Грете Ионкис
ГЕЙДЕЛЬБЕРГСКИЙ КРУЖОК РОМАНТИКОВ
Partner-Nord №48 2/2007
&file=article&sid=495
Йенский романтизм уже опустил знамена, когда в 1806 году в Йену триумфально вошли войска Наполеона. Немецкие романтики «второго призыва» Ахим фон Арним и Клеменс Брентано выступили в период, когда для Наполеона ярко сияло солнце Аустерлица. Его захватнические войны принесли немецким романтикам горькое разочарование. Франция, откуда еще недавно шли свет и братство, превратилась в злого врага. В начале ХIХ века у немцев остывают иллюзии. Какое там воспарение! Исчезли мечты о едином универсуме, померк образ гостеприимного мира, существующего на началах терпимости и всеобщей любви. Сам романтизм стал беднеть и свертываться, превращаясь в романтизм только немецкий, только местный.
Пробудить национальное самосознание!
Оккупация германских земель больно задевала немецкие патриотические чувства. Все силы сопротивления сосредоточились в Пруссии, которая десять лет пользовалась французским нейтралитетом, а теперь потерпела сокрушительное поражение.
Побеждённые немецкие государи, пресмыкаясь у ног Наполеона и тайно ненавидя узурпатора, заговорили о германском народном духе, об общем германском отечестве, о необходимости объединения христианско-германских племен. Кое-кто из романтиков стал трубадуром этих идей. Романтизм в Германии был не только направлением в искусстве, он стал образом мышления. Профессура Берлинского университета, основанного Вильгельмом фон Гумбольдтом в 1811 году, занималась распространением идей патриотизма и национальной гордости среди немецкой молодежи. Из Берлина с «Речами к немецкой нации» обращался Фихте: «Нет другого выхода: если вы не выстоите, все человечество падет вместе с вами, без малейшей надежды на восстановление». Спустя сто лет Гитлер тоже будет пугать немцев тем, что на землю опустится непроглядная тьма, если они отступят от идеалов арийцев.
«Верноподданного» Генриха Манна). Однако народ не проявлял патриотического и национального энтузиазма, а главная ставка делалась на эти чувства. Романтики гейдельбергской школы немало способствовали пробуждению национального самосознания. Этим целям служило их обращение к германской старине, к праистокам, воскрешение германской мифологии, героического эпоса (ведь это они заново открыли «Песнь о Нибелунгах»).
Расцвет фольклористики
Главное достижение гейдельбергского кружка – собирание и публикация фольклорных памятников. В 1805 году вышел первый том свода немецких песен, собранных Арнимом и Брентано, – «Волшебный рог мальчика». Затем последовали еще два тома. Эти книги оказали огромное влияние на поэтов последующих поколений. Наряду с народными песнями в сборники были включены песнопения и гимны Реформации, а также католическая поэзия ХVII, к которой составители особенно благоволили.
Песни смирения и покорности, соединённые с религиозной лирикой, должны были убеждать, насколько немцы – христианская нация. Однако сам фольклор оказался сильнее фольклористов, и Генрих Гейне с полным основанием писал, что в песнях «Рога» в химию слез входит необходимая доза железа и соли. Гёте советовал Арниму ввести в сборник также и песни других народов, но это противоречило «почвенничеству» гейдельбергцев. Они были приверженцами локального, местного колорита. Понятие «почвы» у них сузилось до немецких крестьянских дворов, помещичьих усадеб и городских цехов.
В 1812-15 годах вышли два тома немецких народных сказок, собранных братьями Якобом и Вильгельмом Гримм. Они более бережно, нежели Брентано, обращались с текстами, что неудивительно: братья стали великими филологами и заложили основы научной германистики. Они – авторы «Немецкой грамматики», «Немецкой мифологии», «Истории немецкого языка», они положили начало изданию «Словаря немецкого языка».
