Грете Ионкис
ГЕНРИХ ГЕЙНЕ – РОМАНТИК-РАССТРИГА
Partner-Nord №54 8/2007
&file=article&sid=649vv
Романтизм - самое значительное явление в литературе Германии ХIХ столетия. Романтикам мы посвятили немало статей. Замыкает ряд славных имен Генрих Гейне. Он сам назвал себя романтиком-расстригой. Полтора года назад журнал опубликовал мою статью «Придворный поэт Северного моря» (№ 2, 2006), где речь шла о «Книге песен» и о первом, немецком периоде творчества Гейне. Тема нового очерка - развитие его эстетических взглядов и мировоззрения, зрелая поэзия и, конечно же, проза.
Двойное изгнание
– трагедия.
В Берлине в начале 1820-х гг. в салоне Рахель молодой Гейне подружился с руководителями Общества науки и культуры евреев, стал активным его членом, увлеченно работал над исторической повестью «Бахарахский раввин» и уповал на еврейско-немецкий симбиоз.
– стремление к немецкой и европейской культуре, которая в ХIХ веке заменила многим евреям религию. Однако в 1825 году Гейне крестился. Но крещение, которое Гейне рассматривал как «пропуск в общество», не открыло дороги к карьере. Оставался путь профессионального литератора.
Гейне был уверен, что эстетический период (или эпоха Гёте) кончился, что в литературе прослеживаются новые тенденции: «Наше время – время борьбы идей, и журналы – наши крепости». Сотрудничая в мюнхенских журналах и опубликовав книгу «Путевые картины» (1827), стрелы которой были направлены против аристократии и духовенства, он навлек на себя гнев сильных мира сего. Писатель ориентировался на либерально мыслящих граждан, но в немецком обществе преобладали совсем иные силы. Отъезд во Францию был для поэта единственным выходом. «Мне оставался выбор между безоговорочной капитуляцией и пожизненной борьбой. Я выбрал последнюю, и, право же, не по легкомыслию».
«Привязанность к делу человечества»
Эмиграция, обостряющая отношение к эпохе, не стала для поэта тихой гаванью. Гейне, переселившийся в Париж вскоре после июльской революции 1830 г., убедился, что пульс эпохи больше не бьется ни в Веймаре, ни в Йене, ни в Гейдельберге. «Великие вопросы времени» зримо явились ему в конфликтах подступающего промышленного века. Париж открылся ему как город банкиров, фабрикантов, биржевиков, бурлящих рабочих масс, как город социальных реформаторов и революционеров, город ученых, художников и писателей. Со многими из последних он свел дружбу.
Семь лет Гейне отдал прозе, публицистике. Он стал, по собственному признанию, «рупором общественности», или ангажированным интеллигентом, как говорим мы сейчас. Свои статьи о французской политической жизни, о короле-буржуа Луи-Филиппе, о разных партиях, за борьбой которых внимательно следил, не примыкая ни к одной, он посылал в «Аугсбургскую газету», пока всесильный австрийский канцлер Меттерних не потребовал преградить путь в немецкую печать этому «чудовищу», сеятелю «французской заразы». Но «чудовище» исхитрилось донести до сограждан правду о французской жизни иным способом: в конце 1832 г. Кампе издал корреспонденции Гейне отдельной книгой – «Французские дела». Она принесла автору славу «немецкого Вольтера».
– просветить свою культурно продвинутую, но политически отсталую страну в отношении ее либеральных соседей. Гейне выступает в роли посредника и наводит мосты между двумя странами. Он винит немецкие власти (прежде всего верхушку милитаристской Пруссии): «они спекулируют на том, что есть дурного в немецком народе, - национальной ненависти, религиозном и политическом суеверии и глупости вообще». Гейне пишет одновременно исторически и актуально, он стремится подавать не факты, а «мету времени». Сам поэт подчеркивал, что «истинным героем книги было социальное движение».
«Салоны», книга о французских художниках, второй том – в 1835 г., туда вошла известная работа «К истории религии и философии в Германии». В том же году опубликованы очерки немецкой литературы, блестящий памфлет под названием «Романтическая школа». Последние два сочинения – это живые документы литературно-общественной борьбы.
