Галина Толова
Тургенев и Флобер
http://philolog.pspu.ru/module/magazine/do/mpub_9_166
Вынужденный волею обстоятельств много странствовать по Европе, И. С. Тургенев стал своего рода посредником между русской культурой и европейской. Мопассан называл его гениальным романистом, изъездившим весь свет, знавшим всех великих людей своего века, прочитавшим все, что только в силах прочитать человек, и говорившим на всех языках Европы так же свободно, как на своем родном.
Тургенев настойчиво пропагандировал русских писателей, уже ставших знаменитыми в России, но мало знакомых немецкой, английской, французской публике. Прежде всего, это относится к произведениям Л. Толстого, Островского, Гончарова, Писемского, которые он рекомендовал издателям, для которых находил переводчиков. Случалось, что гонорары за переводы платил из собственных средств. Опекал и поддерживал он и молодых, как ему казалось, подающих надежды литераторов. Будучи человеком деликатным и мягким, Тургенев не мог отказать в просьбе прочесть рукопись, пристроить её, написать отзыв. Он умел разглядеть «искру Божию» в других только потому, что имел её сам.
Для материальной поддержки русской эмиграции Тургенев проводил литературно-музыкальные вечера, был учредителем первой в Париже русской библиотеки, одним из организаторов «Общества взаимного вспоможения и благотворительности русских художников в Париже», часть доходов которого шла через консульство в помощь русским подданным.
Подвижническая популяризаторская и пропагандистская деятельность Тургенева теми же писателями воспринималась далеко не однозначно. Однако он считал её единственно правильной и во благо России. Не случайно в Париже его прозвали «послом русской интеллигенции».
Много сделал Тургенев для знакомства России с европейскими авторами, в первую очередь – французскими: Э. Золя, Г. Флобером, Г. Мопассаном, А. Доде и другими.
производил на французских знакомых неизгладимое впечатление. Как писал Г. Джеймс, «в нем чувствовалось знание всего огромного разнообразия жизни, знание малодоступных другим явлений и ощущений, чувствовался горизонт, в котором терялся узкий горизонт Парижа, и эта широта знания и понимания выделяла его среди парижских литераторов»1.
Большую часть времени живя за границей, Тургенев трезво оценивал степень своей известности во Франции, говорил, что книги плохо раскупаются, удивлялся, когда слышал, что его читают. Это касалось даже парижских коллег – писателей. В 1856 году в письме к С. Аксакову Тургенев довольно жестко охарактеризовал современное состояние французской литературы: «Я должен сознаться, что всё это крайне мелко, прозаично, пусто и бесталанно. Какая-то безжизненная суетливость, вычурность или плоскость бессилия, крайнее непонимание всего не французского; отсутствие всякой веры, всякого убеждения, даже художнического убеждения — вот что встречается вам, куда ни оглянитесь»2.
В 1874 году Тургенев, Э. Гонкур, Г. Флобер, Э. Золя, и А. Доде создают кружок «пяти освистанных литераторов» и ежемесячно собираются на совместные обеды. Здесь, по воспоминаниям многочисленных очевидцев, Тургенев блистал эрудиций, «величайшим очарованием и занимательностью устных рассказов и бесед». Он приносил на собрания книги Пушкина, Суинберна, Гете, легко переходил с одного языка на другой, объясняя тонкости и красоты чужих культур; часто рассказывал о России, ломая устоявшиеся стереотипы и представления о загадочной русской душе и дремучем русском мужике; затрагивал разнообразные вопросы литературной и общественно-политической жизни. Тургеневу особенно нравилось обсуждать, как сейчас бы сказали, различия менталитетов, особенности психологического и нравственного склада русских и французов, тем более, что наблюдения писателя и его личная жизнь давали богатый к тому материал.
Н. Берг вспоминал, что на вопрос, доволен ли он парижской жизнью и не скучает ли по родине, Тургенев сказал: «Русскому нельзя не скучать по России, куда бы он ни приехал. Другой России для русского нигде не найдется. Россия – русские – это нечто совсем особенное. Потому нас никто надлежащим образом не понимает; в особенности не способны на это французы. Я живу здесь в кругу высшей интеллигенции. Но эта интеллигенция ничего не видит дальше своего носу. Она не понимает хорошего и гениального других наций. Гений Англии, Германии, Италии – для французов почти не существует. Об нас и говорить нечего... Исключения, впрочем, изредка бывают»3.
