преобладающего в философии Ницше, анализировалась с учетом работ Л. Шестова, Н. А. Бердяева, Б. В. Маркова, М. Бубера, М. Мерло-Понти. Традиция трагического мышления и оценка отношения к ней Ницше анализировались с учетом позиций К. Россе, Л. Шестова, Г. Марселя, М. Унамуно, А. Камю, Т. Адорно, А. Ф. Лосева, М. Шелера.
Наконец, поскольку в центре настоящей работы стоит проблема отношения Ницше к романтизму, то нужно было выявить суть этого последнего, что позволяют сделать работы ранних романтиков и близких к нему авторов: достаточно сказать о Фридрихе Шлегеле, Новалисе, Шеллинге или Гельдерлине. Необходимо было видеть первую реакцию на романтизм, которая содержится в работах Гете или Гегеля, а равно те первые описания романтической школы, которые состоялись в XIX веке в трудах Рудольфа Гайма или Генриха Гейне. Нужны были, кроме того, работы отечественных авторов, писавших о романтизме, среди которых можно назвать А. В. Карельского, Р. М. Габитову, В. М. Жирмунского, Ю. Л. Аркана.
рассматривалась Ю. Хабермасом, а возможность рассмотрения всей философии Ницше как романтического проекта уже оценивалась Д. Лукачем и М. Бланшо.
Цели и задачи исследования.
Цель настоящей работы – показать романтическую составляющую философии Ницше как преобладающую на всех этапах его творчества. Для достижения поставленной цели необходимо было решить следующие задачи:
2. Проследить изменения в понимании романтизма, происходящие в философии Ницше по мере ее развития.
3. Продемонстрировать оценку романтизма и попытки его преодоления в поздней философии Ницше.
4. Дать оценку занимаемой Ницше позиции «по ту сторону» культуры с точки зрения ницшевского видения свободы и независимости от культуры. Показать несостоятельность утверждений Ницше об укоренении им «по ту сторону» культуры, следовательно, «по ту сторону» романтизма.
5. Показать творческий путь Ницше как метод, внутренним содержанием которого является самопреодоление, как преодоление в себе романтического начала.
В проведении диссертационного исследования в качестве первоисточников используется полное собрание сочинений Ницше в тринадцати томах в русском переводе и сочинения Ницше в двух томах под редакцией К. А. Свасьяна. Собственная позиция автора диссертации сформировалась главным образом благодаря трудам Мартина Хайдеггера, поставившего идею вечного возвращения в центр истолкования философии Ницше, Карлу Ясперсу, принимавшего в расчет в своей интерпретации Ницше постоянное развитие философии последнего, а также под влиянием Мориса Бланшо, увидевшего у Ницше ту связанность с романтизмом, которую Ницше не мог в себе преодолеть.
Теоретические и методологические основания исследования.
Настоящее исследование осуществлялось в соответствии с историко-философским методом, заключавшимся в текстуальном и концептуальном анализе первоисточников с привлечением интеллектуального контекста исторической эпохи. Важным методом исследования являлся также герменевтический метод, предполагавший воссоздание и погружение в возможные у Ницше способы мышления, реконструкцию его взгляда на различные феномены как его окружавшей действительности, так и на исторически более ранние области культуры, неизменно попадавшие в горизонт его мысли.
Научная новизна работы:
еще один аспект, а именно самопреодоление, позволяющее из него понять единство и цельность философии Ницше;
- творческий путь Ницше впервые анализируется с точки зрения заявленной им идеи самопреодоления, которая оказывается моментом, связывающим этапы философии Ницше в единое целое;
- самопреодоление имеет своим объектом романтизм, который Ницше преодолевает в себе на всем пути своего творчества. Этот процесс постепенно обретает у Ницше определенность в методе, имеющем устойчивое основание;
- это основание, которое Ницше видит как независимую от культуры самость, вместе с тем, можно рассматривать как подчиняющееся законам культуры и романтизма явление, уводящее Ницше от искомой свободы;
- творчество Ницше, рассмотренное с позиций самопреодоления, представлено как романтическое.
1. Ницшевское понимание романтизма имеет свою специфику, отражающую положение Ницше в истории философии. Коль скоро Ницше стоит у истоков неклассической рациональности, то его взгляды на романтизм выходят за пределы классической оценки этого явления и выявляют в нем аспекты, которые ранее не замечались.
2. Ницше анализирует романтизм с позиций проблематики воли. Главным моментом, вокруг которого строится его понимание романтизма, оказывается иррациональная воля, выражаемая в романтизме по преимуществу через искусство.
4. Переживая в себе романтизм, осмысляя его изнутри и формируя о нем собственную позицию, Ницше выявляет возможности его преодоления. Однако он не в состоянии его в себе до конца преодолеть, поскольку затягивается в сам процесс преодоления, который становится для него целью и устойчивой практикой, уводящей его взгляд от действительной жизни.
Научно-практическая значимость.