Что касается германомании, дух которой был силен в гейдельбергском кружке, то она зародилась еще в эпоху Лютера. Уже в сочинении «Христианскому дворянству немецкой нации» (1520) реформатор противопоставил «банде римлян» «немецкую нацию, которую все историки хвалят за благородную натуру, постоянство и верность». Лютер вослед за Тацитом подчеркнул «простоту» как национальную особенность немцев и объявил их самым христианским народом Европы, на который возложена особая миссия.
Рыцарь-гуманист Ульрих фон Гуттен, основатель национального культа племенного вождя херусков Германна-Арминия, создавая архетип германского предка, обратился к германскому дохристианскому прошлому и на первый план выдвинул мужественность, напомнив, что римский колосс был сокрушен германской народной силой. Идеи немецкого превосходства, родившиеся в пору Реформации, разработка немецкими гуманистами мифа «почвы», отказ от библейской генеалогии и упор на происхождение германцев «из самих себя» – все это получит дальнейшее развитие у романтиков.
Немецкий народ, по мысли Новалиса, братьев Шлегелей, Шлейермахера и особенно Адама фон Мюллера, является настоящим народом Бога, и если он сумеет уберечь себя от всякого иностранного загрязнения, то его ждет великое будущее: он станет инициатором духовного возрождения мира. Новалис спустя десятилетие после Французской революции писал: «Европа выжила благодаря немецкому нраву… Германия идет впереди всех прочих европейских народов неспешным, но выверенным шагом. Тогда как те охвачены войной, спекуляцией, рознью, Германия усердно приучает себя к более высокой культуре, и это преимущество даст ей со временем превосходство».
Так создавалась немецкая национальная идея, в основе которой лежала концепция «избранности», мессианства, возложенного на Германию в силу ее морального превосходства. Мечты о новом Рейхе, выношенные в Германии, в тот момент погруженной в собственное бессилие, увлекли очень немногих. Во всяком случае, в ту пору массами они не овладели. Время еще не приспело.
Поскольку Арним и Брентано вместе работали над изданием «Волшебного рога мальчика», их имена ставят рядом, но они совсем не схожи. Арним был настоящим пруссаком. После женитьбы на сестре друга Беттине Брентано он прочно осел в родовом поместье. Клеменс Брентано, принадлежащий к семье артистической (его отец – итальянский купец), был непоседой, пруссачество ненавидел. Их литературное содружество длилось недолго, каждый пошел своим путём, но это был путь уже кризисного романтизма.
Любителям мрачной фантастики по вкусу пришелся бы Арним. Образ страшного мира проглядывал уже в фантазиях Тика, особенно в его трагических новеллах. Страшный мир у Тика – это бывший прекрасный мир, ведь поэт начинал с очарованности, славил жизнь. А у Арнима все это угасло, в его драмах и романах нет напоминаний о положительном мире. В них торжествует смерть. Не случайно он был противником античности и Ренессанса. Арним ниспровергал Рафаэля, на которого йенец Вакенродер молился. Ему ближе Рембрандт и искусство барокко (Гриммельсгаузен, в частности). Йенцы открыли, переводили и славили Шекспира, Арним выводит на авансцену испанца Кальдерона, в пьесе которого «Жизнь есть сон» сильны мотивы иллюзорности жизни, тяга к сверхчувственному.
Исторические романы Арнима «Графиня Долорес» и «Хранители короны», повесть «Изабелла Египетская» возвращают к ХVI столетию. Но Арним не стал немецким Вальтером Скоттом. В романах англичанина быт подчиняется истории, у Арнима быт разрушает историю: повседневность и ее персонажи сильнее исторических событий и лиц. Он ближе других романтиков к интересам пола, кухни, жилища, имущества и в этом интересе доходит до вульгарного реализма. Но где же в таком случае фантастика?