Таким исключением был Гюстав Флобер.
«Я давно уже вижу в вас мастера. Но чем больше я вас читаю, в тем большее изумление приводит меня ваш талант. Меня восхищает ваша манера повествования, одновременно пылкая и сдержанная, ваше сочувствие к людям, которое распространяется на малых сих и одухотворяет пейзаж»4. Никто не думал, что это знакомство перерастет в глубокую и задушевную дружбу, продлившуюся до смерти Флобера в 1880 году.
Прежде всего они заинтересовались друг другом как писатели, понимающие толк в тонкостях литературного стиля. Флобер работал тяжело, тратя иногда неделю для завершения одной страницы, подыскивая прилагательные и шлифуя слово. По его собственному выражению, он из пота, капающего с бровей, извлекал идеальную фразу.
Из множества приходивших к Флоберу слов он мучительно отбирал наиболее соответствующие и все равно страдал от их неадекватности. В письмах к Луизе Коле он неоднократно рассуждал об этом: «Мне теперь чудится, будто все слова не совпадают с мыслью, будто все фразы диссонируют…У кого же есть стиль? В чем он состоит? Я уже вовсе перестаю понимать, что это такое. Но нет, нет! Я чувствую его всем нутром»5.
Сознавая трагическое несовершенство слова, писатель стремился к идеалу, хотя бы в плане стиля. В другом письме к Л. Коле Флобер восклицал: «Я знаю, как надо писать. Боже мой, какой вышел бы из меня писатель, если бы я писал тем стилем, о каком мечтаю!»6
«Алхимии слова» рассказывает, как молодой Мопассан наблюдал однажды работающего Флобера. Приведем довольно большую выдержку, она необычайно яркая и показательная: «Он видел лицо, багровое от притока крови, видел мрачный взгляд, устремленный на рукопись; казалось, этот напряженный взгляд перебирает слова и фразы с настороженностью охотника, притаившегося в засаде, задерживаясь на каждой букве, будто исследуя ее форму, ее очертания. А затем видел, как рука берется за перо и начинает писать — очень медленно. Флобер то и дело останавливался, зачеркивал, вписывал, вновь зачеркивал и вновь вписывал — сверху, сбоку, поперек. Сопел, как дровосек. Щеки набрякли, на висках вздулись жилы, вытянулась шея, чувствовалось, что мускулатура всего тела напряжена — старый лев вел отчаянную борьбу с мыслью и словом»7.
«не поедать самого себя», «работать твердо для нас обоих». «Госпожу Бовари» он считал лучшим произведением современной ему литературы во Франции. Тургенев был в курсе творческой работы Флобера и всегда сообщал другу о статьях, появлявшихся в русской печати, об отзывах на его книги. Он перевел и напечатал в 1877 году «Иродиаду» и «Легенду о святом Юлиане». В конце жизни Тургенев посвятил Флоберу «Песнь торжествующей любви». Знакомство с русским писателем стало началом широкой европейской известности Флобера.
Флобера, в свою очередь, восхищало тургеневское свойство «быть правдивым без банальности, чувствительным без жеманства, комичным без всякой пошлости». Ему нравились тургеневские женские характеры «идеальные и реальные в одно и то же время», обладающие притягательной силой и окруженные сиянием. Флобер рекомендовал произведения «гиганта Тургенева» близким людям и знакомым писателям. В отзывах Флобера о произведениях Тургенева обнаруживаются меткие замечания о глубине и живости характеров, о проницательности психологических наблюдений. Свое восхищение Флобер резюмировал в лаконичной фразе: «Видишь и мечтаешь».
Я. Парандовский верно заметил, что «писатели открывают прекрасное в неожиданных встречах, прочитанная чужая страница дает им постичь вещи, которых они сами, может быть, никогда бы и не разглядели»8.
Русский и французский писатели, действительно, искренне ценили друг друга. Со временем их отношения превратились в глубокую братскую привязанность.