Материал диссертации и разработанные в ней методологические подходы позволяют дополнить как понимание Ницше, так и понимание отдельных аспектов романтизма. Результаты диссертации могут быть использованы в исследовательской работе, а также в педагогической практике для разработки лекционных курсов по истории философии и спецкурсов по истории романтизма.
Апробация исследования.
Основные положения диссертации обсуждались на заседаниях кафедры истории философии философского факультета Санкт-Петербургского государственного университета. Промежуточные результаты исследования изложены в четырех научных публикациях. Диссертация обсуждена и рекомендована к защите на заседании кафедры истории философии философского факультета Санкт-Петербургского государственного университета.
Работа состоит из введения, трех глав, заключения и библиографии. Список литературы включает 158 наименований, в том числе – 16 на иностранных языках.
СТРУКТУРА И ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ ДИССЕРТАЦИОННОГО ИССЛЕДОВАНИЯ
Во Введении обосновывается актуальность темы исследования, анализируется степень разработанности проблемы, формулируются цели и задачи работы, ее методологические основания, научно-практическая значимость, научная новизна диссертационного исследования.
«Истоки романтизма Ницше», состоящей из четырех параграфов, рассматриваются исторические предпосылки философского романтизма и его генезис, проблема формирования у Ницше романтического взгляда на мир, его разочарование в романтизме и попытки преодоления романтизма, которые Ницше совершает в области искусства и политики.
В первом параграфе «Тенденции эпохи» речь идет о духовной ситуации в Германии накануне возникновения романтизма. Внешние отдельному человеку факты политической и экономической истории – нежизнеспособность Империи, раздробленность и отсталость нации – начинали находить в философском языке близкую человеку терминологию. Протекавшая вовне история теперь включала бытие отдельного человека, видевшего себя в ней, когда он читал в философских текстах об одиночестве и эгоизме, произволе и себялюбии. Речь шла о духовном кризисе, видимом, прежде всего, как кризис религиозный, которому противопоставлялся разум, как единственный на тот момент интеграционный принцип. В оппозицию чувственной воле, нагружавшейся преднаходимыми в пространстве и времени содержаниями – отчуждение, разорванность – у Канта ставилась рациональная воля. Человеку предлагался выбор: строгость категорического императива, единство вне чувственности, либо желание и произвол чувственного, в конце концов, ведущие к «осуждению человека на презрение к самому себе и внутреннее отвращение»2. Однако только появившись, эта свобода выбора сразу же начинала вытесняться из философии следующими за Кантом авторами, поскольку ситуация не менялась. В разум теперь вкладывалось больше силы и надежды, а противопоставленная разуму чувственная воля лишалась своих субстанциальных оснований. У Фихте уже нет природы, которая традиционно являлась областью чувственной воли. У Шеллинга, вернувшего природу в философию, она есть только как субъект движения разума к себе. Сама по себе природа исчезает, как постепенно исчезает и свобода единичного, и человек включается в рациональную схему, которая гарантирует единство на законах разума. Вместе с тем, и эти меры ситуацию не меняли, и возникавший в этих обстоятельствах романтизм стоял перед ситуацией еще большего кризиса. Действительно, ввиду возраставшей очевидности бессилия просветительского разума, оставшись без традиционных средств, романтики были обречены на более интенсивное переживание дезинтеграционных процессов. Отворачиваясь от мира, они обращаются к иррациональному. Здесь есть как чувство выброшенности из мира, свидетельство его разорванности. Но здесь же есть и преодолевающее кризис решение, поскольку вне мира, на недоступных разуму уровнях субъективного, пребывает утраченное нами когда-то единство. Необходимы способы его манифестации, которые бы не искажали его чистоту. Нужно уйти от рационального, истиравшего действительную жизнь и свободу, к тому, что адекватно иррациональному. В итоге, романтизм принимает у Фихте идею до-субъективной все порождающей деятельности, но предлагает ее схватывать на до-рациональных уровнях поэтическим словом. Творение становится предельно близким выражением Абсолюта и равным образом тем средством, которое вносится в мир, вскрывая в нас тот уровень подлинной всеобщности, который был затерт просветительским разумом. Романтизм есть, тем самым, течение мысли, полагавшее возможным изменить разорванность пред-данного средствами искусства постольку, поскольку это искусство укоренялось в иррациональном и выражалось новыми свободными формами.
