Приглашаем посетить сайт

Заборов П. Р.:Гюго и Карамзин

П. Р. Заборов.

Гюго и Карамзин

Институт русской литературы (Пушкинский Дом) РАН
Сериальные издания / XVIII век / Выпуск 8
http://lib.pushkinskijdom.ru/Default. aspx?tabid=6935

В апреле 1864 г., когда мир отмечал трехвековой юбилей Шекспира, в Париже появилась книга о великом драматурге, принадлежавшая перу Виктора Гюго. Самого поэта в то время во Франции не было: политический изгнанник, он находился на английском острове Гернсей, недалеко от французского берега, но вне досягаемости для французских властей.

Современники встретили новую книгу Гюго с нескрываемым раздражением. «Изумительно странная», сотканная из противоречий книга, где «предельно сближаются гениальность и безумие»;1 труд, для характеристики которого «понадобился бы целый том, заключающий в себе всемирную историю»; 2 сочинение, автор которого «слишком уж занят собой»,3 — подобные суждения достаточно отчетливо обнаруживают отношение к этому произведению в английских и французских общественно-литературных кругах.

Сходным образом звучал и наиболее значительный русский отклик на книгу, принадлежавший Аполлону Григорьеву. При всем сочувствии французскому поэту — «величайшему выразителю современного западного человечества» — А. Григорьев бросал ему аналогичный упрек: «Книга сама по себе — гениальное уродство, в котором о самом Шекспире едва ли найдется листа два печатных».4

Между тем, хотя первоначальным толчком к созданию книги и послужил предпринятый в 1853 г. сыном поэта Франсуа-Виктором перевод сочинений «британского Эсхила» на французский язык,5 свою задачу Гюго видел отнюдь не только в подготовке читательского восприятия. «William Shakespeare» явился итогом его долгих, восходящих еще к эпохе «романтических битв» раздумий над творчеством гениального драматурга и его жизнью в веках, но также и над судьбами искусства и человеческой цивилизации вообще.6 «По-настоящему, — писал Гюго в предисловии, — очерк этот следовало бы назвать „По поводу Шекспира". Стремление, как говорят в Англии, представить публике новый перевод Шекспира было для автора лишь первой побудительной причиной. Глубокая заинтересованность в успехе переводчика не должна была лишить его права рекомендовать перевод. С другой стороны, в еще большей степени мысль его волновал самый предмет. В связи с Шекспиром перед ним встали все вопросы, касающиеся искусства. Обсуждать их — это значит разъяснять задачи искусства, обсуждать их --это значит разъяснять обязанности человеческой мысли по отношению к человеку. Возникает столь очевидная возможность высказать целый ряд истин, что недопустимо, особенно в такое время, как наше, ею пренебречь. Автор понял это. Он без колебаний приступил к рассмотрению сложных вопросов искусства и цивилизации в их различных проявлениях, расширяя горизонт каждый раз, когда смещалась перспектива, и принимая все то, что от него настоятельно требовал объект».7

Среди этих «настоятельных требований объекта» был и вопрос о характере современных исторических штудий. Посвященный ему раздел назывался: «Подлинная история — каждый водворен на свое место» (L'histoire réelle — chacun remis à sa place).

С тех пор как существует человечество, полагает Гюго, на переднем плане истории всегда были «люди силы» — короли, императоры, князья, вожди, военачальники; им неизменно сопутствовала слава, мир рукоплескал их блистательным победам, но сияние, которое они излучали, не освещало небо, а воспламеняло, словно они хотели овладеть бесконечностью. Однако времена переменились. Человеческий род пресытился страданиями и не желает более шествовать по этому скорбному пути. Эпоха «людей силы» миновала. Война, деспотизм, теократия, рабство — всему этому наступает конец. На авансцену истории выходит народ и подлинно великие люди — «династия гениев», призванная вести его вперед.

В свете этих грандиозных перемен должна быть написана заново вся многовековая история человечества, в истории, как и в жизни, должна восторжествовать истина и справедливость. Из сплошного прославления монархов и полководцев она должна стать историей народов, нравов, законов, искусства и науки, иными словами — на смену истории царствований и войн должна, наконец, прийти история цивилизации и прогресса.

Как и все это построение Гюго, обновленная историография, за которую он ратует с таким пафосом, лишена в его изложении сколько-нибудь ясных очертаний. Он не называет ни одного историка, хоть отчасти соответствующего его идеалу; этот мудрый и беспристрастный историк — весь в его мечтах. Зато историография «старого типа» обозначена им вполне отчетливо. К ней, по мысли поэта, принадлежат Боссюэ, Флери и аббат Плюш, к ней принадлежат Дмитрий Кантемир и Карамзин

О Кантемире Гюго мог узнать из исторических сочинений Вольтера, который был знаком с «Историей возвышения и падения Оттоманской империи» (1714—1716) и широко использовал ее в своих трудах.8 Впрочем, не исключена возможность, что Гюго читал или по крайней мере просматривал ее французский перевод (1743). Приведенные им факты необычайной жестокости турецких султанов действительно восходят к Кантемиру, хотя Амурат IV ошибочно им назван Селимом,9 а Мухамед III—условным именем Тигр.10 Неверно была истолкована и самая манера историка: объективность и некоторую сухость его повествования Гюго счел свидетельством его протурецких настроений и безоговорочной приверженности деспотизму.11

Появление на страницах книги Гюго имени Карамзина не означало, однако, что поэт знал «Историю государства Российского», хотя перевод ее на французский язык существовал уже более трех десятилетий: у Гюго Карамзин фигурирует как историк Петра. Правда, об убийстве царевича Алексея Карамзин не писал, но факт этот был с давних пор известен на Западе; 12 к тому же в 1860 г. в Лейпциге вышло специальное сочинение о процессе царевича — французский перевод шестого тома «Истории царствования Петра Великого» Н. Г. Устрялова (1859).13 Что же касается самого Петра, то ему Карамзин посвятил не одну страницу в своей «Записке о древней и новой России».