«Война и мир», и Тургенев дал его Флоберу. Н. Минский вспоминал, как рассказывал об этом Тургенев при их встрече: «Флобер, увидав перед собой два толстых тома, рассказал мне анекдот о крестьянке: доктор прописал ей ванну, и когда ванна была приготовлена, она с ужасом спросила: “Неужели я должна все это выпить?” Во время чтения “Войны и мира” Флобер, однако, переменил свое отношение к роману и несколько раз присылал мне записки с выражением своего восторга перед “русским Гомером”. Я очень высоко ставлю Толстого, – продолжал Тургенев, – и есть страницы, как, например, описание свидания Анны Карениной с сыном, которые я читаю, застегнувшись на все пуговицы»9.
В парижском доме Флобера собирались его друзья – писатели, художники, музыканты. В семидесятые годы Тургенев стал постоянным посетителем этих «воскресников». Вместе они ездили к почитаемой и любимой ими Жорж Санд. Гостил Тургенев и в поместье Флобера Круассе.
Суть отношений Тургенева и Флобера лучше, чем любые биографические очерки, раскрывает их переписка. 230 писем подтверждают внутреннюю близость и глубокую заинтересованность друг другом двух писателей. Их письма предоставляют уникальную возможность увидеть художников, анализирующих свой труд, формулирующих свои мысли о природе литературы, высказывающих наблюдения о людях и нравах эпохи. Их письма – яркое свидетельство напряженной духовной жизни, широты интеллектуальных интересов, которые были так характерны для обоих писателей. Переписка была для них органической потребностью в общении, в дружеской солидарности. Умные, наполненные личными переживаниями, трогательно-заботливые и насмешливо-ироничные, эти письма дают возможность увидеть человеческую сущность тех, кого давно называют «классиками». Г. Джеймс вспоминал, что Тургенев был в восторге от определения, которым любовно наградил его Флобер и которое характеризовало «безмерную мягкость и всегдашнюю нерешительность, присущие Тургеневу, как и многим его героям», – «размазня» (фр. poire molle – «мягкая груша»).
Восторженный и посылающий проклятья, жаждущий красоты и полный нигилизма Флобер и Тургенев – сдержанный и чувствительный, пессимистичный и исполненный высоких порывов – оба были щедры на дружбу. Флобер говорил, что для него дружба подобна верблюду: заставь его идти, и ты его уже не остановишь. Письма (не только друг к другу) были порой продолжением работы над их произведениями, это романы о самих себе, которые столь же увлекательно читать. Свободные, непринужденные, но всегда блестящие по форме письма Тургенева и Флобера – это высокая литература, не уступающая по значимости другим созданным ими шедеврам.
Письма рисуют психологические портреты писателей, что особенно характерно для последнего десятилетия, когда они теряли родных и друзей, боролись с недугами, страдали от холода одиночества и старости. «Мое сердце стало некрополем», – констатирует Флобер после смерти Жорж Санд и своей подруги Луизы Коле. Последние годы его жизни безрадостны и одиноки.
«У меня никого не осталось, я говорю никого, с кем можно было бы поговорить. Кто красноречием и стилем нынче занят? Кроме вас и Тургенева я не знаю смертного, с кем мог бы излиться по поводу вещей, близких моему сердцу; а вы оба живете далеко от меня»10.
«Мне грустно, что Вы нездоровы, дорогой мой старичок! – читаем в письме к Тургеневу. – А у меня дела плохи! Совсем плохи! Мне кажется, я иссяк. А, кроме того, говоря по правде, у меня сейчас серьёзнейшие тревоги денежного характера. Бедная моя голова болит так, словно по ней били палкой»11.
Через месяц: «Мой зять разорен. Наступают печальные дни: нужда, унижение, жизнь, полная потрясений. После всего случившегося я чувствую, что уже ни на что не способен. Мне уже не подняться, дорогой друг. Я сражен наповал. Лучше всего было бы поскорее подохнуть»12. Банкротство обрекло Флобера на нищету. Он продает ферму в Довиле и просит племянницу не изгонять его из Круассе. В 1879 году он доходит до такой бедности, что соглашается принять государственную пенсию.
Флобер пишет Тургеневу в 1876 году: « Как продвигается “Святой Юлиан”? Это ужасно глупо, но мне очень хочется увидеть его напечатанным по-русски! Не говоря уже о том, что перевод, сделанный Вами, “польстит гордыне сердца моего”»13.