«Становление романтического мировосприятия Ницше» речь идет о тех влияниях со стороны романтизма, которые Ницше на себе испытывает, начиная с самой ранней юности. Здесь важны имена Шуберта, Шумана, Байрона, Клейста, Гельдерлина. Находя в них общее с самим собой, Ницше ищет через них оправдания собственному положению в мире, которое с обыденных позиций, неизбежно включаемых в себя в любой самооценке, видится в лучшем случае ущербным. Идущий к романтизму чувствует себя для мира лишним. Ему необходимо понимание. В юности Ницше хватало музыки Шумана или поэзии Байрона, однако по мере взросления тот внутренний разрыв, который его привел в романтизм, не исчезает, но скорее, растет. Ницше переходит к Шопенгауэру, поскольку у Шопенгауэра обосновывается легитимность того смещенного положения, которое Ницше занимает по отношению к миру. Жизнь, навязчиво сопровождаемая ощущением выброшенности из мира, есть теперь, скорее, подарок судьбы, чем дефект. Ведь если слепая бессознательная воля ставится у Шопенгауэра в центр мира, то именно ее слишком интенсивная внесенность в нашу жизнь как раз и выбивает нас с этой поверхности, сцепленность с которой, тем не менее, всегда остается. Отсюда разрыв между волей и миром, страстью и устойчивым статусом в мире, сомнительной для мира одержимостью и необходимым здесь кругом прав и обязанностей. Поэтому понятно, что чем больше разрыв, тем больше в нас воли, тем мы к ней ближе. Таким образом, это уже не мы выброшены из мира, имеем в себе дефект. Напротив, мы ближе к истинному, вне ясной соотнесенности с которым пребывает весь остальной обессмысленный мир. Отсюда именно нам предоставляется возможность начать познание этой воли, – тому, в первую очередь, кто ощущает ее протекание в себе в той форме, которая ближе всего к ней самой, которая не укладывается ни в какую систему, навязчиво отвлекает от мира, отвлекая, создает разрыв, увлекает своим течением в саму подлинность, т. е. тому, кто чувствует ее в форме музыки. Итак, Шопенгауэр оправдывает положение романтика в мире. Но Шопенгауэр здесь не останавливается. Его мысль уходит из эстетики в этику, чтобы дальше обрести себя в аскетическом идеале, который есть единственное средство искупления мира. Ницше не идет этим путем, но держится идеи искупления через искусство. Ему был нужен Вагнер, поскольку в Вагнере он находил как понимание, так и силу, которая виделась ему способной производить те радикальные изменения, которые требовались. Но очень скоро ему становится понятно, что искусство Вагнера, перерастает само себя. Это не просто музыка, державшаяся независимых от мира источников, но музыка, которая принимает в расчет противостоящий ей мир, который она хочет менять ради целей создающего ее творца. Романтизм, таким образом, впервые открывает для Ницше свою скрытую сторону: обращенность к субъективному и поиск в субъективном до-разумного, иррационального, ничем еще незатронутого и потому подлинного, оказывается прикрытием для той деятельности разума, от признания которой романтик будет до конца уходить, чтобы не объявлять, что создаваемое им творение, создается именно им, в его целях и эти цели не всегда приглядны. Ницше теперь видит, что художник создает творение, чтобы его воздействием на публику создать для себя условия выживания, чтобы распространять свои условия на других, чтобы господствовать в этих условиях. Общая ситуация, конечно, может измениться в результате деятельности романтизма, но она не может измениться принципиально: поверхность будет перекроена, но не изменена. Тем самым, не иррационализм романтиков, скрыто пользующихся рациональным, но утраченная рациональность, скрытое за историей и культурой, – только эта область может, по Ницше, стать началом подлинных изменений, началом нового искусства и политики.
В третьем параграфе «Попытка преодоления романтизма в области музыки» представлена критика Ницше вагнеровских взглядов на музыку. Ницше видит у Вагнера два этапа развития: Вагнер ранний и поздний – Вагнер революционной страсти и Вагнер, принимающий рациональный пессимизм Шопенгауэра. Ницше критикует оба этапа, выявляя в каждом из них слабость Вагнера, явленную им в принятии основ наличного мироустройства, которое никак не менялось его музыкой, но только ей перекраивалось. Ницше понимает, почему это так. Ни романтизм вообще, ни Вагнер не пытаются осмыслить идею вдохновения, принимая ее в том виде, в каком она состоялась в культуре: вдохновение – это божественное вдохновение, и романтизм просто держится этой идеи. Ницше осмысляет этот тезис – сначала с позиций позитивизма. С этих позиций видно, что источник вдохновения в другом, а именно, в человеке, и это нужно принять и осмыслить: «для самых великих умов, вероятно, полезнее, если они уяснят себе свою силу и ее источник, т. е. если они постигнут, какие чисто человеческие качества сочетались в них и какие счастливые обстоятельства выступили при этом»3 бы скрадывали чистоту искусства. В этом случае оно может стать средством, которое не