«Я отошел от злободневной политики, - пишет Гейне в Берлин критику Фарнхагену, - я занимаюсь теперь главным образом искусством, религией и философией». Но с какой страстью он ими занимается! В каждой строке бьется сердце борца. «Я – меч! Я – пламя!» – сказано не ради красного словца.
Гейне убежден, что немецкая философия и французская политика соответствуют друг другу. Историю немецкой философии он сопоставил с политической историей Франции: «... Кант был нашим Робеспьером... За ним пришёл Фихте со своим «Я», этот Наполеон философии... Мы пережили восстания в духовном мире, как вы – в мире материальном, и при ниспровержении старого догматизма мы горячились не меньше, чем вы при взятии Бастилии».
Достаточно прочесть один абзац из «Романтической школы», чтобы понять, почему этого «романтика-расстригу» ненавидели тевтономаны и доморощенные патриоты: «Нам был предписан патриотизм, и мы стали патриотами, ибо мы делаем всё, что нам приказывают наши государи. Под этим патриотизмом, однако, не надо понимать чувство, носящее то же имя здесь, во Франции. Патриотизм француза заключается в том, что сердце его согревается, от этого нагревания расширяется, раскрывается... Патриотизм немца заключается, наоборот, в том, что сердце его сужается, что оно стягивается, как кожа на морозе, что он начинает ненавидеть всё чужеземное и уже не хочет быть ни гражданином мира, ни европейцем, а только ограниченным немцем».
– признак не слабости, а внутренней жизненной полноты и силы. Он мыслил как европеец. Поэт мечтал о великом единении народов, о священном союзе наций. Создавая политические и культурные «дагерротипы» своего времени, Гейне создает в своей прозе новый язык, которым станут пользоваться последующие поколения. Ницше, восхищавшийся интеллектуальной прозой Гейне, относил его к лучшим артистам немецкого языка.
Об эллинах и назареях
Романтик Гофман поделил человечество на истинных музыкантов и просто хороших людей (читай – обывателей). Гейне противопоставил «назареев» и «эллинов» как две противоборствующие силы в мировой культуре: «Все люди – иудеи или эллины; или это люди с аскетическими, иконоборческими, спиритуалистическими задатками, или же это люди жизнерадостные, гордящиеся способностью к прогрессу, реалисты по своей природе».
В конце 1830-х гг. Гейне ощущает себя настоящим эллином, соединяя искусство и эрос, и создает множество фривольных стихов, воспевая чувственную любовь. Стихотворным циклам он дает имена: «Серафина», «Анжелика». «Диана», «Гортензия», «Кларисса»... Послушайте начало его «Песни Песней»!
– это стихи,
Он в родословную книгу земли
Вписал их в веселии многом.
– песнь,
Высокая Песнь Песней;
– стройные члены его,
И нет этих строф чудесней.
Не только добропорядочные бюргеры, но и немецкие поэты из группы «Молодая Германия» (о них разговор впереди) во главе с их лидером якобинцем Людвигом Бёрне восприняли эти стихи как кощунство и публично возмущались тем, что Гейне «губит свою репутацию». Они искали его дружбы, но он не позволил поработить себя ни одной доктрине. В стихотворении «Доктрина» он высказался однозначно: «Возьми барабан и не бойся,/ Целуй маркитантку звучней!/ Вот смысл глубочайший искусства, / Вот смысл философии всей!» (Пер. А. Плещеева)
Гейне ответил демократическим радикалам, этим «пещерным санкюлотам», книгой «Людвиг Бёрне» (1840), которая вызвала настоящую бурю. Гейне и впрямь умел наживать врагов. Мишенью его сатиры стали не только Бёрне и его компания социальных уравнителей - все немецкие филистеры. Такое не прощают.
– поэму «Атта Троль» (1841), где дает бой всем своим врагам. Это и тевтономаны с их тупостью, мелкобуржуазные радикалы с их уравнительными тенденциями и «назарейством», бесталанные «тенденциозные» (политические) поэты начала 40-х годов с их «бесполезным туманом энтузиазма», «бесплодным и смутным пафосом» и «дубовым стилем».