«… я вообще сейчас не могу ничего читать – кроме газеты, которую здесь получаю и которая сообщает о событиях на Востоке и заставляет меня размышлять. Думаю, что это начало конца! Но до тех пор сколько это сулит отрубленных голов, изнасилованных и истерзанных женщин, девушек, детей!! Полагаю, что мы (я имею в виду русских) не сможем избежать войны» (ТП 11, 412).
Россия собиралась вступить в войну с Турцией на стороне балканских славян, что беспокоило и пугало всю Европу. Тургенев предпринял поездку на родину из патриотических побуждений, хотя насильственные действия были ему всегда чужды.
В связи с франко-прусской войной Флобер в письмах к Тургеневу отмечает тяжелое общественное состояние Франции и полное равнодушие публики к литературе. Стыдясь того, что он француз, Флобер отказывается носить орден Почетного легиона и справляется у Тургенева, как ему «стать русским».
В 1878 году Флобер пишет: «Я полагал, что вы в Германии, и со дня на день ждал от вас письма с подробностями относительно вашей чертовой подагры, и вдруг из откликов прессы, проникнувших даже сюда, в мое уединение, донеслись до меня слухи о ваших ораторских триумфах. Браво, дорогой мой старик! Ваша небольшая речь – просто прелесть. Одного мне жаль – что не было там меня, чтобы вам поаплодировать»14.
Накануне Пасхи 1880 года Флобер сообщает: «Я уже заранее радуюсь при мысли, что через месяц вновь увижу вас. Не горели у вас уши в день светлого Христова Воскресения? За моим праздничным столом поднят был тост за Тургенева, и все сожалели, что его с нами нет»15 которого он любил больше всех на свете.
Очевидно, что кроме профессиональной, интеллектуальной общности этих в общем-то непохожих людей притягивало и роднило некое глубинное сходство СУДЕБ.
«Госпоже Бовари» Флобера рассуждал о трех силах, формирующих человека: наследственность, среда и некий фактор Икс. В биографиях, в психологическом складе личностей, в интеллектуальных и художественных исканиях Тургенева и Флобера обнаруживаются множественные точки схождений.
Память детства, немало обманутых надежд, связанных с порою отрочества, болезненно-непростые отношения с матерями, не отпускавшими их из-под своего «контроля», не одобрявшими их выбора как стези, так и возлюбленных, – все это, вкупе с юношеской болезнью (Флобер) и детскими комплексами (Тургенев), сформировало их характеры: импульсивный, склонный к ипохондрии Флобера и мягкий, нерешительный Тургенева. Оставляя без комментариев эти достаточно известные обстоятельства, приведем цитату из письма Флобера к Луизе Коле – поэтессе, с которой у него была любовная связь: «Мать ждала меня на вокзале. Она заплакала, когда я вернулся. Плакала и ты, когда я уезжал. Наше несчастье в том, что мы не можем покинуть какого-нибудь места, не вызывая слез с обеих сторон! Это смешно и мрачно». В другом месте читаем: «Моя жизнь прикована к другой [мадам Флобер], и так будет до тех пор, пока длится ее жизнь»16.
П. Анненков, основываясь на биографии и размышлениях Тургенева, обрисовал два человеческих типа: женский – идеальный, воплотившийся в творчестве писателя («тургеневские девушки») и мужской – отражение натуры самого Тургенева («развитой, но запутанный и слабый мужчина»). Герои Тургенева, как неоднократно и он сам, пытаются преодолеть собственную «расплывчатость» и неуверенность17.
«байронического романтизма». Бунтарство как попытка преодоления собственной природы, как некий эстетический и психологический вызов звучат в одном из писем Полине Виардо: «… я предпочитаю Сатану, тип возмущения и индивидуальности. Какой бы я ни был атом, я сам себе владыка; я хочу истины, а не спасения; я чаю его от своего ума, а не от благодати» (5, т. 1, с. 449).