Арним населяет свой приземленный мир фольклорными персонажами. Среди них – уродцы-альрауны (мандрагора, полурастение, полуживотное), голем (искусственный человек, сделанный из глины, персонаж еврейского фольклора), создающие зловещий колорит. Альраун в фольклоре и у Арнима – божок денежного богатства, в нем сидит нечистая сила.
– игра сомнительных сил, в них – источник современных трагедий и комедий. Желая дать обобщенную оценку нового времени, писатель пишет историю деградации. Ему ненавистны бюргеры с их делячеством и прибылями, но дворянство представлено в его книгах вырождающимся. По стилю его проза предвосхищает экспрессионизм и даже сюрреализм ХХ века.
Талант Брентано был по преимуществу лирическим, хотя он одним из первых ввел романтическую иронию. Гейне ему многим обязан, в том числе и прославившей его «Лореляй». Ведь это Брентано создал образ Лореляй, балладу о которой включил в свой первый роман «Годви». На этот, по его определению, «одичавший роман» решительно повлиял вольный прирейнский дух, быт, нравы и вкусы французской революции. Свобода любви, которой предается герой, скоро оказывается свободой от любви. Донжуанский энтузиазм уступает место скуке. Роман Брентано не есть история духовных приобретений героя, как у Новалиса в «Офтердингене», а сплошная хроника потерь.
Драматизм столкновения с реальной действительностью лежит в основе лирики Брентано, он стал поэтом боли, когда еще мало исследованы были её источники и причины. Он оставил три тома неопубликованных сказок, в которых все – игра и воздух. Действительность в них волшебно преображена, доминирует прием умышленного преуменьшения вещей. Иногда в сказках мелькнет намек на политическую сатиру, проглянет жизни глубина, но все опять тонет в потоке фантастических, нелепых, страшных и забавных вещей.
Полемика с Гёте
Арним и Брентано внесли свой вклад в антифаустовскую литературу. В романе «Хранители короны» Арним вывел Фауста как алкоголика и бахвала, низкого авантюриста, без малейшего права на ореол. У Мефистофеля отняты блеск и острота, более того, он представлен влюбленным, но записку даме сердца пишет другой из-за неграмотности черта.
«Романсы о Розах», он создает образ Пьетро Апоне, итальянского ученого, философа, мага и чародея ХIII века, который представлен как анти-Фауст. Он – эгоцентрик, домогается власти и наслаждений – и только. У Гёте в тему Фауста входили другие линии и мотивы, которые давали ей высоту и значительность: рост личности в новой Европе, рост личного сознания, философии и науки. Все, что ставило гётевского Фауста над веком, у Брентано отпало. А его сподвижник, хромой Молес – самая низменная пародия на Мефистофеля.
Апоне – почерневший Фауст, и мир Брентано представил отрицательно-черным, лишенным всякой внутренней энергии. Неудивительно, что Гёте заявил в «Максимах»: «Классическое – это здоровое, романтическое – больное». Он не был врагом романтизма как явления, сыгравшего значительную роль в мировом искусстве и литературе, и признавал за ним немалые заслуги. Он был знаком со многими романтиками лично. Но это не помешало ему резко выступить против романтического почвенничества, апологетики древнегерманского мифа, идеализации германского средневековья, против культа народности и одновременно преклонения перед прусской военщиной, против игры в патриотизм и католицизм, против «лихорадки гениальности» и фамильярничания романтиков со смертью.
Опасность игры на национальных чувствах никто из современников не осознал, как Гёте. Когда после падения Наполеона народно-германско-христианско-романтическая школа праздновала победу, Гёте опубликовал статью «О христианско-патриотическом новонемецком искусстве», в которой нанес удар по симбиозу рыцарства и клерикализма. Он справедливо предостерегал, что эти идеи могут принести вред непросвещенному сознанию масс, особенно если ими начнут манипулировать личности преступные. Его опасения оправдались: пробуждение национального сознания быстро стало оборачиваться национализмом, ведь грань между ними тонкая, проницаемая. Уж кто-кто, а мы-то это хорошо знаем.