просто перекраивает окружающее, не выходя из него, но оно выйдет из него и станет началом новой культуры. Однако Ницше быстро понимает ошибочность своей позиции. Он понимает, что позитивизм, сторонясь метафизики и, тем более, романтизма, на деле, скрыто пропускает в свои расчеты допущения, свойственные именно метафизике и романтизму. Здесь есть некая структура – не божественная, но теперь природная, – к которой позитивизмом сводятся все наши порывы, и в том числе, порывы творческие. Позитивист ее как бы заранее знает, – он ее незримо для себя пред-положил, – а это значит, что между ним и тем, что ему нужно, лежит нечто, что скрывает чистоту искомого. Он опять же в иллюзии, не в меньшей степени, чем романтик, и Ницше, уже позже, оглядываясь назад, называет свое увлечение позитивизмом все тем же романтизмом. Итак, чтобы выйти на чистый источник искусства, нужна такая область, которая бы не несла в себе никаких допущений прошлой культуры, а это значит, ничего культурного, которое Ницше понимает как любого рода рациональное. И Ницше уже сталкивался с этой областью, когда в «Рождении трагедии» писал о титанически- варварском, противопоставляя ему начало европейской культуры – искусство греков. Ницше возвращается и переосмысливает затронутую им когда-то область. Он видит ее внутренним принципом идею вечного возвращения, которую осмысляет в эпоху «Веселой науки» и «Так говорил Заратустра». Он выходит через это осмысление на чистоту до-культурного, на незатронутую культурой волю, субъектом которой становится свободное от культуры до-аффективное тело. Начинается новое искусство, дионисическая музыка, о которой Ницше пишет в новых предисловиях 1886 года к своим ранним работам. И речь не идет о некотором беспорядке, что прежде всего видится в имени Диониса. Это имя, действительно, связано с беспорядком, – однако только в том случае, если на него смотреть с позиций культуры. Внутри же себя оно есть для Ницше порядок, но порядок забытый, поскольку он был закрыт рациональной культурой, которая теперь Ницше кажется снятой. Он открыт для нового искусства, и его дело теперь стоять у этого хаоса, спокойно сдерживать рост исходящей из него силы – творить: «Если музыка приходит к нам с ясной божественностью, уверенной поступью, то и для мускулов наших праздник – мы становимся сильней, и этот рост силы можно даже измерить»4 оставляя нас в сомнении относительно преодоления романтизма в его случае. Его делом становится не музыка, но критика культуры с новых позиций, которые он видит как «по ту сторону» культуры. Однако это «по ту сторону» остается под вопросом, ведь может быть и так, что эта область «по ту сторону» есть только регион памяти, некоторая собранная в памяти «самость», становящаяся для Ницше последней иллюзией, которую он не замечает.
В четвертом параграфе «Попытка преодоления романтизма в области политики» рассматриваются политические взгляды Вагнера и их критика Ницше. Вагнер представляется Ницше социалистом, социализм которого есть другая сторона его романтизма. Как в музыке, так и в политике, Ницше видит Вагнера разделенным на два этапа: страсть менять и принятие существующего. Это не значит, что принимая существующее положение дел, Вагнер перестает быть социалистом. Это значит, что меняется только тип его социализма, который, побывав утопическим, становится теперь консервативным или буржуазным. Тем самым, через эти происходящие в его социалистических взглядах метаморфозы, Вагнер дает Ницше еще один повод задуматься об изменениях, которых ждет Вагнер от своего искусства. Вагнер хочет изменений, но то, что он предлагает, не затрагивает содержания изменяемого. По Ницше, Вагнер это «революционер формы», т. е. тот, кто не выходит за пределы существующего порядка. Но невозможно что-то изменить по существу, если этого выхода нет. И если взять, к примеру, одну из формулировок Маркса, то в ней как раз и будет отображено то положение, которое занимал Вагнер: «буржуа-социалисты хотят сохранить условия существования современного общества, но без борьбы и опасностей, которые из него вытекают … Они хотели бы иметь буржуазию без пролетариата. Тот мир, в котором господствует буржуазия, кажется ей лучшим из миров»5. Таким образом, чтобы выйти на ту политику, которая бы несла в себе начала подлинных изменений, социализм Вагнера должен быть преодолен. И поскольку социализм Вагнера представляется Ницше внутренним содержанием его романтизма, то Вагнер преодолевается здесь тем же движением, каким преодолевается его романтизм: в указанном уже опыте осмысления идеи вечного возвращения, в котором Ницше выходит к чистой, не затронутой культурой телесности, культивирование которой становится основанием его «большой политики». Однако, обретая это основание, Ницше не развивает соотносимую с этим основанием деятельность, но бросает эту область и обращается к культуре с целью ее критики, что опять же ставит под вопрос его пребывание «по ту сторону» культуры, и, следовательно, сам факт преодоления романтизма.