Знакомство В. Гюго с полным изданием «Записки» в подлиннике (Берлин, 1861) неправдоподобно. Но один ее фрагмент, содержавший краткую характеристику деятельности Петра, поэт мог узнать во французском переводе задолго до того, как приступил к работе над «Шекспиром». Фрагмент этот был приведен в книге Николая Ивановича Тургенева «La Russie et les Russes», увидевшей свет еще в 1847 г. Впрочем, скорее всего эта замечательная книга могла попасть к Гюго в период гернсейского изгнания, когда усилились его связи с международной политической эмиграцией.14 Не исключено, что его внимание обратил на нее Герцен, с которым он находился тогда в переписке, или же кто-нибудь из общих друзей. Между прочим, в столь восхитившем его первом томе «Былого и дум» имя Карамзина упоминалось дважды.15 Однако это были только упоминания, хотя и достаточно выразительные; Тургенев же посвятил Карамзину особый этюд, или, как он сам его называл, «нотис».

Никакие личные заслуги и человеческие достоинства Карамзина не помешали Тургеневу осудить его общественную позицию: «историограф империи» был убежден в необходимости для России самодержавия. При этом он не одобрял очень многого, подчас осмеливался даже говорить правду самому царю, но в основе всех его (без исключения) выступлений неизменно лежали уважение и любовь к самодержавной власти, своего рода культ, сложившийся у него в процессе долгих раздумий над историческими судьбами русского народа и государства.16

Отзвук этих рассуждений Н. И. Тургенева и слышится в книге Гюго. Поэт с осуждением говорит о монархизме историка, о его восхищенно-любовном отношении к царям. Но вместе с тем отмечает, что славословит он царей извиняющимся тоном: «Карамзин лишен всякого пыла, какого бы то ни было воодушевления, его энтузиазм охлажден, его восторги унылы, его рвение сковано, он ласкает окоченевшими пальцами».17

«основанной на повиновении». Деятельность Карамзина предвосхищает наступление новой эпохи, когда история из живописного полотна станет зеркалом и отблеск минувшего озарит будущее, которое — в конце концов — принесет человечеству вожделенную победу света и добра.

Несомненно, в книге Гюго о Шекспире и тем более в его творчестве вообще «карамзинский эпизод» не занимает сколько-нибудь существенного места. Это всего лишь факт, подтверждающий его оптимистическую концепцию, всего лишь пример — и притом один из многих. Но самое обращение французского поэта к Карамзину весьма интересно и показательно, будучи проявлением все возраставшего тогда в Западной Европе внимания к русской литературе и культуре в их настоящем и прошлом.

Примечания.

1 Blackwood's Edinburgh Magazine, 1864, v. XCVI, N 585, p. 180.

2 Revue du monde catholique, 1864, t. 9, pp. 201—202.

—404.

4 Эпоха, 1864, № 6, стр. 265—266.

5 Об этом см.: F. -V. G u il le. François-Victor Hugo et son oeuvre. Paris, 1950, pp. 171—199.

6 См.: F. Gregh. L'oeuvre de Victor Hugo. Paris, 1933, pp. 388—391; P. Souchon. Victor Hugo, l'homme et l'oeuvre. Paris, 1949, pp. 218—22Q,

7 [V. Hugo]. William Shakespeare. Paris, 1864, pp. 3—4.

—Л., 1957, стр. 27—29.

9 [V. Hugo]. William Shakespeare, p. 544. Ср.: D. Сanti mi г. Histoire de l'empire ottoman où se voyent les causes de son agrandissement et de sa décadence, t. II. Paris, 1743, p. 37.

10 [V. Hugo]. William Shakespeare, p. 545. Ср.: D. Cantimir. Histoire de l'empire ottoman, t. II, p. 22,

11 О Д. Кантемире см.: В. H. Ермуратский. Общественно-политические взгляды Дмитрия Кантемира. Кишинев, 1956; С. Каллимаки, Дмитрий Кантемир. Бухарест, 1966.

12 См.: Г. Линсцер. Петр Великий и Алексей Петрович. Эпизод русской истории в освещении западноевропейской литературы. В сб.: Петр

—294.

13 Le procès du tsarévitch Alexis Pétrowitch traduit du Russe par Constantin de White. Leipzig, 1860.

—32. М., 1937, стр. 823—841.

15 Le Monde Russe et la Révolution. Mémoires de A. Hertzen. 1812— 1835. Paris, 1860, pp. 139, 165. Отзыв Гюго см. в кн.: V. Hugo. Correspondance, t. II. Paris, 1950, pp. 340—341; см. также: Correspondance, t. IV. Paris, 1952, p. 327.

16 См.: N. Tourguéneff. La Russie et les Russes, t. I. Paris, 1847, pp. 87—89. См. также: В. M. Тарасова. Россия и русские (H. И. Тургенев о России 30—50-х годов XIX в.). Уч. зап. Марийского пед. инст. им. Н. К. Крупской, 1965, т. XXVII, стр. 119—233.