Налицо перекличка с заявлением Флобера другу – Э. Шевалье: «Право, если я кого-нибудь действительно глубоко уважаю, то только двоих — Рабле и Байрона; оба они писали для того, чтобы вредить роду человеческому, и смеялись ему в лицо. Какое величественное положение: человек один противостоит всему миру!»18
В ранней прозе и письмах начального периода возникает характерная для обоих писателей антитеза ничтожества и величия, между которыми, как между двумя безднами, обретается человек. Последующая судьба и литературное творчество Тургенева и Флобера – отражение борьбы в глубинах их личностей извечных непримиримых начал: материального и идеального, чувственного и разумного, естественного и нравственного, борьбы между иллюзией и реальностью, между жизнью придуманной и подлинной.
Оба рано осознали трагизм и кратковременность человеческого бытия. Изучая философию, оба склонялись к справедливости мысли Паскаля о том, что «несчастным может быть только существо сознательное» и «человек велик, сознавая свое жалкое состояние»19.
При этом Тургенев подчеркивал свою безрелигиозность, признаваясь: «... я не христианин в Вашем смысле, да, пожалуй, и ни в каком».
«верить в рай», «погружаться в волны ладана» и «повергаться в прах к подножию распятия». Однако религиозный порыв вскоре сменяется глубоким скептицизмом: «Я не люблю жизнь и не боюсь смерти. Гипотеза об абсолютном небытии не содержит для меня решительно ничего устрашающего. Я готов совершенно спокойно кинуться в этот зияющий черный провал»20.
Разочаровавшись в собственной способности верить, Флобер рассчитывал «обрести счастье в сомнении», ибо пришел к пониманию, что сомнение есть тоже вера , но «вера в ничто», бездна, погружение в которую есть «странствие в безграничной пустоте»21.
Следует отметить постепенную эволюцию сознания как Флобера, так и Тургенева: ее можно определить как движение от трагического мировосприятия к гармоничному пантеизму и осмысленному стоицизму. Правильнее даже говорить о сочетании рационального и иррационального: в зрелых произведениях писатели изображали драмы и конфликты «конечного человека», обреченного на «незнание», сами же мудро «понимали все и ничего не осуждали».
К концу жизни не без влияния Шопенгауэра, которым в 60-е годы был увлечен Тургенев, и известных жизненных обстоятельств оба писателя приходят к философии пессимизма, к трагическому ощущению личности в мире «всеобщем». В прозе и в письмах неоднократно звучит мысль о том, что ценность души определяется возложенными на нее мучениями.
С юности мысля душу как «живую бездну», бездну страстей, и Тургенев и Флобер провоцировали страдания, неумеренно рефлексировали, что неизбежно отозвалось в их испытании Любовью.
«У каждого из нас есть в сердце уголок для благородного и возвышенного, но свой я замуровал». В его замурованном уголке жила память о безнадежной, всепоглощающей страсти к Элизе Шлезингер22. Юношеская безответная страсть к замужней женщине сделала его сердце бесчувственным и неспособным искренне полюбить другую женщину. А. Лепуатвену Флобер признавался: «Думал ли ты когда, дорогой мой, нежный друг, сколько слез проливается из-за ужасного слова "счастье"? Без этого слова люди спали бы спокойней и жили куда приятней. Во мне иногда возникает странное томление по любви, хоть я и проникся глубочайшим отвращением к ней»23. Он даже не предпринимал попыток, за исключением связи с Луизой Коле, которая так и не закончилась браком. Луиза не понимала, как можно любить и не испытывать желания видеться. Флобер же писал ей: «Что же касается того, что обычно сильней всего волнует мужчин и что для меня второстепенно, то есть любви физической, я всегда отделял ее от иной любви»24.
О великой любви Тургенева к Полине Виардо написано много и разное. Не развивая эту тему, приведем лишь некоторые высказывания Флобера о своих чувствах, чтобы обнаружились определенные созвучия и внутренняя близость писателей, позволявшая им понимать друг друга.
«Я мог бы любить тебя более приятным для тебя образом, – писал Флобер,– увлечься твоим внешним блеском и на этом остановиться. Ты долго стремилась именно к такому чувству. Ну, нет, я проник в самую сущность. Я любовался не тем, что ты показывала, что могли видеть все, что поражало публику. Я пошел дальше и открыл сокровища... Но разве моя вина, – продолжает Флобер,– что я неспособен к любви обычной, которая умеет только улыбаться, что в моем существе, во всех моих повадках нет ничего мягкого? Я тебе уже говорил, что на сердце у меня, как и на руках, мозоли»25.