Первая глава настоящего исследования романтикам восстановимым, поскольку оно незримо в нас сохраняется за скрывающими его структурами разума. Необходимы способы его выявления и утверждения в мире, и эти способы романтики видят в искусстве. Тем самым, гений, чувствуя себя связанным со скрывшимся из мира абсолютным, являет миру это последнее в своем творении, учреждая через творение подлинную солидарность в мире. Но романтизм определим и с другой стороны. Взгляд гения во внутреннее субъективности, демонстрирует его неспособность принять условия пред-данного мира. Гений одержим чувственной волей, которая хочет быть в мире на своих условиях, которые, однако, мир не может принять. Чувственная воля, скапливаясь у порога мира в отделенной от него субъективности, нагнетается, приносит боль и неудобства, которые должны быть сняты, но могут быть сняты только разрядкой этой воли в мир. Гений творит: он этим вносит в мир свою волю, однако не напрямую, но опосредованно, через искусство. Он набрасывает, тем самым, через свое искусство на мир иллюзию, которая становится для него тем миром в мире, в котором он единственно может жить. Ницше, мы сказали, принимает романтизм. Он попадает через романтизм в философию, о чем ярко свидетельствуют его ранние работы. Ницше ждет от романтизма изменений, о которых говорят романтики. Однако очень скоро он понимает, что романтизм не несет в себе никаких изменений, но имеет только вид изменений, которые производятся на поверхности без учета требуемой глубины. Более того, Ницше начинает понимать романтизм как слабость того, кто не имея возможности выдерживать мир, скрывает проблемы мира за формируемой в творении иллюзией. И чтобы выйти за такое положение дел, необходимо, скорее, отцепиться от пред-данной культуры, чем скрывать свою с ней связанность. Нужно полностью освободиться от всех навязываемых культурой моделей поведения, т. е. выйти на тот опыт до-культурного, с которого можно было бы начать выстраивать новую культуру. Ницше находит эту область в опыте осмысления идеи вечного возвращения, однако здесь не остается, возвращаясь в культуру ради ее критики с новых позиций, чем ставит под сомнение факт преодоления романтизма в его случае.
Во второй главе «Части и целое» рассматривается развитие философии Ницше, ее деление на этапы. Здесь ставится вопрос о возможности рассмотрения этого разделенного на этапы движения как некоего целого, центрированного вокруг существующей у Ницше идеи своего пути.
В первом параграфе «Метод Ницше» анализируются предисловия 1886 года, в которых Ницше пересматривает ранее им написанные работы.
следующем. Он, прежде всего, строится на некотором основании, которое Ницше понимает как независимую от внешних влияний чистую самость («Само»). В ходе работы метода эта самость теряется в культуре, но в этой потере для Ницше создается возможность аналитики культуры с точки зрения независимого от нее основания, т. е. с позиций этой утраченной в культуре самости, связь с которой в случае Ницше окончательно никогда не теряется. Проживание каждого этапа творческого пути становится, тем самым, для него анализом этого этапа: самость нагружается культурными содержаниями, они анализируются, выясняется отсутствие в них субстанциальных оснований, и Ницше возвращается к чистоте самости, которая опять нагружается культурой для ее аналитики. Путь Ницше, с этих позиций, и деление его философии на этапы, можно представить следующим образом: эта философия, действительно, делится на ряд этапов, но внутри ее связывает метод, имеющий определенное основание и некоторую повторяемость своей работы. Ставится вопрос: не есть ли этот метод необходимая Ницше опора для пребывания в культуре, и не есть ли этот метод все та же романтическая иллюзия, спасающая Ницше как своим основанием, так и результатами своей работы от самой культуры? Чтобы ответить на поставленный вопрос, работа метода рассматривается поэтапно, начиная с раннего периода Ницше и заканчивая его последними работами.
В разделе «Период «Рождения трагедии» первого параграфа речь идет о той же самости, которая Ницше открывается в период предисловий 1886 года. Уже на раннем этапе творческого пути Ницше, действительно, можно зафиксировать ее присутствие, поскольку, несмотря на внешне поглощающие Ницше влияния, в нем есть своя область, которая в нем независимо от всех влияний сохраняется. Так, наряду основанием романтической эстетики, которую Ницше вслед за Вагнером видит в античности, в «Рождении трагедии» появляется другая область, которую нельзя назвать ни романтической, ни вагнерианской. Ницше уже ее обозначает, хотя не видит в ней пока ничего сущностного. Речь идет о до-аполлонической культуре, о титаническо-варварском, до-культурном. Это та область древнего ужаса, от которой греки спаслись за счет аполлонической и дионисической иллюзий. Итак, самость Ницше имеет уже некоторую определенность: она соотнесена у Ницше с до-культурным или до-историческим, которое Ницше видит как более ранее по отношению к аполлонической культуре греков. В разделе «Период «Человеческого, слишком человеческого» указанная мысль развивается, поскольку в философию Ницше проникает идея телесности, и теперь выявляющая себя самость обретает очертания еще очевиднее. Она уже есть не только идея до-культурного, но теперь еще и как идея телесного, где под телом Ницше понимает не тело как предмет