– сбежавший от хозяина мятежный медведь Атта Тролль. В его призывах к «справедливости звериной», в его тирадах о единении и равенстве «без различья веры, запаха и шкуры» угадываются программные лозунги недругов Гейне. Поэма явилась смотром оппозиционных сил накануне революции 1848 года. Она давала справедливую оценку оппозиции и весёлым и злым смехом уничтожала тех, кто на самом деле был лжереволюционером. Его «божественная злоба», которой так восхищался Ницше, вызвала возмущение большинства. Гейне не повезло: его угораздило «родиться сатириком среди людей, которые с трудом переваривали сатиру и ждали от литературы серьёзного подхода и почтения к явлениям, достойным уважения» (Гордон Крэйг, «Немцы»). Однако именно благодаря этому сверкающему то иронией, то сарказмом тону его произведения сохраняют свежесть до сегодняшнего дня.
Гейне, завершая поэму, признался: «Ах, она – последний отзвук / Вольных песен романтизма». И ещё одно признание из предисловия 1846 г.: «Я написал эти стихи в причудливом стиле той романтической школы, которой я отдал лучшие годы юности, хотя и кончил тем, что высек моего учителя».
«Стихи, достойные запрета...»
Уже в раннем творчестве Гейне стремился с помощью иронии и сатиры вынести на обозрение социальные трещины и диссонансы. Он остро реагировал на общественные антагонизмы уже хотя бы из-за своего еврейского происхождения, о котором никогда не забывал. Он не уставал объяснять, что за каждым политическим вопросом стоит вопрос социальный. Это знание отличало его от современных мелкотравчатых «политических» поэтов.
«Германия. Зимняя сказка» (1844), в которой соединились вечное и сиюминутное, – самое значительное поэтическое творение Гейне. Блестящий образец политической сатиры, поэма в то же время – лирический дневник, запечатлевший радость, боль, гнев автора, его «странную» любовь к отчизне. Свободная форма отвечала поэтическому сознанию Гейне, всегда бурно пульсирующему, склонному к игре, импровизации, иронии, пародированию.
Путевые картины в стихах (новый жанр!) имели целью создать портрет родины. «Нынешний день – порождение вчерашнего дня», – писал Гейне во «Французских делах». Настоящее Германии видится ему как «убогое сонливое гнездо». На всем лежит печать отживших средневековых законов, верований, обычаев. Удел Германии в бурный ХIХ век – «сладкий сон в немецкой пуховой постели».
Прусский герб – «ненавистная птица, чей глаз / Как будто брызжет ядом», – воплощает политическую суть настоящего. Ничего не изменилось в прусской военщине:
Смертельно тупой, педантичный народ!
В недвижном лице этих пугал.
(Перевод В. Левика).
«даже у псов хандра», через Кёльн, где высится собор – «Бастилия духа», через Тевтобургский лес, где «Герман, славный херусский князь, насолил латинской собаке», мимо горы Кифгайзер, где почиет кайзер Барбаросса, – в город юности Гамбург.
Богиня Гаммония, «Гамбурга меч и защита», приветствует поэта и дает ему возможность заглянуть в волшебный горшок (опять горшок, как у Гофмана!), где немецкое грядущее предстало как чудовищный смрад. Германию, признающую дикое прошлое нормой, а жалкий прогресс в настоящем – благом, может ждать в будущем только мерзость. Поэт призывает очиститься от скверны прошлого.
«Растёт поколение новых людей / Со свободным умом и душою», «Растёт молодёжь – она поймёт / И гордость и щедрость поэта, / Она расцветёт в жизнетворных лучах / Его сердечного света».
Полтора века прошло после смерти поэта. Время подтвердило непреходящую актуальность Генриха Гейне – еврея-немца – европейца – гражданина мира. Отзвуки, эхо мыслей и слов этого обаятельного смутьяна слышны в творчестве поэтов, музыкантов, интеллектуалов ХIХ - ХХ веков.