«И если я больше и глубже других любил тебя (постарайся понять это слово глубже), то потому, что ты, казалось мне, менее женщина, чем другие. Виною всех наших разногласий было именно женское начало. Подумай над этим, увидишь, ошибаюсь ли я. Мне хочется, сохранив каждому из нас его тело, иметь с тобой одну душу»26.
Флоберовская «жизнь сердца» удивительным образом рифмуется с тургеневской.
Стремление к любви и боязнь ее, поскольку она «есть одна из тех страстей, которая надламывает наше “я”» (Тургенев), трагическое и болезненное ощущение телесности, «тюрьмы плоти» прочитываются в письмах, романах и перипетиях жизни обоих писателей. «Бывают моменты, когда ощущаешь потребность испытать страдание, ненавидеть свою плоть, кидать в нее грязью, — настолько кажется она самому себе отвратительной»27– признается Флобер.
«Я только тогда блаженствую, когда женщина каблуком наступит мне на шею и вдавит мне лицо носом в грязь», – вторит Тургенев. Сравнение, которое он использует для передачи любовного страдания, впечатляет: «... я страдал, как собака, которой заднюю часть тела переехали колесом»28«Разве любовь — естественное чувство? Разве человеку свойственно любить? Любовь — болезнь; а для болезни закон не писан». И несмотря ни на что, любит глубоко, верно, возвышенно, долго – всю жизнь. Редкая любовь! Обреченно-роковая. Психологию ее тонко проанализировал В. Розанов29.
«Не кажется ли тебе, что в жизни есть нечто более высокое, чем счастье, любовь или религия»30, – задается вопросом Флобер. И приходит к заключению: «Будем держаться убеждения, что счастье – миф, придуманный дьяволом, дабы ввергнуть нас в отчаяние»31.
Душевные муки личного бытия: стремление к счастью и невозможность его достижения – Тургенев и Флобер замечательно выразили в своем творчестве, в слове воплотив все то, что оказалось нереализованным в действительности. Каждый создал свой художественный мир – глубокий, самоценный, узнаваемый. З. Гиппиус считала, что такая «судьба – есть лучшее, что можно пожелать большому писателю»32.
Флобер много размышлял и писал о смысле и задачах литературного творчества. «По-моему, высшее достижение в Искусстве (и наиболее трудное) отнюдь не в том, чтобы вызвать смех или слезы, похоть или ярость, а в том, чтобы воздействовать тем же способом, что и природа, то есть вызвать мечты. Поэтому лучшие художественные произведения так безмятежны с виду и непонятны. В отношении же приемов мастерства они недвижны, как скалы, неспокойны, точно океан, полны, подобно лесам, листвы, зелени и шорохов, печальны, как пустыня, лазурны, как небо… Сквозь маленькие просветы виднеются бездны; внизу мрак, вызывающий головокружение, и в то же время над всем царит нечто необъяснимо нежное! Это блеск света, улыбка солнца и такой покой, такой покой! А сколько силы»33
---
1. Генри Джеймс – английский писатель американского происхождения. В 1875 году приехал в Париж, где познакомился с И. С. Тургеневым, уже тогда горячо почитаемым им писателем. Он считал Тургенева «первым романистом современности» и своим учителем.
Не только талант русского писателя восхищал Джеймса, но и человеческие свойства Тургенева – «гражданина мира» и «аристократа духа». В письме на родину Джеймс восторженно писал: «Он чрезвычайно прост, искренен – почти наивен – короче, он настоящий образцовый гений». Тургеневу Джеймс посвятил несколько очерков. Особой симпатией и глубиной личного чувства отмечены его воспоминания: Джеймс. Г. Иван Тургенев // Джеймс Г. Женский портрет. М., 1981. http://fictionbook.ru/author/genri_djeyims/jenskiyi_po rtret/read_online.html?page=48
2. Тургенев И. С. Полное собрание сочинений и писем в 28 т. Письма в 13 т. М. -Л.: Издательство Академии наук, 1961 – 1967. Т. 3. С. 67. Здесь и далее письма Тургенева цитируются по данному источнику с указанием «ТП» (Тургенев, Письма), тома и страницы.
3. И. С. Тургенев в воспоминаниях современников. Т. 1-2., М., 1983.