науки, но единичное тело, т. е. тело, освобожденное от любого интеллектуального взгляда, неизбежного переводящего единичное в режим всеобщего. Наконец, в разделе «Смерть бога. Вечное возвращение» как раз и показано, как эта самость начинает переходить из незримости первых этапов философии Ницше в горизонт его мысли. Он осмысляет идею вечного возвращения. Эта идея соотнесена с идей смерти бога. Ницше недостаточно распространенного в его время ощущения смерти бога, поскольку такое ощущение, если оно до конца не продумано, открывает путь повсеместному распространению нигилизма. Тем самым, чтобы преодолеть нигилизм, необходимо до конца продумать идею смерти бога, что возможно только в таком опыте, который не пропускает в себя никаких предикатов божественного. Ницше понимает, что таким опытом может быть только опыт осмысления идеи вечного возвращения, поскольку только вечное возвращение, демонстрируя замкнутый на себе круг времени, не допускает выхода ко вне-временному. Ницше осмысляет эту идею и преодолевает идею смерти бога. Это значит, что он преодолевает ее исторически и психологически, и выходит, тем самым, на опыт до-культурного и на опыт тела, не обремененного никакими культурными содержаниями. Он, действительно, переживает в этот период фундаментальную неустойчивость, соотносимую именно с идеей до-культурного в размерности вечного возвращения, поскольку замкнутый на себе круг времени, не пропускает в себя никаких устойчивых содержаний, предлагая только неустойчивость. И вместе с тем, столкнувшись с этой искомой им областью, Ницше здесь не удерживается. Он собирает для себя идею самости, которая своей определенностью будет скреплять возникшую для него неустойчивость. Предпосылки этой идеи уже были: до-культурное периода «Рождения трагедии» и единичное тело периода «Человеческого, слишком человеческого». Теперь появляется образ Заратустры, которые совмещает в себе обе идеи. В итоге, этот образ преодолевает в глазах Ницше как пределы старой культуры, так и содержащийся в ней романтизм, становясь тем, что «по ту сторону» культуры. Но с другой стороны, это – образ, и, тем самым, как устойчивый образ, но не жизнь, он оставляет Ницше только «как бы» «по ту сторону» культуры, а на деле, как в иллюзии, так и в романтизме, поскольку романтизм для Ницше есть сокрытие себя от мира в иллюзии.
Во втором параграфе «Понимание зла» прослеживаются изменения в понимании зла, происходящие в философии Ницше по мере ее развития. В «Рождении трагедии» взгляд Ницше на зло мало чем отличается от представлений ранних романтиков. Источник зла лежит за пределами мира, а его видимым проявлением оказывается разорванность общества и отчуждение. Зло преодолимо, – так считали романтики, так считает Ницше. Ему нужно противопоставить исцеляющую силу искусства, способного своей силой организовать подлинную интеграцию общества и вытеснение зла. От этих метафизических представлений Ницше позже переходит к пониманию и рассмотрению зла с точки зрения позитивизма. Он пишет «Человеческое, слишком человеческое», где зло уже не есть исходящая из-за пределов мира сила, но оно есть то, что формируется в древнем сознании как отражение реальной практики: добро есть полезное для общины, а зло есть для нее вредное, оно есть то, что грозит ее цельности. Таким образом, бороться со злом все так же можно, и все так же искусством, но уже рассчитывая не на божественное вдохновение, а на собственные силы, трезвое понимание которых необходимо настоящему творцу. На этом понимании зла, однако, Ницше не останавливается, поскольку и здесь, несмотря на видимое устранение любых метафизических предпосылок, все так же скрыт идеализм, а именно в той вере в некоторую изначально данную устойчивость чистой от метафизики природы, которая пред-положена как некоторое последнее основание, как объект стремлений любой науки, как окончательно очищенное от зла добро. Ницше преодолевает этот этап, и в «Веселой науке» пытается уйти от любого пред-данного знания и говорит теперь о такого рода науке, которая бы видела в каждом явлении уникальное, но не отнесенное к чему-то заранее злому или доброму. Однако и сюда проскакивает идеализм прежних этапов, поскольку полагая уникальное как новое для общества Ницше оставляет злу некоторую пред-данность: он понимает уникальное как злое по преимуществу, и, таким образом, его понимание зла не вышло за пределы культуры, где бы любые ее содержания истирались. Только в вечном возвращении он находит путь к другому понимаю зла, в котором нет культурных содержаний. Здесь зло и добро прежнего мира снимаются с тем, чтобы начать в себя принимать новые независимые от наличного мира содержания. Но, вместе с тем, как мы сказали, Ницше не переходит в этот опыт новой этики, поскольку удерживается от нее на фундаменте той собранной в культуре самости, которую он понимает как от культуры отстоящую. Он, действительно, видит себя вне культуры, но он в культуре, что подтверждается и тем, что его понимание зла не прерывается на некоторую новую этику, а продолжает развиваться, как оно развивалось до этого. Ницше теперь понимает культуру как зло, а свою самость как то, что от нее вычищено, и его деятельность теперь составляет обнаружение из-за пределов культуры, – т. е. с точки зрения собранной им самости, – тех мрачных истин культуры, которые культурный человек забыл или предпочитает не замечать.
«Веселой науки» и «Так говорил Заратустра», остается романтиком. Он остается романтиком со своих же позиций. Он понимает романтизм как останавливающую себя вне мира субъективность, которая ищет в себе способы проникновения в мир и находит эти способы в искусстве: на мир накидывается собранная в иррациональном иллюзия, которая позволяет выжить. Чтобы выйти за такое положение дел, необходимо выйти за пределы культуры, поскольку сохраняясь и на иррациональных уровнях, культура несет в себе создающие иллюзию содержания. Ницше находит эту область за пределами культуры в опыте осмысления идеи вечного возвращения. Он сталкивается с фундаментальной неустойчивостью в этот период, что регистрирует подлинность опыта. Но Ницше не удерживает в себе соотнесенность с этим опытом, закрываясь от него образом Заратустры и образом собственной самости, которая становится для него базисом разворачиваемого им метода. Его метод, действительно, состоит в осмыслении культуры с точки зрения отстоящей от культуры самости. Это метод работает в течение всего пути его творчества. Но метод фундирован на иллюзорном основании, и, в этом смысле, Ницше остается в иллюзии, которая, накидываясь на мир, спасает его как от мира, так и от открывшихся ему когда-то в опыте осмысления идеи вечного возвращения интенсивностей.
В третьей главе «Понимание Ницше» рассматриваются типы мышления, которые можно обнаружить у Ницше, а также идея самопреодоления, через которую мы пытаемся рассмотреть развитие ницшевской философии.
В первом параграфе «Типы мышления у Ницше» речь идет о типах мышления в случае Ницше. В разделе «Экзистенциальное мышление» представлена позиция Ясперса, пытавшегося вывести Ницше за пределы любых центрирующих Ницше интерпретаций к такому его понимаю, когда философия Ницше представляется как противоречивое мышление, движимое за счет скрытого за этими противоречиями духовного центра, который есть воля к истине. Это центр оказывается главным для Ясперса в философии Ницше. Он остается нам напрямую не явленным, но о нем можно заключать ввиду наличия самих противоречий и некой силы, которая их сталкивает и создает напряжение, выводящая нас на искомый центр. В разделе «Метафизическое мышление» представлена позиция Хайдеггера в отношении Ницше. Философия последнего центрируется Хайдеггером вокруг идеи воли к власти и присоединяется к традиции философии воли, которую Хайдеггер отсчитывает от Шеллинга, и, тем самым, оказывается внутри метафизики, которую замыкает, реализуя все ее возможности. Ницше доводит до логического завершения новоевропейскую идею науки, развернутую в сторону господства над природой, за счет того, что дополняет предшествую философию отсутствующим в ней человеческим основанием. Субъектом воли теперь становится аффективное тело, развертывающее свои стремления в размерности нацеленного на природу господства. В разделе «Диалектическое мышление» же движение противоречий, которое исходит из некоего вне-рационального основания – т. е. той самости, которую Ницше в себе видит как чистую от культуры область – как движение, проходящее ряд этапов, их снимающее, чтобы выйти к изначальной самости, однако уже с новым опытом культуры. Наконец, в разделе «Трагическое мышление» мы говорим, прежде всего, о самой этой традиции, о ее представителях и возможных истоках, и затем пытаемся показать близость Ницше к этой традиции. Трагическое мышление предполагает, что противоречия, движущие ту или иную мысль, не снимаются, как это происходит в диалектическом или экзистенциальном мышлении, но удерживаются. Трагический мыслитель не переходит к миру, а видит его себе противопоставленным и видит его как беспорядок, противоположный порядку, к которому он стремится. Трагический мыслитель живет в мире, но вне мира, т. е. следуя тем императивам, которые не исходят ни от мира, ни от трансцедентного, которое для мышления закрыто, но остается предметом веры. Ницше, действительно, близок к этому мышлению, если брать каждый этап его философии отдельно, поскольку каждый этап завершается в некоторой предельной разнесенности его мысли и мира. Однако Ницше, все же, движется, и каждый этап снимается, и, следовательно, нужно искать тот тип мышления, который бы учитывал это движение. Итак, в конце параграфа мы делаем вывод, что все перечисленные типы мышления небезосновательно у Ницше обнаруживаются, но вместе с тем, мы полагаем, что есть еще один тип мышления, а именно мышление как самопреодоление, которое поглощает представленные выше типы и центрирует собой ницшевскую философию.