–2. М., 1984. http://www.flaubert.ru/pisma/ (Далее письма Флобера цитируются по данному источнику)
5. Из письма Флобера к Луизе Коле (20-30 января 1853). Коле Луиза (1808—1876) — французская писательница. Флобер познакомился с нею в 1846 году. Их любовная связь продолжалась восемь лет. Л. Коле писатель называл «музой»: «Знаешь, я люблю называть тебя Музой, именем, в котором для меня сливаются две идеи. Это как у Гюго (в письме): “Солнце мне улыбается, и я улыбаюсь солнцу”. Поэзия заставляет меня думать о тебе, а ты сама — о поэзии». Однако Л. Коле так и не примирилась с характером Флобера, его привычками, образом жизни и той ролью, что была ей отведена. «Я отвел себе в жизни очень небольшой уголок, и, как только в него вторгаются, я свирепею», – заявлял ей Флобер. Их поначалу пылкие отношения сменились непониманием, раздражением и прервались в 1855 году во время работы Флобера над романом «Госпожа Бовари». Среди писем Флобера письма к Луизе Коле выделяются не только глубиной мысли, пониманием человеческой психологии, но эмоциональностью и откровенностью, что писателю было как правило не свойственно.
6. Из письма Флобера к Л. Коле (16 января 1852).
7. Парандовский Я. Алхимия слова. М., 1972.
http://readr.ru/yan-parandovskiy-alhimiya-slova.html#page=14
9. Минский Н. Встреча с Тургеневым. НЛО. 2005, №72 http://magazines.russ.ru/nlo/2005/72/mi2.html
10. Из письма Флобера к Ж. Санд (2 июля 1870).
11. Из письма Флобера к Тургеневу (3 июля 1875).
14. Из письма Флобера к Тургеневу (20 июня 1878).
15. Из письма Флобера к Тургеневу (7 апреля 1880).
16. Из письма Флобера к Л. Коле (4 сентября 1852).
17. Анненков П. В. – русский публицист критик, эстетик, мемуарист, автор литературных воспоминаний и критических очерков, посвященных идейно-нравственным исканиям выдающихся деятелей русской общественной мысли и литературы 40-60 годов XIX века. Наряду с Гоголем и Белинским, Тургенев – центральная фигура в его литературных воспоминаниях. (Анненков П. В. Литературные воспоминания. М., 1960).
Интересны его путевые очерки и зарисовки тогдашней европейской жизни в «Письмах из-за границы» (1841 – 1843) и «Парижских письмах» (1847 – 1848).
18. Из письма Флобера к Э. Шевалье (13 сентября 1838).
19. Паскаль Б. Мысли. М., 1994, с. 76.
20. Из письма Флобера к Луи Буйле (1842). Буйле Луи — французский поэт и драматург, близкий друг Флобера, с которым он обсуждал написанное, делился планами и замыслами.
–2. М., 1984, т. 2, с. 332.
22. Элиза Шлезингер – первая и, вероятно, единственная настоящая любовь Флобера. Настоящая, но «несостоявшаяся»: Э. Шлезингер, жена издателя немецкого музыкального журнала, была значительно старше влюбившегося в нее юного Флобера. Этот факт, однако, не помешал будущему писателю испытать всю гамму романтических любовных переживаний: восторг, боль, ревность, счастье. Оглядываясь назад, ставший циником и пессимистом Флобер говорил: «Счастье – как сифилис. Рано заразившись, губишь весь организм».
23. Из письма Флобера к А. Лепуатвену (17 июня 1845).
24. Из письма Флобера к Л. Коле (6 августа 1846).
25. Из письма Флобера к Л. Коле (6 июля, 27 августа 1846).
27. Из письма Флобера к Л. Коле (27 декабря 1852).
28. Из воспоминаний А. Фета, встречавшегося с Тургеневым в Париже. // И. С. Тургенев в воспоминаниях современников. М., 1983.
29. Розанов В. Загадочная любовь (Виардо и Тургенев)//Розанов В. В. О писательстве и писателях. М., 1995.
30. Из письма Флобера к Л. Коле (12-13 апреля 1854).
32. Гиппиус З. Н. Мечты и кошмар. СПб,. 2002, с. 472.
33. Из письма Флобера к Л. Коле (26 августа 1853).