Во втором параграфе «Мышление как самопреодоление» представлено два варианта понимания идеи самопреодоления. Мы видим, как его нам представляет Ницше, когда он говорит о самопреодолении в работе «Так говорил Заратустра». Тут это сама явленность воли к власти, рост которой зависит от столкновения с препятствиями и их преодоления, а также от удержания себя в этом безостановочном восхождении вопреки этим препятствиям. Мы видим опыт Заратустры, и такое понимание в этом опыте, действительно, оправдывается. Но с другой стороны, мы видим путь самого Ницше, который не есть указанное возрастание воли, но только преодоление принятых в себя содержаний с целью вскрытия их истины. Самопреодоление в этом случае становится не возрастанием, но только преодолением и преодолением, которое остается на одном и том же основании и имеет один и тот же, исходящий из этого основания, метод работы с культурой. Тем самым, мы уже сказали, что Ницше скрыт за всем этим движением как от культуры, так и от до-культурного, что он скрыт в своем методе, как в иллюзии, которую можно понимать как романтическую, и теперь осталось только проследить моменты, сдерживающие самость Ницше от рассыпания, а самого Ницше от растворения в повседневности или во вдохновении вне-культурного. Соответственно, в первом разделе «Страх и отвращение» говорится о чувствах страха и отвращения как о таких моментах. Мы, прежде всего, видим страх, который ярко проявляется у Ницше уже в «Рождении трагедии». Страх отгораживает греков от до-культурного, заставляя их формировать мир аполлонической иллюзии. Это понимание Ницше устраивает в его первый период, который позже хоть и снимается, однако страх остается необходимым для Ницше моментом, сдерживающим его самость. Отвращение равным образом не преодолевается, и хотя мы видим экспрессивную речь Заратустры по поводу его преодоления, оно остается вплоть до самых последних сознательных дней Ницше, проявляясь в его «Большой политике», где прослеживается все то же отвращение, направленное как в сторону человека, так и в сторону политической элиты. Во втором разделе «Боль и усталость» представлено аналогичное рассмотрение боли и усталости. Ницше говорит о возможности снятия культурного понимания боли, т. е. такого, когда культура центрируется вокруг боли и продлевает ее вместо того, чтобы ее переосмыслить и выстроить культуру иначе. Однако Ницше не указывает путь движения в эту сторону, и оставаясь в привычном понимании боли, сдерживает ей собранную им самость в иллюзорном отдалении от культуры. И, наконец, усталость есть то, что вроде бы для Ницше крайне важно, поскольку именно усталость говорит о состоянии воли, и она должна непрерывно сниматься вплоть до истирания ее ощущения, однако мы не видим этого истирания, но только одно и то же развитие философии Ницше, когда усталость есть всего лишь один из тех моментов, которые сдерживает собранность ницшевской самости. Наконец, в последнем разделе «Практика и самопреодоление» мы говорим о понимании у Ницше практического. Практическое, по Ницше, есть эгоистическое. Между практическим и теоретическим, по Ницше, нет никаких сущностных различий: теоретический человек всегда действует, исходя из своих интересов, скрывая за теорией свою практику. Необходимо понять эту ситуацию и принять свою деятельность как только практическую. Тем самым, отстоящая от мира теория будет поглощена имманентной миру практикой. Однако то, что у Ницше можно назвать практикой, т. е. проходящее через все его творчество самопреодоление, нельзя назвать имманентной миру. Напротив, мы сказали, это иллюзия, которая отстоит от мира, и уводит от мира самого Ницше. Тем самым, практикуя самопреодоление, Ницше пребывает в иллюзии. А пребывая в иллюзии, он, в соответствии с собственным пониманием романтизма, остается романтиком.
все же необходимы. У Ницше можно найти разные типы мышления, и каждая интерпретация, принимающая тот или иной тип мышления в качестве магистрального, оправдана. Ницше мыслил метафизически, экзистенциально, диалектически, он представитель трагической мысли. Но Ницше представим и как философ, чья мысль движется идеей самопреодоления, которая прослеживается с самого раннего периода его творчества вплоть до его завершения. Самопреодоление центрирует эту философию и позволяет рассмотреть весь пройденный Ницше творческий путь в своем единстве. Ницше исходит из романтизма, разочаровывается в нем и ищет пути его преодоления. Однако эта деятельность, – поиск путей преодоления романтизма, – затягивает Ницше в себя, становясь для него целью: не преодолеть романтизм, но постоянно его преодолевать. Деятельность, которая уводит Ницше от мира, который он хотел видеть свободным от любых иллюзий, скрывающих действительную жизнь. Тем самым, уходя от любых иллюзий, Ницше создает самим процессом этого ускользания некоторую прочную для себя поверхность, которая становится для него иллюзией и оставляет его в романтизме.
В Заключении подводятся итоги исследования, намечаются перспективы дальнейшего развития основных идей диссертаций, обсуждаются возможности дальнейшего расширения и углубления проблематики. Формулируются основные выводы.
Содержание диссертации отражено в следующих публикациях, в том числе в изданиях, входящих в список рецензируемых журналов ВАК:
1. Коротков Д. М. Практика, романтика, Ницше. // Вестник МГОУ. Серия «Философские науки» №3. Выпуск в серии №20 – М. 2010. С. 117-123. 0. 4. п. л.
– Пятигорск, 2010, №3. С. 266-272. 0. 4. п. л.
3. Коротков Д. М. Ницше: романтика и самопреодоление. // Молодой ученый. – Чита, 2010, №12. С. 120-126. 0. 8 п. л.
4. Коротков Д. М. Ницше, музыка. // Актуальные проблемы гуманитарных и естественных наук. – М. 2010, С. 216-220. 0. 4. п. л.
Примечания.
1 Ницше Ф. Воля к власти. Опыт переоценки всех ценностей. М. 2005. С. 25.
4 Ницше Ф. ПСС. Т. 13. 15[111].
5 Маркс К., Энгельс Ф. Манифест Коммунистической партии. Сочинения. Т. 4. С. 454.